47. Анастасия и Сергей ПЛУГАТЫРЁВЫ. Давай поговорим

(монопьеса)

Мужчина. Поворот налево, поворот направо. Поворот налево, прямо и направо. (Здоровается с кем-то на соседней аллее.) Доброго здравичка! (Идет дальше.) Налево, направо. (Опять увидел знакомого.) Здрастье! Подышать вышли? Правильно. Воздух, воздух – то какой! Чего в духоте сидеть? Лучше уж здесь. Правда? Газету не желаете? (Видно получив отказ.) Ну, да, понятно. Зачем вечером глаза портить? (Продолжает движение.) Налево, направо. И так всю жизнь. Петляем. (Новому знакомому.) Привет! С внучкой гуляем? Правильно! Как насчет прессы? (Улыбается.) Ясно, по горло. Ну, всего доброго! (Убыстряет шаг.) Не сбавлять обороты. Прибавить газу! (Поравнялся с одинокой, незанятой скамейкой.) Вот и посадочная полоса. Глуши моторы! (Оглядывается по сторонам. Заговорчески.) Я пришел. (Опять оглядывается.) Это я! (Стучит условным стуком по спинке скамьи. Выдерживает паузу, оглядывается, снова стучит.) Своих принимаете? (Трогает мокрую скамью.) Ну, не плачь, не плачь, родная. Это я! (Стряхивает мокрые руки.) Это - слезы радости, я знаю. (Вдалеке гремит гром.) О! Громыхало. Я думал он уже далеко, а он - вон… притаился. Сердится. А что сердиться? На кого сердиться? (Достает из сумки газету, протирает скамью.) Может, ревнует? Омыл, овеял, освежил, а тут опять всякие грязными задами, засиживать будут? (Бросил мокрую газету в стоящую рядом урну.) Но я ведь не всякий, правда? И потом, я люблю порядок. (Достает из тележки большую пачку газет, раскладывает на стопки по всей скамье.) Занято. Занято. Занято. Кто не успел, тот опоздал. (Расстилает газету по середине скамьи) Вот, так. (Садится, достает расческу, приглаживает мокрые волосы.) Ишь, распелись. Ожили после зноя? (Пытается разглядеть щебечущих в ветвях птиц.) Привет, щебетуньи! Поговорим? Тут у меня... (Хлопает по рядом лежащим пачкам.) сюрприз... политинформация для вас! Не ожидали? (Напевает.) Мы летим, ковыляя во мгле,

Мы ползем на последнем крыле. (Раскрывает газету, но не читает.)

Бак пробит, хвост горит и машина летит

На честном слове и на одном крыле...

Меня сегодня утром младшенькая спрашивает: «Пап, а что такое эскалация? Это как эскалатор? Только поднимает не людей, а оружие , да?» «Нет,- говорю, - доча, это, когда положение обостряется, как у нас дома. Мама все сердит и сердится. Не успокоится. Наращивает, расширяет претензии. И то ей не так, и это... Я - плохой, я – сякой. И вообще меня прибить – мало». Жена кричит из ванны: «Не дури ребенку голову, дармоед!» А и не дурю, я популярно хотел. Ребенок должен развиваться. А то спросят: «Кто такой Чапаев?» Брякнет: «Предводитель негров.- А почему? - А он воевал против белых!» И потом, какой я - дармоед? У меня пенсия, подрабатываю, где могу. Но младшенькая у меня - умница, кажется, все поняла. Я негромко. Но четко – все услышите. (Читает.) Происшествия. Сегодня возле своего дома был застрелен…У-у-у! Опять... Самому страшно. Это не для маленьких… (Быстро переворачивает.) Анекдоты пропускаем! Итак, вся жизнь сплошной анекдот! (Снова переворачивает, читает, шевеля губами без звука.) М-да-да-а! Ерунда! (Переворачивает.) Не то, не то. Вот! То, что надо! (Стеллит газету под ноги.) Эксклюзив!!! (Читает вслух.) Знаменитые персидские ковры! Ткутся ручным способом. Каждый ковер уникален. Является произведением искусства. (Снимает стоптанные кроссовки, носки, ставит ноги на газету.) Создайте у себя дома атмосферу уюта и роскоши! (Птицам.) Вам такое и не снилось. Полный комфорт. Спускайтесь! Вместе потопчемся! Меня всё жена пилит: «Когда палас обновим? Когда палас обновим?» Да, никогда! Он мне дорог, как память о первой брачной ночи! Когда в доме кроме него ничего не было. А как хорошо было! (Откидывается на спинку скамьи, блаженно закрывает глаза.) О-о-о, мечта! Лепота! Мягкая посадка. Я жив! Жи-и-и-в. (Шевелит пальцами.) А вы живы? Не подохли? Странно. Я вас давно не чувствую. Большой правый, большой левый. Потягушеньки. (С удовольствием потягивается.) Сладко потянулся – заново родился! Так... а теперь вечерняя послепроизводственная гимнастика. (Подбирает ноги, растирает стопы.) Будто колодки. (Гладит скамью.) Ничего, что я с ногами? Извини, ладно? (Садится по-турецки. Массирует ноги, закрыв глаза.) Дома, подъезды, двери, ступени. Подъемы- спуски. Вверх-вниз, вверх-вниз! Прямо воздушная яма! Попадешь в такую - и в пике. Хрен, вылезешь! (Бьет по ногам ладонями.) Ну, давайте, давайте, оживайте! (Опять усиленно массирует.) Дома, подъезды, домофоны. Дзинь-блинь! Дзинь-блинь! (Пискляво умаляющее.) Откройте, это почта, бесплатная реклама. (Грубо, басом.) Вот и засунь ее!.. Пшёл вон! Засрали все подъезды! (Слегка покачивается.) И пошли они солнцем полимые и шептали: храни тебя бог... И бредем мы, бредем, вечные странники, из рая изгнанники... Из пике никак не выйдем!.. Раньше газету уважали, ждали. А как же? Это же – Орган! Это же - страстный пропагандист, организатор!

Газета -

это не чтенье

от скуки…

Как там дальше? (Вспоминает.) М-м-м...

Газетой

с республики

грязь скребете.

Газета -

наши глаза

и руки,

Помощь

ежедневная

в ежедневной работе.

Вот! Маяковский это! Социальная роль печати! У газеты действительно были руки. Длинные руки. Головы порой только так летели. Но это раньше… А сейчас? Одна реклама! А рекламой сыт будешь? А самой газетой? Жаль, что не мышь… Схряпать бы пол страницы и в отвал. Наелся – больше не хочу! (Изображает отрыжку.) Ну, и гадость это ваша… (Птицам.) Извините. Стал забывать хорошие манеры. Хотя владельцев газета кормит, кормит хорошо. (Хлопает себя по карманам.) Кому пышки, а кому худышки. (Достает скомканный платок, вытирает губы.) Хоть и дышится легче, а не то... (Промакивает шею.) не то, что раньше. Раньше после ливня такой воздух! Такой азон! Легкие распирает, тела не чувствуешь… глядишь, в небо влетишь, как воздушный шарик! (Разворачивает новую газету.) Что обещают на завтра? Опять тридцать восемь! Без осадков?! Они, что? Охренели? (Комкает газету, бросает в урну.) Издеваются над людьми… и природой. Ты подумай! Не гады ли? Что замолкли? (Ищет глазами птиц.) Улетели. Жаль. (Гладит скамью.) Мы с тобой одни остались. Но нам не привыкать, правда? (Спускает ноги, шевелит пальцами.) О! О! Ожили! Думал на карачках домой поползу. А может здесь… (Скамье.) на тебе заночую. А что? Меня никто особенно не ждет. Ну, пропал и пропал. Денег у меня с собой все равно нет. Чего беспокоиться? Вот, если бы я деньги получил, то тогда-а-!.. и без милиции нашли. Быстренько бы нашли. Жена – настоящая ищейка. Бельгийская овчарка. У нее на деньги нюх. В вонючий носок засунешь, все равно найдет! Ей бы на границе или на таможни служить. Валютчиков вылавливать. Хватка мертвая! А-ам! И ты - ни вздохнуть, ни пукнуть... Хотя мою благоверную понять можно… Надо одеть, обуть, накормить всю ораву. Самой прилично выглядеть. А времени на себя не хватает… А на меня?.. А, ладно! Короче, спешить некуда. Куда спешить? Здесь один и дома один. Живет человек в большой семье. А поговорить не с кем… Ну не с кем! Малая – еще… малая! А сына, что ни спросишь, один ответ: «Нормально!» Это значит: «Отвяжись! Не приставай!» Я его спрашиваю: «Куда после школы поступать думаешь?» А он: «Никуда! На фиг мне институт, чтоб, как ты, газеты развозить? Западло!» Еще не работает, а уже «западло». Я ему: «Говори нормально.» А он: «У нас сейчас все так говорят.» (Вздыхает.) Жаргон – язык общения. Грубый, примитивный, как и само общение сейчас... Я ему: «Может в военное пойдешь?» А он «Батя, у тебя точно пуля в голове! Мамуля права! Нормальные родители свое чадо любым способом от армии отмазывают, а ты сам меня сдаешь. Бать, за что ты меня так не любишь?» Как меня полоснуло! (Берется за сердце.) До сих пор ноет. Ну, как ему, милому оболтусу, объяснить, что люблю я его, люблю. И малую люблю, и маму нашу, и тещу. Но за него сейчас больше всего переживаю. Хочется, чтоб человеком стал. Нелюдей кругом полно. Хочется, чтоб жил полной грудью, радовался жизни и давал жить другим. Чтоб жизнь была не черно-белым кафелем, а праздничной мозаикой. И чтоб она у него всегда складывалась… Не хочет, не хочет он слушать. А может и прав. Какой я советчик? Свою жизнь выправить не могу. Нет, с женой мы разговариваем, разговариваем. Только разговоры наши короткие. Привет – привет. Доброе утро – спокойной ночи. Купи хлеба – ладно. Вынеси мусор – слушаюсь! Вот. Почти всё! А может нам, действительно, уже и не о чем говорить? Ну, так чтоб поняли. Попытались хоть понять. Ведь важно, когда тебя стараются понять. Не делают вид, что понимают, а стараются понять! И не машут снисходительно рукой, мол, опять выпил - чушь болтаешь. А ты не пил. Не пил! Только кружку пива – в жару. Эх, да что… (Стучит по скамейке костяшками пальцев.) Ты меня понимаешь? Аллё? Понимаешь? (Утвердительно кивает.) Понимаешь. (Гладит скамью.) До тебя достучаться легче. (Встает, едва переваливаясь с ноги на ногу, бежит на месте.) Разомнем, стряхнем устаток. Возьмем, и убежим, улетим. От всех и вся. (Убыстряет бег на месте.) Нас так просто не возьмешь! Мы – не трусы за рубль двадцать. Мы – воздушный флот. Пусть и бывший. Краса и гордость нации, страны! Мы всегда в движении. В полете. Четыре стенки, диван, и пенсия, что курам на смех, – не наше, нет. Наш удел – простор, свобода, небо, облака. Девятый океан! (Начинает бегать вокруг скамейки.) Жена говорит: «Тебе полагаются льготы. Иди, попроси, потребуй! Хоть на лекарства!» Нет уж! Это что? Это значит я - полный инвалид? Не могу себя обеспечить? А какой я – инвалид? Я – мужчина в полном расцвете лет! У меня еще силенок: ого-го–го! (Отжимается от скамейки.) Я еще не раз могу... (Резко останавливается, берется за сердце.) Во мне молоко кипит с кровью. (Прислушивается к боли внутри.) То есть кровь с молоком. Ну, и чуть-чуть водки… (Вновь садится. Мотает головой.) А ведь не пил. Ни капли. Жена говорит: «Почему не идешь? Ведь тебе положено!» (Шарит в карманах.) Ага! – отвечаю, - там, где положено, там и наложено. А она: «Боишься на тебя зыркнут, крикнут – ты и хвост подожмешь? Это дома, на кухне, в тапочках, трусах, ты – вояка, а на деле жалкий трусишка, бояка! » (Достает валидол.) Я – не трус, просто есть гордость. (Кладет таблетку в рот.) Ничего, справимся. (Похлопывает по скамье.) Без паники. Справимся. Не в таких передрягах бывали. (Складывает газеты большой стопкой, ложится на нее головой. Обмахивается одной из газет.) И на одном крыле лететь можно. Ну, чем не опахало? Облака плывут, плывут облака. И деревья летят. Может, я лечу – они стоят? Как раньше… Влетел и замер в воздухе, а земля сама скользит по крылом... Когда видишь с высоты выгоревшие леса, слезы наворачиваются. Что же мы делаем с нашей мамой- землей? Сукины мы дети!.. Мы же частика это мира… (Берется за голову.) У, как качает!.. Просьба не курить. Летим, летим в неизвестном направлении. Полный улет! Где там наш аэродром? Хватит ли керосина? (Язвительно.) Рассчитайте маршрут: из пункта А в пункт Б вылетел человек. Вопрос: когда он достигнет счастья? (Устало.) Формула неизвестна. Карта потеряна. Маршрут туфта. Сплошной туман. Горючки ноль. Скоро разобьемся! (Сел, потер лицо руками.) Не можешь изменить жизнь - измени к ней отношение. (Выплевывает таблетку, напевает.) Бак пробит, хвост горит, и машина летит на честном слове и одном крыле… (Берет из стопки газету, складывает в треуголку.) Разве можно к жизни относиться серьезно? Что наша жизнь – борьба? Игра! (Встает, надевает треуголку, ставит одну ногу на скамейку, засовывает руку в отворот рубашки.) Я - творец, я – полководец, повелитель. А фигли?! На меньшее не согласен! Если я принадлежу миру, то и мир принадлежит мне! (Подцепляет двумя пальцами новую газету из стопки, небрежно комкает ее.) Что этот мир? Всего лишь игрушка в великих, властных, выдающихся руках. (Перекидывает бумажный ком из руки в руку.) И перекинуть просто, и расплющить (Сдавливает ком.) и просто разорвать! (Рвет на клочки.) И всё пустить по ветру! (Подбрасывает клочья вверх.) В руках правителей наш мир – всего бумажная игрушка. Бумагу можно мять и снова расправлять, разглаживать ладошкой, рвать на полосы или отщипывать маленькие кусочки. (Хихикает, садится.) Забавно, на скамейке находят утром труп с газетной пачкой, с газетой в голове. (Снимает треуголку.) А вскрытие показывает - отравился прессой. (Разглаживает свернутую газету.) На бумаге делают пометки, окрашивают, печатают на ней. Великое создание ума! А, в сущности, простой листок бумаги. За ним и труд, и пот, а может быть и кровь невидимых людей. Бумага, буковки и только? И только лишь на первый взгляд. А, в самом деле - это сила! (Вздыхает.) Это бизнес, деньги. Газета – это модно. Реклама, новости, скандалы. И сплетни, сплетни. Тот женился, тот развелся, тот обогатился, а этот удавился… А тяга к ней не угасает. Охочи мы, ой, как охочи, до чужих слабостей и тайн. А почему? Да сами мы такие. Но только наш скелет висит в шкафу, а здесь все кости на бумаге... Читаешь про иного, думаешь, какой же он - мерзавец, какой же он - подлец, а ведь читаешь, читаешь без отрыву. Это как наркотик, знаешь - гадость, знаешь - вредно, а отказаться нету сил, не можешь. С помощью этих вот листочков нас незаметно подсаживают... на «иглу». Бумажную иглу. И завладеть хотят и разумом, и телом. А главное - душой. Манипуляция! Тебе моё проклятье. Можно масло заменить сапожной ваксой? Можно. Коль с выдумкой, сноровкой подойти. Вбивать неустанно в головы: полезно, ешьте, ешьте! И что же? Поневоле станешь жрать. А как же? Если все говорят - полезно, может, в правду и полезно? От всех ведь отставать постыдно, срам. Ведь все - не дураки. Дебилы - только одиночки. Те, кто чистят ваксой сапоги... Тоненький листок бумаги… А мощь какая? Сила! Власть! При помощи него можно и капитал нажить, и в самый вверх пробраться. «Голосуйте, голосуйте, голосуйте за него!» Идешь и голосуешь, словно зомби. «Покупайте, покупайте выгодно и дешево!» Идешь и покупаешь. А потом оказывается и человек-то не ахти, да и продукт-то - дрянь. А чья вина? Его! Листочка! Во всем он, он виновен, гад! Он мне сказал: «Давай-ка, выбирай его!» Вот я и выбрал! Он подсказал мне: «Покупай!». И я купил! А я? Я не при чем. Меня ведь обманули! Да… газета - чья-то сила, наша - слабость! И оправданье мы найдем. Источник наших бед не в нас самих, а вне. Нам строит козни кто-то. Стремится убаюкать, чтоб посильнее… (Разрывает газету о голову.) тюкнуть по башке. Кругом и всюду нас стремятся облапошить… А мы? Мы рады в эти сети попадаться вновь и вновь. Доверчивые…легковерные болваны. А ведь к газете можно подойти и по-другому. Почитал, посмеялся и забыл. Сейчас полно бумаги туалетной. Но если нету под рукой ее, а тут нужда… Сгодится и газета. (Отрывает клочок, комкает, растирает.) Как в добрые иные времена... Двойное примененье! Для разума и тела... (Отбрасывает в сторону.) Иль вот другое приложенье. Ох, классная мухобойка получится, коли свернуть ее. (Сворачивает газету.). А если нет мух, то жезл для воспитания отличный! Удобно подзатыльники раздавать! Направо и налево, направо и налево. И никаких следов. Побои не пришьешь! Отец мой пользовался не раз. Есть немаленький, правда, недостаток... Коль часто бить по голове… предмет твоей заботы либо сдохнет, либо в кретина превратится. Со мной второе видно вышло. Иначе не говорил стихами, не развозил газеты за гроши. (Тяжело вздыхает, трясет головой, освобождаясь от наваждения.) Было понятно, если б нравилось, а ведь не нравится. Причина – те же деньги, жить хочется и кушать каждый день... Жить хочется, жить! А не выживать... Пока лишь просто выживаем. Но я пока дышу - надеюсь, а что же делать? Надеется и верить... В лучшее. В светлый день.(Сворачивает газету в подзорную трубу, смотрит в нее.) Где ты мое светлое будущее, где? Не видно... Светлое завтра заблудилось во тьме!.. Может весточку послать? Авиапочтой. (Складывает из газеты самолетик.). Прилетай скорей. Я жду... Мы ждем. Все. Наше светлое будущее.... (Запускает самолетик.) Лети с приветом, вернись с ответом. Солнце уж садится. (Легонько постукивает по скамейке.) Я утомил тебя? Прости. Наверно, наболело. К другому ты привыкла? К заливистому смеху детворы – утром. К мирному молчанью, старческому похрапыванию – в полдень. А вечером – ко вздохам, поцелуям в темноте влюбленных. (Делает из газеты аппликацию женской фигуры.) Мальчик, девочка – дружили. Взявшись, за руки ходили. (Обращаясь к аппликации.) Ты такая маленькая, хрупкая. Как дюймовочка. Ты, наверное, устала, можно я тебя понесу? (От лица женской аппликации.) Что ты я такая тяжелая. Не надо! (От своего лица.) Нет, я возьму тебя на руки! (Прижимает аппликацию к груди.) Вот, теперь я тебя никогда не отпущу! (От женщины.) У тебя ведь грыжа! (От себя.) У меня нет грыжи. (От нее.) Значит будет! Во мне целых пятьдесят пять килограмм! Отпусти! (От себя.) Не отпущу! (От нее.) Отпусти! (От себя.) Нет! Теперь ты моя! (От нее.) Какой же ты дурак! Ну, и ладно… Неси! (Кладет аппликацию на скамью.) Действительно, дурак! Где эта дюймовочка? Где хрупкое, наивно создание? Откуда взялась холодная, прагматичная грымза? (Делает из газеты мужскую голову.) Где та - нежная, чувственная, вздрагивающая при каждом прикосновении? Откуда взялась эта? Безразличная, не просыпающаяся, даже тогда… когда… Ну… вообщем, когда… (Смотрит на мужскую голову.) Какой злой колдун околдовал ее? (От имени «головы».) А ты не знаешь? (От себя.) Нет. (От «головы».) Ты истинный - кретин! Разве жить с тобой нормально можно? Ты вечно в облаках! Хотя уже и не летаешь. Ты засиделся в детстве, братец. Твои болячки, комплексы и закидоны измотали. Пора взрослеть. А ты играешь в куклы! Ты был и есть бумажный человек! С бумажною душой, с бумажными мозгами! (Комкает «голову», швыряет в сторону.) Пошел ты!.. (Встает, ходит перед скамейкой.) От всех от вас спокойно спятишь. Но я - не даун, не дебил. (Пинает скамью.) Не трус, и не кретин паршивый! Пора вас всех освободить! И спрыгнуть на ходу! На вышку влезть и сигануть оттуда. (Забирается на спинку скамьи.) У края бездны, холод ощутить. (Балансируя на спинке.) Последнее сказать: прости. И прыгнуть. И ощутить земное притяженье. И жизнь свою всю вновь пересмотреть… (Раскинул руки. Замер.) Я лечу. Ле-е-чу я вновь! И аэродром уж близко… (Спрыгивает.) А впрочем, можно погодить… Пустой желудок – в тягость, а не в радость. Поужинать бы надо, отдохнуть. Рюмашку тяпнуть… Потом и сигануть. (Становится на колено перед скамьей.) Прости, я груб был и несдержан. Прости меня, моя скамья… Скамейка, милая скамья. С тобою мы одна семья! О, сколько тайн хранишь ты! Хоть одну расскажешь? (Прижимается ухом.) Молчишь. И правильно. И обо мне ни слова. Никому! (Смотрит на небо.) Уже луна? Красавица какая! (Встает.) Ну, прямо серебро! Взять бы ее и выкрасть. В карман, в кошелку, в сумку. Только для себя. Но… Нельзя! Нельзя она – на всех. Для всех! Особенно нужна влюбленным. (Собирает разбросанные газетные клочки, самолетик – все, что набросал.) Сейчас ППС парк объезжать начнет. Их время. Они, наверное, не хотят, но - служба. Хоть видимость порядка соблюсти. Начнут расспрашивать, придираться: кто, да что? Ваш документик, где живешь, работаешь, здесь почему? А все им разве объяснишь? Что объяснять? (Утрамбовывает мусор в урну.) Кто я? А, правда, кто? (Несколько секунд думает.) Да, сам не знаю! Знаю - человек. Слегка повернутый, наверное. Но это не беда. Таких полно. И то не преступленье. Не жлоб, не пьяница, не скандалист. Скандалов не терплю. Я не люблю скандалы. (Усмехается.) Бумажная душа. Трусы за рубль двадцать!.. Но мне пора. Жена ругаться будет. Поэтому спешу я удалиться. (Гладит скамейку.) Ну, пока? Пока. Еще увидимся, поболтаем. (Берет тележку, не оглядываясь, уходит. Напевая.) Ну, дела! Ночь была! Их объекты разбомбили мы дотла.

Мы ушли, ковыляя во мгле, мы к родной подлетаем земле.

Бак пробит, хвост горит и машина летит

На честном слове и на одном крыле.

Автор: Анастасия и Сергей ПЛУГАТЫРЁВЫ