РЕШЕТО - независимый литературный портал
Aлександр Соколов / Проза

Я ТЕБЕ ВЕРЮ! (начало) (21+)

654 просмотра

В порыве помочь случайно встреченному в метро, неадекватно ведущему себя парню, Толик отправляется вместе с ним в поездку, во время которой им суждено многое вместе пережить, что приведет к пробуждению глубокого чувства друг к другу. Повесть содержит гей-тематику

Я ТЕБЕ ВЕРЮ!

 

 

Повесть содержит гей-тематику

 

 

 

Уважаемый   читатель.

 

Все персонажи этой повести и географические подробности вымышлены. Возможные совпадения с реальными событиями и людьми случайны.

 

Считаю своим долгом предупредить о наличии нескольких откровенных сцен и отдельных моментов использования героями в диалогах ненормативной лексики.

 

Также убедительно прошу Вас воздержаться от прочтения, если Вы пока еще не достигли совершеннолетия.

                                                                                                                                              

С уважением.

 

Автор.

 

 

 

 

 

        1.

 

        Уже совсем стемнело, когда Толик вышел из кинотеатра.

       Фильм ему не понравился, но он не жалел о потраченном времени. Толик любил захаживать в этот кинотеатр потому, что здесь демонстрировались фильмы на оригинальных языках с субтитрами, и это помогало ему попутно тренировать свой английский. Да и публика была несколько иная, чем в других. Крутили здесь, в основном, артхаус, привлекавший ценителей такого кино, а смотреть фильм в компании единомышленников ему было приятнее, чем среди «попкорновой», как называл ее про себя Толик, публики. Кстати, попкорном здесь тоже не торговали принципиально. Все вместе взятое, хотя кинотеатр был самым обыкновенным, а помещение уже давно нуждалось в основательном ремонте, создавало каждый раз впечатление временного отключения от тривиальности.

        Толик взглянул на часы и неспешно направился по Покровке в сторону центра. До встречи оставалось более часа.

        «Зайти, что ли, перекусить куда-нибудь?» - подумал он, но тут же отказался от намерения, в расчете на возможное угощение.

        К таким встречам Толик прибегал регулярно, когда приходило желание. Он шел на это просто, не испытывал никаких комплексов, как и не питал надежд на дальнейшие отношения. Зачем ему семья? Таким, как он, она не нужна. Толик смотрел на вещи трезво и не переживал по этому поводу. Да и сам процесс постижения в себе этой особенности, доставляющий кому-то множество терзаний, для него прошел совершенно безболезненно.

        Он спокойно и уверенно вошел в свойственную ему интимную жизнь в четырнадцать лет, благодаря взрослому мужчине. И был им не какой-то кровожадный злодей-педофил, с образом которого связано у большинства представление о таком человеке, а добрейший учитель биологии, начавший преподавать у них, когда Толик учился в седьмом классе.

        Учитель стал любимцем класса с первого появления. Точнее, любимцем - это не про него. Его уважали. Пусть называли за глаза Игорьком и даже иногда посмеивались, но уважали. Уважали не из страха, как остальных учителей, а как своего. Он был для них не «авторитетом», а скорее – признанным лидером старшего возраста.

        В самый первый раз учитель вошел после звонка в галдящий класс как-то тихо и незаметно, и молча встал у доски, ожидая, когда наступит тишина. Он не кричал и не стучал по столу, а спокойно ждал, когда на него обратят внимание. Все угомонились скорее от необычности происходящего.

        -Добрый день. Меня зовут Игорь Андреевич. Фамилия Куприянов, - заговорил он мягким, спокойным и в то же время строгим голосом, причем, так негромко, что тишина установилась сама по себе из необходимости расслышать, что он говорит.

        Игорь Андреевич поведал о сути предмета, которым, как он выразился, им предстоит совместно заниматься, и о том, что он строит урок, начиная с объяснения материала, а уже оставшееся время - спрашивает. И тут же приступил, изложив тему так, что им показалось, что они присутствуют на лекции об очевидном невероятном, или в театре одного актера. Причем, он не наигрывал и не позировал, а как бы делился с ними собственными открытиями. Глаза учителя горели юношеским азартом, и этот азарт захватывал, подчинял себе, заставляя слушать. Звонок прозвенел, как показалось всему классу, не через сорок пять минут, а максимум через десять, насколько незаметно пролетело время.

        Необычен учитель был и во всем остальном. Он никогда не повышал голос, но одного взгляда иногда было достаточно, чтобы осадить кого-то. Он обращался к четырнадцатилетним мальчишкам и девчонкам на вы, но не как к детям, по обязанности, а доверительно, скорее, как к коллегам, и ни один самый отчаянный хулиган не смел почему-то ему нагрубить.   Даже, когда он требовал что-то сделать, то не отдавал приказание, а просил, но в интонациях его голоса было нечто, подразумевающее, что все сказанное уже выполнено, и оно выполнялось.

        -Кто у вас по биологии? – спросил как-то у Толика в лифте Витька с десятого этажа, закончивший его школу в прошлом году, - Куприяныч?

        И, после утвердительного ответа Толика, добавил:

        -Классный препод. И мужик нормальный, хоть и педик.

        Для Толика такая характеристика явилась неожиданностью, но он не подал виду, лишь усмехнувшись.

        С этого дня он начал приглядываться к Игорю Андреевичу внимательнее, однако, ничего, наводящего на такие мысли, заметить не мог. Тот относился ко всем ровно, не делил на любимчиков и неугодных, а если и делал иногда комплименты, то только лишь девчонкам. Разве что, мелькавшее иногда в глазах учителя какое-то нежное чувство, когда он смотрел на него, обратило на себя внимание Толика. Но, может быть, он на всех так смотрит?

        -А откуда ты знаешь, что он педик? – осмелился спросить Толик Витьку, когда они опять столкнулись возле дома и разговорились о школьных делах.

        -Моя подруга с ним в одном доме живет, - ответил тот, - От него жена ушла из-за этого.

        Толик тогда, наверное, в первый раз в жизни подумал, как хорошо бывает иногда чего-то не знать. Он стал ловить себя на том, что теперь постоянно рассматривает учителя через какую-то призму. И, похоже, что это как-то отразилось на его лице. Он заметил, что Игорь Андреевич стал частенько пристально посматривать на него, а нежность в глазах проступала все яснее и яснее.

        Все открылось в один из теплых майских дней конца учебного года. Биология тогда была последним уроком, а Толик оказался последним, кого в этот день спросили.

        -Кто сегодня может задержаться на часок? – задал вопрос учитель, когда за дверью раздался звонок.

        За окном по-весеннему светило солнце, и желающих, естественно, не нашлось. Кто бормотал отговорки, кто просто отводил глаза.

        -Что, никто-никто? – улыбнулся Игорь Андреевич и повернул голову к стоящему у доски Толику.

        Они посмотрели друг на друга в упор, и Толик почему-то почувствовал, что у него часто забилось сердце.

        -Ларионов, как вы на это смотрите?

        -Не знаю, - ставшим вдруг глухим голосом, отозвался Толик, - Могу вообще-то. А что надо делать?

        -Помочь нашей Светлане навести порядок в лаборантской. Ну, там, где мужская сила требуется.

        -Да… Могу… - отрывисто сказал Толик, отводя взгляд.

        -Договорились. Все свободны, до свидания.

        Ребята шумной толпой повалили к выходу.

        -Лари, не грусти, в душе - я с тобой - помахал Толику рукой сосед по парте, Димка Строганов.

        -Света, - громко произнес учитель, повернув голову в сторону двери возле доски.

        Оттуда показалась лаборантка, а Толик вернулся к своей парте и стал собирать учебники.

        -Сейчас к тебе придет этот красивый юноша с чисто вымытыми ушами, - услышал он негромкий голос Игоря Андреевича, - Ты его озадачь, а сама пойдем со мной к Зинаиде Петровне. Надо решить вопрос с чучелами.

        Толик вошел в лаборантскую. Было видно, что там вовсю идет подготовка к лету. Наглядные пособия лежали в куче, а шкафы, куда предполагалось разместить их на хранение до осени, тщательно вымыты.

        -Возьми стремянку, залезь наверх и сними вон те коробки, - заговорила Света, - Только осторожно, там стекло, не разбей…

        Она говорила что-то еще, Толик кивал головой, половину пропуская мимо ушей, и поминутно бросал взгляды на стоящего в дверях учителя.

        -Ты ему столько наговорила, что он не запомнит, - перебил ее Игорь Андреевич, и подойдя, приобнял Толика за плечи, - Знаешь диалектику жизни? Послушай женщину и сделай наоборот. Никогда не ошибешься.

        -Вы научите, Игорь Андреич, - улыбнулась та.

        -Я неправ? – учитель улыбнулся в ответ и увлек ее наружу, - Пошли, а то поздно будет. Зинаида Петровна задерживаться не любит.

        Толик остался один. Ему сделалось интересно, как бывает всегда, когда оказываешься допущенным куда-то, где тебе быть «не по рангу». Он некоторое время озирался по сторонам, брал в руки наглядные пособия, многие из которых уже видел на уроках, но сейчас почему-то опять захотелось посмотреть.

        Однако надо и дело знать…

        Толик придвинул стремянку и начал снимать с полок коробки, в которых что-то позвякивало, и которые, действительно, оказались достаточно тяжелыми. Скоро ими был уже уставлен весь пол. Что надо было делать дальше, он забыл и решил дождаться возвращения Светы.

        От нечего делать, Толик опять начал перебирать наглядные пособия. Он полез в стопку, где были сложены картинки по анатомии для старших классов. Вот попался и «запретный плод». Хотя, для кого он запретный? Толик давно уже услаждал себя порно роликами в Интернете, а однажды даже показал на камеру свои прелести, «не засветив» лица, чтобы было невозможно определить, сколько ему лет. Однако ролик все равно удалили. Но здесь все было изображено как-то иначе, по-научному.

        «Интересно, а у Игоря Андреевича он большой?» - подумал Толик, разглядывая изображение мужских половых органов и неожиданно ощутив при этом сладострастное возбуждение.

        Он смотрел на плакат, а сознание уже рисовало вожделенную картину. Толик закрыл глаза, и продолжая фантазировать, запустил себе руку в промежность. По телу разлилась приятная истома…

        -Интересуешься? - неожиданно послышался совсем рядом знакомый голос.

        Толик вздрогнул, выдернул руку, и открыв глаза, повернулся. Прямо у него за спиной стоял Игорь Андреевич и смотрел тем самым взглядом, от которого он отвел свой, когда стоял у доски.

        «Он педик… От него из-за этого жена ушла…» - пронеслись в памяти слова Витьки.

        Толик почувствовал, что краснеет, и не знал, что сказать.

        -А где Света? – невпопад выпалил он.

        -Света? – усмехнулся учитель, подходя вплотную, - Судя по тому, что тебя взволновало, тебя должна интересовать не Света…

        Толик уставился в пол, краем глаза заметив, что его джинсы предательски оттопыриваются в том самом месте.

        -Не стесняйся, - добрым и чуть снисходительным голосом сказал Игорь Андреевич, - Что естественно, то не безобразно. А в твоем возрасте и подавно…

        Учитель поднял одну из коробок.

        -Давай, все это составим в угол, а плакаты уложим на верхние полки. Остальное Света доделает сама.

        Они принялись за дело сообща. Скоро коробки стояли в углу, надежно укрытые от пыли целлофановой пленкой.

        -Лезь наверх, - скомандовал Игорь Андреевич, придвигая стремянку.

        Залезая, Толик почувствовал взгляд учителя, скользящий по его ногам и промежности. Теперь у него не оставалось сомнений относительно того, что говорил Витька, и душу наполнил волнующий страх перед неизведанным, манящим и пугающим одновременно. Тем более что это был учитель.

        А Игорь Андреевич  продолжал подавать снизу плакаты, не забывая советовать:

        -Аккуратнее клади… Вон там поправь… Не спеши…

        Интонации его голоса успокаивали, а взгляд… Толик чувствовал его всеми фибрами своей души, даже когда не смотрел на учителя.

        И вдруг с ним что-то произошло. Он перестал стесняться. Наоборот, возникло ощущение, какое бывает во время запретной, но интересной игры. Толик стал нарочно вытягиваться, чтобы задиралась футболка, обнажая живот, поддернул вниз джинсы, чтобы открылась резинка трусов. Его джинсы уже буквально топорщились на том самом месте, и он поймал себя на мысли, что старается тянуться к полкам и ставить ноги так, чтобы это было еще заметнее.

        -Озорник… - обронил учитель, и Толик понял, что тот догадался о его ухищрениях.

        И еще заметил, что голос Игоря Андреевича дрогнул. Толик повернулся и посмотрел ему в глаза. Они оба замерли на какой-то миг и молча смотрели друг на друга.

        -Иди ко мне, - еле слышно проговорил Игорь Андреевич.

        -А Света не заглянет? – одними губами спросил Толик, медленно спускаясь по ступенькам.

        -Не бойся. Ее отправили по делам.

        Толик спустился еще на пару ступенек. Его живот оказался прямо напротив лица учителя. Тот протянул руки и расстегнул ему ремень на джинсах. Толик не сопротивлялся, а все внутри замерло в предвкушении этого самого, неизведанного и такого желанного… Он не пошевелился даже, когда учитель спустил ему до колен джинсы вместе с трусами и все, так давно рвавшееся наружу, оказалось обнаженным. Ему не было стыдно. Его душу переполнял затаенный восторг. Ему хотелось, чтобы это случилось... Толик достиг пола и попал в сильные и одновременно нежные объятия учителя…

        Так, просто и естественно нашло у него воплощение то, что он стал с некоторых пор ощущать в себе, и поэтому, наверное, не вызвало никакого чувства ущербности. Он воспринял это как должное - у него это должно быть так.

        Толик возвращался в тот день из школы с новым ощущением себя. Утром он уходил из дома другим человеком…

        Позже Толик будет еще много раз вспоминать этот день, и всегда, оказываясь свидетелем страданий других, таких же, как он, будет благодарить судьбу, что у него это было так, и именно таким оказался его первый мужчина.

        Они встречались потом три года. На их отношениях в школе это никак не отражалось - Игорь Андреевич продолжал относиться к Толику точно так же, как к остальным. Но кончались уроки, и начиналась их совсем другая, скрытая от всех жизнь.

       В назначенный час Толик выходил на угол проспекта и ждал своего друга, который подъезжал к нему на стареньком Жигуленке. Высокий, стройный, в темных очках, одетый в кожаную куртку и фирменные джинсы, Толик в свои неполные пятнадцать лет выглядел на все восемнадцать. И не только внешне – он вообще стал ощущать себя значительно старше. Игорь Андреевич как бы невольно подтягивал его до взрослого уровня - они общались почти на равных

        Местом их встреч служила дача приятеля Игоря Андреевича, в которой тот зимой не жил, но которая была оснащена всеми городскими удобствами. Самого приятеля Толик никогда не видел - учитель брал все на себя. И во всем остальном он всячески оберегал их отношения от постороннего взгляда и делал это очень умело.

        На одноклассников Толик стал поглядывать снисходительно, их интересы стояли далеко от его внутреннего мира. Постоянное общение с культурным взрослым человеком наполняло его мысли и чувства совсем другим. Сверстники постепенно начинали казаться Толику детьми.

        Их близость с Игорем Андреевичем не ограничивалась только постелью – они ходили вместе в театры, в музеи, ездили в однодневные экскурсии по историческим местам, много читали и обсуждали прочитанное.

        Дни рождения друг друга, а они у обоих оказались в декабре, непременно отмечали в ресторане. Ходили в дневное время, чтобы не привлекать к себе внимания, но все равно было здорово. Со стороны они, наверное, выглядели, как папа с сыном, заехавшие пообедать, и никто из малочисленных в эти часы посетителей не обращал на них внимания.

        Привлекали их загородные рестораны, расположенные в живописных местах Подмосковья, и они потом еще гуляли до ранних зимних сумерек по заснеженному лесу. Игорь Андреевич незаметно позволял Толику за столом выпить немного вина, и это усугубляло радостное состояние духа.

        -Я не считаю это непедагогичным, - пояснил свою позицию учитель, - Ты уже не ребенок, и столкнуться в жизни с этой проблемой тебе все равно придется. А тот, кто свой первый бокал выпивает в кругу семьи и в приятной праздничной обстановке, по моим наблюдениям, редко становится алкоголиком.

        Игорь Андреевич опять был не похож на остальных. Это являлось его отличительной чертой, и позже Толик осознал, что именно этот человек заронил в его душу сознание возможности иметь свою, неподвластную окружающим, позицию.

        -А правда, что от тебя жена ушла из-за мальчика? – спросил однажды Толик.

        Игорь Андреевич с затаенной болью в глазах посмотрел на него, и слегка побледнев, ответил:

        -Слухом земля полнится… Правда, Толя. Тебе врать не хочу.

        -А дети есть?

        -Есть. Сын. Тебе ровесник, кстати.

        -Ты с ним видишься?

        Лицо учителя исказила судорога.

        -Не надо об этом, - дрогнувшим голосом проговорил он, отворачиваясь.

        И Толик вдруг ощутил никогда ранее неизведанное чувство сопричастности чужому горю. Ему захотелось обнять этого годящегося ему в отцы человека, как брата, и заплакать вместе с ним.

        -Она категорически запретила мне видеться с ним и напоминать о себе. Она сказала, что тогда обо мне все всё узнают, и я вряд ли смогу работать в школе. А моя работа… Это единственное, что поддерживает меня в жизни. То, что я могу постоянно общаться с вами. Пусть не так, как с тобой, но… Я ничего не могу с собой поделать.

        Игорь Андреевич сжал виски руками и долго сидел молча, раскачиваясь взад-вперед, а Толик боялся его потревожить.

        И все-таки они расстались.

        Для Толика это было ударом. Прощались, как всегда, только на лето, поскольку летом он уезжал с родителями на дачу, но придя первого сентября в выпускной класс, Толик не увидел своего друга. И не увидел больше никогда. По слухам, того выгнали из школы, и он переехал в другой город. То ли отцовское сердце не выдержало разлуки с сыном, и он нарушил данное жене слово, а та сдержала свое, то ли произошло что-то еще более ужасное, Толик не знал. Не внес ясности даже Витька.

        -Уехал, - сказал он, - в Уфу, кажется, или в Красноярск - никто не знает…

        Спустя месяц, Толик получил по Интернету очень короткое письмо:

        «Прости меня, Толя, если сможешь. Долго не решался тебе написать, но исчезнуть молча - выглядит предательством. Остается лишь надеяться, что это не прочтет никто другой. Продолжать наши отношения теперь, когда я так далеко от тебя, вряд ли получится, а допустить, чтобы они сделались достоянием гласности, я не могу. К тому же, я чувствую, что для тебя они начинают значить нечто большее, чем для меня, так что, может быть, это и к лучшему. Я конченый человек, но не хочу ломать твою жизнь. Живи и будь счастлив. Постарайся не совершать ошибок, за них иногда приходится очень дорого платить. Попытайся сохранить в себе свои человеческие качества и остаться на всю жизнь таким, какой ты есть, каким я тебя буду помнить всегда – добрым, искренним и чистосердечным парнем. Спасибо тебе за все. Твой Игорь».

        Толик сделал попытку ответить, но ящик отправителя оказался заблокированным. Он сильно переживал потерю друга, но потом постепенно смирился. Своей особенности он никак не выказывал и удовлетворения не искал.

       Надо сказать, к нему стал настойчиво проявлять интерес одноклассник, Женька Полесский, шутя и дурачась при этом. Он - то начинал обнимать его на перемене, то прижиматься, лапая со смехом в интимных местах, на физкультуре несколько раз, как бы невзначай, засветил ему свои прелести, а однажды, прямо на уроке, когда они оказались вдвоем на последней парте, положил ему голову на колени, откровенно прижавшись щекой к его промежности.

       Толик почувствовал возбуждение, ни капли не смутившись при этом, но и не стремясь к развитию событий. Лишь, не меняя позы, равнодушно проговорил:

        -Не трогай яички.

        -Давай пое…мся, - сказал Женька, приподняв голову и смотря восторженно-лукавым взглядом.

        -Сколько заплатишь? – индифферентным тоном поинтересовался Толик, демонстративно слегка поморщившись.

        Женька потупился и больше никогда не приставал к нему. Толика это не расстроило - Женька не интересовал его, как и никто другой из ровесников. Он лишь иногда предавался страсти, стоя под душем и вспоминая друга, к которому успел прикипеть всей душой.

        Школа осталась позади, Толик поступил в институт. Воспоминания об Игоре Андреевиче стали угасать, тем более, что он переехал в другой район, и все, связанное со школой, перестало напоминать о себе, а неугасающее желание нашло воплощение в таких вот встречах, на одну из которых, он и направлялся сейчас.

        Встреч было много. Толик как-то подсчитал, что количество его партнеров перевалило уже за два десятка. При этом, он не помнил даже имен некоторых. Он шел на это с одним единственным желанием – удовлетворить себя и на какое-то время забыть об этой потребности. Иногда встречи повторялись, но Толик никогда не предпринимал шагов, чтобы они переросли в постоянные отношения.

        Партнеры были разные. Попадались и богатенькие, но при заведомо единичном контакте, Толика мало интересовала эта сторона.

        «Кто платит, тот и заказывает музыку» - заметил когда-то Игорь Андреевич, и Толик запомнил эту фразу, нашедшую потом многократное воплощение в наблюдаемой им жизни.

        Он уже достаточно рационально смотрел на вещи и знал, что в окружающем его обществе все продается и покупается. Толик хранил единственное, что с юношеским максимализмом оберегал от этого – самого себя. Пусть он еще ни к кому не успел проникнуться чувством, но был уверен – это будет не за деньги. Должно же быть хоть что-то подлинное в человеке, иначе – зачем жить?

        Толику иногда даже лезли в голову мысли, что все вокруг так ужасно потому, что именно человеческое достоинство или даже сама жизнь имеют в обществе весьма невысокую цену. И всех это устраивает. Но не его. И он не побоится быть не таким, как все, как не боялся Игорь Андреевич. А эти? Пусть попользуются разок, как пользуется ими он сам. Но не больше.

        Толику даже нравилось показывать свою независимость, «обламывая» своих потенциальных «спонсоров». Ему нравилось видеть при этом их вытянутые, моментально становящиеся злобными, лица.

        «Вот такие вы и есть на самом деле», - думал он, глядя в них и испытывая скорее злорадство, чем обиду от сказанных ему на прощанье, зачастую, оскорбительных слов.

        От сегодняшней встречи Толик тоже не ждал ничего особенного.

        Пятидесятилетний мужик, с которым он познакомился, как всегда, по переписке, обещал «море любви» с играми и забавами.

        «…Я поэтому и ищу молодого», - пояснял он.

        «Любопытно, насколько он способен еще играть и забавляться при этом, в его-то годы?» - подумал Толик, уславливаясь о встрече.

        Заботу организовать место мужик взял на себя, обещав, что на всю ночь. И это Толика тоже устраивало, поскольку ему не составляло труда улизнуть из дома, не придя ночевать.

        Его родители разошлись, едва ему исполнилось восемнадцать. Причем, как выяснилось, отец имел связь со второй женщиной уже много лет, но специально ждал этого момента, чтобы не разводиться с женой через суд и не бросать несовершеннолетнего сына. И во всем остальном он стремился показаться порядочным – оставил бывшей жене квартиру и все имущество, не отвернулся от Толика, а как бы ввел его в новую семью, познакомив с сожительницей и ее сыном от первого брака.

        Толик понимал, что все это только лишь соблюдение формы и никому он там не нужен. «Сводный брат» его сторонился, а отцова «пассия» лишь постоянно упрекала в непочтительном, как ей казалось, отношении к «такому отцу», который для него ничего не жалеет. Возможно, так она срывала зло, что не все от отца достается ей.

       Толику было неприятно бывать в этом доме, но он тоже решил соблюсти форму и регулярно посещал его. К тому же, он быстро сообразил, что таким образом у него появился шанс обрести желанную свободу. Мама знала, что он может не придти домой, оставшись ночевать у отца, а между собой они не общались, и проверить это она не могла.

       Толик вышел к Чистым прудам, не спеша прошелся два раза вокруг темной водной глади, слегка запорошенной опадающими листьями, закурил и уселся на скамейку скоротать оставшиеся полчаса.

        Погода не радовала. Хотя было относительно тепло, но временами налетали порывы холодящего ветра, и в воздухе возникала влага в виде моросящего дождя.

        -Какое же это бабье лето? - донеслось до слуха Толика из группы проходящих мимо парней.

        -Холодное, как бабы. Ни дать, ни взять.

        -А ты знаешь, что такое – ни дать, ни взять? Это баба, заболевшая одновременно триппером и ангиной…

        Ребята дружно засмеялись, кто-то сказал что-то еще, но Толик не расслышал - что, лишь усмехнувшись про себя избитой шутке.

       Он бросил окурок, взглянул на часы, встал и направился в сторону метро. Вот и условленное место – памятник Грибоедову, «у левой ноги», как назначил будущий сексуальный партнер.

        Толик определил его сразу, хотя было темно. Он всегда каким-то образом угадывал их, хотя некоторые мало походили на те фото, что присылали. Так было и в этот раз.

        Пятидесятилетний «игривый озорник» тянул внешне на все шестьдесят. Он стоял, засунув руки в карманы мешковато сидящей на нем куртки, переступая ногами в давно нечищеных ботинках, и внимательно вглядывался в лица парней, идущих со стороны метро. Толик подошел с противоположной стороны, и это дало ему возможность некоторое время понаблюдать за ним.

        «А и впрямь - состарившийся дворовый пацан, за которым плохо следят родители»,- подумалось Толику.

        Он сделал несколько шагов и оказался рядом с мужчиной:

        -Григорий?

        Тот вздрогнул, его глаза цепко оглядели лицо и фигуру Толика, и обрели весело-похотливое выражение:

        -Толя? Очень рад, очень рад, - несколько суетливо заговорил он, протягивая слегка влажную от волнения руку, - Таким тебя и представлял.

        -А я – нет, - равнодушно проговорил Толик, вяло отвечая на рукопожатие, - На фотке ты вроде помоложе выглядишь.

        В глазах собеседника появилось то самое выражение, какое возникало почти у всех мужчин, с которыми приходилось встречаться Толику, когда он обращал внимание на их возраст. Какая-то смесь затаенной обиды со страхом потерять, не успев обрести. Обычно за этим следовал ряд наигранных признаков второй или уже третьей молодости - от молодежного сленга до молодцеватых телодвижений, выглядевших, зачастую, убогой пародией на таковые.

        И этот раз не стал исключением. Правда, у Григория это получалось естественно. Возможно, он действительно сохранился таким, каким показался Толику издали.

        Григорий начал балагурить что-то наивно веселое, поминутно хлопая его по плечу.

        -Куда пойдем? – прервал поток его красноречия Толик.

        В глазах Григория опять промелькнуло уже имевшее место выражение, но тут же сменилось приветливой улыбкой:

        -Да куда хочешь, - сделал он широкий жест, невольно или умышленно завершив его на вывеске Макдональдса на углу Мясницкой.

        -Что, там будем трахаться? – спросил Толик, указывая взглядом на Макдональдс, - В туалете? Или прямо под столом?

        Григорий угодливо захихикал:

        -Я думал посидеть, угостить тебя, а уже потом…

        -Пошли, - перебил его Толик, направляясь к Макдональдсу и уловив за спиной вздох, показавшийся ему вздохом облегчения.

        Народа в ресторане было немного, и они спокойно уселись за столик в углу. Толик не стал ввергать Григория в лишние траты, заметив, как тот озабоченно роется в потертом кошельке, и ограничился Биг-Маком со стаканом Капучино, да и то лишь потому, что из дома ушел уже давно и успел проголодаться.

        -Ну, чем по жизни занимаешься? – задал вопрос Григорий, поглощая картошку фри и глядя на него глазами, в которых уже зажегся огонек вожделения.

        Кажется, он успокоился и теперь предвкушал грядущее наслаждение.

        «Как все это пошло, - подумал про себя Толик, - Хоть бы кто начал разговор с другого. Первый вопрос - сколько лет, второй – где работаешь или учишься, третий – кто родители, а потом раздевание глазами и - что любишь в сексе? А ведь эти вопросы, по большому счету, и задавать нельзя. Это личная сфера, куда человек имеет право допускать только сам и только того, кого сочтет нужным, а здесь у всех только это и является темой разговора…»

        Толик заметил, что взгляд Григория выразил озабоченность его долгим молчанием.

        -Учусь, - ответил он, обнадеживающе улыбнувшись, - В институте. В железнодорожном.

        -О! – воскликнул Григорий, - Молодец. Одобряю. Правильный выбор. Сейчас все в менеджмент стремятся, или, на худой конец, в юристы. А я считаю, это все проходящее – сегодня одно, завтра другое. Специальность должна быть твердой на все времена. А железная дорога, она всегда была, есть и будет. И без нее никуда. Стабильность – это важнее всего! Вот в наше время, когда мне было столько же, сколько тебе сейчас…

        Толик жевал, уныло поглядывая на разглагольствовавшего Григория, уверенно и надолго, судя по всему, «оседлавшего» своего надежного «конька». Он мало вникал в суть того, что тот говорил, поскольку слышал подобное от представителей его поколения многократно, и все услышанное можно было свести к одной фразе: когда он был пионером, думал, что будет хорошо, когда вырастет, а когда вырос, понял, что хорошо было тогда, когда был пионером.

        «И не тени сомнения, - думал Толик, глядя на все происходящее как бы со стороны, - Непробиваемая уверенность, что он во всем прав, а все, что не подходит под его психологические установки – чушь. Ведь даже если и убедится в другом - объяснит это по-своему и ничего не поймет. Почему они все такие? Почему у них в сознании все застыло? Неужели и меня это ждет в старости?»

        Григорий запнулся, встретив задумчивый взгляд Толика:

        -Ты не согласен?

        -Человечество достигло чего-то только благодаря тому, что стремилось к совершенству. А с твоей стабильностью оно бы из пещеры никогда не вышло, - сказал Толик, как что-то само собой разумеющееся, и не желая вступать в полемику, нарочито грубовато перевел разговор на другое, - Ну что, теоретик? Как по части е..ли-то?

        Григорий слегка покраснел и засуетился, вытаскивая из внутреннего кармана телефон:

        -Сейчас, сейчас. Все будет в порядке.

        -Пойду, поссу, - тем же тоном сказал Толик, поднимаясь из-за стола.

        Ему всегда почему-то хотелось противопоставить такой вот узколобой праведности именно грубость. Возможно, можно было что-то еще, но Толик не знал – что? А грубость, по крайней мере, как ему казалось, означала уход от разговора в непримиримой позиции.

        Когда Толик вернулся, Григорий напоминал своим видом побитую собачонку. Он, вроде бы, даже стал ниже ростом, сгорбившись над опустошенными бумажными контейнерами и стаканами.

        -Ты прости, не знаю, как сказать тебе, - затараторил он, избегая смотреть в глаза Толику, - Но там, понимаешь…

        -Что, мордой об стол дали? – перебил Толик.

        -Поверь, все было условлено, обговорено…

        -А домой? Или - ты у нас семейный, добропорядочный, законопослушный россиянин, с партийным прошлым и комсомольской юностью? – Толик уже не скрывал, что издевается.

        -Зачем ты так? – покраснел Григорий, поднимая на него взгляд, в котором, кроме обиды, читалось поруганное достоинство, - Да, у меня есть семья, жена…

        -Ладно, не греми соплями-то, - опять перебил Толик, - Пошли.

        Григорий порывисто поднялся, неловко загремев стулом, и послушно засеменил рядом с широко шагающим к выходу Толиком.

        Они вышли из ресторана, перешли улицу и оказались возле памятника, где встретились, и левая нога которого не принесла им удачи. По крайней мере, Григорию.

        -Посиди, - обронил Толик, кивая на скамейку.

        Григорий послушно присел, глядя на него заискивающим взглядом. В душе Толика проснулось то, что просыпалось всегда в самые неподходящие моменты – жалость, переходящая в сострадание. Он это знал и ругал себя, но природа была, очевидно, сильнее. И еще в такие моменты к нему приходило то, что возникло, очевидно, от общения с Игорем Андреевичем – взрослость. Подлинная или мнимая, Толик не знал, но он невольно начинал ощущать ответственность за другого, которого допустил в свой мир.

        Вот и сейчас, они как бы невольно поменялись годами с этим нелепым Григорием, как нельзя олицетворяющим собой состарившегося пацана, который полностью унаследовал менталитет тех, кто его воспитал, не прибавив к нему от себя за всю прожитую жизнь ничего.

        Толик отошел в сторону, достал телефон и нажал вызов номера, который сохранился в памяти его контактов под названием: «Мих Мих». Удивительно, что он его до сих пор не стер…

        Мих Мих был   единственным, с кем Толик имел целых три встречи. Познакомились они точно так же по переписке, и после нескольких постов сразу же последовало приглашение.

        Толик приехал в весьма уютную и хорошо обставленную однокомнатную квартиру, где с порога был окружен вниманием. Мих Мих успел накрыть стол с изысканным угощением, среди которого оказалась даже черная икра. Причем, натуральная, как безошибочно определил Толик, попробовав ее второй раз в жизни. Да и сам Мих Мих для своих сорока шести выглядел довольно неплохо – стройный, подтянутый, достаточно красивый. Манеры его были уверенными, но без хамства, а суждения отличались наличием ощутимого социального опыта. В постели он оказался отменным любовником.

        Толику понравилось тогда, что разговор начался не с анкетных данных, а с обмена впечатлениями о последнем романе Пелевина. Все вместе взятое заставило его отнестись к Мих Миху со вниманием, а не просто, как к очередному партнеру.

        После второй встречи тот пригласил его на премьеру в Дом кино. Когда они гуляли по фойе, Мих Мих вдруг неожиданно обнял Толика за плечи и талию, и таким образом они совершили еще три круга. Толик сделал вывод, что это приглашение имело еще и скрытый смысл – Мих Миху было надо, чтобы кто-то на них посмотрел.

        При третьей встрече он предложил Толику жить вместе с ним, и только лишь тогда возникли «традиционные» вопросы. Толик узнал, что Мих Мих держит сеть то ли магазинов, то ли палаток, начав в свое время с клеток на Черкизовском рынке, недалеко от которого и находилась его квартира. Узнал, что он уезжал в Америку и пробовал начать дело там, но очень быстро вернулся. На вопрос – почему, ответил уклончиво, что ему оказались не по вкусу тамошние нравы и здесь он добьется большего.

        Делая предложение Толику, он не рассыпался в обещаниях, как другие, сказав лишь только, что тот не пожалеет. Толик подумал, что возможно, Мих Мих имел на него и еще какие-то виды, помня его поступок в Доме кино, но решил не утруждать себя размышлениями, ответив прямо, что не чувствует себя готовым к семейной жизни и зависимому положению.

        -Староват я для тебя… - со скрываемой горечью протянул Мих Мих, опуская голову.

        «Нет, они определенно все повернуты на возрастном пункте, - раздраженно подумал Толик, - Разве Игорь Андреевич об этом думал?»

        -Не грусти, старый, - подбодрил его Толик с улыбкой, - Найдешь своего мальчика-с-пальчика.

        -Имей в виду, - сказал на прощанье Мих Мих, - Если вдруг когда остро возникнет проблема с местом, готов помочь.

        Сказал ли он это из вежливости, или надеялся, что таким образом, тот не исчезнет навсегда из его жизни и еще можно будет что-то изменить, Толик не знал, да и не хотел об этом думать – он для себя все решил. Он не обратился за весь год к Мих Миху ни разу, и не собирался обращаться, но вид этого жалкого Григория, неожиданно заставил вспомнить предложение. Да и самому ему вдруг почему-то страстно захотелось «опустить до посинения» состарившегося пионера.

        В трубке послышался голос Мих Миха:

        -Привет, Ёжик.

        Это было прозвище, которым тот наградил его при первой встрече.

        «Почему ёжик?» – поинтересовался он тогда.

        «Пыхтишь, как ёжик, когда кончаешь», - ласково глядя на него, ответил Мих Мих.

        «Стало быть, не стер телефон, - подумал Толик, - Неужели еще надеется?»

        -Привет, - односложно отозвался Толик.

        -Что заставило тебя вспомнить обо мне? – поинтересовался Мих Мих.

        Не желая «разводить бодягу», Толик ответил:

        -Ты мне обещал когда-то, что можешь помочь с местом.

        В трубке возникло молчание. Скорее всего, Мих Мих ожидал услышать нечто другое.

        -Раз обещал, выполню, - мягко, но сухо проговорил он, наконец, - но буду тебе весьма признателен, если такие просьбы будут не частыми.

        -А я к тебе часто обращался? – вопросом на вопрос ответил Толик.

        -Когда вас ждать? – по-деловому спросил Мих Мих.

        -Через полчаса.

        - Код подъезда, если забыл, сто тридцать семь «ка» сто восемнадцать. И имей в виду – в вашем распоряжении ровно час. Я хочу спать, пусть в одиночестве, но в своей постели.

        В трубке послышались гудки отбоя.

        Толик спрятал телефон и направился к входу в метро, бросив скукожившемуся на скамейке Григорию:

        -Пошли.

        Тот послушно вскочил и опять засеменил рядом, угодливо заглядывая в лицо Толику:

        -Ты договорился, да? Квартира? Гостиница? А сколько это будет стоить? А нас там никто не увидит?

        Толик приостановился, и снисходительно посмотрев ему в глаза, проговорил:

        -Отдохни.

        До Преображенки доехали быстро, но пришлось довольно долго ждать трамвая.

        «По любому больше часа не получится, - констатировал Толик, взглянув на часы, - Иначе на метро потом не успеть…»

        Он окинул взглядом сгорбившуюся фигуру Григория, который нервно переминался с ноги на ногу, и возможно, уже сожалел, что поехал с ним.

        -Не ссым с Трезором на границе, пионер, - хлопнул его тыльной стороной ладони ниже пояса Толик, - Прорвемся. Крым наш!

        -Ну, тихо, зачем ты так? – поспешно оглядываясь по сторонам, полушепотом проговорил Григорий.

        Вот, наконец, и трамвай, со скрежетом вывернувший со стороны Семеновской.

        -Наш? – спросил Григорий, угодливо заглядывая в лицо Толику.

        -Все наше! А юго-восток захватим – будет еще лучше… Залезай. У тебя пенсионерская карточка почетного россиянина?

        -Слушай, прекрати, в конце концов, - глаза и интонации голоса Григория впервые за вечер наполнились сдерживаемым гневом, - Всему есть предел.

        Толик понял, что перегнул, и пройдя через турникет, молча уселся на сиденье. Григорий, тем не менее, действительно достал и приложил к валидатору социальную карточку.

        Ехать было недалеко, и скоро они уже подходили к дому. Григорий проявлял все большее беспокойство, что уже стало заметно по его слегка дрожащим рукам.

        -Мы в сто тридцать седьмую, - громко сказал Толик сидящей в стеклянном «аквариуме» пенсионерке, буравящей их подозрительным взглядом, - Это лучший наставник Михал Михалыча  по части опыта человечества, избравшего особый путь развития, а я при нем ради преемственности поколений.

        Григорий побледнел и в сомнамбулическом состоянии проследовал в открывшуюся дверь лифта.

        «Да, игривость так и прет, - иронически подумал Толик, окинув его взглядом, пока они поднимались, - Интересно, у него хоть вообще-то сработает?»

        Все происходящее стало даже забавлять его.

        Увидев выражение лица открывшего дверь Мих Миха, Толик сделал над собой усилие, чтобы не расхохотаться. Сделать это так явно, ему показалось жестоким.

        -Проходите, - невозмутимо проговорил тот, пропуская их в прихожую.

        -Спасибо тебе, - сказал Толик, по-хозяйски снимая и вешая в зеркальный шкаф куртку.

        Он развязал и снял кроссовки, скинул свитер, небрежно бросив его на пуфик, и направился в ванную, бросив через плечо:

        -Я сполоснусь?

        -Полотенце твое, - отозвался Мих Мих, разглядывая Григория, который стоял посреди прихожей, как проштрафившийся малолетний оболтус, понуро опустив плечи и вперив взгляд в пол.

        Толик зашел в ванную, скинул прямо на пол одежду и с наслаждением нырнул под горячие струи бьющей из душа воды. Здесь он позволил себе от души беззвучно посмеяться. Усугублял веселье и доносящийся сквозь дверь голос Мих Миха:

        -Ну, чего ты стоишь здесь, как пень обсосанный? Иди в комнату, разденься, он к тебе сейчас придет. Через портки, что ль тебя е..ать будет?

        Насухо растерев тело махровым полотенцем, и обмотав его вокруг талии, Толик вышел из ванной.

        -Шмотки не убирай, я потом еще сполоснусь перед уходом, - сказал он, подходя к Мих Миху, мрачно курящему на кухне.

        -Ну и вкус у тебя, Ёжик, - покачал головой тот.

        -У меня сегодня акция помощи страдающим пенсионерам, - ответил Толик, выходя в коридор.

        -Не увлекайся. Цигель-цигель, ай лю-лю, - не преминул напомнить Мих Мих, выразительно постучав себя пальцем по запястью.

        Толик вошел в комнату. Раздевшийся до семейных трусов в цветочек, Григорий понуро сидел на краю застеленной чистым бельем широкой кровати. Его аккуратно сложенная в стопку одежда покоилась на кресле. Вид этой одежды и особенно трусы опять рассмешили Толика, насколько соответствовали сложившемуся у него образу.

        «Где он надыбал-то их сейчас? Такие уже, вроде, и не продают. Сохранил с ностальгических времен вместе с запасами соли и спичек?»

        Он подошел к Григорию и скинул на пол полотенце. Испуганный и одновременно вожделенный взгляд того уставился на оказавшийся прямо напротив его лица и набирающий внушительные размеры член Толика. Однако он только лишь смотрел, не предпринимая никаких попыток сделать что-то еще.

        Толик присел, и взяв Григория под коленки, закинул его ноги на постель. Тот позволял с собой делать все, что угодно, никак не откликаясь на происходящее.

        «Поиграть хотел? – озорно и в то же время злорадно подумал Толик, - Сейчас я тобой наиграюсь…»

        Он стащил с лежащего на спине Григория трусы, и как заяц, прыгнул ему на грудь, растопырив ноги.

        -На, соси, сука, бл… ,- приговаривал Толик, пихая резкими движениями свой член в рот Григорию.

        Тот захрипел и закашлялся одновременно.

        -Не можешь? Лижи тогда мне сраньё.

        Толик уселся голой растопыренной задницей ему на лицо:

        -Ты хоть сосалищем своим пошевелить можешь?

         Григорий начал делать слабые движения языком и губами.

         -Соси… лижи… бл…, е..ная пыльным мешком по голове …

        Толик изощренно матерился, заводя себя этим, поскольку Григорий лежал, как бревно, и его член тоже не проявлял никаких признаков активной жизни.

        «Эх, дед, был когда-то у тебя пистолет, а теперь одна кобура болтается», - вспомнился Толику старый анекдот.

        Видя, что все бесполезно и ощущая в себе нарастающее желание излить в экстазе все томившее его, Толик слез с Григория, резкими сильными движениями перевернул его на живот и поднял туловище руками, запущенными под бедра. Взяв заботливо положенный Мих Михом на подзеркальник презерватив, он сорвал зубами упаковку, натянул себе на член, и резким движением глубоко вошел в Григория. Тот жалобно застонал, но Толика уже было не остановить. Это был его час…

        Он видел перед собой обрюзгшую спину с коричневыми родинками, седой, коротко подстриженный затылок, и ощущал посредством этого тела власть над всеми сразу, этими нудными самовлюбленными взрослыми, диктовавшими ему всю жизнь свою волю. Над теми, перед которыми он был всегда униженным и неправым. Над повелителями, не считающимися с его достоинством и личностью, но которых, по их твердому убеждению, он все равно обязан был уважать, признавая их неоспоримый авторитет. А вот сейчас - он хозяин, и они вертятся у него на х..ю! На тебе! На!! На!!!

        Толик с садистским упоением продолжал делать резкие глубокие движения, чувствуя приближение естественного конца. Стоны Григория перешли в вопли, а вожделенный момент Толик ощутил уже под душераздирающий крик и предупредительное постукивание пальцами в дверь.

        -Потише немного, - донесся оттуда голос Мих Миха.

        Толик в изнеможении упал на спину и раскинулся на кровати, тяжело дыша. Тело его блестело от пота, и он блаженно прикрыл глаза, прислушиваясь к биению своего сердца. Ему опять вспомнился Игорь Андреевич. С ним было все не так. С ним одним, но только не со всем этим сбродом. Будет ли у него еще с кем-нибудь так? От этой мысли глаза Толика наполнились слезами. Он бросил взгляд на лежащего на животе и продолжающего стонать Григория:

        -Что ты скулишь? Тебя уже не е..ёт никто давно.

        Григорий поднял голову и посмотрел на него отсутствующим взглядом.

        -Вставай, одевайся, нам пора, - сказал Толик, поднимаясь с постели, - Наигрались…

        Григорий сначала сел, а потом, постанывая, поднялся на ноги.

        -Идти-то сможешь? – сочувственно спросил Толик.

        Он знал, что сейчас накатит жалость и сострадание. Момент был самый подходящий для нее, поскольку он всегда оказывался самым неподходящим.

        -Поди, посри, - сказал Толик, стягивая презерватив, - и выбрось заодно.

        Григорий послушно взял двумя пальцами презерватив, и неся его перед собой, нетвердой походкой направился к двери.

        -Постой… Я сам выброшу, - сжалился Толик.

        Он подошел к нему, забрал презерватив, и поддерживая под руку, довел до туалета.

        -Сполоснись, там биде есть… Смотри, не перепутай.

        Толик голышом вошел на кухню и кинул презерватив в помойное ведро - ему ли было стесняться Мих Миха? Тот все так же сидел за столом и курил.

        -Кофе заварить? - спросил Мих Мих при появлении Толика, окинув его с ног до головы вожделенным взглядом.

        «Не перекипело еще», - усмехнулся про себя Толик и ответил:

        -Некогда, на метро опоздаем.

        -Ты его там до смерти-то не зае..ал? – усмехнулся Мих Мих.

        -Надеюсь, - с такой же усмешкой отозвался Толик, уходя в ванную.

        Через четверть часа они с Григорием сидели в пустом трамвае и молча глядели каждый перед собой.

        -Тебе в какую сторону, ветеран? – спросил Толик, когда они вышли у метро.

        -Я, пожалуй, такси возьму, - оглядываясь по сторонам, ответил Григорий.

        Он постепенно приходил в себя, и тон его стал обретать прежние нотки.

        -Дерзай, - равнодушно отозвался Толик, и неожиданно для самого себя добавил, серьезно посмотрев ему в глаза, - Ты прости меня за все, ладно?

        -Перестань, все нормально, - ответил Григорий.

        -Честно, без обид? – улыбнулся Толик, протягивая руку.

        Григорий пожал ее, и пристально глядя на Толика, медленно проговорил:

        -Я тебя на всю жизнь запомню.

 

 

 

        2.

 

        Когда Толик дошел до метро, двери уже были закрыты. Он посмотрел на часы, стрелки которых показывали почти десять минут второго. Толик огляделся, ища место, где можно было бы поймать такси, не возвращаясь туда, где расстался с Григорием, когда заметил, что сквозняк слегка колышет не запертую еще дверь «на выход».

        Недолго думая, Толик устремился туда, сбежал по лестнице, перепрыгнул через лужу, и не слушая что-то кричащих ему вслед уборщиков, кинулся в вестибюль. Касса уже была закрыта, но она ему не нужна - Толик проходил по банковской карточке. У турникетов стояли дежурная и полицейский, которые о чем-то разговаривали между собой. Они заметили бегущего Толика, но не остановили. Он приложил карточку и кинулся вниз, слыша шум приближения последнего, очевидно, поезда.

        Толик вскочил в пустой вагон, и пройдя в самый его конец, сел, прислонившись головой к стенке. Ему повезло – ветка была прямая до его станции, и необходимости в уже закрытых пересадках не было. Толик расслабил тело и прикрыл глаза.

        Он не помнил, сколько перегонов проехал, когда на одной из станций его внимание привлек нетипичный шум, исходящий из межвагонного пространства, возле которого он сидел. Толик открыл глаза и посмотрел сквозь стекло. Его взгляд наткнулся на какой-то посторонний темный предмет, непонятно откуда там взявшийся. Приглядевшись, он различил силуэт головы ехавшего на сцепке человека.

       «Во, дебил…» - подумал Толик и стал наблюдать за ним.

        Поезд начал тормозить у станции, и человек спрятал голову, очевидно, присев, чтобы остаться незамеченным. Это несколько развеселило Толика:

        «Точно – дебил. Неужели думает, что его с платформы не видно?»

        Поезд тронулся, и внизу стекла показалось лицо парня одних лет с Толиком, обрамленное длинными вьющимися волосами, с большими карими глазами и застывшей на губах блаженной полуулыбке.

        «Обкуренный или датый», - определил Толик.

        Парень тоже посмотрел на Толика. Их глаза встретились, и лицо парня расплылось в широкой улыбке. Он что-то крикнул, не различимое за стеклом и шумом, вскинув руку с торчащими вверх указательным пальцем и мизинцем.

Толик невольно улыбнулся в ответ, но потом выразительно постучал себя пальцем по лбу. Парень не обиделся и отвел взгляд, начав пританцовывать, и судя по выражению лица и шевелящимся губам, петь.

        Поезд остановился на последней пересадочной станции, где еще вошли запоздалые пассажиры. Ими оказалась подгулявшая компания из двух парней лет двадцати пяти и двух таких же девиц. В руках у всех были бутылки с пивом, к которым они без конца прикладывались, громко разговаривая и хохоча при этом.

        Кроме них и Толика, в вагоне сидели две молодые девушки, шептавшиеся друг с другом, супружеская, судя по всему, пара лет пятидесяти и одинокий мужик маргинального вида. Больше никто до конечной прибавиться не мог, поскольку станции уже были закрыты – всем предстояло только выходить.

        Помимо компании, в последний момент в вагон заскочил парень, облик которого показался Толику знакомым. Он посмотрел в межвагонье, где уже никого не было, и все понял.

        Парень завалился во весь рост на сиденье напротив Толика и задрал на окно ноги, обутые в фирменные кроссовки.

Толик с любопытством рассматривал его. На гопника тот не походил. Парень был одет в новые добротные фирменные вещи – начиная от куртки и кончая выбившейся из-под джинсов широкой резинкой трусов.

        «Точно, не в адеквате, - подумал Толик, - Грохнут где-нибудь, дурака, и разденут в придачу».

        Поезд затормозил у станции и девушки перебежали в соседний вагон, кося оттуда через межвагонные стекла брезгливыми взглядами.

        Парень сел и пытливым взглядом стал подолгу смотреть на каждого из оставшихся пассажиров. Его определенно распирало и тянуло на подвиги. Заметив, что на него обратила внимание компания парней и девиц, он встал, и повиснув на руках между поручнями, начал кувыркаться вперед и назад, попеременно цепляясь за них руками и ногами. Со стороны компании слышался смех.

        Мужик – маргинал тоже следил за ним убийственным взглядом и на его скулах ходили желваки. Было видно, что он готов наброситься на парня и избить, но останавливало доброжелательное отношение компании, в которой было двое не слабых на вид парней.

        Пожилая чета сидела с застывшими побледневшими лицами и смотрела в пол.

        Толику неожиданно стало весело. Нельзя сказать, что он был в восторге от выходок парня, но его рассмешила реакция пассажиров, и ему захотелось, чтобы тот выкинул что-нибудь еще, совсем умопомрачительное. И это произошло. Вися на поручне на согнутых коленках вниз головой и раскачиваясь при этом, парень вытянул руки, отчего куртка съехала, накрыв голову, но он не стал ее поднимать, а наоборот, скинул на пол. Вслед полетели свитер и футболка.

        Со стороны компании послышался дружный смех и хлопки в ладоши.

        -Стриптиз давай! – послышался визгливый девичий возглас.

        Парень спрыгнул на пол, и под восторженный рев ребят, начал расстегивать джинсы.

        Поезд остановился на станции. Мужик встал, обвел всех присутствующих полным злобной ненависти взглядом и вышел, направившись к эскалатору. Вслед за ним вскочила и баба, но муж буквально силой усадил ее на место.

        -Поезд последний… - донесся до слуха Толика его голос.

        А парень, тем не менее, уже успел стянуть через кроссовки джинсы, оставшись в одних трусах. Чуть поколебавшись, он снял и их, скомкал в клубок и запустил в сторону компании. Один из парней поймал и помахал ими, как флагом, под восторженный смех остальных.

        Абсолютно голый парень окинул всех смеющимся взглядом и направился в сторону Толика.

        -Привет, - протянул он ему руку, и Толик под смех ребят пожал ее, сам рассмеявшись при этом.

        -Здрассьте, - проговорил парень, останавливаясь напротив мужика с бабой. Те отвернулись, а баба еще и демонстративно плюнула в сторону, что вызвало новый взрыв смеха у всех присутствующих, в том числе и Толика.

        Парень направился к компании, но один из парней преградил ему дорогу, не давая приблизиться к девицам, а другой натянул трусы на голову. Сорвав их, парень опять вернулся к Толику. Подойдя, он сел рядом и стал смотреть на него испытующим взглядом. Со стороны компании послышался смех.

        -Лямур… - донесся до слуха Толика возглас одной из девиц, но он не смутился, а опять засмеялся вместе со всеми.

        -Что дальше? – спросил он парня.

        -Дай закурить, - отозвался тот.

        -Здесь не курят.

        -А мне пох… - сказал парень, и дотянувшись до валяющейся на полу куртки, достал сигареты, зажигалку и закурил, положив ногу на колено другой.

        Толик сидел в такой же позе и заметил, что парень внимательно смотрит на часть его ноги, обнажившейся между носком и штаниной. Он повернул голову и вопросительно посмотрел на парня. Тот протянул руку, ласково провел ему ладонью по этому месту и поднял пытливый взгляд. Толик ничего не предпринимал, он молча ждал, что за этим последует.

        -Ты меня не любишь, - с долей горечи проговорил парень.

        Поезд остановился на станции, и мужик с бабой наконец-то выскочили из вагона. Заметив в отдалении на платформе дежурную, баба почувствовала себя в безопасности, и сунув голову в дверь, заорала что есть мочи:

        -Ублюдок! Какая п…зда тебя родила?! Чтоб тебе его, гаду, оторвали вместе со всей мотней, чтобы ты, сука, бл…, пидарас, таких же уродов не смог после себя сделать!

        Баба не унялась бы, наверное, еще долго, но муж резко рванул ее от поезда и потащил к выходу. Двери закрылись и состав тронулся. Сквозь стекла вагона Толик заметил, что баба продолжала что-то кричать уже стоя посреди платформы, и дежурная направилась в ее сторону.

        Компания угорала от смеха.

        -Тебя спалили, оденься, - переставая смеяться, сказал Толик парню.

        -А мне пох… - последовал знакомый ответ.

        -Тебе все пох… Примут сейчас на следующей станции, будет не пох… -

        Толик выбил у него из пальцев и затоптал сигарету:

        -Одевайся!

        Окрик подействовал. В затуманенных глазах парня мелькнула трезвая мысль, и он начал натягивать трусы.

        На следующей станции компания покинула вагон, шумно попрощавшись с ними возгласами и жестами. Дальше они поехали одни.

        -Следующая - конечная, - предупредил Толик, - тебя там уже ждут.

        -Пох..

        -Ну и мудак же ты, - с досадой сказал Толик, поднимаясь и направляясь в другой конец вагона, - Приятной ночи в обезьяннике.

        Отойдя к самой дальней двери, Толик краем глаза заметил, как парень начал уныло собирать с пола вещи.

        Вот и станция. Еще до полной остановки Толик заметил идущих вдоль платформы дежурную и полицейского, внимательно просматривающих каждый вагон подходящего состава. Поезд остановился. Толик вышел и дошел уже до конца платформы, когда, обернувшись, увидел, как те вытащили из вагона полуодетого парня. Он упирался и не хотел идти, усевшись на платформу.

        «Не надо было оборачиваться», - с досадой подумал Толик.

        Он знал - сейчас возникнет тот самый неподходящий момент. И он возник. Возник помимо его воли, и природа опять оказалась сильнее…

        -Ты мудак! – закричал Толик во весь голос, подбегая и с размаха ударяя по щеке сидящего на платформе парня, - С матерью плохо! Куда ты рванул обкуренный среди ночи?! Ленка ей скорую вызвала!

        Все трое, включая парня, недоуменно уставились на него. Толик знал, что главное сейчас – не дать им опомниться, и взволнованно заговорил, переводя взгляд с полицейского на дежурную и обратно:

        -Отпустите его, с ним так бывает. Он долбанутый, в психдиспансере на учете состоит, его из-за этого в армию не взяли. Мать его жалко, у ней уже с сердцем плохо. Он не буйный, но ему нельзя ни пить, ни анашу курить - у него крыша едет. Отпустите ради матери…

        Он нес что-то еще и видел, как переглядываются дежурная с полицейским.

        -Где он живет? – перебил полицейский.

        -Да тут, рядом, на Никулинской. Он мой сосед, вот мой паспорт…

        Толик достал его из кармана и сунул в руки полицейского. Тот проверил и вопросительно посмотрел на дежурную. Та слегка досадливо поморщилась, брезгливо махнув рукой. Судя по всему, ей не нужна была лишняя проблема среди ночи.

        -Доведешь его до дома? – строго спросил полицейский, возвращая паспорт.

        -Конечно. Не сомневайтесь, - заверил Толик.

        -Вставай, - грубо пихнул полицейский коленкой сидящего на платформе парня.

        -Вставай, пошли, - рванул его за плечи Толик.

        Парень медленно поднялся, и не застегивая джинсов, затянул ремень. Полицейский повел их к выходу.

        -Пойду, чайник поставлю, приходи, - сказала ему вслед дежурная, направляясь в противоположную сторону, и добавила, - Сейчас приведут подарочек матери. Мой бы таким был, удушила бы своими руками.

        Полицейский довел их до выхода и выпроводил, закрыв за ними дверь на ключ. Ребята молча прошли через подземный переход, и поднявшись наверх, посмотрели друг на друга. Взгляд парня постепенно обретал осмысленность.

        -Спасибо тебе, - серьезно, с долей удивления, проговорил он, - Я, конечно, не знаю, кто из нас е...нутый, но спасибо…

        Неожиданно парень громко расхохотался, даже загнувшись от смеха:

        -Не… Ну как ты им тему задвинул, я тащусь. Он в психушке на учете состоит… Они аж ох…ели. Я сам ох…л. Откуда ты вообще-то такой взялся?

        -Хорош базарить, - огрызнулся Толик и пошел по направлению к Никулинской улице.

        -Погоди, - парень тронул его за рукав, заметив свет и какое-то движение около примыкающих к станции метро торговых модулей, - Я сейчас, не уходи.

        Он убежал в ту сторону, а Толик закурил и уселся на низкий заборчик вокруг торгового центра. Скоро парень вернулся, неся в руках четыре банки пива.

       -Давай, короче, за тебя, что ты меня выручил.

        Толик равнодушно взял банку в руки.

        -Пошли подальше, а то тут менты шарят, - сказал он, увлекая парня в сторону от освещенной дороги.

        Они пересекли газон и уселись на валявшуюся около забора стройки какую-то железобетонную конструкцию. Почти одновременно «пшикнули» в руках открываемые ими банки.

        -Как тебя звать-то? – спросил Толик, отхлебнув.

        -Гена, а тебя?

        -Толик.

        Они пожали друг другу руки.

        -Часто тебя так заносит? – поинтересовался Толик.

        -С тобой бы так, тебя бы и не так еще занесло, - с вызовом ответил Гена, но тут же примирительно сбавил тон, - Ладно, проехали.

        -Ну, я голяком на публике не бегал ни разу.

        -Ты не подумай… Я тоже первый раз так. За..б в голову зашел – смогу или нет?

        -Ну и как, проверил? – улыбнулся Толик.

        -Сам же видел. Я б не это, так другое чего-нибудь сморозил. Меня распирало сегодня нормальность трахнуть. Пиз..ц мне настал полный.

        Гена допил банку и открыл другую. Толик последовал его примеру.

        -Что ж у тебя случилось-то такое?

        -Кого е…т чужое горе? - огрызнулся Гена, но его глаза при этом сделались неподдельно грустными.

        Некоторое время они молча прикладывались к банкам.

        -Ну а все-таки? – настойчиво поинтересовался Толик.

        -Ты что, в самом деле е..нутый? – пристально посмотрев на него, спросил Гена, - Тебя действительно это е..ёт? Чего ты мне в душу лезешь?! Ты в натуре такой душевный, да?!!!

        Его голос с каждым словом набирал силу.

        Толик сделал последний глоток и, отбросив в банку сторону, поднялся:

        -Пошли.

        -Куда?

        -Я – домой, а ты – не знаю.

        -А где мы вообще-то?

        -На Юго-западной. А тебе куда надо было?

        -А мне некуда, понял? – с вызовом сказал Гена.

        -Что ты на меня-то орешь? Я, что ли, в этом виноват?

        -А нех… в душу лезть. Без тебя тошно. Или, может, скажешь, что готов помочь? В натуре? Ну, помоги, помоги! Приюти на ночь - я тебе заплачу.

        -Я не могу тебя взять, - твердо сказал Толик, - Я живу с мамой, и она этого не поймет. А тебе могу сказать на прощанье, что таким, как ты, нельзя ничего делать хорошего. Не в коня корм. Я старперов не люблю, потому, что у них все в мозгах застыло, но, судя по тебе, и среди нас мудаков хватает.

        Толик повернулся и зашагал прочь. Возможно, он бы так и ушел, но, дойдя до освещенной улицы, все-таки обернулся.

Он увидел, как Гена, запрокинув далеко назад голову, сделал последний глоток из банки, и не удержав равновесия, свалился, оставшись лежать под забором. Борясь внутри сам с собой, Толик все-таки вернулся, и нагнувшись, стал поднимать его за плечи:

        -Ты в натуре совсем долбанутый? Не май месяц. Если у тебя есть деньги, иди, ищи ночлег. Тут гостиница в трех остановках…

        Он хотел сказать что-то еще, но замолчал, заметив, что Гена плачет. Плачет сильно, навзрыд, даже, наверное, не слыша его слов. Он лежал, уткнувшись лицом в согнутый локоть, куртка задралась, съехавшие джинсы обнажали часть спины с проглядывающей резинкой трусов, а плечи конвульсивно вздрагивали. Толик стоял над ним, смотрел и чувствовал, что неподходящий момент опять сработал, и сострадание к этому ощетинившемуся грубияну одолело его.

        Толик резко поднял Гену за плечи с земли и усадил на железобетон, сев рядом с ним. Тот, продолжая рыдать, уткнулся ему в плечо. Толик ощутил его тепло, вдохнул запах волос и почувствовал вдруг такое сильное влечение, какое вряд ли испытывал к кому-либо раньше.

        Толик хотел уйти, но что-то не отпускало его, и он не мог дать себе ответа - что? То ли желание прямо сейчас овладеть этим парнем, доставившим ему столько переживаний, и помимо его воли, возбудившим его, то ли еще что-то, чему он не мог дать себе объяснения. Он опять закурил и молча ждал, сам не зная чего.

        Гена постепенно затих и задышал ровно. Он повернул голову и встретился взглядом с Толиком. На какое-то время они оба застыли, и Толик не мог сказать, сколько это длилось.

        «Ты не любишь меня…» - вспомнилось ему.

        И выражение глаз Гены при этих словах. Единственное, не похожее тогда на другие…

        Гена потянулся к нему, положил на плечи руку, их лица соприкоснулись, а губы по обоюдному порыву слились в глубоком поцелуе. Сигарета выпала у Толика из пальцев. Наверное, он длился целую вечность, этот пьянящий поцелуй, и подчинял себе все – ощущения, чувства, разум.

        Наконец, они оторвались друг от друга. Толик вновь достал сигареты, и слегка подрагивающая рука Гены тоже потянулась к пачке. Они молча закурили, и так же молча сидели, глядя каждый перед собой. Когда сигареты оказались докуренными, Толик молча встал, отошел метров сто на середину газона и достал из кармана телефон. Это мысль пришла ему в голову совершенно спонтанно. Еще минуту назад он даже не помышлял так поступить…

        В тот вечер, год назад, он возвращался от родственников. Был такой же теплый день бабьего лета, и ему не захотелось нырять в метро. Толик решил дойти по бульварам до Пречистенки, чтобы потом сразу попасть на свою ветку, по пути насладившись прогулкой по исторической Москве, в которую его так редко забрасывала судьба из привычного спального района.

        Возле ярко освещенного здания МХАТа толпился народ – было время вечернего спектакля.

        Увлеченный в свое время Игорем Андреевичем выходами в театр, Толик приостановился посмотреть витрины. Одновременно он заметил нескольких человек у входа, держащих в руках билеты. Так делали всегда те, у кого они оказались лишними, и кто желал их кому-либо предложить. Толик подумал, что у него есть возможность посмотреть спектакль, но заколебался, поскольку это нарушало планы. Хотя - какие? Рассказать маме о том, чем   его угостили родственники? Это он всегда успеет…

        Его размышления прервала подошедшая энергичная девушка лет двадцати пяти, держащая в руках билеты.

        -Молодой человек, вам билет нужен? – обратилась она к Толику.

        Девушка была весьма миловидна: длинные распушенные волосы, чуть подведенные большие серые глаза, стройная фигура. В ее обращении и манерах не скользило никакого кокетства или желания познакомиться, а тон был чисто деловой.

Толик взглянул на билеты и ответил тоже по-деловому:

        -У вас далековато. Подожду еще, предложения есть.

        Девушка пожала плечами и отошла, а Толик стоял и все не мог решить, идти ли ему сегодня в театр?

        Дело закончилось самым неожиданным образом. Когда на часах было уже без пяти семь и он склонился к мысли продолжить прерванный путь, девушка подошла опять, и оторвав второй билет, решительным жестом положила его к нему в нагрудный карман:

        -Молодой человек, у меня все равно билет пропал, я вам его дарю.

        В ее интонациях не было ни раздражения, ни обиды, ни упрека. Засунув билет, она повернулась, направляясь к входу в театр.

        -Девушка, постойте…

        Толик догнал ее и полез в карман:

        -Ну зачем же так? Сколько я вам должен?

        -Молодой человек, мне не нужны деньги за пропавший билет, я же вам сказала.

        -Ну, а мне… - начал было Толик, но девушка перебила его:

        -С этими мужчинами вечно одна морока. Если вы такой щедрый, пойдемте, возьмем бинокль и все увидим.

        Она таким же решительным жестом присовокупила к лежащему в кармане его рубашки билету второй и вошла в театр. Толику ничего не оставалось, как пойти следом.

        «Попал, - подумалось ему при этом, - Сняли».

        Однако опасения его оказались напрасными. Девушка вела себя абсолютно естественно и не выказывала никаких намерений.

        -Тебя как зовут? – спросила она, когда они оказались в фойе, просто и непринужденно перейдя на «ты», и Толик так же просто принял это.

        -Анатолий, а тебя?

        -Наталья. Слушай, сдай мою куртку, я в туалет заскочу. Тебе не надо? Ну, потом сходишь, у вас это проще делается, а то - уже третий звонок.

        И это прозвучало абсолютно естественно. С первого слова у Толика возникло чувство, что Наталья его давнишний приятель в мужском роде, поскольку все то, что его отвращало и пугало, по понятной причине, при общении с девушками, в ней напрочь отсутствовало.

        -Бинокль взял? – поинтересовалась она, вернувшись, - Иди в туалет, я пока наши места разыщу. Буду ждать тебя в зале, в проходе.

        Войдя в зал, Толик сразу заметил призывный жест ее вытянутой над головой руки.

        -Я программку взяла, - сказала Наталья, усаживаясь, - Состав сегодня хороший. Я даже не знаю, почему билеты лишние были.

        -Ну, это не тот МХАТ, в который все стремятся, - поддержал Толик светскую беседу.

        -Зачем так говорить? Ты его очень хорошо знаешь? Как будто, этот МХАТ – это одна Доронина…

        Так началась их оживленная беседа, закончившаяся лишь через три с половиной часа, когда они прощались на станции метро. Она текла, не переставая, а только лишь прерываясь на период театрального действа. Да и жили они, как выяснилось, в одном районе – эта станция оказалась для них обоих своей, разве только выходы были удобны разные.

        -Блин, потрясающе, - засмеялась Наталья, - Была бы верующей, подумала бы, что это промыслительно. А ты всегда один в театр ходишь?

        И этот вопрос прозвучал безо всякого подтекста или недоумения и тут же последовало предложение:

        -Давай вместе ходить. У меня, вообще-то, есть с кем, но мои потребности явно выше. И потом, с тобой поговорить, обсудить что-то можно. Парни в твоем возрасте все такие тупые…

        -Так уж и все? – счел необходимым заступиться за «мужеский чин» Толик.

        -Скажешь – нет? Ведь не скажешь, поскольку сам не можешь этого не замечать. Перед кем ты выёживаешься?

        Наталья опять засмеялась. Надо сказать, что изысканностью манер она не отличалась, но хамоватой не выглядела и не материлась, как большинство, а лишь иногда вставляла в речь подобные словечки.

        -Короче, давай телефонами махнемся, - предложила Наталья, что было тут же сделано.

        В Наталье Толик обрел близкого по интересам человека. Он успел полюбить театр, и после потери связи с Игорем Андреевичем, испытывал неудобство, что стало не с кем ходить. Ходил, конечно, и в одиночестве, но с единомышленником ведь всегда интереснее. А Наталья была именно единомышленником. За полгода знакомства Толик не помнил ни одного даже тонкого намека на желание чего-то еще, или, чтобы в разговоре были затронуты личные темы. Толик даже не знал, замужем ли она? Знал только, что ребенок есть. В театральных буфетах Наталья непременно что-нибудь заворачивала в салфетку и прятала в сумочку.

        -Не обращай внимания, - пояснила она Толику, - Это для дочки. У нас традиция – мама всегда приносит ей из театра что-то вкусненькое.

        К личной жизни Толика Наталья не проявила никакого интереса. Лишь раз спросила, сколько ему лет, а услышав ответ, заметила, что он выглядит значительно старше. При таких отношениях, Наталья, тем не менее, держала себя так, как подобает девушке с парнем – брала его под руку, позволяла оказывать знаки внимания и оказывала сама. Даже дарила иногда мелкие аксессуары, соответствовавшие его имиджу. Наверное, со стороны они выглядели счастливой парой, поскольку пятилетняя разница в возрасте почти не бросалась в глаза. И все-таки, личная жизнь Натальи оставалась для Толика загадкой.

        Разгадка пришла тоже очень просто.

        -Слушай, а не заглянуть ли нам к Беляковичу? – предложила один раз Наталья и добавила, - Я, правда, не в восторге от него, но театр под боком, а мы его почему-то игнорируем, как класс.

        Театр на Юго-Западе был, действительно, совсем рядом от их домов, но они ни разу совместно не посетили его, а Толик не был там вообще.  

        Свой выбор Наталья остановила на «Комнате Джованни». Толик знал, что это пьеса о геях, но в компании с Натальей был готов идти на что угодно. Проблемы однополой любви в их общении поднимались не раз в различных контекстах, но они на ней не зацикливались и относились оба абсолютно спокойно, ровно ничем не выделяя из остальных. И это тоже нравилось Толику. Ему даже казалось, что спроси Наталья о его сексуальной ориентации, он бы ей спокойно признался, кто он есть.

        Спектакль их разочаровал, особенно Наталью.

        Выйдя из театра, она углубилась в длительный разносный монолог, костеря на чем свет стоит и Беляковича, и «прожженных натуралов» актеров, и режиссерскую концепцию, и все, что можно и нельзя. Причем, излагала все настолько уверенно, что, будь Наталья мужчиной, Толик не усомнился бы в том, что человек говорит об испытанных им самим чувствах. Обычно их обсуждения увиденного происходили по дороге домой, а сегодня ехать было некуда. Каким-то образом ноги повели их в сторону дома Натальи, о чем, похоже, она сама догадалась, лишь, когда они вышли на Ленинский проспект.

        -Ну, что? Проводил, можно сказать, вон мой дом. Может, зайдешь? Дочапаешь потом до своей Никулинской…

        Предложение было сделано в обычной манере, и Толик согласился. Он ни минуты не сомневался, что потом действительно «дочапает», и никаких других тем не возникнет.

        -Только зайдем, «чебурашку» прихватим, да и пожрать чего-нибудь. А то я Дашутку на дачу к матери отправила, в холодильнике шаром покати.

        В магазине Наталья расчетливо, но довольно щедро, выбрала разнообразные нарезки и прихватила большую пачку пельменей.

        -Не против? Можно было бы чего-нибудь сварганить, но возиться - не в тему.

        Толик кивнул - ему было все равно. Наталья сняла с полки бутылку водки «Абсолют» и присовокупила литровый пакет томатного сока.

        -Предпочитаю дешево и сердито, - объяснила она свой выбор, - Надеюсь, ты осилишь? В крайнем случае «Кровавую Мэри» себе забацаешь.

        -Не так уж и дешево, - нетактично ляпнул Толик и покраснел, но Наталья не обратила внимания:

        -Чем пойло всякое пить… Здоровье пожалей.

        Они подошли к кассе.

        -Не звезди, - Наталья отстранила его руку с банковской карточкой и достала свою, - В своем доме я угощаю…

        Квартира была двухкомнатной, но обставлена, хоть и без изысков, со вкусом и где-то даже профессионально.

        -Ты не дизайнер, случайно? – поинтересовался Толик.

        -Бухгалтер, - усмехнулась Наталья, - Но дизайнер тут проявил способности, ты не ошибся.

        Толик помыл руки и уселся за стол в кухне. Наталья ловко открыла нарезки, красиво расположив их на тарелках, поставила отваривать пельмени и принесла стопки с бокалами.

        -Ну, давай, за знакомство, - разлила она водку, - А то мы с тобой ни разу и не посидели за все время…

        Они чокнулись и Толик залпом осушил стопку.

        -Силен, - оценила Наталья, - Алкоголик со стажем?

        -Ничуть, - ответил Толик, закусывая куском семги, - Наоборот, предпочитаю некрепкие напитки.

        Ему не хотелось врать и строить из себя ушлого циника, что сейчас было модно. В Наталье было что-то располагающее к доверию, как к женщине, в сочетании с ее мужской твердостью. А сейчас, в домашней обстановке, она казалась еще душевнее, и Толик почему-то был уверен, что она поймет все. Поймет и примет его таким, какой он есть, что бы о нем не узнала.

        Разговор опять зашел о спектакле. Точнее, уже не столько о самом спектакле, который они однозначно раскритиковали, сколько о теме. Водка, что ли подействовала? А она действительно подействовала, особенно на Толика. Хоть и успел он в свои девятнадцать лет отведать ее уже неоднократно, но в отношении него, точка зрения Игоря Андреевича оправдалась полностью. Толик не любил спиртное и всегда пытался уклониться от выпивки, а в среде сверстников неизменно первый предлагал «ударить по пивку». Однако сейчас воспринял нормально. Тем более, что сама водка оказалась мягкой и не вызвала у него отвращения, как бывало в других случаях. По телу разлилось приятное тепло, голова слегка кружилась, а их высказывания становились все более и более откровенными.

       Дороже всего Толику было то, что Наталья принимала однополые отношения, и ему вдруг самому захотелось рассказать ей о себе абсолютно все. Но Наталья его опередила.

        - … А вообще, оценить всю полноту прелести секса может только бисексуал, - категорично изрекла она в продолжение предыдущей мысли, - Только! И нечего этого бояться. Любой человек по своей изначальной природе бисексуален. Все, кто это отрицает, просто никогда в жизни не пробовали отдаться страсти целиком, как есть, без комплексов! Я готова отдать если не весь палец, то вот такусенький кончик, - она приподняла руку с прижатым посередине мизинца ногтем большого пальца, - что женщина, попробовавшая девочку, мужика потом не захочет!

        Толик застыл, в недоумении уставившись на нее:

        -Так ты, что, пробовала?

        Наталья расхохоталась и изрекла уже изрядно опьяневшим голосом:

        -Никто так не поймет женщину, как женщина! В том числе и в постели.

        -Постой, но ты же замужем, или была замужем? Ребенок же у тебя есть, - не мог до конца понять Толик.

        -Да, была. Да есть. И моя доченька - это самое дорогое, что у меня есть! Она – моя жизнь, она – мое счастье!

        -Ну, стало быть, ты можешь с мужчиной-то?

        -Мочь и хотеть – это разные вещи. Я и сейчас хочу мужчину. Я люблю, когда рядом со мной красивый парень - вот такой, как ты. Но, только одетый. Любой раздетый мужик – урод!

        Толик почти протрезвел от таких откровений и во все глаза смотрел на Наталью, как бы видя ее впервые.

        -У нас с моей любимой одних поцелуев на полтора часа, - продолжала та, - И все от души. А мой муженек бывший? Да он просто использовал меня! Я не чувствовала с ним того, что чувствую с Олей! А если уж, как на духу, то просто терпела. Даже нашла себе потом облегчение – нащупала у него чувствительную точку промеж мудей. Нажмешь – и готово дело, чтоб долго не мучиться. А заводила себя сама, думая совсем о другом. Исполняла, так сказать, свой супружеский долг.

        Наталья расхохоталась и разлила последнюю водку:

        -Давай, выпьем за счастье. Чтобы все люди были счастливы, и у каждого для этого было то, что ему нужно. И чтоб ни одно сиволапое, поганое, тупое рыло не лезло к тебе под одеяло!

        За это Толик выпил с удовольствием.

        -Мне кажется, все-таки, что ты не права, - заговорил он, запив соком, - Ты разочаровалась в муже и обобщаешь. А это, может быть, всего лишь патология частного случая. Прикинь сама для себя, как можно объективнее – ты вообще-то любила его? Может, это закономерная расплата за то, что ты создала семью не любя? Да еще, может быть, и вопреки своей природе, чтобы было все, как у всех.

        Наталья посмотрела на него долгим пристальным взглядом:

        -Слушай, а ты не врешь? – вдруг спросила она, - Тебе, правда, девятнадцать?

        -Паспорт показать?

        -Мне двадцать шесть, но я общаюсь с тобой абсолютно на равных. Больше того - чувствую в тебе умудренного человека. Я не понимаю, как это может быть?   У меня такое впервые. Жизнь тебя, что ли, так причесала?

        -Ну, если это можно так назвать…

        И Толик рассказал ей все. Рассказал начистоту, не забыв изложить все самые интимные подробности отношений с Игорем Андреевичем.

        Наталья приняла все близко к сердцу. Толик даже заметил, что у нее слегка повлажнели глаза.

        -Да… - протянула она, - Бедный, бедный твой учитель. Ты знаешь, я ненавижу педофилов. Как представлю, что к моей дочке такой притронется, меня трясти начинает, но твой случай… Как, все-таки, в жизни все не похоже одно на другое. Хотя, если тебе тогда четырнадцать было, его упрекнуть не в чем – в этом возрасте ребенок уже способен разобраться в своей природе, а он тебя не насиловал и не соблазнял. Даже, если все было так, как ты рассказал, это ты скорее подвиг его на близость, учитывая его природу…

        -Выходит, каждому надо жить в согласии со своей природой и не делать ошибок. Распознать только бывает трудно – где подлинное, а где наносное. А критерием, мне кажется, может быть только одно – любовь. Любовь, а не страсть, побуждающая использовать других. И если я сейчас живу страстью, то я отдаю себе в этом отчет. Я и сам не считаю ничего для себя важным, и не обнадеживаю других. Так что – ты не обобщай. Любая женщина, любой мужчина… Эти чувства у каждого индивидуальны, я уверен.

        -Значит, все-таки надеешься встретить ее, любовь-то? - чуть насмешливо, но глядя при этом серьезными глазами, спросила Наталья.

        -Я не хочу об этом думать, - слегка поморщившись, ответил Толик, - Это не зависит от моих надежд. А если все-таки суждено, то я это почувствую, когда встречу такого человека.

        -Почувствуешь - что?

        -Не знаю. Хотя бы то, что для меня это серьезно.

        Он вышел от Натальи уже затемно и всю дорогу до дома размышлял о ее судьбе. У него остался смутный осадок от встречи. Приятно было только то, что он впервые открылся во всем другому человеку и оказался понятым. Это уничтожило у него остатки сомнений в своей природе. Толик обрел твердую уверенность, что с этим надо жить.

        Они продолжали встречаться с Натальей. Ходили в кино, в театры, обсуждали увиденное, спорили, но встреч, подобных той, больше не устраивали и никогда не задавали друг другу вопросов, касающихся личной жизни.

        И вот сейчас Толик решил позвонить ей. Его не смущало, что уже ночь. У них была договоренность, что звонить можно до двух часов - оба были «совы» и ложились поздно. Смущало лишь, как она отнесется к такому экстравагантному предложению, что пришло ему сейчас в голову.

        -Да, я слушаю, - послышалось в трубке.

        -Привет, - сказал Толик, - Ты одна?

        -С каких пор тебя это стало волновать, строгий юноша?

        Наталья явно была шокирована вопросом.

        -Извини. Я позвонил тебе потому, что только ты можешь мне помочь. Если нет, скажи прямо, я не обижусь…

        -А покороче можно? – перебила та.

        -Мне нужно переспать ночь с одним человеком. Кроме тебя, меня никто не поймет, а маму я травмировать не хочу.

        В трубке возникло затянувшееся молчание, и Толик уже хотел извиниться и попрощаться, но Наталья неожиданно подала голос:

        -Для тебя это серьезно?

        -Да, - почему-то уверенно ответил Толик, хотя его чувства пребывали в полном смятении.

        -Вы далеко?

        -Через пятнадцать минут можем придти.

        -Подгребайте, - последовал ответ после непродолжительной паузы, но по интонации нельзя было понять, что их ждет – ночлег или жестокая отповедь.

        Толик поблагодарил и вернулся к Гене.

        -Пошли, - сказал он.

        Гена ничего не спросил и пошел рядом. Всю дорогу они молчали. Они вообще не сказали друг другу ни слова после того поцелуя. Вот и знакомый дом...

        Наталья впустила их в прихожую, осмотрела обоих с ног до головы и встала, уперев руки в бока.

        -Раздевайтесь, - последовала команда.

        Ребята послушно сняли обувь и верхнюю одежду.

        -Вот что, красивые юноши, – проговорила Наталья отстраненным голосом, - Сегодня я вас принимаю, но вид на жительство открывать не собираюсь.

        Она сделала шаг назад, пропуская их в комнату, где был уже раскинут диван, застеленный чистым бельем.

        -Сексодром, - с теми же интонациями возвестила Наталья, указывая на него взглядом, - К постели дочки не подходить ближе, чем на метр. В комнате ни к чему не прикасаться. Шмотьё свое сложите на кресло. Чай, кофе, сахар - на кухне, на столе. Полотенце - на двери в ванной. Курить на кухне в форточку при закрытой двери. Не шуметь и не стонать. В восемь утра - уё. Бывайте здоровы.

        Проговорив все это на одном дыхании, четко обособляя фразы, кроме двух последних, она развернулась и вышла. Громко щелкнула задвижка двери другой комнаты.

        Ребята переглянулись.

        -Кто такая? – тихо спросил Гена.

        -Тебе не все равно? – так же тихо отозвался Толик, - Первый в душ пойдешь?

        Гена, ничего не ответив, начал медленно раздеваться, кидая вещи на указанное Натальей кресло. Джинсы, свитер, футболка… Он, не присаживаясь, стащил, попеременно поднимая ноги, носки и снял трусы, оставшись абсолютно голым. Он делал это, не отводя взгляда от лица Толика, и тот содрогнулся от нежности в его черных блестящих глазах. Казалось, она сейчас разорвет оболочки.

        Толик тоже начал медленно раздеваться, а Гена стоял голышом и продолжал так смотреть. Вот они оказались голыми уже оба, и заключив друг друга в крепкие объятия, повалились на диван.

        Толик никогда не думал, что такое удовольствие могут доставлять ласки. Не пытаясь овладеть друг другом, они просто ласкались, извиваясь, как ужи, и принимая самые немыслимые позы. Их объятия были то нежными, то сильными, до хруста в позвоночнике. Одни приходили на смену другим по какому-то внутреннему порыву, и всегда находили взаимный отклик. Они ласкали друг друга во всех местах пальцами, губами, языком, а несвежесть немытых тел почему-то не отвращала. Толик воспринимал соль на губах и запахи Гены, как свои собственные и ему не было неприятно. Он хотел их вдыхать. Ему даже почудился в волосах Гены запах тоннеля метро, и в памяти возникло его лицо между вагонами состава.

        «Дебил», - подумал он тогда.

        Сейчас Толик хотел слиться каждой клеточкой своего тела с телом этого дебила. Он вспоминал его голышом в вагоне и млел от его безбашенного озорства. Он вспоминал сказанные им у метро обидные слова, а вместо обиды почему-то приходило то самое чувство, что всегда появлялось в самый неподходящий момент…

        Несколько раз их губы сливались в поцелуе и он опять длился целую вечность. Вожделенный момент настал у обоих неожиданно и почти одновременно, во время этих ласк.

        Они долго лежали рядом, уставившись в ярко освещенный потолок, лишь ощущая присутствие друг друга, и им не хотелось выходить из этого состояния. У Толика так раньше не было ни с кем. Этот сумасбродный парень что-то перевернул в нем самом, и он не знал – что? И что будет дальше?

        Наконец, оба, не сговариваясь, зашевелились и так же молча отправились в ванную. Но, лишь только они встали вместе под душ, все повторилось вновь. Они ласкались, прижимаясь под струями теплой воды, ложились, одновременно зарываясь лицом в промежности друг к другу, щекотали языком под мышками, соски, пупки, ушные раковины, ладони, ступни и пальцы ног, пока, наконец, оба опять испытали этот момент.

        Они сели в ванне друг напротив друга, переплетя ноги, и блаженно улыбнулись.

        -Курить пойдем? – спросил Толик.

        Это было первое слово, произнесенное с той поры, как они упали на диван. Во время всего, что между ними происходило, надобности в словах не было.

        Они вытерлись полотенцем и абсолютно голые пошли на кухню. Толик приоткрыл форточку, а Гена включил электрочайник и насыпал в чашки оставленный для них Натальей на столе растворимый кофе. Они закурили и молча посмотрели друг на друга. Глаза Гены смотрели пристально и испытующе. И еще сурово. Толик не узнавал в них того Гену, с которым только что придавался ласкам…

        Щелкнул выключатель электрочайника. Гена порывистым жестом затушил окурок в пепельнице, и не отводя от Толика взгляда, твердо произнес:

        -Ты сломал меня. Я никому не верю. Не верь, не бойся, не проси – для меня святое. Тебе поверил. Но знай: предашь – тебе не жить.

        В словах Гены не слышалось угрозы. Он не пугал. Он обещал. Он клялся...

        -Я убью тебя.

 

 

 

 

 

        3.

 

 

        Разбудил их резкий стук в дверь.

        -Юноши, подъем, - послышался из коридора голос Натальи.

        Они открыли глаза, и сев на постели, улыбнулись друг другу.

        -Быстро, быстро, - торопила Наталья, не отходя от двери, - Умылись, подмылись, выпили по чашке кофе и ауфпидорзейн!

        Ребята улыбнулись и стали натягивать трусы.

        Они почти не спали эту ночь – вернувшись из кухни, легли, но их опять обуял приступ страсти. И опять были только ласки. Можно подумать, это было самым желанным на свете, чего они были начисто лишены до встречи друг с другом. А может, по большому счету так оно и было?

         Толика в детстве ласкали только мама и бабушка. Отец воздерживался, всегда отстраняя его, когда у Толика возникал такой порыв. Отец вообще был с ним строг и сдержан. Он катался с ним на лыжах, учил плавать, играл в футбол и волейбол на дачном участке, но чтобы хоть раз по-мужски приласкал, Толик не помнил. Наверное, тот считал это недопустимым между мужчинами, пусть даже отцом и маленьким сыном.

        Позже Толик не оказался обделенным мужской лаской, но в детстве, как он понял потом, ему ее очень недоставало. Возможно, именно этот фактор и потянул его в свое время к Игорю Андреевичу, а не к сверстнику.

        Мама… Она всегда стремилась быть ему не только заботливой матерью, но и другом. В раннем детстве он принимал это, любил с ней играть в тихие настольные игры, рисовать в альбоме, гулять и слушать ее интересные рассказы. Потом прорезалась ревность. Он заметил, что бабушка уделяет маме больше внимания, чем ему, и это ему не понравилось. Но самое худшее пришло позже - он стал замечать в окружающей жизни много того, что не вписывалось в представления, которые он воспринял в семье, и потом, ему никак не захотелось выглядеть, даже в собственных глазах, «маменькиным сынком», как дразнили его сверстники добросердечных мальчишек.

        «Мужик должен быть сильным, смелым, беспощадным» – внушал он себе, а сердце тосковало по доброте и ласке, которые он сам отсекал, и раздирающее душу противоречие изливалось в раздражении на маму.

        Ему казалось, что это она во всем виновата, она его сделала таким чувствительным вместе с бабушкой.

        «Люсенька… Люсенька», - раздраженно вспоминал он, как называла маму бабушка, и ему хотелось сделать что-то грубое, резкое, жестокое, циничное - назло им.

        Мама видела происходящие с ним перемены, плакала от наносимых обид, но отношения к нему не изменяла.

        «Пройдет это, Люсенька, не плачь, возраст у него такой», - услышал он однажды, как утешает маму бабушка.

        А ему казалось, что это они на всю жизнь остались в младенческом возрасте, ничего не поняв в жизни. То, что можно было понять, но не принять, он еще не знал…

        Перелом в сознании насупил со смертью бабушки, которая совпала у него с началом отношений с Игорем Андреевичем. Наступил не у гроба, а пришел потом, постепенно. Но один день Толик запомнил на всю жизнь.

        Он тогда, как всегда, пришел из школы. Родители были на работе, а накормить его обедом стало теперь некому. Он уже начал к этому привыкать, но в душе до сих пор что-то щемило. Желанная возможность заниматься, чем хочется до прихода родителей, сдерживающим фактором которой являлась бабушка, теперь оказалась почему-то ненужной.

        Толик сам разогрел себе обед, поел, помыл посуду и полез за чем-то в письменный стол. Этот стол они делили вдвоем с мамой, которая всю жизнь работала корректором в издательстве, и сменяла его за ним, когда он успевал сделать уроки, а она – домашние дела.            

        Ящики в тумбочке тоже делились пополам: два верхних принадлежали Толику, а оставшиеся два нижних – маме. Но был еще один большой ящик, прямо под столешницей, во всю ее ширину, который всегда был закрыт на замок. Толик знал, что в нем хранятся деньги и все семейные документы. Он видел, что там лежит, лишь мельком, когда удавалось заглянуть через плечо мамы, а в тот день ящик почему-то оказался незапертым.

        Сначала, обнаружив это, Толик не придал значения – привычки лезть туда, куда не следовало, у него не было, но потом любопытство все-таки взяло верх. Он открыл ящик и стал рассматривать его содержимое. Паспорта родителей и совсем недавно полученный свой, а также коробку из-под чая, в которой хранились деньги, он не удостоил вниманием. Дальше лежала папка с документами на квартиру, которые его тоже не заинтересовали. Из-под нее показалась другая – с дипломами, свидетельствами о рождении, корочками всевозможных удостоверений и дубликатами каких-то справок.

        Эта папка привлекла внимание Толика. Он достал ее и начал перебирать пожелтевшие от времени бумаги. Вот аттестат отца, диплом… Вот документы мамы… Ее свидетельство о рождении и его – скрепленные вместе канцелярской скрепкой…

Осознание того, что его родители тоже были молодыми, учились в школе, проходили в жизни через все, через что проходит теперь он, вдруг пришло со всей остротой, как и ощущение быстротечности времени.

        Толик вытащил фотоальбом, который мама иногда ему показывала. Это была ее молодость. Хотя Толик уже видел эти фото, но сейчас, под нахлынувшими мыслями о вечном, начал перелистывать вновь. Дедушка с бабушкой… Их дача в Барыбино… Речка… Лес… Мама маленькая… Школьница… Девушка… Ее сестра, тетя Лида… Мама в подвенечном платье с отцом… Он сам - совсем маленький голый человечек… Веселый карапуз со своими игрушками… Первоклассник с букетом цветов…

        Со страниц вдруг так явственно повеяло ощущением безвозвратно ушедшего чего-то такого дорогого и близкого, что глаза Толика наполнились слезами. Ему вдруг захотелось забыть, выбросить из души все, что накопилось в ней за последние годы. Захотелось вернуть в себя то, чем жил когда-то, что получал от любящих его людей и что в себе предал. Предал сам, по собственной воле и выбору. Предал в угоду лживому, жестокому и беспощадному миру, в котором ему захотелось стать «своим».

        В самой глубине ящика было еще что-то. Толик пошарил в углу и извлек картонную коробку из-под печенья. Под крышкой лежала тетрадка с переписанными школьным почерком мамы наивными и добрыми стихами, и масса маленьких, бережно подписанных конвертиков.

        «Первый зубик сынульки. Мама Люся» - прочитал он на одном и, заглянув, увидел его – свой первый крошечный зубик.

        Там были и его первые волосики, и листочки бумаги с его первыми каракулями печатными буквами, и тетрадный листок с первой школьной отметкой, и его письма из летнего лагеря, и многое другое. Надпись на каждом конверте завершалась датой события и непременной подписью «Мама Люся».

        Толик перебирал содержимое дрожащими пальцами и его душили слезы от впервые увиденного воочию воплощения того, как он был дорог маме, если она все это хранила в самом недосягаемом месте, как какой-то клад. Все-все, связанное с ним. До него вдруг дошло, что его презираемая им наивная мама не была больше в жизни никем и не стремилась быть, кроме как «Мамой Люсей».

        Взгляд Толика упал на фотографию, где она, совсем еще девочка, добро и чуть испугано смотрит в объектив, и неожиданно для самого себя он зарыдал в голос.

        -Подонок! Мразь! Предатель! – воскликнул он, залепив сам себе три пощечины.

        Он беспорядочно перебирал то конвертики, то страницы альбома, а слезы лились и лились из глаз.

        -Люсенька… Люсенька… - повторял одними губами Толик, с нежностью гладя фотобумагу и называя маму так, как называла ее бабушка…

        С этого дня Толик почувствовал в себе какой-то внутренний перелом. Он продолжал приглядываться к жестокому миру вокруг себя, трезво оценивая его реалии, но внутри его отношение к окружающему резко изменилось. Он перестал ощущать необходимость быть в этом мире «своим». Пусть даже этого никто не будет знать, он будет таким, как все, но в душе сохранит в себе то, что сохранила его мама, бабушка, поскольку это - его. Его и ничье больше. И к этому он никого не допустит. Почему он должен под кого-то прогибаться? Счастливы ли они те, другие, на которых ему захотелось быть похожим? Именно этот вопрос заставил принять его такое решение.  

        Уход из семьи отца Толик воспринял совершенно спокойно. Ему даже показалось, что в доме станет лучше без его жесткой прямолинейности, но было жалко маму, почувствовавшую себя несчастной покинутой девочкой. Три года назад - смерть бабушки, теперь это. Толик мысленно ставил себя на ее место, и это помогало ему все ей простить – и постоянные слезы, и излишнюю сентиментальность по отношению к нему. Он понял, что стал теперь единственной ее опорой в жизни, хоть она и продолжала относиться к нему, как к ребенку.

        От отца мама потребовала только одно – чтобы он забрал из дома все свои вещи и больше никогда, ни при каких обстоятельствах, не давал о себе знать. Это было ее категорическое условие, которое она поставила ему, прежде чем пойти в ЗАГС. Поддерживать отношений с сыном она ему не запрещала, но никаких подробностей их общения знать не желала, проявив неожиданную твердость. Толик уважал ее чувства и не посвящал в частности своих встреч с отцом, а использовать это в своих интересах стал исключительно потому, что не хотел лишний раз ее огорчать. Другой необходимости не было - сразу же после ухода отца, он во всем ей открылся.   

        Толик решил рассказать все после того, как случайно подслушал фразу, сказанную мамой по телефону сестре:

«Нет, Лида, мне его непременно нужно срочно женить. Ведь если со мной вдруг что – он совсем, совсем один…»

        И она начала проявлять активность, пригласив домой на его день рождения подругу по работе с молодой дочерью.

Толик спокойно выдержал эти «смотрины», оставаясь самим собой, но на следующий день попросил маму больше этого не делать. Та удивленно уставилась на него, не предполагая, что он обо всем догадался, но Толик, мягко взяв ее ладонь в свои, серьезно сказал:

        -Прости меня, если сможешь, но я не доставлю тебе удовольствия нянчить внуков…

        Он рассказал ей все, как есть, избегая лишь называть имя. Мама слушала, побледнев, по ее лицу катились слезы, а глаза выражали полную растерянность.

        -Нет, нет, этого не может быть! – наконец, воскликнула она, - Тебя просто совратили, растлили…

        -Мама, кто меня мог растлить? Ты? Отец? Бабушка? Вы меня даже в детский сад не отдавали, а я ощущал это с самого детства. Ты же любишь смотреть сериалы, вспомни героев. Среди них таких нет? Их тоже растлили? Такие рождались всегда, сколько существует человечество. Это признано наукой, и во всем цивилизованном мире к этому научились относиться с пониманием, это только мы опять впереди планеты всей по своему невежеству. Здесь, если гей, то значит - урод, извращенец, маньяк и я не знаю, кто еще. Разве я похож на такого? Ты же сама знаешь - я нормальный человек и у меня нормальные друзья, и вообще не зациклен на этом. У меня свои интересы – я учусь, люблю кино, театр, книги, и я – гей. Себе-то ты веришь?

        Первое время мама постоянно плакала и подсовывала Толику газеты со статьями то о СПИДе, то о разгоне гей-парада, то о вновь принятых антигеевских законах, но он всегда с улыбкой возвращал их, уверяя, что все знает и к нему это отношения не имеет. А в очередной раз, когда она заговорила об этом, опять взял ее ладонь в свои и твердо сказал:

        -Мам, давай договоримся - если я кого-то встречу, то не стану от тебя скрывать, а приведу и скажу - мама, это он, мы будем вместе жить. Ты согласна?

        Мама опустила голову, помолчала немного, и ответила, глядя ему в глаза:

        -Ты мой сын и останешься им, каким бы ты не был, и что бы с тобой не случилось.

        -Спасибо тебе, - сказал Толик, прижимая ее к себе и целуя в лоб, - А пока не переживай напрасно, ведь ты всегда знаешь, где я и что со мной.

        И она, действительно, всегда знала. Всегда, кроме тех моментов, когда Толик встречался с мужчинами, маскируя это своим мнимым пребыванием в доме отца. Это была единственная ложь между ними, но совесть не мучила Толика, поскольку сама ему подсказывала, что это ложь во спасение сердца матери, перенесшее три подряд сокрушительных удара…

        Они попрощались с Натальей у подъезда.

        -Я на троллейбус, - сказала она, - Вам к метро? Вот так, косыми дворами скорее получится…

        Она указала рукой направление, ей же махнув на прощанье, и деловой походкой направилась к перекрестку.

        Ребята двинулись вглубь квартала.

        -Куда пойдем? – спросил Толик.

        Ему не хотелось сейчас думать об институте, о других делах. Гена так неожиданно и так необычно вторгся в его жизнь, что это выбило его напрочь из привычного уклада.

        -Жрать хочется, - отозвался Гена, - Я, как обкурюсь, потом жрать хочу несусветно.

        Толик взглянул на часы:

        -Мама уйдет через час на работу, пойдем ко мне, тут недалеко.

        -Да ты меня не знаешь, - засмеялся Гена, - Я сейчас у тебя весь холодильник опустошу. Твоя мама не поверит, что ты один столько съел, или скорую тебе вызовет.

        Толик тоже улыбнулся.

        -Ладно, сейчас дойдем до метро, там есть, где пожрать, - сказал он.

        -И как меня вчера сюда занесло? – протянул Гена, озираясь по сторонам.

        -Да уж, вчера ты был в ударе…

        -А не был бы, и тебя бы не встретил, - сказал Гена и испытующе посмотрел на него.

        Толику вспомнилась страшная фраза, сказанная ночью на кухне таким тоном, что это трудно было забыть, но он не подал виду, лишь коротко приобнял Гену за талию.

        -Ты москвич сам? – перевел он разговор на другую тему.

        -Из деревни. Тверские мы.

        -Из деревни? – удивился Толик.

        -А что? - усмехнулся Гена, - Ты думал, в деревне одни чмошники тупорылые? У вас у самих в Москве их до х… и больше.

        -Да нет, но ты вообще мало похож на деревенского. Обликом хотя бы.

        Гена рассмеялся:

        -Так меня мать и прижила на трассе, невесть от кого. Видать, кто-то шибко красивый и интеллигентный ее в ту ночь снял. Любила потом повторять, что я на отца похож, как две капли. Ей виднее. Мне про то неведомо.

        Толик нахмурился, но не стал ничего говорить.

        -Что молчишь? – покосился Гена, - Не привык к такому? Раз я тебе поверил, говорю все, как есть. Думай, что хочешь.

        -Я тебя и принимаю таким, какой ты есть, - пожал плечами Толик.

        -Ох, и благородный же ты! Аж срать хочется…

        -Ген, - Толик приостановился и посмотрел ему в глаза, - Раз поверил, не надо вот этого, а? От этого же ни у тебя, ни у меня ничего не прибавится?

        Гена тоже остановился. Некоторое время они смотрели друг на друга, потом молча стукнули друг друга в воздухе ладонями правой руки и продолжили прерванный путь.

        Когда вышли к метро, Гена огляделся, и заметив вывеску банка, сказал:

        -Пошли туда, мне заскочить надо.

        Толик остался на улице, а Гена зашел в зал, где стояли банкоматы, и скоро вышел обратно, явно чем-то довольный.

        -Ну, что? Куда двинем?

        -Куда захочешь, здесь много…

        -Это чего там, Му-Му? – перебил Гена, указывая взглядом на вывеску в верхнем этаже торгового центра через дорогу от них.

        -Да.

        -Идем.

        Они пересекли проспект по подземному переходу, куда их выпроводил полицейский из метро прошедшей ночью, и направились к зданию торгового центра.

        В кафе, только лишь открывшемся в этот час, было безлюдно. Величина порции салата, которую запросил себе Гена, заставила обратить на них внимание всего персонала по ту сторону раздачи. Толик, почувствовавший прорезавшийся аппетит, тоже не отстал. Первого и второго они тоже попросили двойные порции, добавив ко всему четыре кружки пива.

        -За двоих, - сказал Гена на кассе, доставая из кармана внушительную пачку денег.

        -Ты бы не светил так бабло, - посоветовал ему Толик, когда они уселись за столик у окна в самом дальнем углу зала.

        -Кого ты учишь? – усмехнулся Гена.

        Он вытащил из другого кармана примерно такую же пачку, сложил их вместе, пересчитал под столом и протянул часть Толику.

        -Спрячь, пусть у тебя будут на всякий случай, - сказал он в ответ на его вопросительный взгляд.

        -Сколько здесь? – уточнил Толик.

        -Какая разница, все наши, - махнул рукой Гена и взял в руку кружку с пивом.

        Толик последовал его примеру. Они чокнулись и с удовольствием выпили залпом по половине.

        -Курить здесь можно? – оглянувшись по сторонам, спросил Толик.

        -Пох… - последовал знакомый уже ответ Гены и он достал сигареты.

        -Ген, я могу тебя попросить, когда мы вдвоем, обходиться без этих слов?

        Гена, уже начавший за обе щеки уплетать салат, перестал жевать и пытливо посмотрел на него.

        -Можешь, - чуть иронично ответил он и ударил кулаком по столу, - Ну почему я тебя во всем слушаюсь?

        -Разве это плохо?

        -А что хорошего? Мне надоело уже быть в рабстве.

        -Все мы здесь одинаковые, - пожал плечами Толик.

        -Я не про это, - промычал Гена с набитым ртом, и проглотив, завершил - Я про самое настоящее, в которое я был продан.

        Толик недоуменно посмотрел на него.

        -Что, думаешь, у меня в натуре крыша едет, или сказки рассказываю? Давай…

        Он опять поднял кружку, и они опустошили их до конца.

        -Я был продан в рабство собственной матерью в четырнадцать лет одному крутому мэну.

        -Как это - продан? – не понял Гена.

        -А так – ехал богатый дядя на крутой тачке, увидал в окошко красивого мальчика, пришел к его маме, договорился, чтобы она волны не поднимала, и увез с собой.

        -Ты серьезно? – не мог поверить Толик.

        -Нет, прикалываюсь, - Гена отодвинул пустую тарелку и опять прихлебнул пива из второй кружки.

        -И твоя мама согласилась тебя отдать ему? Вот так вот – первому встречному?

        -Ну, он не первый встречный. Официальный договор опеки был, или как там по это закону называется? Бабла ей отстегнул и обещал ренту платить до моего совершеннолетия. И платил, в самом деле, я знаю. Ну, мать и повелась, чем самой меня кормить. Денег-то взять негде, это не Москва. Ей там, кроме как на трассе, и заработать-то негде было. Хозяйства все заброшены, лес только валят, ну это же не для нее. Хотя…

        -А остальные как же? – перебил Толик.

        -Кто – остальные? Оттуда почти все разъехались, кто хоть что-то может. Одни старухи да бухарики остались. Вон, типа, как сосед мой бывший, Ванька Корнюшин. Его мать пенсию получит, он придет к ней через улицу, отпи…, - Гена запнулся, - Отметелит ее, пенсию отберет - неделю бухает. А потом жрать опять к матери идет, и она его кормит.

        -На что же кормит, если он ее пенсию пропил?

        -Огород выручает. Его матери тогда хоть и восьмой десяток уже шел, а еще крепкая была. И вообще, кто свой огород имеет, более-менее живут. Некоторые даже скотину держат.

        Толик слушал, как Гена спокойно все это рассказывает, продолжая поглощать на глазах таявшее содержимое тарелок, и ему не верилось, что такое может быть на самом деле.

        -А зачем ты этому крутому мэну понадобился-то?

        -Зачем, зачем? Ты, как вчера родился… За этим, за самым, - Гена сделал выразительный жест.

        -Четырнадцатилетний?

        -Ну, вкус у него такой.

        Толик вспомнил, что и ему было столько же, когда в его жизни появился Игорь Андреевич.

        -Да, - задумчиво проговорил он, - Я тоже девственность потерял в четырнадцать.

        -С пацаном? – спросил Гена.

        -С мужчиной. Он был моим учителем…

        Слово за слово Толик все подробно рассказал Гене. Он говорил и видел, как тот внимательно слушает, как его захватил рассказ, а глаза наполнились затаенной болью.

        -Да… - с глубокой тоской протянул Гена, - Завидую я тебе, что такого человека встретил.

        -Так что, мы с тобой оба жертвы педофилов, - улыбнулся Толик.

        -Каких педофилов? – вскинулся Гена, - Это ты его так за все хорошее? И вообще, педофил - это Чикатило. Мне бы такого педофила вместо своего «бойлавера», как он себя называл.

        -Так, может, ты и не гей вовсе? – усомнился Толик, - Может, это ты из-за него таким стал?

        -Да нет, - поморщился Гена, - Я с раннего детства уже дрочил и в жопу себе огурцы пихал, когда еще никакого инета не видел. Открыться только не мог, меня бы там замочили…

        Все было съедено, лишь на дне кружек оставалось понемногу пива.

        -Допивай, - сказал Гена, - Пойду, еще чего-нибудь принесу…

        Он ушел к раздаче, а Толик остался, погруженный в раздумья о том, что услышал от Гены. И сострадание снова напомнило о себе, начав, вопреки его воле, всецело овладевать им.

        Вернулся Гена, поставив на стол поднос с тарелками, доверху наполненными салатом, и еще двумя кружками пива.

        -Не насытился? – слегка улыбнувшись, спросил Толик.

        -Я ж говорю, обкуренный был вчера в хлам, и не хавал ничего весь день.

        Гена тоже улыбнулся. Он обладал способностью моментально переходить от одного душевного состояния к другому, даже прямо противоположному. Только что его глаза были полны неподдельной скорби, и вот уже опять смеялись. Как и тогда, ночью… Толик не мог до сих пор забыть выражение этих глаз, когда Гена стоял перед ним, раздевшись догола в комнате, и потом на кухне, когда была произнесена страшная фраза.

        -Я же вчера подорвал от своего хозяина, - пояснил он, - Навсегда. Я теперь совершеннолетний, ни ему, ни мне ничего не грозит. Да и кто ему вообще чего сделает? У таких все везде схвачено.

        -А как ты у него жил? У него семья есть?

        -Есть, а как же? И жена, и сын на два года меня моложе.

        -И как он тебя им представил?

        -А никак. По-моему, жена все о нем знает, она даже не смотрела меня. Отворачивалась всегда с такой рожей, как будто лимон целиком проглотила. Да только куда ей деваться-то? Бабло-то его…

        «Кто платит, тот и заказывает музыку», - опять вспомнились Толику слова Игоря Андреевича.

        -Да я на коттедже у него жил. Они туда только на выходные приезжали, и то не всегда, а так – у него квартира в Москве есть в самом центре. Целый этаж. Я бывал несколько раз, но не знаю даже, сколько там комнат. Такие огромные, с наборным паркетом, потолки высокие с лепниной. Ну, ковры там, картины в золоченых рамах, само собой. Камин фарфоровый, мраморная кухня, джакузи. Но на коттедже у него тоже все в шоколаде – сауна, бассейн, тренажерный зал, тенистый корт, бильярд - не хило, короче. Даже у меня там свои апартаменты были. Инет, плазма во всю стену, кровать с водным матрасом. Я сперва, как туда попал, королем себя почувствовал после своей деревни. Думал ли я, что так жить можно? Да он меня еще там смотрителем назначил. Представляешь, когда мне четырнадцать лет было всего? Ну, на охрану я не залупался, а садовника, горничную, повара строил только так… Работать! За что вам башляют, суки?!

        Гена закурил, ловко выпустил несколько аккуратных колечек дыма, и встретившись взглядом с Толиком, примирительно завершил:  

        -Ладно, фигня все это…

        -Ну, а сам-то ты, что делал? Учился хоть?

        -Не, - отмахнулся Гена, - восьмилетку в деревне кончить успел, а тут, он сказал – дыши ровно, у меня самого семь классов и коридор, а твои ученые так живут? Своего-то, правда, учит. В Англию отослал. На каникулы приезжал. Год всего проучился, а как будто из другого теста его сделали – классный пацан стал, а был – ни рыба, ни мясо. Я с ним в теннис резался до усрачки, так только два гейма у него выиграл.

        -А он про тебя знал? Сын-то?

        -Не думаю. А я молчал, как рыба об лед. Что ж я, тупой, в натуре? Да меня б зарыли в землю живьем, и никто б не узнал, где. Там свои понятия.

        -А это самое, ну… Где он тебя трахал?

        -У них там целая компания таких собиралась. Мужиков, я имею в виду. Все свои, проверенные. Раз в месяц примерно. Мальчишники, как он это называл, устраивали. То у него в сауне, то еще у двух. Прикольно поначалу было смотреть, что они там друг над другом проделывали. Я им прислуживал в предбаннике голышом. Иногда вместе с девчонкой, тоже лет четырнадцати, ее другой привозил. На все вкусы, короче, молодое мясцо. Но дотронуться до меня никому не давал, это факт. Пялил меня только сам. Правда, случалось, под настроение, особенно, когда нажрется, у них на глазах. Некоторые смотрели, подрачивали, но меня не трогали.

        -То-то ты и разделся так ненапряжно на публике, - вставил Толик.

        Гена усмехнулся:

        -Напряжно было. Одно дело, где все свои, а тут – в метро. Говорю ж тебе – обкуренный был. Надо было чем-то себя оглушить, когда свалил в свободный полет. Мне ж и, правда, идти некуда. Ты б на такое решился?

        -А ты, как решился?

        -Да мне делать ничего больше не оставалось. Он пацана рыжего привез мне на замену. Еще моложе, чем я был, когда к нему попал. Поселил его в мои апартаменты, а меня в каморку возле гаража – теперь, говорит, твое дело машины мыть. У него их там аж четыре стояло. Ну, а пацан нашел в компе мою переписку с мужиками…

        -С какими мужиками? – не понял Толик.

        -По гей сайтам лазал. Я ж чувствовал, что он ко мне охладел последний год. Вкус его знаю – мальчиков молоденьких любит, а я уже вырос. Тоже хотел подобрать замену, к кому бы приклеиться. Не в деревню же возвращаться? Только без толку все - на этих сайтах одни виртуалы, да пидоры старые. Я, дурак, кэш не почистил, ну, а этот вундеркинд ему все и выложил. Он избил меня до полусмерти и запер на ключ. Неделю отлеживался в своей каморке. На мальчишники меня уже не брал, три месяца я сидел, запертый в гараже. Потом терпение лопнуло, говорю – сделай мне прописку московскую и отпусти по-человечески. А он – типа, ты еще условия мне ставить будешь? И вообще, говорит, ты слишком многим мне обязан, чтобы уйти. Что же я, говорю, всю жизнь машины у тебя тут мыть буду? А он – будешь делать, что прикажу. Ну, я и подорвал сразу, как он уехал.

        -И охрана отпустила?

        В глазах Гены зажегся лукавый огонек:

        -Ты думаешь, меня в натуре можно в каморке спрятать? Я ж за пять лет этот дом изучил до последнего камешка. Нашел, как выбраться. Еще и прихватил кое-что…

        Он запустил руку во внутренний карман куртки и вытащил банковскую карточку:

        -Знаешь, сколько у него здесь?

        Гена достал из заднего кармана джинсов чек банкомата и показал Толику.

        -Где ты ее взял? – спросил тот, посмотрев сумму, - Ты думаешь, он ее уже не хватился?

        -Нет, - потряс головой Гена, - Она у него на коттедже хранилась, только я знал – где. При себе у него другие есть, эта, вроде, как заначка. А он до субботы там не появится, стопудово.

        -А SMS сервис?

        В глазах Гены отразилась растерянность:

        -Не знаю. Но вчера стоху штук снял, сегодня - прошло нормально. Больше просто банкомат разом не выдает. Может, он не подключен? Или на другую симку завязан – у него их несколько.

        -А пин-код откуда узнал?

        -Подсмотрел случайно, когда он ей расплачивался при мне.

        -И он не заметил?

        -Он датый был в сиську, сам только со второго раза набрать сумел. Долго рассказывать…

        -Ты ж не только сбежал, ты его ограбил. Думаешь, он тебе это простит?

        -Я ограбил? А он?

        -Ты поставь себя на его место! Ты бы простил?!

        -Да ты думаешь, это для него такие крутые бабки? Ты бы видел, сколько он проигрывал за одну ночь!

        -Это его дело! То он сам проиграл, а это ты у него сп…дил!

        Толик разволновался и не заметил, как вылетело матерное слово. Они уже почти кричали, и немногочисленные посетители кафе повернули на них головы. Заметив это, ребята замолчали и закурили, уставившись каждый перед собой.

        -Давай уедем, - тихо проговорил Гена, поднимая на Толика глубокий, полный надежды взгляд.

        -Куда? – так же тихо отозвался Толик.

        -Не знаю. Куда-нибудь, где нас никто не найдет. В деревнях много брошенных домов - купим дом. На первое время нам хватит, а потом заведем пасеку, кур, коз, кроликов начнем разводить, огород посадим. Будем жить друг для друга и е…ись они все конем со своей крутизной!

        Толик молчал.

        -Ты мне веришь?! – воскликнул Гена, глядя ему в глаза пронзительным взглядом, - Я тебе поверил, а ты веришь?!

        Толик поднялся из-за стола.

        -Кончай материться и истерить, - спокойно ответил он, направляясь к выходу, - Пошли.

        Они молча вышли на улицу и опять закурили, присев на низкий забор вокруг газона.

        -Я домой хочу съездить, - тихо сказал Гена, - Меня ж, как тогда увезли пять лет назад, я с тех пор там не был.

        -А тебе не кажется, что именно там он будет тебя искать в первую очередь?

        -Мне кажется почему-то, что не будет.

        -Может, уже ищет. Ты думаешь, ему уже не доложили? Почему ты в этом так уверен?

        -Я не уверен… Но кажется, насколько я его знаю. Попадусь – замочит, факт, но что б искать? Делать ему больше нечего… Может, даже рад будет, что избавился. Я ж ему больше не нужен – отработанный материал. А потом, можно зарыться так, что тебя никто по гроб жизни не найдет. Главное - свалить куда-нибудь подальше. Москва – это не Россия, а как живут в деревне, ты не знаешь, зато я знаю. По телеку тебе этого не покажут.

        Толик молча курил.

        -Давай только съездим ко мне домой, - вдруг с затаенной мольбой в голосе проговорил Гена, - Я прошу тебя.

        -Куда ехать? – серьезно спросил Толик, бросая окурок.

        -Не так далеко - Тверская область.

        -На поезде?

        -На поезде неудобно – пересадка в Лихославле, да и ходит он там не каждый день, а сейчас, может, и вообще отменили.   Автобус есть до райцентра, - Гена взглянул на часы, - В три часа отходит. Кстати, к Нинке заедем.

        -Кто это? – спросил Толик.

        -Сестренка моя старшая, - с грустной нежностью ответил Гена, - Она мне вместо матери была.

        На последних словах голос его дрогнул, а лицо на какой-то миг исказила судорога.

        -Поедем, - решительно сказал Толик, крепко сжав его локоть.

        -Спасибо тебе, - серьезно, с чувством сказал Гена.

        Они поднялись и направились к Никулинской улице.

        -Сейчас зайдем ко мне домой, соберем вещи, - сказал Толик.

        -Какие вещи? У меня нет ничего, - развел руками Гена.

        -У меня найдутся. На всякий случай надо – белье, одежду теплую, - рассудительно ответил Толик, - И сестры может дома не оказаться, и… ты лучше меня знаешь, что всякое может быть. Да и рано еще, если, ты говоришь, автобус в три часа. Посидим лучше дома.

        -Далеко еще?

        -Вон тот дом, видишь? – Толик указал взглядом.

        -Спасибо, - опять сказал Гена.

        Скоро они вошли в квартиру, чисто убранную заботливыми руками мамы. При воспоминании о ней, у Толика сжалось сердце. Ему вдруг показалось, что он ее может больше никогда не увидеть. Однако, глядя в ставшие вдруг какими-то почти по-детски наивными глаза Гены, с надеждой смотревшие на него, не мог отказаться от принятого решения.

        -Раздевайся, разувайся, - сказал он ему, кивая на вешалку, - Я дома босиком хожу, но, если хочешь, надень мои тапки.

        -Не, я тоже… - Гена стащил с ног носки, оставшись в джинсах и футболке.

        -Проходи в комнату, включай телек, а я поставлю чайник и маме позвоню.

        Толик прошел на кухню, налил и включил чайник, а потом уединился в другой комнате, плотно прикрыв за собой дверь.

        -Мама, это я… Нет, недавно… Да, спасибо, ты, как всегда, молодец, все очень вкусно… Нет, в институте не был… Мама, у меня к тебе дело есть… Нет, ничего случилось… Отец в командировку едет на неделю в Питер… Ничего, у меня есть возможность поехать с ним… Просто погулять, посмотреть город… Да, но возможность подходящая и мне это ничего не будет стоить… Дорогу он оплачивает… В гостинице на диване – у него полулюкс… Один, он едет по работе… Он работать, а я гулять по городу… Он сам предложил… Мама, ты расстроилась?... Ну, я же чувствую по голосу… Не переживай, мама… Пропущу неделю, до сессии еще далеко… Нет… Нет… Обещаю тебе… Позвоню обязательно… Нет, не успею, мы едем вечерним Сапсаном… Мамуль, очень тебя прошу, не переживай, или я никуда не поеду… Хочется… Хорошо… Возьму обязательно… Спасибо, мама… Целую… Пока.

        Толик нажал отбой и еще долго сидел на диване, задумчиво глядя перед собой. Потом он вытащил из Айфона сим-карту и достал из комода свою самую первую старенькую Nokia, с которой когда-то пожалел расставаться. На всякий случай, он поддерживал ее в рабочем состоянии, постоянно подзаряжая, чтобы не вышел из строя аккумулятор, не исключая, что когда-нибудь она еще сможет сослужить ему службу, и вот такой момент настал.  

        Толик вставил в нее «симку» и посмотрел на исцарапанный и треснувший черно-белый дисплей. Верная Nokia отозвалась характерным сигналом и высветила полную готовность к работе. Толик сам не знал, зачем он это сделал, но показалось, что так будет надежнее, чтобы не остаться без связи там, где он сам не ведал, что его ждет. Он засунул ее в карман, положил Айфон в комод и вышел в соседнюю комнату.

        Гена сидел в кресле, подобрав босые ноги, и смотрел в тихо звучащий телевизор, на экране которого мелькали кадры какого-то клипа. Его вид в этой позе и в этом кресле был настолько естественным и домашним, что Толику вдруг не захотелось никуда ехать. Его захлестнуло желание, чтобы Гена остался здесь навсегда. Ходил, лежал, сидел вот так в этом кресле и никогда бы не покидал его.

        Гена оторвал глаза от телевизора и посмотрел на него. Их взгляды встретились, и Толик подошел вплотную. Гена с блаженной улыбкой как-то совсем по-детски потянулся, расстегнул джинсы, и спустив их до колен вместе с трусами, почти сложился в кресле пополам, подняв кверху ноги и обхватив их под коленками руками. Его глаза горели нежностью и страстью.

        -Е…и, - прошептал он.

        -Я тебя просил так не говорить, - тоже еле слышно отозвался Толик, опускаясь на колени и расстегивая джинсы.

        -Тогда трахай, - улыбнулся Гена.

        -Я бы хотел войти, - улыбнулся в ответ Толик.

        -Войди, - нежно проговорил Гена, прикрывая глаза.

        И Толик вошел. Вошел плавно и глубоко. Чувствовалось, что отверстие у Гены разработано сильно. Толик терся щеками о холодные пальцы ног Гены, лежащие на его плечах, смотрел на бывшее сейчас самым желанным для него лицо и испытывал   наслаждение оттого, что он стал, наконец, с ним одним целым.

        Толик чувствовал Гену. Чувствовал всего без остатка, и хотелось чувствовать еще сильнее. Он жил сейчас только этим чувством, которое не оставляло места ни для чего другого. Он делал плавные движения и упоенно ловил страстное дыхание Гены. Вот к нему добавились блаженные стоны, и Толик непроизвольно тоже начал постанывать, ощущая приближение момента, когда забываешь обо всем на свете. Наверное, Гена почувствовал это тоже, потому что вдруг до боли сжал ладонями его ягодицы, с силой притянув их к себе. Они оба издали громкий сладостный стон и Толик заметил, что момент пришел к ним одновременно.

        Толик сполз на пол и прижался щекой к коленкам опустившего ноги Гены. Они еще долго сидели так, пока не раздался хриплый синтезированный голос говорящих часов из другой комнаты:

        -Тринадцать часов ровно.

        -У нас не больше часа, - сказал Толик, поднимаясь, - Иди, сделай кофе, а я соберу вещи. Надо еще поесть немного - я сказал маме, что кушал дома. Подарки уже купить не успеем.

        -Какие подарки? – спросил Гена, тоже вставая.

        -Ну, сестре твоей, матери…

        -Пять тысяч подарю - будет самый лучший подарок, - придерживая не застегнутые джинсы и направляясь в ванную, ответил Гена, - Для них это крутые бабки, в отличие от того, кого я, как ты говоришь, ограбил.

        Толик сполоснулся над мойкой в кухне, застегнул джинсы, включил еще раз успевший остыть чайник и вытащил из шкафа рюкзак.

        -Ты что, на Северный полюс собрался? – спросил, подходя, Гена и видя, как он набивает его теплыми вещами.

        -На всякий случай, - ответил Толик, запихивая поверх всего, сложенное в несколько раз, большое и теплое старое покрывало.

       -Ну, а это-то зачем? Мы что, в поле ночевать будем?

       -А ты можешь сейчас с уверенностью сказать – где? – вопросом на вопрос ответил Толик, опять почувствовав себя взрослым.

        Гена промолчал.

        -Пошли. Пьем кофе и выходим, - твердо сказал Толик, застегивая рюкзак.

        Гена поднял на него взгляд, напомнивший тот, что у него был ночью в кухне у Натальи. И слова прозвучали примерно тем же голосом. Правда, сами слова на сей раз были другими:

        -Неужели я все-таки не ошибся в тебе?

 

 

 

 

 

 

        4.

 

 

        В областной центр автобус пришел, когда уже стемнело.

        Утомленные предыдущей почти бессонной ночью, они почти всю дорогу проспали, ворочаясь на хоть и обладавших высокими откидными спинками, но весьма жестких сидениях. Открывая глаза, Толик смотрел в окно и видел одно и то же – пустые, поросшие бурьяном поля, да очаровывавшие красотой ранней осени леса, заросшие сушняком и вымахавшими возле дороги в человеческий рост сорняками.

        Иногда попадались населенные пункты. Ближе к Москве их было много - преимущественно коттеджные поселки, демонстрирующие фасадами своих домов в два, а то и в три этажа, финансовое благополучие их владельцев, но чем дальше автобус удалялся от столицы, тем более убогим становился пейзаж за окном. Теперь больше мелькали заброшенные или полузаброшенные деревни со старыми деревянными домами, окруженными дощатыми заборами. Некоторые покосились от времени, некоторые были вообще брошены на произвол судьбы, а окна заколочены досками.

        «Выжженная земля, - подумалось Толику, - Стругацкие. Пикник на обочине. Живая декорация…»

        Иногда автобус останавливался. На одной из таких стоянок они проснулись и вышли покурить. Автобус стоял на грязной, покрытой лужами площади какого-то городка возле небольшого бетонного здания автостанции, стеклянные витражи которого наполовину были заменены листами фанеры. Площадь окружали двухэтажные дома с облезлыми стенами и проржавевшими крышами. Единственно, что выглядело ухоженным, были недавно оштукатуренный храм напротив, да окрашенный серебристой краской памятник Ленину, с неизменно простертой рукой, перед зданием справа, на фасаде которого уныло висел государственный флаг.

        Но вот и конечная. На площади, окаймленной темными торговыми рядами, стояли два местных автобуса, еле подсвеченные изнутри слабым, цвета конской мочи, светом, к которым и устремилась основная масса приехавших вместе с ними, а остальные растворились во мраке расходящихся от площади улиц.

        -Куда идти? – спросил Толик.

        -А я знаю? Подожди здесь, пойду, сигареты куплю и расспрошу заодно.

        Толик остался, а Гена скрылся в темноте в направлении освещенного магазина на противоположной стороне, хлопки и скип двери которого, были, пожалуй, единственными звуками, нарушающими тишину этой площади.

        Автобус, высадив всех, скоро укатил, тронулись и два других, расписание которых, было, по-видимому, привязано к этому рейсу. Площадь опустела почти совершенно, лишь сновали вдоль домов редкие тени одиночных прохожих.

        Толик взглянул на часы. В это время в Москве еще не прекращался на улицах вечерний трафик, шли люди, начиналась вечерняя и ночная жизнь, а над этим городком висело кладбищенское безмолвие.

        Скоро появился Гена, и протягивая ему нераспечатанную пачку сигарет, сказал:

        -Пошли.

        Они пересекли площадь по диагонали, и пошли вдоль двухэтажных старых домов, напоминавших скорее бараки, которые скоро сменились сельской застройкой. По противоположной стороне улицы тянулись темные руины из красного кирпича какого-то, судя по всему, промышленного здания.

        Их ноги поминутно скользили по грязи от прошедшего накануне дождя, и приходилось присматриваться, насколько позволял свет от редких и не всегда горящих фонарей, чтобы не наступить в лужу. По улице изредка проносились машины, преимущественно, как и в Москве, иномарки, но попалось несколько Жигулей, промелькнула тройка мотоциклистов.

        Они шли уже довольно долго, дважды сворачивая в примыкающие улицы, и не встретили ни одного человека. Возле одной из калиток попалась старуха, которая входила туда, только что у них на глазах перейдя улицу.

        -Бабуль, - кинулся к ней Гена, убыстрив шаги.

        Та поспешила войти на участок и закрыть за собой калитку, уже оттуда обернувшись на них.

        -Бабуль, на улицу Правды правильно идем?

        -Э, сынки, - откликнулась та, - Это вы круголя дали. От рынка идете?

        -Да, - кивнул Гена.

        -Ну, так вам надо было от фабрики поворотить, так бы напрямки и вышли…

        Толик догадался, что это были те кирпичные руины, мимо которых они проходили.

        -Ну, ничего, - обнадежила бабка, - идите сейчас вправо от палатки, вон там, на углу, а потом через мостик. Левее мимо церкви пройдете, а там на горке каменные дома и увидите.

        -Спасибо, бабуль, - поблагодарил Гена.

        -Дай вам Бог, - отозвалась бабка и не спеша направилась по дорожке темного палисадника.

        Ребята пошли по указанному пути, и скоро на пригорке замаячили светящимися окнами пятиэтажные дома. Они пошли вдоль них по узкому тротуару. Гена приглядывался к номерам на углах, написанных, где на ржавых железных прямоугольниках, а где и просто мелом по серому кирпичу, из которого эти дома были сложены. Наконец, он свернул к одному из них. Подсвечивая вытащенным из кармана Айфоном, Гена стал читать расположенные над разбитыми деревянными дверями таблички с номерами квартир.

        -Сюда, - сказал он.

        Они зашли в темный, пахнущий кошками, подъезд, и освещая себе путь тем же способом, поднялись на третий этаж. Здесь Гена остановился и решительно позвонил в одну из квартир. Из-за двери раздался слабый дребезжащий звук звонка, потом послышались приближающиеся шаги, и резкий женский голос спросил:

        -Кто?

        -Нам Ермакова Нина нужна, - громко ответил Гена.

        -А кому это, вам? – с вызовом отозвался голос.

        -Я ее брат.

        -Слушайте-ка, вы, братья, валите откуда пришли, по-хорошему, и нечего тут дурью маяться!

        -Вы откройте хотя бы, - вмешался Толик, - Сами увидите.

        -Сейчас вы у меня увидите! - голос перешел на крик, - Коля! Коля, пойди сюда!

        Вмешательство неведомого Коли сулило им мало чего хорошего, но Гена вдруг прижался к двери, и заколотив в нее кулаками, закричал:

       -Нина! Нинка-свинка, открой! Это я, Чижик!

        За дверь воцарилась тишина, потом послышался щелчок открываемого замка, и в ярко освещенной на фоне темного подъезда щели возникло испуганное и растерянное одновременно лицо простоволосой женщины неопределенного возраста. Скорее всего, она была молодой, но печать скорби и преждевременные морщины придавали ее лицу утомленный жизнью облик.

       -Ой, - произнесла она, как будто ей сделали больно, - Ой… Ой, кто это?

        Она распахнула дверь, попятившись в глубь квартиры, и сделавший два шага вперед Гена повис у нее на шее.

        -Ой, - продолжала причитать женщина, - Геночка… Братик мой родненький… Чижик мой любимый приехал… Ой…

        По ее щекам текли слезы, она не переставала обнимать Гену, гладя его по волосам и целуя в щеки.

        -Откуда ты? – спросила она, наконец.

        -Откуда же? Из Москвы, - ответил Гена, тоже проведя тыльной стороной ладони по глазам.

        -И не позвонил даже…

        Из-за косяка двери показались две детские мордашки.

        -Ой, - почти так же, как сестра, «ойкнул» Гена, - А это кто там у нас?

        -Мариш, Ириш, идите сюда, поздоровайтесь с дядей! – воскликнула Нина, поворачиваясь и вытаскивая за ручки в коридор двух девчушек в домашних ситцевых платьицах.

        Старшей было лет семь, ее серые глаза смотрели на Гену с испугом, зато младшенькая, совсем кроха, широко улыбнувшись, смело протянула ему ладошку.

        -Ты где был? Ханьку пил? А я где была? Я пиво пила! – громко воскликнула она при этом тоненьким голоском.

        -Что это? – оторопел Гена.

        -Это у нас папка такой, - махнула рукой Нина, - Проходи, раздевайся… А это с тобой кто?

        Похоже, она только сейчас заметила стоящего у двери Толика с рюкзаком за плечами.

        -Толя, мой лучший друг. Познакомься.

        В глазах Нины промелькнула какая-то тень, но она подошла и протянула Толику ладонь:

        -Нина.

        Вслед за ней подбежала Маришка:

        -А ты тоже мой дядя?

        -Нет, Мариш, дядя твой - Гена, - сказала Нина, беря ее на руки и унося в комнату, -Дядя Толя просто наш гость.

        -Гость? Значит, он будет водку пить и кличать гломко гадкие слова?

        -Нет, что ты? Это хороший гость, добрый, как наш дядя Гена.

        Ребята разделись и прошли в комнату, где стоял диван, стол с закругленными углами, платяной шкаф и сервант, полки которого были заставлены чашками и всевозможными статуэтками. В углу приютилась тумба с книгами, на которой стоял работающий без звука телевизор. Кроме двери, через которую они вошли, была еще одна, в смежную комнату, куда Нина унесла Маришку, а Иришка ушла вслед за ними.

        -Ребят, посидите немного, - послышался голос Нины, - Я сейчас соберу на стол.

        -Давай, мы пока в магазин сходим? – предложил Гена.

        -Что ты, куда такую поздноту? – округлила глаза выходящая из комнаты Нина, - У нас тут, знаешь, сколько шпаны? А по вас видно, что вы не здешние…

        -Я здешний, - перебил Гена.

        -Ты совсем другой стал, Чижик, - нежно проведя рукой по его волосам, улыбнулась Нина.

        -Ты знаешь, почему она меня так называет? – обернулся Гена к Толику, - Я, когда совсем мелкий был, чижа в лесу подобрал. Ну, птенчика. Домой принес, стал кормить и играть с ним. А Нинка говорит, назовем его чижик Гена, он на него похож. А я говорю, тогда я еще принесу свинку и буду звать ее Нинкой.

        Они все вместе засмеялись.

        -Он добрый был в детстве, - сказала Нина,- Любил животных, птиц. Его все собаки на деревне знали. Ладно, ребят, пойду хозяйничать.

        Она пошла на кухню и загремела посудой.

        Из маленькой комнаты появилась Маришка с игрушечным медвежонком в руках:

        -Дядя Гена, смотли, кого мне мама севони подалила…

        -Хороший мишка, - похвалил Гена, потеребив игрушку.

        -Он уже со всеми подлужился и сказал, что не будет никого обижать, - начала с серьезным видом рассказывать та, - Идем, я тебе покажу.

        Маришка схватила Гену за руку своей крошечной ручонкой, таща за собой в другую комнату. Гена встал и Толик поднялся вслед за ним.

        В тесной комнатке, напоминавшей по форме пенал, у стены стояла детская кроватка, за ней другая, побольше, а у окна письменный стол, за которым сидела Иришка, уткнувшись в ноутбук. Другую стену закрывал от пола до потолка стеллаж, полки которого были заставлены детскими игрушками и книжками.

        -Смотли, - сказала Маришка, показывая на низкий столик между ее кроваткой и дверью, где на маленьком одеяльце лежали игрушечные заяц и черепаха, - Вот это его длуззя, Тотося и Тутося.

        -А сам-то он кто? Пупося?

        Маришка залилась восторженным смехом:

        -Мама, мама, - закричала она, бросаясь в кухню, - Мама, это Пупося!

        -Ой, Мариш, дочур, у меня руки грязные, - заговорила Нина, не прекращая разделывать рыбу, - Иди, укладывай спать своего Пупосю. Смотри, какими он глазками на тебя смотрит - он спать хочет. Когда, говорит, меня Мариша уложит?

        -Пошли, Мариш, не мешай маме, - сказал Гена, уводя ее.

        На кухне остались Нина и Толик, едва поместившись там вдвоем, поскольку добрую половину крошечной кухни занимали газовая плита, холодильник и стиральная машина.

        -Толь, помоги мне, - обратилась к нему Нина, - открой вон те банки и относи все потихоньку в комнату.

        Скоро они сели за стол. Угощение состояло сплошь из рыбы и домашних заготовок.

        -Ребят, вы уж не обессудьте, - сказала Нина, выставляя на стол бутылку водки, - Завтра пойдете, купите себе, если что захочется.

        -О чем ты, Нин? – отозвался Гена, открывая бутылку и разливая водку по стопкам.

        -Ой, сейчас запить принесу…

        Нина вышла и вернулась с графином красного морса.

        -Вот. Брусничный, сама собирала.

        -И грибочки тоже сама? – улыбнулся Гена.

        -А как же? Ну, давайте, за встречу.

        Они чокнулись, и Толик через силу заставил себя проглотить горькую, противно пахнущую и дерущую горло жидкость, тут же запив вкусным ароматным морсом.

        -Местного производства? – спросил Гена, морщась и спеша последовать его примеру.

        -Ну, а где ж другую-то возьмешь? У нас тут валютных магазинов нету, - ответила Нина, пригубив стопку и закусив соленым огурчиком, - Моему и такая сгодится.

        -А где он сейчас? – поинтересовался Гена.

        -На работе. На вахтовый метод устроился. Повезло. Пошел за бутылкой, а тут автобус прямо к рынку подогнали - кому работа нужна? Ну, и прям на месте и навербовали, сколько им надо. Дорогу они строят. Две недели работает, потом две недели дома. Сейчас у нас хорошо – холодильник в кредит взяла, стиралку, компьютер дочкам. Половину пропивает, но хоть что-то остается. Я, как приезжает, деньги отберу - и сразу по карточкам, на кредиты. Потом пусть буянит - денег все равно нет. Вот что будет, когда дорогу построят?

        -А что, буянит?

        -Не приведи Господь, - отмахнулась Нина, - Там-то у них сухой закон, сразу выгонят, да и взять негде - трасса по лесам проходит, он говорил, ну, а уж здесь отрывается по полной. Я только и вижу его теперь пьяного. Да по мне уж лучше так, чем как раньше. Ведь его нигде больше недели на работе не держали. В автоколонну тогда упросила Мишку, чтобы похлопотал – выгнали, из котельной выгнали, из грузчиков на рынке и то выгнали. Зато дружки остались. Слышал, небось, влияние?

        Нина кивнула в сторону детской комнаты.

        -А дочурки такие милые, что одна, что другая. Жалко мне их, Гена! Как мне хочется спасти их, увезти куда-нибудь, где бы они всего этого не видели...

        Она уткнулась лицом в плечо брата и беззвучно заплакала.

        Гена поглаживал ее по волосам и молчал.

        -Ты хоть тогда не бросай их, если со мной вдруг что, - оторвав заплаканное лицо, заговорила Нина, - Ведь все может быть. Я на рыбозавод устроилась. Ворочаю, как лошадь. Спину уже не согнуть – по двенадцать часов тоннами вручную рыбу сортировала. Грязь, холод, мухи. А придатки застудила, в больницу попала, мне ничего не заплатили. Да я и так рада, что хоть не уволили. Где у нас тут работу-то найдешь? Сейчас бригадиром на линию поставили, а там ни ограждений, ни аварийных кнопок. Затянет – поминай, как звали. На заводе ни медпункта, ни аптечки даже. Был уже такой случай в прошлом году с мужиком. Так и лежал мертвый на полу, пока скорая из соседнего поселка не приехала…

        -И что, никто не понес ответственности? – не выдержал Толик, - Вас не закрыли? Ничего не переоборудовали хотя бы?

        Нина снисходительно посмотрела на него.

        -О чем ты, Толь? Родственникам заплатили – те молчат. А нам в бумаге расписаться велели – туда не подходи, то не трогай, там не лазь. Не работай, короче, а план давай.

        -Рабовладение какое-то, - гневно проговорил Толик.

        При этих словах щеки Гены слегка покраснели.

        -Да везде так, Толь. Может, у вас в Москве по-другому, я не знаю, а тут – везде. А где более-менее - туда не попадешь. Вон, я хотела устроиться няней в садик, куда Маришку вожу, было место. Так мне сказали, что договариваться к заведующей нужно с подарком идти, а возьмут, если только ей в конверте десять тысяч принесешь на нужды сада. А где мне их взять-то? Все на кредиты уходит.

        Гена разлил водку и поднял стопку:

        -Давайте. За тебя, Нин, и за твоих дочек. Не сомневайся, если что. Но главное – за то, чтобы ты была жива и здорова.

        На этот раз все трое выпили до дна.

        -А как в деревне? – спросил Гена, когда они запили и закусили, - Давно была? Как мамка?

        Нина хотела что-то сказать, но покосилась на Толика.

        -Говори при нем все. Он мне, как брат, - твердо сказал Гена.

        Нина опять скользнула по Толику взглядом, в котором промелькнуло что-то похожее на то, что было при первом знакомстве, и заговорила:

        -Что-то там неладное, Ген. Церковь возле станции открыли…

        -Какую церковь? – не понял Гена, - Ту, в которой колхозный склад был?

        -Ну, да. Где, ты рассказывал, вы в бочку с квашеной капустой ссали, когда вас в школе туда картошку перебирать водили.

        Толик нахмурился, а Гена на сей раз явно, покраснел.

        -Какая ж это теперь церковь? – буркнул он, - Туда на тракторах въезжали.

        -Так отремонтировали ее. Даже купол с крестом поставили. Спонсор какой-то дюже богатый выискался. У вас в Москве чем-то ворочает, а умирать, говорит, сюда, на родину, приеду…

        -Ну, а мамка при чем?

        -Так она сошлась с каким-то из этой церкви.

        -С попом что ли? А разве можно у них так?

        -Как?

        -Ну, сожительствовать?

        -Так он не поп, а кто-то там еще, я в этом не понимаю. Но в ризу одевается, когда служит. А поп у них дядя Витя Лошкарев теперь.

        -Этот юродивый? – удивился Гена.

        -Не говори так, если приедешь, - строго сказала Нина, - Они там все от него без ума. Старцем его называют. И этот, что с мамкой живет, какой-то там у него первый помощник. В дому чисто стало, на столе рыбка красная, колбаска домашняя, живут не бедно. Пьют, правда, оба запоем.

        -Спонсор снабжает? – иронически усмехнулся Гена.

        -Не знаю я, Ген, кто там кого снабжает, а не понравилось мне все это. Мамка совсем какая-то чумная стала. Что не скажи, у нее один ответ – по грехам тебе. А по каким уж таким грехам-то особенным? Что работаю, как ломовая, да детей ращу? Сама знаю, что грешная, но не грешнее ее. Я бы, по крайней мере, своего сына вот так…

        Нина запнулась и потупилась. На сей раз покраснели все трое, и Толику стало ясно, что история Гены здесь известна всем, а самому стал понятен взгляд на себя Нины, когда тот представил его лучшим другом.

        А Нина, уже не стесняясь Толика, обняв Гену, заговорила:

        -Ген, не езди ты туда. Ведь вся деревня знает, в какой интернат она тебя определила. Да и эти сектанты теперь вокруг нее. Кто знает, что у них на уме? Поживите у меня с Толей, мой только позавчера уехал, а потом возвращайтесь в Москву. Может, дочурок потом когда-нибудь поможешь туда вытащить. Видишь, как они тебе обрадовались? На кого мне еще надеяться?

        -Раз ты все знаешь, - мрачно сказал Гена, - скажу прямо – возвращаться мне некуда…

        Он коротко изложил уже известную Толику историю, но без подробностей, о которых рассказал ему, и без упоминания об украденной карточке.

        Нина слушала, и по щекам ее продолжали катиться слезы.

        -Ну, а вернуться и устроиться куда-нибудь на работу ты же можешь? – спросила она, когда он кончил, - Паспорт же у тебя есть, с российским гражданством принимают. Комнату какую-нибудь снять…

        -У меня в паспорте - Тверская область, а на работу без регистрации – это только так, как ты работаешь, да и то - до поры, до времени.

        -Ну, поступай куда-нибудь учиться, а потом…

        -С восемью классами?

        -Ну, я не знаю, устраиваются же другие.

        -Ладно, - отрубил уже слегка захмелевший Гена, - Видно будет. Одно знаю – так, как раньше жил, жить не буду. Давайте спать.

        Нина постелила им на диване, а сама ушла в детскую, умудрившись впихнуть между стеллажом и кроватями дочек раскладушку.

        -Я завтра рано уйду, - предупредила она, - а вы спите. Иришку в школу заведу и поеду на работу. Нас возят на автобусе, а то потом самой не добраться. А Маришку в сад не поведу, пусть с вами побудет. Покормите ее, ладно, как проснется?

        -Не переживай, - заверил Гена, раздеваясь.

        -Только одну не оставляйте, пока Иришка из школы не придет.

        -Никуда не уйдем, будем тебя дожидаться.

        Нина закрыла дверь, а Гена щелкнул выключателем и в темноте юркнул под одеяло к успевшему уже лечь Толику, прижавшись и приобняв его. Толик тоже положил руку на его бок, слегка проникнув ему ногой между коленок. Они легонько беззвучно поцеловались, пожелав таким образом друг другу спокойной ночи, и тут же уснули.

        Сквозь сон Толик слышал, как прозвенел и сразу же умолк будильник в детской, как прокрались оттуда, стараясь не шуметь, Нина с Иришкой, и опять заснул, накрывшись одеялом с головой. Окончательно проснулся он от луча скупого осеннего солнца, прокравшегося из-за туч и ударившего через окошко прямо в лицо.

        Толик встал, подошел к окну и оглядел унылый пейзаж скорее сельской, чем городской улицы. С третьего этажа открывался вид на беспорядочное сосредоточение разномастных крыш одноэтажных домов и грязную разъезженную дорогу. Ему вспомнился вид из собственного окна в Москве, который тоже трудно было назвать изысканным, но по сравнению с этим, выглядевший вершиной эстетики.

        «Кто из нас может вырасти, если с раннего детства, просыпаясь каждый день и открывая глаза, первое, что мы видим - вот это?» – пришли ему в голову невеселые мысли.

        Он услышал, как за спиной зашевелился Гена и почти одновременно донесся из другой комнаты тоненький голосок проснувшейся Маришки, начавшей разговаривать со своим Пупосей.

        -Доброе… - сказал он, подходя.

        -Доброе, - отозвался Гена, и они хлопнули друг друга в воздухе по ладоням.

        -Дядя Гена, - послышалось из другой комнаты.

        Гена поднялся и заглянул туда.

        -Дядя Гена, Тотося хочет кушать, ты кашку нам свалишь?

        Гена обернулся и растерянно посмотрел на Толика.

        -Умой ее и на горшок посади, - ответил тот, - Я сварю.

        Он вышел на кухню и включил плиту. На стене шумела газовая колонка, а из ванной доносились радостный смех Маришки и строгий голос Гены. Толик засыпал манку и опять уставился в окно, помешивая ложкой в кастрюльке.

        Здесь картина была еще менее утешительной. Окно выходило во двор, застроенный разномастными подгнившими дощатыми сараями, между которыми стояло несколько металлических гаражей, да приютилась сбоку детская песочница вместе с деревянной скамейкой. Дальше опять простирались крыши с торчащими кое-где среди них одинокими деревцами, да виднелись в отдалении еще несколько таких же пятиэтажек.

        Скоро на кухне появились Гена с Маришкой, тащившей с собой любимую игрушку.

        -Мы с Тотосей плишли, - звонко возвестила она.

        -Вот и хорошо, кушайте. Сама умеешь? – Толик поставил перед ней миску с кашей.

        -Конечно, - сказала та и спросила, - Дядя Гена, а мы гулять пойдем?

        -Я погуляю с ней, а ты пройдись, поищи магазин, - сказал Гена Толику, - Вечером Нинка придет, посидим опять. Только водку эту фуфлыжную не бери. Пива лучше возьми побольше.

        Позавтракав остатками вчерашнего стола и накормив Маришку, они все вместе вышли из дома. Магазин Толику попался довольно скоро, и хоть выбор был невелик, все необходимое нашлось – и семга, и колбаса сырокопченая, и сыр, и бекон, и конфеты для девчушек, и даже слоеный торт. Пиво тоже имелось нескольких сортов.

        Он вышел, нагруженный двумя сумками, и ощущая спиной любопытные взгляды продавщицы и покупателей.

        «Здесь этого, наверное, и не берет никто, - подумалось Толику, - да еще в таком количестве…»

        Сбоку от магазина стояла машина «пикап», с которой мужик торговал мясом, и Толик не удержался, купив еще большой кусок парной свинины.

        Гена с Маришкой поджидали его у дома. Когда они вошли в квартиру, Толик сказал:

        -Забавляйся с ребенком, а я мясо пожарю.

        Скоро пришла из школы Иришка, заглянула на кухню, поздоровавшись с Толиком, и ушла в комнату, откуда раздавались голоса Гены и Маришки.

        Толик закрыл за ней дверь и достал из кармана телефон.

        -Мама… Да. Как у тебя дела? Как ты себя чувствуешь? … Отлично… Звоню тебе из Павловска… Красота неописуемая… Весь день гуляю… Погода? Ну, не такая, как летом, конечно… Ты же видела, наверное, сколько я теплых вещей забрал… Нормально, шведский стол… Да не особо, но наелся так, что обедать не буду. Вместе поужинаем, когда отец вернется… Нет, номер удобный… Не холодно… Собираемся в субботу, но он еще не знает, как у него по работе сложится… Да, конечно… Я позвоню тебе еще… Не болей… Спасибо, мама.

        Толик нажал кнопку отбоя.

        «Надо уточнять, какая в Питере погода, а то и проколоться можно», - подумал он, входя в комнату.

        На коврике посреди нее его взору предстала куча-мала. Иришка и Маришка вдвоем с визгом и хохотом пытались побороть Гену. Глаза всех троих светились радостью и ребяческим восторгом. Толик смотрел на Гену и видел сейчас перед собой сейчас того доброго мальчишку, про которого рассказывала Нина, и которого любили все деревенские собаки.

        -Пошли обедать, - возвестил Толик.

        После обеда они уложили Маришку спать, Иришка села делать уроки, а они уселись на диван напротив телевизора, обнявшись за плечи. Обоих тянуло на близость, но они не решались, поскольку в соседней комнате были дети. Они лишь ласкали друг друга, сжимая и поглаживая через одежду напрягшуюся плоть, и иногда соприкасались губами в коротких поцелуях.

        К приходу Нины накрыли стол.

        Она явилась только в девятом часу вечера, усталая, но, увидев угощение, разом просияла лицом:

        -Спасибо вам, ребята! А кто готовил? Неужели ты?

        Она посмотрела на брата испытующим взглядом.

        -Нет…- слегка смутился тот, - Это Толя постарался.

        -То-то и оно. С детства лентяй. Ни готовить, ни стирать научить его не смогла, - сказала Нина, поворачиваясь лицом к Толику, - А тебя кто научил?

        -Мама, - ответил Толик, - Она меня всему научила.

        За ужином опять зашел разговор о деревне. Раскрасневшийся немного от выпитого пива Гена, выразил твердое намерение все-таки съездить туда хотя бы на несколько дней.

        -Я не знаю, как вы поедете, - покачала головой Нина, - Поезд отменили, а на автобусе – там от шоссе четыре километра идти надо по грунтовке. Да я даже и не знаю, ходит ли он теперь?

        -Так узнаем, - сказал Гена, поднимаясь, - Толясь, пошли, сходим на автовокзал, узнаем.

        -Ребят, поздно уже, - предостерегла Нина, - У нас тут неспокойно.

        -Да ладно - поздно, - отмахнулся Гена, - Мы же вчера примерно в это время и приехали.

         До площади, где находились рынок и автостанция, они дошли быстро, благодаря указанной Ниной короткой дороге. Нужный им автобус ходил, но через день и только раз в сутки.

        -Значит, послезавтра поедем, а в субботу вернемся, - решил Гена.

        Они уже возвращались обратно, когда из-за руин фабрики на дорогу вышли четверо парней. Они направлялись в другую сторону, но заметив их на пустой в этот час улице, сгрудились в кучу и двинулись навстречу. В их фигурах и телодвижениях явно просматривалось что-то зловещее, а бежать было поздно…

        Это случилось с Толиком не так давно, когда он учился в одиннадцатом классе. Возвращаясь с дачи, он шел по направлению к железнодорожной станции вдоль путей, когда у самой платформы из-за кустов наперерез ему выскочила куча малолеток с замотанными, снятыми с себя футболками, лицами. Он не сосчитал, сколько их было, заметил только, что самому старшему было от силы пятнадцать лет.

        -Дай позвонить, - услышал Толик его наглый голос и почти одновременно ощутил сильный удар в переносицу.

        Дальнейшее произошло так стремительно, что он, не ожидавшей такой жестокой агрессивности от почти что детей, не успел ничего предпринять, как оказался сбитым с ног и осыпаемым градом беспощадных ударов ногами и бейсбольной битой в руках одного из них.

        -Телефон давай, деньги! – опять прозвучал голос предводителя, - Не отдает? Бей!

        «А ведь убьют, - пронеслось в голове у Толика с неожиданным хладнокровием, - Забьют насмерть и сами не заметят, как…»

        Послышался скрип тормозов подъезжающей электрички, и град ударов прекратился. Толик поднялся, и ни слова не говоря, пошел прочь. Он умылся в туалете пристанционного кафе, застегнул по самое горло молнию на куртке, чтобы не было видно залитой кровью рубашки, и поехал в Москву.

        Ему удалось, по приезде, сразу юркнуть в ванную и выстирать там рубашку, пока мылся под душем, чтобы не расстраивать маму. Удалось не поворачиваться потом к ней лицом к лицу в течение недели, чтобы она не заметила ссадины на носу и выступивших темных кругов вокруг глаз. Удалось дышать при ней несколько дней через слегка приоткрытый рот, чтобы она не слышала свиста воздуха в разбитом носе. Мама тогда так ничего и не узнала, но сам Толик уже через неделю ходил на занятия в секцию самбо.

        Тренером был коренастый сильный мужичок лет сорока. Прошел непонятно откуда взявшийся слух, что он раньше тренировал спецназ, но был уволен за превышение пределов необходимой самообороны в уличной драке. Причем говорили, что он чуть ли не покалечил кого-то. Некоторые даже утверждали, что его судили, но оправдали. Что здесь было правдой, а что вымыслом, Толик не знал, но то, что тренер отменно владел своим делом, был факт. Это стало заметно с самой первой тренировки.

        А вот у Толика дела там пошли из рук вон плохо. И то, чем ему приходилось заниматься, и окружающие люди - все было ему чуждым. Он даже так ни с кем и не подружился за целый месяц, а в единоборствах всегда оказывался побежденным. Толик чувствовал какое-то внутреннее сопротивление тому, что он заставляет себя делать. В самый неподходящий момент приходило опасение причинить противнику сильную боль или, чего доброго, повредить что-то жизненно важное. А самое главное - не было стремления одержать победу, возвысив себя над другим.

        Тренер долго присматривался к нему, а потом, после очередной тренировки, сказал:

        -Задержись.

        Толик равнодушно сел на низкую скамейку возле стенки.

        -Ты случайно не ошибся дверью? – спросил тренер, присаживаясь рядом, когда они остались одни, - Что тебя привело сюда?

        -Желание спокойно ходить по улицам, - глядя перед собой, твердо ответил Толик.

        -Я так и подумал, - сказал тренер, и помолчав немного, продолжил, - Если хочешь, я могу научить тебя нескольким приемам, которые гарантируют тебе в экстремальной ситуации дальнейшее невмешательство противника. А сюда тебе ходить не надо.

        Толик захотел. И тут все, мешавшее ему, куда-то исчезло. Обозначилась ясно реальная цель. Он вспоминал тех еще, по сути, не начинавших жить мальчишек, способных уже, тем не менее, отнять жизнь у другого, первого встречного, за мобильник и горсть мелочи в кармане, и душа его закипала гневом. Их надо было учить. Учить беспощадно. Учить единственным доступным их пониманию способом - что на их агрессию может найтись другая, еще более сильная и безжалостная.

        Толик тренировался до фанатизма, до самозабвения, приходя в уже опустевший зал и занимаясь с тренером один на один. Тот, чувствуя такое стремление Толика, тоже забывался, впадая в азарт и выкладываясь в своем мастерстве до конца. Иногда их тренировки затягивались до позднего вечера, и они не замечали, как пролетает время. Ходом дела и результатами были удивлены оба.

        -Только не забывайся, - сказал ему на прощанье тренер, - Применяй в случае крайней необходимости.

        -Будьте уверены, - ответил Толик.

        -Не был бы - не научил бы. Оружие не дают в ненадежные руки. А это оружие.

        Толик выполнил обещание, хотя дважды за истекший год ему пришлось прибегнуть к этому оружию. Именно, как к оружию – спокойно, расчетливо и хладнокровно. И результат оба раза был стабильный. И теперь Толик опять почувствовал приближение такого момента. Но в те разы он сталкивался один на один, а сейчас было четверо против двоих. А может, и против него одного – бойцовских способностей Гены он не знал…

        Толик окинул приближающихся оценивающим взглядом. Хоть парни были и рослые, но троим из них, вряд ли было больше восемнадцати. Беспокоил его четвертый – он был постарше на пару лет, походка отличалась твердостью, из-под куртки выглядывала армейская тельняшка, на обшлаге рукава виднелась привязанная Георгиевская ленточка, а по тяжелому взгляду можно было судить, что повидал он много.

        «Небось, армию прошел, - подумалось Толику, - А может, и руки успел кровью обагрить в какой-нибудь горячей точке».

        Приблизившись, они загородили им дорогу, окружив полукольцом. Старший стоял позади.

        -Закурить есть?

        -Кто такие?

        Вопросы двоих парней прозвучали почти одновременно.

        Закурить было у обоих, но Толик прекрасно понимал, что дальнейшие события развернутся вне зависимости от того, дадут они им или нет.

        -Здешние, - ответил Гена.

        -Какие это здешние?

        Парень сгреб в кулак его куртку на груди.

        -С цыганского края, - сказал Гена, рывком сбрасывая руку.

        -Х...ли ты п…дишь? – вступил второй, - Я на цыганском всех знаю, тебя что-то не встречал.

        -Какие они здешние? – глухо проговорил старший, - Москвичи сраные. Мочи.

        И тут же последовал первый удар. Он был сильным. Удар обрушился на Гену, который не удержался на ногах и повалился навзничь, ударившись затылком об асфальт. Увидев это, Толик сделал несколько молниеносных движений, и парень, ударивший Гену, оказался лежащим рядом с ним. Его невмешательство, выражаясь словами тренера, было гарантировано.

        Но трое продолжали оставаться на ногах и двое из них разом бросились на Толика. Он упал, но тут же, сдвоенным ударом ног, изо всей силы ударил в живот другого парня. Тот буквально согнулся пополам, и судорожно хватая ртом воздух, стал падать. Толик вскочил на ноги и увидел, что до сих пор наблюдавший все со стороны старший, сделал несколько шагов вперед. Толик понял, что ему сейчас придется лихо, и не ошибся. Этот не шел ни в какое сравнение с другими, и Толик едва успевал парировать сильные поставленные удары. При этом ему еще приходилось вертеться, чтобы контролировать молодого, норовившего обойти его сзади. Толик понял, что долго так не протянет - силы покидали его.

        Но короткий взгляд на лежащего на земле Гену возбудил в нем приступ жестокой беспощадной ярости. Собрав в кулаки все силы, нервы и, кажется, все, что в нем было, выдержав удар молодого, от которого буквально посыпались из глаз искры, Толик сумел применить ко врагу тот самый коронный прием, которому научил его тренер, и к которому он никогда раньше не прибегал.

        Парень крякнул и стал медленно оседать на землю. Но и у Толика сил больше не было – он земля уходила у него из-под ног. Он ждал удара от молодого, который окажется сокрушительным, поскольку парировать его уже не мог.

        Однако, удара не последовало. Тот замер, и полными страха и ужаса глазами смотрел на поверженного парня. Этого не должно было быть. Похоже, вместе с телом сейчас на его глазах оседало на землю нечто другое - значительно большее, что составляло основу его мировоззрения.

        -Ну, гады, вам не уйти! – крикнул парень срывающимся голосом и побежал по улице.

        Толик наклонился над пытающимся подняться Геной, протягивая ему руку.

        -Геннастый, ты цел? Проверь, зубы на месте? Нос не сломан? Потряси головой, не тошнит?

        -Нормально, - проговорил Гена, ощупав лицо пальцами, - Сотрясение есть, но небольшое, фигня. У тебя - кровь…

        -Я знаю. Пошли, Геннастый, нам надо сматываться. Он может сейчас вернуться и не один. Я, кажется, ихнего главаря выключил.

        Они устремились в прилегающую улицу и быстро пошли, держась ближе к заборам и избегая выходить на освещенную часть. Скоро впереди показались знакомые окна пятиэтажек. Никем не замеченные, ребята юркнули в подъезд.

        -Ой… ой, – как вчера, запричитала Нина, увидев их, - Гена, кто это вас так?

        -Не нас, а мы, - тяжело проговорил Толик, снимая куртку и морщась от боли.

        Пока шли, нервное напряжение не давало ее почувствовать, но сейчас он ощутил всего себя каким-то сгустком боли.

        -Толь, да у тебя кровь хлещет.

        -Сейчас остановится. Лоб рассекли, ничего страшного. Просто крови много, потому что голова обильно снабжается.

        -Снимайте с себя все, я постираю.

        Нина засуетилась, не зная, за что взяться в первую очередь.

        -Идите в ванную… Гена, я тебе сейчас свинцовую примочку сделаю… Толь, давай я тебе перекисью лицо промою…

        Из-за двери выглянуло встревоженное лицо Иришки, а из комнаты донесся тоненький Маришкин голосок:

        -Мама, чево там? Папка задлавшийся плишол?

        -Нет, нет, это не папка, - заговорила Нина, уводя Иришку в комнату, - Это дядя Гена с дядей Толиком вернулись.

        -А дядя Гена тоже задлался?

        -Нет, что ты. Дядя Гена у нас хороший, он не дерется. Спи, дочур. Видишь, Тотося с Тутосей уже спят, и мы сейчас тоже спать ложимся.

        На кухне, превращенной в полевой лазарет, Нина обрабатывала их ушибы и раны, слушая рассказ о происшедшем.

        -…Так что, если бы не Толик, мне бы хана, - завершил рассказ Гена.

        -Говорила же я вам – не ходите. Сами видите, какая у нас тут жизнь.

        -Это могло быть где угодно, - твердо возразил Толик.

        -Да неужели же и в Москве так?

        -Где угодно, - твердо повторил Толик, - Ты думаешь, Москва – это вершина цивилизации? Жизнь другая, а люди одни и те же.

        -А, глядя на тебя, и не подумаешь, что ты можешь так драться, - уважительно взглянув на него, сказала Нина, - Такой интеллигентный с виду.

        -С волками жить…, - индифферентно   проговорил Толик.

        Закончив с ранами, Нина вытащила из машины и развесила на веревках под потолком кухни их одежду, и встав в дверях, заговорила, отчеканивая каждую фразу указательным пальцем:

        -Завтра из дома ни ногой! Дверь никому до моего возвращения не открывать! Маришку я отведу в садик, а у Иришки свой ключ. Еды навалом – лежите, отлеживайтесь! Все!

        Она повернулась и пошла в маленькую комнату.

        -Пошли, Толясь, - нежно взглянув на него, сказал Гена.

        Они погасили везде свет и легли на диван. Едва накрывшись одеялом, Толик почувствовал сильное возбуждение. Перед ним отступила даже боль. Ему захотелось сейчас обнять и прижать к себе Гену, как никогда. И не только это. После того, что произошло, Толику показалось, что он готов сделать все, на что только был способен, чтобы никто никогда не посмел к нему прикоснуться. При этом он отдавал себе отчет, что раньше не испытывал таких чувств ни к одному человеку.

        Толик протянул руку под одеялом и обнаружил, что Гена тоже возбужден.

        -Сейчас нельзя, потерпи, - услышал он над ухом его тихий шепот.

        Толик впился в эти губы своими, наслаждаясь, как малостью, посланной ему в утешение. Гена откликнулся, и они, обнявшись и превозмогая боль, слились в долгом поцелуе. Уснули, не в силах оторваться друг от друга, и обняв друг друга под одеялом.

        Толик опять сквозь сон слышал, как уходила на работу Нина. Слышал голосок Маришки:

        -Я не хочу в садик, я хочу с дядей Геной.

        Слышал строгий голос Нины:

        -Дядя Гена не сможет с тобой погулять, он заболел.

        Слышал… и опять уснул, прижавшись к дорогому ему человеку, что он вдруг осознал почему-то вчера со всей остротой. Именно это чувство помогло ему победить в драке.

        Они проснулись одновременно, вместе с проснувшимися в них вчерашними чувствами. Сейчас они были одни, и с упоением предались им.

        -Геннастый, - произносил Толик любимое имя, утопая взглядом в нежных глазах лежащего перед ним на спине друга.

        -Толясь мой, - так же мягко откликался Гена, водя ласковыми, но сильными руками по его телу.

        Они опять извивались в объятиях, насколько позволяла не отпустившая еще боль.

        -Войди, - проговорил Гена, переворачиваясь на живот.

        И Толик сделал это, ведомый стремлением доставить удовольствие другу и сам получая наслаждение от этого.

Гена глубоко дышал и сладостно постанывал. Толик целовал широко раскрытыми губами его плечи, шею, вдыхал запах его волос, а губы между поцелуями, страстно шептали:

        -Геночка… Геннастый… Генка…

        -Толясь… - изредка так же шепотом откликался Гена, - Толяська мой…   Мой Толька…

        Темп их движений увеличивался, боль тоже давала о себе знать, и они с упоением начали стонать вслух, все громче и громче, не сдерживая себя, а впадая от этого в еще большее блаженство. В конце концов они закричали… Закричали оба во весь голос, давая выход наслаждению тем самым моментом, который опять наступил у обоих сразу.

        Толик перевернулся на спину и раскинул, насколько позволял диван, руки и ноги, тяжело дыша и чувствуя приятное расслабление, несмотря на растревоженную во всем теле боль. Гена приподнялся и смотрел на него. Толик тоже посмотрел ему в глаза и опять содрогнулся от переполнявшей их нежности. Той самой, что, казалось, сейчас разорвет эти черные блестящие оболочки…

        Едва они вышли из ванной, как заскрежетал в замке ключ – вернулась из школы Иришка. Обедали все вместе.

        После обеда Иришка села делать уроки, а Толик, достав телефон, отправился в кухню.

        -Маме? – спросил Гена, подняв на него глубокий участливый взгляд.

       Толик кивнул и плотно прикрыл за собой дверь.

        -Мама… Да… Как ты себя чувствуешь? Ну, сейчас погода такая, попей на ночь молочка с медом… Хорошо, сегодня был в Эрмитаже… Его за всю жизнь не обойдешь… Центральные залы, Сальвадора Дали посмотрел… Завтра в Пертопавловку пойду… Не знаю, может, схожу в театр… Сейчас перекушу чего-нибудь, подумаю… В пышечной… Ты же помнишь, наверное, сколько в Питере пышечных было… И сейчас есть… Да, поддержу нашу традицию… Насчет отъезда еще не решилось, у отца здесь дел много… Ничего, все будет нормально… Конечно, позвоню… Целую, мама.

       Толик дал отбой и вернулся в комнату.

       Гена дремал, лежа на диване. Толик лег рядом, и ощутив боком тепло его тела, тоже прикрыл глаза…

       Скоро соседка с первого этажа привела домой из сада Маришку, и в доме снова воцарилось веселье. Нина опять вернулась поздно. К ее приходу уже был накрыт стол, поскольку вчера всего не съели.

        -Ну, как вы тут, герои? – она заботливым женским взглядом бегло, но внимательно осмотрела следы ушибов.

        -Почти в норме, - улыбнулся Гена.

        Благодаря своевременно оказанной помощи, последствия и впрямь заживали быстро.

        -Ну, так мне же не впервой, - сказала Нина, - Мой, как напьется, непременно с кем-нибудь задерется. Я уже могу на полставки в травмпункт устраиваться. Да, про вашу драку по городу слух пошел. У нас же тут, как в деревне, все всё знают. А сегодня еще одна была. На цыганском краю какого-то молодого москвича приезжего чуть ли не насмерть забили.

        Толик с Геной многозначительно переглянулись.

        -Пора нам подаваться отсюда, - решительно сказал Толик, - Растревожили мы местное болото, сами того не желая. Вонь теперь долго идти будет.

        -Завтра автобус есть, - напомнил Гена.

        -Ой, ребята, поезжайте вы лучше в Москву, - переводя с одного на другого умоляющий взгляд, сказала Нина, - Мало вам тут приключений?

        -Бог не выдаст… - проговорил Толик.

        -Да и безопаснее нам не на московском автобусе теперь отсюда уезжать, - заметил Гена.

        -А ваш во сколько? – спросила Нина.

        -В половине седьмого утра.

        -Тогда удобно, вместе выйдем. Сейчас сумку матери соберу…

        -Потом соберешь. Выставляй, что мы не допили по приезде, - улыбнулся Гена, усаживаясь за стол.

        Утром они вышли из дома еще затемно.

        Прежде, чем уйти, пока Нина одевала девочек, Гена вытащил из кармана пачку денег, отделил половину и незаметно засунул ей в сумочку.  

        На углу возле дома они расстались. Ребята направились знакомой дорогой на автостанцию, а Нина повела детей в противоположную сторону.

        -Привет передавай мамке. Не забывай нас, Чижик.

        Нина крепко обняла и трижды расцеловала на прощанье Гену, а потом, чуть поколебавшись, сделала тоже самое с Толиком:

        -Спасибо тебе за брата…

        До площади дошли без приключений.

        У автостанции уже стоял старенький пыльный и помятый автобус, на дверце кабины водителя которого, Толик разглядел почти стершийся логотип четырнадцатого московского автобусного парка.

        «Может, я уже и ездил на нем», - подумал Толик, поскольку парк находился недалеко от его дома.

        Едва они сели, как намотавший не одну тысячу километров по московским улицам, а теперь отправленный умирать в эту глушь, автобус, задребезжав всем, что в нем было, тронулся в путь.

        Гена задумчиво смотрел в окно.

        -Погостили… - протянул он, - Что-то еще впереди.

        -Я с тобой, - серьезно отозвался Толик, незаметно пожав его локоть.

        Гена повернулся к нему лицом. Его глаза опять смотрели испытующе, пристально и сурово, как тогда, в их первую ночь.

        -Я тебе верю.

(см. окончание)

Теги: Геи
24 December 2014

Немного об авторе:

Литературное творчество - мое хобби. Побуждает желание поделиться пережитым и наболевшим в форме художественного произведения, чтобы не проявлять навязчивости и сентенциозности. Если хоть одному человеку это поможет разобраться в своих чувствах, что-то осмыслить или переосмыслить, на пути к тому, чтобы стать хоть чуточку счастливее, буду считать, ч... Подробнее

 Комментарии

Комментариев нет