(с) В.Пуханов

Есть множество вещей, к которым я отношусь равнодушно. Футбол, например, или папа римский, или курс акций АвтоВАЗа… «и наглость изменить то, что я не могу изменить…». Ах да, еще меня абсолютно не волнуют го, эсперанто и кроссворды. И филателия. Но вот о чем я готов с наслаждением трепаться часами, так это… ххха! Попались?! Нет, отнюдь не о стихах. Хотя и о предмете, неразрывно с ними связанным… ну-с?

Конечно, о хлебе нашем насущном. И о том, что на него намазывают и чем все это запивают. Поэты всегда были неравнодушны к этим вещам, поверьте. Я сам уж чего-чего, а пожрать горазд, что логично дает мне право причислить себя к пегасово-музовой братии. А как вы думали? Кто, как не художник, способен наиболее полно восхититься оттенками настроений вкусовых пупырышек? И наоборот: как часто плоды творчества зависят от наполненности желудка! Сколько голодных поэтов скручивали в себе шею лени и лепили на продажу шедевры, которые иначе непременно остались бы мимолетными искрами вдохновения, возникающими при довольном взгляде на опустошенную тарелку.

На этот счет у меня даже имеется специальная теория, совершенно физиологическая: количество крови в организме есть величина более-менее постоянная, правильно? И всюду сразу ее не хватает. Или к мозгам, или к желудку, или к органам, простите, малого таза. Помните, «всегда доволен сам собой, своим обедом и женой»? Конечно, нельзя и злоупотреблять; кровеносную систему полезно нагружать то там, то сям. Тот же автор «Онегина» советовал другу: «По дороге отобедай у Пожарского в Торжке, жареных котлет отведай и отправься налегке». Гражданин Пушкин был не лох и рубил фишку: котлеты по-пожарски необыкновенно вкусны и отлично усваиваются, совершенно не ущемляя права высокого творчества.

В общем, как ни верти, а аппетит и художничество каким-то таинственным образом взаимосвязаны.

                                                                (с) Kusu

                                                                (с) БГ

А как роскошны сцены пиршеств в «Тиле Уленшпигеле»! Я до сих пор не озаботился узнать у уважаемого Яндекса, кто же такие каплуны — рыба ли, птица ли или осьминог какой, — но то, что они непременно истекают жиром, я запомнил накрепко еще в пятом классе, когда впервые решил узнать, в чье там сердце стучит пепел Клааса. Тогда же я с замиранием сердца открыл, что переедание в буквальном смысле может стать способом казни. Монах-то, которого мстительные повстанцы заключили в клетку и кормили самыми что ни на есть калорийными штуками чуть ли не каждый час, в итоге скапустился, хотя я до сих пор подозреваю, что причиной этому была, во-первых, гиподинамия (все ж таки в клетке особо пресс не покачаешь), а во-вторых — муки совести: как-никак, а чревоугодие есть грех смертный; это вошло в противоречие со специальностью жертвы — э вуаля…

Примерно в то же время я навсегда для себя решил, что немцы — то ли самая непривередливая, то ли самая искушенная по отношению к еде нация. Повод к этому подал безымянный германский воин, утверждавший, что гусиный жир с вареньем «отшень фкусный», — да-да, дело было в трактире, из которого мушкетеры отправились на бастион Сен-Жерве. Как убедителен и непривычно красноречив Атос, восклицающий: «Каналья трактирщик! Всучил нам анжуйское вино и думает, что мы не отличим его от шампанского!». А помните, как сей славный граф, будучи запертым вместе с молчаливым Гримо в подвале другого трактира, безмятежно съел и выпил практически все содержимое этого подвала? Поистине гаргантюанские масштабы акции восхищают безмерно; удивительно, что никто не написал оду этому подвигу.

Но уж вот кто совершенно примирил кулинарию с поэзией, так это Гомер. Может, он и не совсем в этом виноват и все древние греки принимали это как само собой разумеющееся, но к ответу я привлеку именно великого слепца. Ведь он вполне определенно указал, что греки не только не страдали воздержанием, но и щедро делились хлебом-солью со всем Олимпом. Видимо, нектар нектаром, но и амброзия приедается, и ноздри Аполлона жадно раздувались, как только его обоняние начинал дразнить аромат жертвенных барашков-козленков, а уж музы-то, ох, не дуры были по части сладенького греческого винца, которое бравые пастухи подхалимски плескали в очаг перед тем, как назюзюкаться и начать орать лесбийские частушки.

А Омар Хайям? Эпикуреец тот еще, в полный, как говорится, рост! Если роза с соловьем, то и чаша где-то поблизости непременно стоит, причем уже наполненная. И пристрастий своих, прямо скажем, не скрывал:

Жаль только, что интеллигентные алкоголики частенько выставляют его имя щитом в оправдание своих экзерсисов, спекулятивно выдергивая подходящие цитаты и благоразумно умалчивая о множестве гораздо более благоразумных увещеваний того же автора. А потом, понимаешь, оправдываются: это-де я не язык показываю, а просто печень торчит — после вчерашнего-то…

Но вот в ком эпикурейское отношение к чревоугодию достигло истинного апогея, так это в русских, переживших голодуху гражданской войны. Никто и никогда, наверное, не слагал боле столь совершенных гимнов желудку. Да и не сложит уже. «Что отварные порционные судачки! Дешевка это, милый Амвросий! А стерлядь, стерлядь в серебристой кастрюльке, стерлядь кусками, переложенными раковыми шейками и свежей икрой? А яйца-кокотт с шампиньоновым пюре в чашечках? А филейчики из дроздов вам не нравились? С трюфелями? Перепела по-генуэзски? Десять с полтиной! Да джаз, да вежливая услуга! А в июле, когда вся семья на даче, а вас неотложные литературные дела держат в городе, — на веранде, в тени вьющегося винограда, в золотом пятне на чистейшей скатерти тарелочка супа-прентаньер? Помните, Амвросий? Ну что же спрашивать! По губам вашим вижу, что помните». Что и говорить, было, было о чем повспоминать и Михаилу Афанасьевичу, и Аркадию Тимофеевичу, и прочим уважаемым. И вспоминали — да так, что читатель из пролетариев, бывало, слюной исходил.

Окончательно возвращаясь в наше время, заметим, что в современной прозе и, тем более, поэзии кулинарно-алкогольные мотивы развиты не особо. Если в стихах, то, по большей части, ограничиваются изрядно затасканными «хлебом и вином» (ну, в крайнем случае, на глинтвейн отважатся или, если совсем засосет под ложечкой — на «люблю я макароны»). А если в прозе, то и вообще сказать не о чем. Да, есть «Москва – Петушки»; да, Маржики непрерывно трескают почему-то; хоккуисты не забывают о сакэ да хорошо пропаренном рисе; в общалке кто-то все время великодушно потчует ближнего чем ни попадя, начиная с шоколада и заканчивая жареными червяками — о, тирамису! — и то и дело наведывается в гости к Плавучему Мышу в надежде вновь попасть на со вкусом сервированный стол (естественно, не в качестве угощения, а некоторым образом наоборот); но как-то все это происходит без особого воодушевления или же эпизодически. Что поделаешь — эпоха фаст-фуда! На этом безответственном фоне только Ирихины тушеные песцы с гарниром из лягушачьей икры да Розин кофе позволяют не впасть в отчаяние и не потерять надежду на то, что не перепились еще гурманы на Сети!