РЕШЕТО - независимый литературный портал
Архип Алесса / Художественная

ЖЕСТЯНЫЕ ПАРУСА

1287 просмотров

(3 дня из жизни поправляющегося) 1) Пролог 2) День первый. Из жизни поправляющегося 3) День второй, один из многих 4) День последний. Ромка и вечность. 5) Эпилог.

ЖЕСТЯНЫЕ ПАРУСА  

ПРОЛОГ

Быстрей бы снесли уже к черту эти дурацкие лечебные домики. И разровняли танцплощадку, все равно уже никаких сердечников на свете не осталось. И вырыли вместо нее пруд с лебедями. Там посередине пруда мы насыплем островок и будем кататься туда на надувных матрасах. Или лучше пусть папа купит прогулочную лодку. Мы построим на островке укрепленный замок и поселим там гномиков. По ночам в замке будут мерцать огоньки крохотных фонарей, а у пристани плавать чудные кораблики с зажженными свечами внутри – для корабликов очень подходят консервные банки, и вскрытые штопором крышки будут им парусами. Жестяные паруса ничем не хуже любых других, даже лучше. Дорожки на острове мы выложим разноцветно-блестящими камешками, я наберу самых красивых из аквариума. Берег мы укрепим неприступным валом, или лучше соорудим настоящую пристань с оборонительным фортом и крепостью из хмурого камня. Очень подойдет щебенка, здесь ее полно; если уложить щебень в картонную коробку и залить цементом, не по самый верх а чуть ниже, то получатся величавые серые стены с выступающими гранями, как в большом доме на Владивостокской набережной. И мостовые, и пушки – нужно будет переплавить несколько оловянных солдатиков на пушки – все будет как по-настоящему. И центральная площадь с виселицей посередине. Нет, посередине все-таки замок, а уж за ним все остальное. Или перед ним. Да, кремль с сотней башен. Очень красиво будет. Чтобы народ стал совсем счастливым и ни в чем не знал нужды, мы высадим карликовые деревья и разведем карликовых павлинов. А еще карликовых свиней и коров, наверняка где-нибудь в чужих краях они пропадают зря, а здесь будут в самый раз. На белом свете много еще чего непознанного и удивительного, так все говорят. Можно все это найти и притащить сюда. Нужно только как следует поискать по белу свету. Гномики, прознавши про такое благоденствие, съедутся на остров со всех уголков и начнут благоденствовать. Время от времени они будут приплывать к нам на Большую землю, ведь им понадобится еда и всякое такое. Хотя нет, так они чего доброго разбредутся куда попало, ищи их потом. Точно, никуда не отпущу, пусть живут себе взаперти на моем благословенном острове, не зная забот, и каждый день вспоминают добрым словом своего замечательного Хозяина. Меня то есть. И только я один буду кататься туда на лодке и возить им необходимое. Чтобы никто туда не пробрался и не устроил например мятеж какой или контрреволюцию – когда делать нечего народ так и норовит чего-нибудь затеять чтобы испортить всем жизнь. И только я буду ими командовать, а то начнут тут всякие.

– Гномики, где вы? Не желаете ли выразить ликование своему доброму королю?

Гномики молчали. Надо полагать, они набили себе брюшка кукурузными хлопьями и попрятались по темным подземельям, в сладкой дреме пережидая полуденное пекло.

– Гномики, ау, черти носатые! Почему никто не ликует?

В ответ ни гу-гу.

– Ах так, вы плевать хотели на своего повелителя? Вы хотите скандала? Тогда я оставлю вас без еды и растопчу ваш город!

В сыром подвале замка что-то зашуршало и раздался ленивый голос: «Мы уже идем».

Но никто не шел. Вот подлецы! Раз-два-три-четыре-пять, я иду топтать!

Наконец показался заспанный дворецкий в ночном колпаке и, потирая глазки, жалобно залепетал:

– Вы что-то хотели, о великий Хозяин?

– Хотел. Уничтожить вас к чертовой матери, вот что я хотел!

– Ах, вот вы о чем. Нет-нет, только не это! Мы будем очень послушными и сделаем все, что Хозяин прикажет. И все выйдем на главную Гиацинтовую площадь, что на Тюльпановых полях, если идти долиной Роз. Пусть только солнышко спрячется.

– То-то же. Я конечно, поговорю, с солнышком, но вы же знаете правила. Правила нарушать нельзя, иначе наступит хаос. Вы, кстати, в курсе, что такое хаос?

Сонные гномики, лениво потягиваясь, помаленьку выбирались из убежища и усаживались в кружок вокруг Священного древа Баобаб, которое Ромка слепил из оконной замазки.

– Нет, Хозяин. Расскажи скорее, что такое хаос. Нам страшно хочется знать!

– Хаос – это такой бардак. Бардак и кирдык. Теперь понятно, дурашки?

– Понятно! Спасибо тебе, Хозяин, теперь нам все понятно!

– Вот и чудненько. Идите расскажите всем, чему научил вас сегодня Хозяин. Надеюсь, вас никто не обижает?

– Ну как можно, разве на нашем острове придет кому-то в голову кого-то обижать.

– Вот! Цените мою доброту, глупые гномы. И ты, да-да, ты вот - не забудь постирать свой колпак, очень он у тебя неряшливый.

Дворецкий печально развел руками и закатил глаза. А в глубине подземелья кто-то жиденько захихикал. Нет, точно подлецы. Однажды я не выдержу и все это растопчу.

И все-таки насколько же с ними жизнь интереснее, с этими гномиками.

 

Ромка проснулся, сел в кровати и потер глаза. Сегодня ничего не болело. Как замечательно, когда ничего не болит. И сны тогда самые лучшие. Почему я проснулся? Опять этот противный диверсант под окном не дает покоя. Ну кто же там копошится каждую ночь, жуть просто. Или это дождь? Ага, все нормально, это дождь. А раз все нормально, то я буду сон досматривать. Интересно, можно ли заказать продолжение, если сон хороший? Утром обязательно надо разузнать у мамы, она любительница поспать и уж точно в курсе.

 

ДЕНЬ ПЕРВЫЙ. ИЗ ЖИЗНИ ПОПРАВЛЯЮЩЕГОСЯ

Раньше Ромка говорил «конечно да», если был уверен. И «наверно нет», когда уверен не был. Теперь он уже старше и умнее, чем месяц назад, когда его привезли в деревню, здоровье поправлять. На случаи, когда очень хотелось казаться еще старше и умнее, он обзавелся словами «факт» и «нефакт». И часто ими пользовался, приводя в восторг папиных и маминых знакомых. Словечки эти мудреные он слышал от отца, но совсем недавно догадался, что они значат и куда их применять. Прежнее «Я, конечно, дико извиняюсь» уже отработало свое, и теперь требовалось что-нибудь посвежей, чтоб солидности придавало. Солидность – это когда человек выглядит важно и все его за это уважают. Спросят, бывало, Ромку – кем ты хочешь стать. Сразу отвечать нельзя, несолидно. Да и как тут ответишь – времена-то меняются, за день столько всего произойдет... Вчера, к примеру, хотел быть адмиралом, а сегодня передумал и решил податься в разведчики. Ромка объяснял, что наспех такие дела не решаются: надо, чтобы сперва сложились необходимые предпосылки. Взрослые (а мыслят они все одинаково), естественно, интересуются, что за предпосылки такие. Вот балбесы. Ну ясно ж, самые разные. Жизнь штука сложная – чего-чего, а предпосылок в ней уйма всяких. Главное, чтоб они как надо сложились.

– А если вдруг возьмут и не сложатся? – не унимались взрослые.

– Тогда возможны варианты.

Взрослые дивились и балдели: «Какие развитые дети пошли!»

– Ага, – упиваясь эффектом, отвечал Ромка, – вы еще не видели как я логические задачки решаю.

В такие минуты он бывал особенно счастлив, купаясь в обожании, как фронтовик на побывке. Сейчас тетя с Севера восторженно всплеснет руками и в который раз восхитится молодым поколением – индиго называется. А ее дядя, тоже с Севера, уткнется в газету и мрачно буркнет, мол знаем мы это индиго – оно еще пепси выбирает.

 

Казалось бы, всего месяц, чего тут такого. Но это взрослым в их скучной суете месяц не срок, а для мальчонки, да еще такого смышленого, как Ромка, состоялся полноценный жизненный этап. За это время столько всего произошло. Во-первых ему стукнуло семь лет, а это уже не мелочь. Во-вторых, он осилил наконец детскую Библию и много чего интересного оттуда почерпнул. Ну а в-третьих, научился обыгрывать компьютер в дурака и совершенно без посторонней помощи вскарабкался на дряхлую грушу – правда, спускаться пока не очень получалось. В результате перепугал маму и заставил садовника, еще дряхлее той груши, бегать вокруг с лестницей. Самое же главное, уже через год ему будет целых восемь. Вот это здорово. Оно ж как – год пройдет и будет девять, а там и двенадцать не за горами, всего-то пять лет потерпеть осталось. Можно сказать, взрослый парень, в двенадцать самое время затевать помаленьку подвиги. От такого прогресса дух захватывало. Но с другой стороны, пять лет – это ж целая вечность. Тут за семь-то, из которых половина осталась в тумане бессознательного младенчества, столько всякого перевидал. А еще пять... Один проживи попробуй.

На природе Ромка порозовел и ожил, да так, что мама, не знавшая прежде, как выманить свое горе луковое погулять часок на улице, теперь с ума сходила вечерами, когда тот, сдружившись со всей округой, до полуночи задерживался по своим серьезным делам, грубо нарушая распорядок. Пришлось вмешаться папе и установить комендантский час. Это когда всем можно гулять ночами, а Ромке нет (а гуляли деревенские, надо сказать, от души). Другим, особенно взрослым, вообще много чего можно. Хорошо устроились, родители-то у них немощные а то и совсем поумирали. Это ж какая радость – родители померли, никто тобой не командует, делай что хочешь. Ромке же почему-то совсем ничего нельзя. Такая дискриминация очень Ромку досадовала, но перечить папе он еще не осмеливался. Вот стану, думал он, хотя бы лет на пять взрослей, вы еще меня узнаете. Вы у меня по правам ребенка госэкзамен сдавать будете.

Знакомых Ромка заводил чуть не по десятку в день, все больше взрослых. От них больше толку, да и сверстников он, признаться, недолюбливал и побаивался. Взрослые попадались в основном приветливые и любопытные, да непонятливые какие-то. Может и притворялись, такое дело, но все равно объяснять приходилось долго и подробно, пока сам не запутаешься. То встретит, бывало, тракториста со свинофермы и пригласит заглянуть вечерком на преферанс. А то разговорится с глуховатой старушкой и посоветует ей начать жизнь сначала. А на днях у колодца познакомился с умученной скотницей и очень доступно объяснил ей, как быстро добиться успеха: для этого нужно идти наперекор ветрам и не бояться невзгод. «Куда мне, старой бабе, наперекор» – посетовала та. Ромка бабу как мог утешил, заверив напоследок, что все у нее наладится, если она будет верить в свою мечту, и бойко ей протянул тоненькую ручонку с розовым прыщиком над локтем от недавней прививки. Баба удрученно вздохнула и Ромкина ладошка потерялась в ее огрубелой, тяжелой как лопата ручище.

Ромка давно уже заметил что советовать другим у него получается намного лучше, чем себе. Наверное, призвание у меня такое, за других страдать, – думал Ромка и радостно вздыхал от такой ответственной ноши. Отчего ж не посоветовать, если советов в голове полно, а девать их все равно некуда. Заодно можно и мечтами поделиться, тоже зазря пропадают. С мечтами одна беда – мечтай не мечтай, а пока ты маленький, ничегошеньки не достигнешь. Потому что никаких прав у детей, никакой свободы, а сплошные притеснения и насилие над личностью. Ромка когда вырастет обязательно расскажет об этом миру во всех подробностях. Пока же приходится терпеть и печалиться.

Папа немножко изверг, что ни говори. Ни минуты полениться не дает. Самосовершенствуйся и все тут – хоть ты тресни от усталости, все равно не пожалеет. Строгий он, потому что, говорит, иначе быдлом вырастешь. Скотинкой значит – му-у-у... Это он так показывает, сделав пальцами рожки. У него тяжелое детство в Сибири, его понять можно. Но надо ж и совесть иметь. А вдруг я завтра умру и зачем, спрашивается, напрягался? А маме наплевать, она всегда ни при чем. Надо таких людей родительских прав лишать, как злостных алиментщиков. Спасибо тете, папиной сестре. Она одна защищает. Хоть и выросла в той же бесперспективной глуши, а какая порой человечная и неравнодушная. Слишком в общем она неравнодушная и человечностью своей любого допечет, но нельзя ж совсем без недостатков. Требует, чтобы детство у Ромки не отнимали. Правильно, конечно, требует – а то взрослые так и норовят чего-нибудь отнять. Хотя, если бы детство отнимали каким-нибудь иным образом – например, предложили бы поменяться на что-нибудь более солидное, чем детство, то отдал бы не задумываясь. Жаль, что все известные способы быстрей повзрослеть в корне антинаучны. Была бы такая ракета: сел в нее и улетел во взрослую жизнь. Только здесь важно не перестараться, а то вдруг перелет и все самое интересное мимо проскочит. Сразу стариком становиться тоже не дело. Когда люди совсем стареют, их выгоняют отовсюду с работы, толку от них никакого. И те от нечего делать ищут, чем бы полегче заняться. Одни становятся академиками, другие сторожами, ну или пастухами, если в деревне. Выбор небогат, но все же. На селе даже проще, выбирать не нужно: только постарел – так сразу иди и паси себе кого-нибудь. Очень, кстати, полезно для дальнейшего развития. Свежий воздух и времени хоть отбавляй – сиди себе, развивайся, чего еще надо. Одному такому дедушке в деталях поведал Ромка, что выпало на его маленький, но богатый событиями век. Как он сменил пять мест проживания за четыре года, как подрался за найденную в песочнице челюсть. Дело конечно вовсе не в челюсти было, а в принципиальности: Ромка доказывал, что она принадлежит неандертальцу, который сто миллионов лет назад копался в этой песочнице, и таки сумел доказать. Там, где слов недостаточно, кулаки – очень убедительный аргумент. Особенно если соперник тебе по плечу. Или по плечо, не суть важно.

– Нравится тебе у нас в селе? – поинтересовался пастух.

– А как же. И маме нравится. Все время в восхищении. Увидит цветочки – любуется, услышит птичек – умиляется. Потому что в городе выросла. А папа вырос в селе и говорит, что мама дура.

– Ишь ты!

– А я море видел. Да что море. Я вообще на океане родился, а плавать не умею. Вот как в жизни бывает.

И рассказал про то, как папе удалось стать человеком, несмотря на поврежденную ногу – акула повредила. В это поначалу никто не верит. Но послушав Ромку, соглашаются – акула так акула. Папа ведь не кто попало, а капитан дальнего плавания, зря врать не станет.

По душам, в общем, поговорили. Пастух с красивыми усталыми морщинками у глаз добродушно внимал и время от времени удивленно качал головой: «Не может быть!» – Говорю ж тебе, правда! – сердился Ромка.

 

А днями на речке повстречался Ромке щетинистый и бровастый, весь бурый от жизни дядька с удочкой, оказавшийся железнодорожником. Настоящий железнодорожник: вместо ноги у него был уродливый протез с копытом, жалобно скрипевший при каждом движении. Дядька сидел на жестяном ведре, в песок перед ним была воткнута тростинка с леской – все самодельное, никакого технического прогресса. Рядом горел костерок и над ним на прутиках жарилось сало, капая жиром в огонь. Видимо, с рыбой у рыбака дела шли неважно и он решил подкрепиться. Вот тебе и «век живи, век учись»: Ромка ни за что бы не догадался, идя на рыбалку, запасаться салом. А взял бы лучше три удочки, как папа. Угольки шипели и потрескивали, сизый дым неспешно стелился над водой, создавая трогательный уют, и запах стоял кругом самый аппетитный. А на другом берегу лениво бродили две сонные пеструхи. Именно так Ромка представлял себе сельскую идиллию, не хватало только пастушка в соломенной шляпке и с дудочкой.

Здорово что у человека есть фантазия и воображение. Нужно только их напрячь как следует. Без воображения жизнь наверное была бы скучная и бессмысленная, как у кошки.

Дядька наверное в душе бродяга и романтик, только нога ему мешает, а так бы он уже давно весь мир объездил. просто моряк в дрезине, жизнь так сложилась. Ну да, очень похож, нужно только немножко напрячь воображение. Дядька то и дело поднимался, чтобы поправить удочку и при этом уморительно хромал – не как папа, грузно и осанисто, а именно что шкандыбал, проседая всем корпусом и махая рукой в противовес, будто земля под ним проваливалась и он пытался зацепиться за воздух – именно так, наверное, передвигаются одноногие моряки при сильной бортовой качке. И наверное железнодорожники на стрелках. Или когда им под колеса попадается какая-нибудь зазевавшаяся машина, не зря же такие места называют переездами. А потом привыкают навсегда к такой походке и ничего уже с собой поделать не могут. Садясь, дядька нажимал неприметную кнопочку на пружинке и протез в колене сгибался, а когда вставал, кнопочка защелкивалась сама. Ромке такая автоматика понравилась и он подумал, что если у него когда-нибудь будет протез, то надо будет его обязательно чем-нибудь украсить, ну хотя бы лакированной туфлей с атласным бантом. Чтобы все издали видели какой герой шагает и восхищались, украдкой смахивая слезу, а Ромка скромно вздыхал бы и все всё понимали.

Самое главное что как оказывается дядька этот тоже когда-то служил на флоте целых три года, где научился красить ствол пушки, чистить картошку и драить палубу. Вообще-то все это прекрасно умела горничная, и зачем тогда три года проводить на флоте – непонятно. Остается лишь верить, что матросы постигают все эти умения какими-то героическими способами, теряя при этом ноги и головы. Тогда совсем другое дело и тогда все становится на свои места.

Ромка хотел не тратя времени спросить про ногу, но постеснялся. Тетя говорила, мол нельзя некоторые вопросы задавать в лоб. То есть сразу. Значит, можно спустя какое-то время. Интересно, сколько времени потребуется, чтобы спросить охранника Борю, кто ему всю морду так измордовал, что смотреть страшно. Вдруг еще обидится. Хотя трудно представить, чтобы бандит Боря обиделся.

Наверняка для каждого человека это строго индивидуально, когда ему можно задать вопрос в лоб. Например для Ромки / Ромке вообще не хотелось чтобы ему задавали кое-какие вопросы да еще в лоб, но именно их ему и задают, причем совершенно не выдерживая пауз.

Подожду минут десять – подумал Ромка, посмотрев на часы – и спрошу. Где это он потерял ногу и как это сказалось на его способностях драить палубу / и как после этого он умудрялся драить и красить свой боевой пароход

Надо же, сколько совпадений. Моряк, в деревне родился и с ногой не все в порядке... Хотя все-таки отличий больше. Папа ведь был капитан, а дядька служил всего лишь простым матросом на буксире сто лет назад. Да и нога у папы все-таки пока еще своя, ничего что без пружинки. Ромка его тут же утешил, мол сильно-то не переживай, все еще впереди, да и не всем же в конце концов быть капитанами. Если все будут капитанами, то кем же тогда командовать? Тот возражать не стал и вообще предпочитал во всем соглашаться, что Ромке ужасно нравилось. Железнодорожного матроса / морского (подводного) железнодорожника звали Жорой и общаться с ним было легко и забавно. Терпеливо дождавшись, пока Ромка все ему расскажет, Жора потешно хрюкнул и сообщил, что детства своего не помнит, потому что было это давно. Помнит только, что мечтал все время наесться конфет до отвалу. «Как я тебя понимаю! – сочувственно приободрил его Ромка, – мне вот тоже конфет нельзя, болезнь у меня такая. Все невкусное можно, а чуть только что вкусное – сразу нельзя. Как жить дальше – ума не приложу».

Жора выразил Ромке взаимное сочувствие и они вместе принялись удить рыбу. Удить было просто – сиди себе и смотри на поплавок, жди пока клюнет. Чего хочешь делать можно: хоть книжку читай, хоть лягушек лови, а хоть просто болтай ногами и мечтай о будущем. Жора рассказывал, как трудно жить на свете, как много приходится трудиться, не разгибая спины, и как много в мире несправедливости. И о том, как потерял ногу, тоже рассказал: увы, обошлось без героизма. И даже без кровавой битвы, что особенно обидно. Просто стал не туда куда надо и придавило ему ногу лебедкой. Случайно сунул ногу туда, где трос наматывается, и ее расплющило, как рыбий хвост. За это ему дали железный протез и выгнали с работы. Это, наверное, было ужасно больно. Больно и обидно. Но Жора эмоций не выказывал. Говорил обыденно, будто о вчерашнем фильме.

– А я думал, что ноги теряют в неравных боях с вражескими флотилиями. За нашу и вашу свободу.

– А какая разница? Свобода, несвобода – нога-то не вырастет.

Ромка так опешил, что не смог ничего возразить. Как же это, какая разница – огромная разница! Огромадная просто-таки. Ромка весь вспыхнул, все аргументы утонули в негодовании и получилось лишь махать руками, как этот делал дядька Степан Прокопович, который тетин муж, которая с Севера – когда он читал газеты и от избытка эмоций ему не хватало приличных слов. Все слова куда-то все разбежались и осталась лишь кипящая досада. Тогда Ромка попытался донести свое мнение с помощью обильных жестов, для чего изобразил что-то вроде дикарской пляски, скача вокруг жестяного ведра: «Дым, грохот, ура, кровь рекой, пленные освобождены и ликуют, пираты пленены и умоляют о пощаде», – выплясывал он, сердито пыхтя и стараясь понагляднее продемонстрировать, как именно нужно терять ноги, чтобы потом не жалко было. Да чего угодно не жалко в бою против свирепого противника! Иначе что ж получается – терпишь вот так всю жизнь и никаких тебе наград, одни тоскливые труды и неприятности. Наживешь болезней к пенсии и тихо помрешь – вот, значит, побывал на свете. Тогда проще сразу убиться, если уж конец все равно один.

Фу-ух. Под конец Ромка запыхался и медленно раскачиваясь изобразил страшные, но счастливые победные минуты. На капитанском мостике неторопливо раскуривает трубку седовласый капитан, канониры с перепачканными сажей лицами не могут отдышаться от пороховой гари, выжившие в кровавых бинтах и рыданьях швыряют в море мешки с убитыми товарищами, и только вспотевший боцман суетится, раздавая пинки заартачившимся салагам. «Форштевень, стеньга, брамселя, полундра и аврал!» – так хотелось сказать Ромке, – Вот так нужно воевать!

Но увы – то ли Ромкино искусство оказалось не на высоте, то ли матрос ни черта не смыслил в хореографии, но Жору берберская пляска не убедила. Может, стоит порепетировать и тогда в следующий раз Жора осознает, как сильно он ошибался? Нет, Ромка явно здесь чего-то недопонимал. Хорошо папе, он тоже хромой моряк из забитого колхоза и наверняка сразу бы разобрал, что тут не так. И все путем объяснил. И с Жорой непременно подружился бы.

 

Задул ветер и поплавок едва заметно шевельнулся. Ромка, уже наученный, резким движением подсек леску. Поплавок звучно булькнул, леска натянулась и по воде разбежались неровные круги. Ромка потянул изо всех сил и под водой что-то чавкнуло, вскипев пузырьками, и на поверхности показался клубок чего-то иссиня-черного, за ним лениво всплыл огромный пузырь. Поймалась драная велосипедная камера, вся опутанная полуистлевшей сетью. Ромка с трудом вытянул ее на берег и оттуда хлынула черная жижа. Запахло тиной и какой-то сырой дрянью, как из кухонной раковины, когда выкручиваешь оттуда колено.

– Бросают всякую гадость, – недовольно заметил Жора. Засоряют.

– Да, у меня вот тоже приятель был. Не приятель, а так себе, Вадиком зовут, он еще у участкового папку спер, его за это на целый день в тюрьму забрали. Так вот, он тоже все время экологию засорял. Натащит бутылок из дому и давай их колотить. Я ему говорю, не бей бутылки, а он смеется – у меня их дома много еще. Бьет да еще и травкой прикапывает, чтоб незаметно. Чтобы поранился кто-нибудь. Вот такой он, этот Вадик.

– Вредитель.

– Точно вредитель. Я его спрашиваю, почему ты такой вредный, а он говорит – у тебя и куртка новая и игрушек полно всяких, а у меня ничего. Я все время жрать хочу, а тебе сейчас за это по морде дам.

– А ты?

– А я ему говорю, что я все равно сильнее. Но лучше давай я тебе пожрать чего-нибудь принесу.

– А он?

– Он никогда не против. Я ему притащу из дому котлет с хлебом и еще всякого разного, он ест и помаленьку добреет. А один раз я ему все деньги из своей копилки отдал. Чтобы он разбогател и ни в чем не знал нужды. Надоел собака, хулиганит – спасу нет. То украдет что-нибудь, то подерется. А недавно вот горящую паклю дворнику в подсобку кинул, чуть весь дом не спалил.

– Да, растет смена... Ну и как, помогли деньги?

– Не-а, он дурак. Он их все мамке своей отнес, чтоб она его из дому не выгоняла.

– А мамка?

– Напилась и все равно выгнала. Опять в бойлерной спал, а там сыро и крысы кусаются.

– Несправедливо.

– Конечно, несправедливо. Только зачем другим жизнь портить?

– Это чтобы другие на него внимание обратили.

– Тогда ясно... А то раньше непонятно было, почему люди такие вредные бывают. Хулиганят, убивают по чем зря. Это им внимания не хватает... А вот скажи, зачем в мире столько несправедливости? Нельзя ли так сделать, чтобы кругом была одна справедливость?

– Вряд ли тут чего сделаешь. Это чтоб люди не расслаблялись.

Ромка не понял, что плохого, если все расслабятся и подумал, что не мешало бы людям однажды всем вместе собраться, взять мир и все в нем поменять. Чтобы все помирились и тогда все у них пойдет на лад.

В это время где-то далеко за излучиной громыхнуло.

– Рыбу глушат, – печально вздохнул Жора. – Все, Ромка, наловили мы сегодня. Забирай рыбок, кошке отдашь.

– Нет у нас кошки. У нас собачка есть приблудная, Джулей звать. Глупая, но ужасно приветливая. Только она сырых карасиков не любит.

– А что ж она любит?

– Колбасу любит. Так что если у тебя заваляется лишняя колбаса, то неси ее Джуле, она все слопает. Слушай, а зачем рыбу глушат? Она же умрет.

– Затем и глушат.

Ромка поднял банку с несколькими красноперыми рыбками и они зашагали к деревне. Пыльная дорога вела в гору, потом кружилась свекольными полями-огородами, а за жидким перелеском завиднелись уже перекособоченные в разные стороны окраинные хатки. Идти оказалось совсем недалеко, к тому же в компании любая дорога короче.

– Так о чем это мы? – спросил Ромка.

– О несправедливости.

– Ах да. Несправедливость кругом вопиющая, так ведь?

– Согласен, вопиющая.

– И побороть ее – наша задача, правда же?

– Правда, правда.

Ближе к дому дружески распрощались. Ромка пригласил зайти в гости. Гостей у нас, добавил он, ждет теплый прием и учат играть на компьютере.

И рассказал про затею с замком и гномиками. Жора сказал, что надо подумать. Загорелся идеей, значит. Спросил только:

– И где же ты для них еды наберешь?

– Как где. У нас одних кладовок штук пять и холодильников много. Там еды всем хватит, заходи!

– Если еды всем хватит, тогда никто работать не будет. А однажды она кончится и твои гномики тебя загрызут. И друг друга съедят.

– Еда у меня никогда не кончится.

– Считал?

– Считал. На миллион лет хватит. И еще на миллион месяцев, – зачем-то уверенно соврал Ромка. – Но на всякий случай на острове мы устроим тюрьму. И самых неисправимых будем там держать. Кто в ней исправится, те будут дальше благоденствовать. А кто нет – у нас виселица имеется.

– Вот видишь. Любой город начинается с тюрьмы. А заканчивается виселицей. Что бы ты ни строил, замок или оборонительный вал – результат один: тюрьма и виселица.

Ну почему взрослые везде сразу находят проблемы, вместо чтоб представить, как хорошо всем будет? Здорово же их всех покалечило. Потому и взгляды на жизнь у них перекошенные. Неужели и я, когда вырасту, стану таким же занудой с кислой рожей, который в любой идее видит одни проблемы и неудобства? Нет, так не годится и нужно срочно что-то предпринять в противовес, пока окончательно не повзрослел. Подобно дереву растущему вкривь: не поправь его с детства так и вырастет корягой.

Так Ромка думал. А думал Ромка часто. В жизни много о чем подумать, иной раз столько мыслей скапливается, что всего сразу и не передумаешь. Нужно ж еще выводы делать, как некоторые советуют. А попробуй вывод сделай, когда сразу куча мыслей в голове копошится. Это ж никаких мозгов не хватит, особенно если голова маленькая и мозгов в ней пока что не так много выросло.

  

Новые знакомства маме совсем не нравились, она даже попросила нанятую из соседей горничную Асю время от времени инспектировать круг общения ребенка и докладывать, с кем он там водится, не подцепит ли какой заразы от этих несносных деревенских с их дурными привычками. А охранникам на всякий случай велела обойти весь сад и наглухо заколотить места возможного нарушения границ. Границы эти отмечались высоким неприступным забором, за которым пряталась усадьба хозяев новой жизни, отмежевывая их от жизни прежней, давно сложившейся и мирно себе протекавшей в этих краях, пока не грянуло перестроечное лихолетье. Отгороженный со всех сторон оазис, что возник ниоткуда, словно бы по царской прихоти злой джинн соорудил его за ночь, непривычно смотрелся в ничейном вчера еще лесу, как оборонительное сооружение на случай войны; он пугал и манил к себе необычностью очертаний и шпилем только что отстроенного замка в нагловато-помпезном скоробогатом стиле – его отовсюду было видно. Казалось, вот-вот массивные с чугунными вензелями ворота распахнутся и оттуда выкатится запряженная четверкой карета с чахоточной принцессой внутри и одетым в ливрею кучером снаружи. Или прошмыгнет сквозь калитку и скроется за углом привидение в балахоне средневекового монаха. В остальном же отовсюду струилась новизна, бросалась в глаза вызывающей роскошью. Лишним напоминанием о свежести постройки служила не заросшая еще тропка со стороны леса, что проистекала из того, отвоеванного кем-то у кого-то прошлого, когда замков не строили, а гулять по лесам дозволялось всякому. И обрывалась она у границ нового времени. Отторгнутая у природы территория впечатляла размерами и пышной чарующей красотой, вызывая завистливое восхищение городских знакомых: десять гектаров просаженного березками соснового леса, если не считать полукилометра подъездной дороги да уютной заводи, отгороженной от речки стальной сетью в два метра поверх воды. На овладение роскошным наделом были брошены немалые средства и задействованы высочайшие связи. Пришлось усердно повозиться с сельскими властями и с хозяином завода, которому принадлежал располагавшийся здесь прежде санаторий для детей-инвалидов / ослабленных / сердечников. Кучу денег и дорогих подарков перетаскано было в разные разрешительные органы, чтобы разрешили, и согласительные, чтобы согласились – но, как говаривал папа, деньга и жмурика уломает. Кто такой этот жмурик и зачем его нужно ломать, Ромка еще не совсем уяснил, но что-то ему подсказывало, что папа прав и звучит это веско. Новых хозяев, Ромкиных родителей, никак не устраивали типовые коттеджики с мелкими (мама добавляла – «как могилки») участочками, что в обилии ютились недостроенные вдоль пыльных магистралей – ну согласитесь, что это за замок такой, если там ни тебе лужайки для гольфа, ни тебе захудалого озерца с лебедями... Окно упирается в забор соседа, а в тесном дворике чад и грохот от проезжающих мимо самосвалов. Дешевый кич, да и только.

Попал Ромка в деревню под напором матери. Она давно уже изводила Олега Петровича, Ромкиного папу и отца семейства, требованиями о смене ареала, называя его в такие минуты гарантом и бездушной скотиной. Город ее душил и по мере расширения жилплощади душил все больше. С каждым годом бизнес у папы становился все успешнее, семья богатела, меняя прежнюю квартиру на бóльшую и лучшую, ближе к центрам цивилизации. Мама была насквозь городская и мечтала излечиться от хандры развлекательным земледелием, полагая такое времяпрепровождение самым умилительным на свете. Отец же, происхождения более к земле близкого – а происходил он из забитого таежного поселка – частенько с ней по этому поводу спорил. Он с младенчества досыта и подробно познакомился со всеми прелестями жизни на земле-матушке, с удобствами во дворе и водой в дальней речке, что зимой покрывалась метровым льдом а летом высыхала до грязной лужи. Никаких удобств. Отец любил рассказывать, как в детстве он пахал – оказалось, не в самом деле (пахать ему не доверяли, а только вести смирную лошадку за уздечку), но все равно борозда получалась не очень ровная, как он ни старался. Маму он за ее благоглупости называл восторженной идиоткой и сердито посмеивался.

– Там стариками к 40 годам становятся.

– Пить меньше надо.

– Пьют от беспросветности. Понимаешь, там ведь кроме клуба с танцами по субботам да библиотеки на пять книжек – ни хрена нет. А есть труд, отупляющая работа на износ, изо дня в день, без выходных и отпусков, вот что есть.

– Зато свежий воздух и все натуральное.

– Знала б ты, почем это натуральное.

Так Ромка очутился в деревне, в специально для сельских прелестей отстроенном коттедже. Вернее, пока не совсем отстроенном, но жить в нем уже можно. В подсобке для прислуги. Когда трехэтажный коттедж с мансардами, мезонинами и прочими альковами достроят, то переберутся туда совсем, а в флигель запустят прислугу. Пока же ночевали здесь, в выкрашенном под дерево теремке. В новом замке обитаемым был только папин кабинет, где он укрывался после ежедневных скандалов и бывало ночевал там на облезлом диванчике, который единственный зачем-то остался из мебели со старых квартир. Еще пару лет назад она казался совсем даже неплохим, а теперь стал никудышный. Тоже своего рода кич.

Слово «кич» значилось в Ромкином лексиконе между двумя непонятными словами – что-то вроде тенденция и профицит – и четкого толкования пока не имело. Вообще-то все нужные знания Ромка хранил в двух местах: все самое важное он записывал на бумаге, а остальное держал в голове. Например, для лексикона сгодится и голова. А вот для ценных мыслей из головы по совету Аси он завел походный дневник. В дневнике, помимо прочего, присутствовали походные заметки и походные размышления, например, о превратностях судьбы и об устройстве электродвигателя. К главе про двигатель прилагался основательный, собственноручно выполненный чертеж (собственноручно рисовал папа), а вот чем проиллюстрировать судьбу, Ромка пока не знал и потому для придания познавательной ценности своей работе сопроводил ее фотографией многоцелевого бомбардировщика «ТУ-22М3», которую вырезал из военного журнала. Размышление, озаглавленное «Эссе», начиналось так: «Судьба – это кому как выпадет. Выпасть может по-разному, но я все равно верю, что она у меня хорошая. И долгая». Ниже должно было следовать поучительное продолжение, которого Ромка еще не придумал, но оставил для него побольше пустого места. Просто мыслей еще не накопилось, а те что накопились были сплошь не про судьбу. А все потому, что слов для придания убедительности не хватало – и Ромка решил одним махом пополнить себе словарный запас, старательно прослушав умную передачу по телевизору. Задача, правда, оказалась не из легких. Когда диктор спрашивал насчет продолжения улучшения положения населения – все было ясно, но когда жирный очкастый дядька из коридора власти ему отвечал – начиналась сплошная фигня, из которой Ромка уяснил себе, что без правительства все давно бы уже умерли от дезорганизации, коллапса (слово-то какое!) и жутких болезней, так что пусть скажут ему, правительству, спасибо за тенденцию и профицит. Главное же, чтобы никто не волновался и ничего на свете ни за что на свете не нарушал. Ну разве тут что поймешь? Одно головное мучение да и только.

 

У двора Ромка прилег на травку, немножко помечтать никогда не помешает.

Перед глазами всплыл остров с зелеными садами, гранитными набережными и островерхими башнями, игрушечные домики и игрушечные дороги, Гиацинтовая площадь и Тюльпановые поля, раскинувшиеся за долиной Роз. Гномики обступили Ромку со всех сторон и давай приставать с вопросами о мироздании. В прошлый раз, например, спросили, почему Солнце встает только на востоке, а в неделе семь дней. Ну как объяснить – мир так устроился. Семь дней – самый раз, пожалуй, больше видимо в неделе не поместилось. Больше многовато было, а меньше – маловато. Люди так придумали, как им удобнее, а Солнце придумал Бог, у него надо спросить.

– А почему это везде именно по семь, а? – допытывался самый настырный, наверняка желая уличить Хозяина в незнании, – нот тоже семь и чудес на свете.

– И не везде – и чудес сейчас гораздо больше стало, а у кошки вот к примеру четыре лапы а не семь, попался?

– Попался... А почему четыре?

– Потому что! И вообще, вопросы про магическую семерку – не от большого ума. Была бы шестерка или восьмерка – вы бы тоже спрашивали, почему именно шесть или восемь. В мире есть вещи куда более интересные. И куда более парадоксальные тоже есть. Например, если забраться на самый-самый крайний запад и отъехать оттуда еще западнее, то очутишься на дальнем Востоке...

– Знаем уже, ты в прошлый раз рассказывал.

– Да? Тогда вот – недавно Ромка был потрясен этим своим открытием, – оказывается, день начинается в полночь. Вот это номер!

– Ух ты. А почему?

– Потому. Много будете знать...

– Скоро состаримся, плохо спать будем и нос оторвут. Но все-таки, почему?

– Почему-у-у??? – загалдели в толпе, раззадоривая друг друга.

– Мир так устроен.

– Как так устроен?

– Как надо устроен, вот как. Конструкция у него такая, ничего не поделаешь. Чтобы как в часах – все правильно тикало. А поменяешь конструкцию – и часы тикать тут же перестанут. Вы тогда счастливы будете?

– Не знаем... Вряд ли.

– То-то же. И перестаньте задавать глупые вопросы.

– Но мы же еще ничегошеньки еще не знаем и ничегошеньки еще не можем, кроме как задавать глупые вопросы. Когда больше узнаем – начнем задавать вопросы поумнее, а пока не обессудь.

– Так вот, учитесь, а потом спрашивайте. И совершенствуйтесь, как ваш Хозяин совершенствуется. Еще раз повторяю: Какая надо у мира конструкция, не ваших курячьих мозгов дело. Знаю я ваши подлые мысли – так и норовите Хозяину жизнь испортить.

– Кстати, о жизни. А расскажи-ка нам о правде жизни.

Нет, этот любопытный задира доведет меня до нервного срыва.

– Малы вы еще, чтобы знать всю страшную правду жизни, вот. В конце концов, почему всё я, да я? Спросите еще у кого-нибудь. Книжки почитайте. Ах да, я же забыл – нет у вас пока книжек. У вас с ними временные трудности. Разве все упомнишь – все я, все на мне! Как вы мне надоели...

Если кто-то думает что мечтать о мироустройстве – одно удовольствие, тот фатально заблуждается. Попробуйте помечтайте и посмотрим, что из этого выйдет. Ничего кроме расстройств и огорчений не выйдет, Ромка точно знает. Хотя, конечно, огорчения эти приятные.

Ромка поднялся и поплелся домой.

 

У дома Ромку радостным визгом встретила Джуля и бросилась проявлять преданность, едва не выбив банку из рук. Следы собачьих чувств сделали футболку похожей на камуфляж, причем с обеих сторон. На скамейке у ворот трудился Демидыч, сторож. Отчаянно пыхтя, он потрошил плюшевого медвежонка складным ножом, и хотя сидел он в тенистой прохладе, со лба у Демидыча скатывались крупные капли пота. У Мишки в животе была кнопка, нажав на которую можно было добиться смешного звука. Но недавно дядя Вася, главный прораб и вообще личность темная, всей своей жирной тушей сел на Мишку и внутри у него (у Мишки, конечно) что-то громко треснуло, жалобно пискнуло и бурчать он перестал. Ромка давно уже просил всех восстановить плюшевому другу вокальные способности, но никто не отзывался. Наконец уговорил Демидыча и тот пообещал. За бутылку. Бутылку ему Ромка припас давно – слил из недопитых рюмок и спрятал в Джулиной будке. Этого добра после частых застолий оставалось много и коктейль такой Демидыч неизменно одобрял. Он называл его барскими сливками. А Ромку – барчуком. Демидыч, когда что обещал, то обязательно делал. Если не забывал, конечно. А забывал он часто, особенно когда сильно напивался. Тогда он ко всем приставал и громко нес всякую чепуху, ведя себя безобразно. А однажды, говорят, даже кого-то зарезал – потому что напился, говорят. А так ни за что бы не зарезал. Ромка ему верил, Демидыч очень добрый. И смешной. К тому же, мастеровитый. Водка во всем виновата.

Отложив препарировать несчастного медведя, Демидыч, едва успев поблагодарить, тут же отполовинил бутылку прямо из горлышка и блаженно уставился в небо.

– Сейчас заголосит, – подумал Ромка.

И действительно, небритая пасть раскрылась и оттуда вырвался хриплый вопль на тему «Ах зачем меня мать родила». Ромке очень хотелось утешить сторожа добрым словом, но он действительно не знал, зачем его мать родила. Интересно, а почему он ее сам не спросит? Наверно, сирота он с детства, безотцовщина, вот и переживает – ни от кого доброго совета не дождешься. Демидыч, так же одним махом прикончивши свой десерт, вскоре совсем разошелся и стал цепляться к околачивавшимся неподалеку старушкам, задирая им юбки. Те гневно шипели и толкались, но отвязаться от пьяного сторожа было непростым делом, да не особенно-то они и старались. Мишку пришлось зашивать самому. Кое-как запихав внутренности на место, Ромка взял оброненную Демидычем цыганскую иголку и зашил медведя большими стежками, несколько раз при этом больно уколовшись.

Голос у Мишки так и не восстановился. Зашитый зверь стал кургузым, бока и живот у него расперло в разные стороны. Еще раз осмотрев громадный уродливый шов вдоль всего Мишкиного туловища, Ромка понял, что без повторной операции не обойтись и решил отложить ее до лучших времен.

 

Кроме сторожа Демидыча и горничной Аси не было у Ромки никаких друзей. Ася была ему еще и за няню и за подружку. Ну еще Сансамыч, папин шофер. И Боря, охранник. В городе была еще гувернантка Лёля, но мама ее недавно выгнала, «чтобы не ерепенилась». А остальные – ну разве приятели. Прораба Васю вообще даже и приятелем не назовешь. Прораб – слово-то какое противное. И сам он весь противный. Вечно чавкает и гадит. Что и говорить, мутный типчик, как называет его Ася.

Те у кого есть друзья не знают как им повезло. А у Ромки прямо беда с друзьями. Вернее, без них. Мешали постоянные переезды: не успевал он прижиться на новом месте, как снова приходилось уезжать. С такой частой сменой мест обитания Ромка даже сам не мог сказать, откуда же он все-таки родом. Со слов мамы, родился он на Камчатке, но там был слишком плохой климат. Перебрались было во Владивосток, однако там их ждала слишком плохая неустроенность. Папе долго обещали дать квартиру, как всегда обманули и вместо этого даже прежнюю комнату в малосемейке отобрали, чтобы поселить там каких-то уродов. Ромка представлял себе уродов косоглазыми, с когтистыми мохнатыми лапами, кривыми мордами и желтыми клыками, торчащими из рваных ртов – как на картинке в книжке «Нашествие Гиббонов». Семья долго мыкалась по съемным квартирам, а в довершение всех напастей папин сухогруз кто-то тайком продал в утиль и папа с другими моряками остался совсем без работы. Папа не раз рассказывал, как собрались они однажды куда-то плыть, пришли хмурым осенним утром к причалу – а кораблик ихний тю-тю... Папа потом скитался по разным работам, мама скиталась с Ромкой по больницам, приходилось снимать жилье, которое съедало последние деньги. Выбирать частенько приходилось между пузырьком лекарств и пачкой макарон. Папа называл те времена «когда мы с мамой бутылки собирали». Ну и правильно, что теперь они их разбрасывают! Пускай уроды подбирают.

А вообще родители те времена вспоминают с нервным смехом. А когда-то плакали. Ромка тогда непрестанно болел, родители тоже чувствовали себя не лучше, мыкая горе. Что такое мыкать горе, Ромка узнал на себе сполна. Это когда нищий заболеет. Или вот выгонят горемыку с работы – а он больше ничего делать не умеет. И тогда ничего не остается, как мыкать горе. Значит, чтобы ничего не мыкать, нужно много-много чего уметь. Чтобы если тебя откуда-то выгнали – сразу заняться чем-нибудь другим. Ну и что, что заболел – ничего страшного, у тебя всегда есть запасное занятие.

 

Так Ромка пришел к первому в своей жизни логическому заключению. И решил: а) встретить какого-нибудь горемыку и провести с ним разъяснительную беседу. Пусть научится жить и скажет потом Ромке спасибо; б) стать очень умелым, храбрым и всем полезным человеком. Такой нигде не пропадет. Особенно если профессия героическая. Хорошо, что героев мало, иначе отличиться было бы, пожалуй, трудновато.

Все-таки правильно все в мире устроено – все чем-то своим занимаются. И при этом на всех дел хватает. Если бы все подались в бизнес – кто бы тогда, например, детей учил? Или наоборот, все учили бы – а кто ж тогда полезным делом заниматься будет? Нет, что ни говори, все в мире устроено правильно, народ распределен более-менее равномерно, и это хорошо... Однако ж, если взглянуть с другой стороны (а с другой стороны никогда не мешает заглядывать), то все устроено совершенно неправильно и совсем неравномерно: одни умные и богатые и жизнь для них – одна красота и сплошное удовольствие. А другие хоть и богатые и умные, но больные, как вот Ромка. А есть еще, к примеру, богатые и глупые. От них всем беда и поэтому даже лучше, если такие болеют – меньше вреда натворят. Есть еще глупые и бедные; таких больше всех и им, конечно, потяжелей приходится. Но еще тяжелей, если больной и глупый от рождения – тогда спасет только, если от рождения богатый. Ну или хотя бы хоть немножко подучится, поумнеет с годами. В общем, варианты есть.

Но вот если вдруг так совпадет – и от этой мысли становилось жутко – что сразу и бедный и больной и глупый... ой, мамочки. Таких надо прямо в роддоме усыплять, чтоб не мучились. Это добрый *** так всем советует, он добрый / а дед возражает что это антигуманно и лучше их продавать за границу раз уж завелись. Но с ними

Или наоборот – все хорошие качества в тебе скопились, а жизнь – раз и кончилась. Вот это удар! Мысль о том, что однажды придется умереть, превратиться в окоченевшую восковую колоду, как это случилось с бабушкой – была просто невыносима. Мысль эта не давала покоя, грызла и холодила сердце, особенно когда он оставался наедине. И еще эта роковая дата. «Я обязательно доживу до двенадцати» – твердил себе Ромка.

Ему непременно, во что бы то ни стало нужно было дотянуть до двенадцати, а там – там все становилось на места, все обретало почву. Ведь какие могут быть цели, если не уверен, что наступит завтра. Нет все-таки сперва нужно дожить до двенадцати. Только бы дожить. Иначе все планы насмарку, зря только с ними провозишься. Когда-то очень давно мама, обеспокоенная вечными Ромкиными болячками повела его к известному экстрасенсу. Серьезному и очень почитаемому, кто его только ни ругал. На дверной табличке у него значилось емко и убедительно: «Целитель Дубодел. Все болезни». А внизу ручкой приписано: «Прием после 12». Целитель осмотрел Ромку внимательно, и так и сяк, обдав его сквозь усы тяжелой смесью табака и одеколона. Он вздыхал и поцокивал языком, кряхтел и щурился, то надевая толстенные очки, то снимая – но ничего не сказал. Потом Ромку вывела за дверь задуренная ассистентка, а мама осталась в его тяжело ароматизированном кабинете. Дверь была чуть приоткрыта и Ромка сквозь щелку услышал, что все у него будет хорошо и вообще замечательно. Но только, если он выживет. Дожить нужно было, насколько он расслышал, лет вроде как до двенадцати, и потом наступит счастье и кризис будет преодолен. Полностью и окончательно, хотя конечно и не бесповоротно. Если, конечно, здоровье не помешает. Критический период, такие дела. Можно было б, конечно, усомниться – мало ли чего всякие там экстрасенсы насочиняют. Не зря его «дуба-дал» обзывали. Но потом то же самое повторила гадалка, да и врачи, к которым мама тут же бросилась, сильно спорить не стали. Мама не знала, что Ромка уже все знает. А Ромка тоже особо не болтал. Он просто решил для себя, что ему во что бы то ни стало нужно дожить до этого заветного возраста, в нем он видел спасение, где-то там лежал ключ к дальнейшей, несомненно счастливой жизни, где он сможет стать самым успешным, процветающим, достичь недостижимого и все непокоренное покорить. Отныне же главное было не обронить его случайно, донести этот хрупчайший сосуд не расплескав до отчерченного красным пунктиром рубежа. Плохо когда не уверен что проживешь (Ромка никак не мог забыть это «Прием после 12»). Хотя, кто может быть уверен...

Вот почему иногда полезно подслушивать. Иначе бы Ромка ни за что не согласился подчиняться жуткому папиному распорядку. Несмотря ни на какую папину строгость. Да-да, нужно утрамбовывать каждую минуту свободного времени, не растрачивая его на пустяки. Да, нужно много читать и учиться даже летом по пять часов в день. И ходить в спортзал. И бегать и даже умываться холодной водой, как бы неприятно это ни было. Но все-таки, все-таки... Может же свободный человек иногда хоть немного полениться. Просто побездельничать немножко, для себя, не опасаясь чужого мнения и не глядя на часы. Это в конце концов человеку присуще. И не подслушай всего этого Ромка – не знал бы ни о чем таком. Как не знал бы и о силе воли, которая у него есть. Папа в спорах с жалостливыми родственниками убеждал, что сила воли у Ромки обязательно должна быть, ее только нужно как следует воспитать и сразу, как воспитают – закалить. Тогда из Ромки выйдет настоящий мужчина и вообще человек выйдет. А иначе зачем тогда взрослеть – вырастешь никем и ничем и что толку, что вырос большой. Вырасти любой дурак может, а вот человеком стать попробуй...

Как все это невыносимо правильно.

 

Из кухни шел заманчивый запах. Ромка почувствовал, что основательно проголодался.

Маму он нашел на кухне, та в гневе распекала кухарку за перерасход масла. Кухарка, чуть не плача, оправдывалась, что баклажаны жрут много масла, а потом оно возвращается пригодным для следующей жарки. Мама про такую особенность баклажанов и слыхать не желала, а при упоминании последующих жарок вообще взвилась и назвала кухарку всеядной чушкой. «Жрать чужое у нас действительно кое-кто любит, только это не баклажаны. И как смеешь ты кормить ребенка отходами? Ты бы еще со своей свинячьей столовой принесла, что там ваша пьянь недожрала». Кухарка только покраснела и насупилась.

Раньше мама такой не была. Недавно она выставила за дверь прежнюю гувернантку, чтобы не ерепенилась – то есть, денег не просила. Мама тоже многому за эти благополучные годы научилась и потому наверное обозлилась. Вся в папу пошла, не то что Ромка, хоть и говорила частенько, что это она папу слепила из того, что было. Она вообще много воображает. Ромку обучала бригада репетиторов – не считая двух гувернанток, одну из которых выписали из Англии, чтобы она учила Ромку на настоящем английском. Скандал разразился, когда выяснилось, что гувернантка фальшивая. Вернее, гувернантка-то она была настоящая, да только непонятно откуда, поскольку английским сама не очень-то владела (здесь даже маминого уровня оказалось достаточно,– как-никак филфак окончила). Родом поддельная англичанка оказалась из какой-то задрипанной Квазиевропы. Ромка так и не нашел ее на карте: Европа точно была, а Квази не было – наверное еще какая-нибудь страна недавно распалась и карт еще не успели выпустить. Спрашивать Ромка не хотел, скоро по географии ему придется зачет сдавать, а не сдашь – тридцать раз приседай и назавтра снова сдавай. Провались она пропадом эта Европа, хотя интересно конечно.

Тогда взять решили свою, неподдельную. Попалась Лёля. Но работала недолго, как и все последующие. Ерепенилась. Такие они, наемные работники – если не соврут так обязательно нагадят. Хотя и ее жалко. И кухарку. Она раньше работала в столовой на свиноферме. Но колхоз пришел в упадок, свиней всех слопали и остались одни руины, и столовая закрылась. Кухарка осталась без работы, а семья у нее – без еды. Как и все в этом селе. И в других селах. Этой кухарке конечно повезло что тут такие дела развернулись и ее приняли на работу. А жила б она в другом селе – так и померла б, наверное, с голоду, если б не Ромкин папа. Ничего, в других селах тоже скоро построят по замку и будет у всех работа и еда и вообще все скоро будет. Потому что демократию уже не остановить и прогресс у нас бесповоротный, так по телевизору сказали, так что хошь не хошь, а скоро все будут процветать и прогрессировать.

– Мам, а мам.

– Ну чего тебе? – «Чего тебе» был обычный ответ и Ромка все ждал когда ж мама ошибется, забудет и спросит что-нибудь другое.

– А зачем ты выгнала Лёлю?

– Лёля была всем недовольна. Характер скотский. Почти как у твоего папы, не зря они снюхались.

– А можно было сделать, чтобы она была довольна? Ну, чтобы улучшить ей характер?

– Я так и сделала. Выгнала ее к черту, теперь характер у нее наверняка улучшится.

– Но может быть ей просто должность не подходила? Дали бы ей повышение. Вот папа говорил, что когда ему на работе не нравилось, он требовал повышения и ему иногда давали. Он тогда становился доволен и характер у него только улучшался.

– Если гувернантке не нравится должность, у нее широкий выбор вакансий.

– Как это?

– Так это! Замолчи, надоел.

От расстройства мама швырнула в угол тарелку, а шофер Сансамыч, чтобы разрядить обстановку, пояснил:

– Как-как. Человеком стать. Не нравится мыть полы – пробивайся в президенты, кто тебе мешает?

– А что, всех кто не хочет мыть полы, берут в президенты? – удивился Ромка.

– Ага, у них как раз острая нехватка. Страдают очень, – откликнулась мама.

– Я тоже так думаю. Вряд ли ее возьмут сразу в президенты.

Ромка прочувствовал едкую иронию и попытался согласием задобрить маму, чтобы не сердилась, но получилось неискренне.

– Так что же ей тогда делать? Если ее вообще никуда не возьмут?

– Пусть тогда ведет себя подобающе статусу.

А Сансамыч перевел:

– Значит судьба у нее такая, что дурой родилась.

Мама в последнее время стала совсем раздражительная. Напсиховавшись, она так же неврастенично бросалась к Ромке и становилась совсем уже невыносима слюнявой и болезненной своей лаской. Когда-то очень давно, года три назад, когда они ютились в холодной комнатушке у холодного моря она так пнула Ромку, что тот расшиб голову о батарею. Просто пока она с ним сюсюкалась, на кухне лук подгорел. Вот она и не сдержалась. Обстоятельства, в общем. Нервы и обстоятельства. Правда, папин приятель по бухгалтерии Дуремар говорит, что не обстоятельства портят человека, а человек обстоятельства. И то верно.

 

Вдалеке за оградой просигналила машина и ворота распахнулись. Ромка отвлекся от воспоминаний и записал в блокнотик «подобающе статусу». Подумал еще и добавил: «Это когда не берут в президенты».

Приехал папа. Он всегда появлялся по вечерам на своем громадном джипе. На таком джипе никто по дороге не страшен, все тебя уважают и расступаются. Ромка, когда подрастет, тоже будет передвигаться на чем-нибудь внушительном. Особенно приглянулся танк, здесь уж точно без конкуренции. И почему только люди не ездят по делам на танках? Аварий никаких не было бы, а если даже и стукнешься – ничего, танк крепче любого джипа раз в сто, а может и двести. В нем ни за что не разобьешься, так ведь? А люди все равно не хотят понять и ездят на ломких машинах, которые чуть что – сразу всмятку.

Папа вошел, вытирая пот со лба, и обессилено плюхнулся на диванчик в прихожей. Сансамыч тут же оказался рядом и услужливо пододвинул табуретку, чтобы папа положил ногу. Больную ногу он берег, поэтому здоровая у него сильно уставала. Как и везде: кто хорошо работает, того не жалеют.

Сегодня папа даже в комнату к себе не прошел, устал очень. Он когда уставший – не такой строгий. Самое время поговорить с ним начистоту: надоело жить по режиму, честное слово. Ничего нельзя, сплошные запреты и ущемления. Чуть что – в комнату запирают, что-то не так – компьютер запрещается. Разве это жизнь?

Вот сегодня к примеру: двадцать раз отжаться и выучить целую страницу их истории средних веков. А зачем ее учить если есть куча людей которые лучше тебя ее знают и когда надо расскажут, опять же справочников полон компьютер – нажми кнопку и получи информацию. Зачем таскать в голове кучу ненужной информации, если вся она в компьютерные справочники запихана и вообще скоро всем чипы в голову зашьют и вообще ничего знать не надо, все что нужно в чипе есть.

– Папа, а зачем все время мучиться и напрягаться? Нельзя ли как-то облегчить человеку условия? Ну хотя бы, пока детство не кончится?

– Если не мучиться и не напрягаться, то вырастешь дураком, как Вася. Или пьяницей как Демидыч. Хочешь таким быть?

– Нет, конечно. Но ведь все люди в душе хорошие, это все судьба виновата. Так порой человека искромсает, что он портится.

– Это тебя тетя научила? Меньше ее слушай, она кого хочешь любовью доконает.

– Допускаю / Не исключено. Но все же – разве нельзя как-то так сделать, чтобы всем было хорошо? И тогда гадить никто не будет.

– Скажешь тоже – не будет... Никогда так не бывало, чтобы всем хорошо и все хорошие.

– Значит, обязательно где-то кому-то должно быть плохо?

– Такова селявá.

– И ничего поделать нельзя?

– Нельзя. Никому еще не удавалось.

Ромке очень хотелось изменить мир. Потому что если не изменить мир, то о легкой жизни и не мечтай. Да что там легкой жизни – ни малейшего послабления не дождешься. Режим хуже, чем в древней Спарте. Где, как известно, все жили в ужасных спартанских условиях. Вопрос этот Ромка поднимал уже раз седьмой за последний месяц. Любой вопрос можно обсуждать хоть сто раз, если все время с разных концов подходить. Концов у вопроса может быть очень много. Но за какой ни возьмись, все одно придешь к тому, что нужно мир менять, иначе ничего не добьешься.

– Даже если сильно постараться, все равно никак не удастся? Может быть те, кто хотел исправить это дело, просто не очень старались. Не-пришей-рукав старались? Ой, то есть, спустя рукава?

– Ты вот чего пойми, начинающий ты наш филантроп: страшные это люди, что за человечество радеют. Все зло от них. А ты лучше за себя думай. Хорошо будет только когда каждый будет добросовестно делать свое дело.

Как трудно сделать вывод когда и так вроде правильно и эдак. Это как множество выходов из путаного здания и если ошибешься то может и выйдешь, но не туда. Где ж тогда выход? Действительно, хорошо, когда каждый делает свое дело, и делает его хорошо. Меньше переживаешь, все силы на дело пускаешь, тогда везде порядок будет. Благоустроишь себя, а другой на тебя поглядит и тоже себя благоустроит. Все это отчасти верно. Вот только кто же тогда подумает о несчастных и обездоленных? Нет, не об обычных неудачниках – чего о них думать, они ж о тебе не думают, а если даже и подумают – толку мало. А есть ведь совсем больные калеки или совсем глупые дураки. Или совсем-совсем невезучие, что в общем то же самое, что дураки и калеки – результат одинаковый. О них-то кто позаботится?

– А кто им виноват, обездоленным, что они народились? Я их не рожал, я их не обирал – пожалуйста в собес граждане, к депутатам, господь Бог опять же имеется. Вот туда и жалуйтесь сколько влезет, – услышал Ромка возмущенный голос. Надо же, как Сансамыч умеет угадывать мысли! Или это Ромка, сам того не замечая, давно уже рассуждает вслух?

– Как ты можешь так говорить? – возмутилась уже тетя. – Не по-христиански это.

– Ага, на шею приличным людям садиться – это, значит, по-христиански. А мне, какая мне от них польза? Петрович вот смог же человеком стать и всем вокруг польза. А так – ишь ты, привыкли за годы халявы – подай да помоги. Они, значит, плодиться будут а я им, стало быть, помогай все время. Хрен вам на всю вашу дивизию, босота чертова.

– Ну и какое у тебя предложение?

– Никакого. Пускай стерилизуются сначала, там поговорим. И так полно в стране дебилов и сволочей – а они все не остановятся.

Все замолчали, только дядя Степан Прокопович заметил, не отрываясь от газеты:

– А вот у меня предложение простое. Чтоб народу вздохнуть, надо отловить всех негодяев и повесить к чертовой матери.

Это он так шутит. А вообще что-то в этом есть. Неплохо бы собрать всех, разоблачить, и если виноват – как следует наказать. Главное только не перепутать, кого наказывать, а кого пока нет. Здесь главное судью посправедливее подобрать. А то пусти такого, как дядя, так он вообще всех перевешает. Дядя – он строгий, разбирать не станет.

– Степан, ты как всегда неконструктивен, – заметила тетя.

Дядя сердито окинул взглядом присутствующих и не найдя поддержки погрузился в страничку объявлений. За столом уже собрались как обычно под вечер все домочадцы и челядь. Подтянулся Вася, тетя с любимым пледом и Ася с укутанной паром супницей. Последним осторожно как кошка вошел охранник Боря. Ромка всегда обедал вместе со взрослыми и терпеть не мог когда его отправляли в детскую. И много в жизни приобрел благодаря такому интенсивному общению. Ромка не всегда понимал, о чем говорят взрослые, особенно не понимал их шуток, но все запоминал – однажды пригодится. И годилось иногда, правда чаще наказывали.

– Вы только посмотрите, а? Ну это ж надо ж, а!

Это дядя так объявления читает. Сейчас скажет, что все распустились и Берии на них нету.

– Что, пора всех к стенке? – полюбопытствовал Боря.

– Верно, Боря. Давно пора.

– И бетоном залить, – добавил Вася. У него все наказания носили жутковатый строительный характер.

А Ромка все думал, как же наверное плохо в детстве пришлось – и Сансамычу, и дяде, и маме, да и Боре с Васей, наверное, тоже, что они все такие злые. Или это им потом уже хуже стало?

От этого думания мысли у Ромки совсем перепутались. Нет, пора дать голове отдых. И вообще дозированно напрягать. А то все мозги раньше времени изотрутся. И нервы разболтаются, как у мамы. Тетя вон тоже говорит, что надо относиться ко всему проще. Сама здоровая, пьет морковный сок и всех учит смотреть на мир веселее. Тогда и с нервами все в порядке будет, и мозги целее. А родители наоборот говорят, что нужна строгость, иначе не вырастешь мужчиной. Вредители какие-то.

– Да что ж вы дитё тираните, – гневно заступалась за Ромку тетя, когда папа применял к нему суворовские воспитательные меры. – Пусть делает, что ему нравится. Человек правильный сам почует, что можно, что нельзя. А дурного все равно не переучишь.

– Из ребенков взрослые люди вырастают, – сердился папа. – И вообще, что это за эпикурейство такое – нравится, не нравится.

– Не отнимайте у ребенка детство! – обрубала тетя бронебойным своим доводом.

Эти слова особенно Ромку вдохновляли и он еще сильнее льнул к тете. Она всегда выручит, особенно если наказание светит. Не то что мама. К ней бросайся не бросайся, не выручит. Она, как говорил папа, если не в истерике, то в прострации.

Отец же был неумолим:

– Еще раз объясняю: одному человеку нравится в санатории, а он попадает на лесоповал. Другому нравится скакать на дискотеках, а он привязан к инвалидному креслу. Третий вообще олигофреном рождается и шансов стать человеком у него нет, просто никаких и никогда. Это хоть вы понимаете? Так что, если есть хоть малейший шанс – пашите, долбите не щадя сил. Отрабатывайте эту скважину по полной. Разбейтесь, но добейтесь. И потом... Нельзя жить одними удовольствиями, греховно это.

В последнее время папа все чаще обращался к теме о Боге и всем с этим связанным. Мама не одобряла и считала что жить нужно своим разумом. И вообще была лютая бахаистка – это когда во всех богов сразу верят и думают что все прочие верующие глупее их, раз не понимают таких очевидных истин.

– Папа, а что будет, если немножечко, вот чут-чуточку крошечную согрешишь?

– Господь накажет.

– Это я знаю. Но я же не как все. Я ж не все время, а чуть-чуть, незаметно.

– Признавайся, что удумал?

– Ничего, просто

– Знаю, затеял что-то. Сам в детстве озоровал немилосердно. Предупреждаю – незаметно не бывает. Господь все видит.

– И что, расплата неминуема?

– Даже не сомневайся.

– А я все равно сомневаюсь.

– С чего бы это?

– Мне внутреннее чувство подсказывает. Что-то тут не так. Если бы всех наказывали, то никого бы уже на свете не осталось.

– Иди лучше почитай что-нибудь. Внутреннее чувство... Не выросло оно у тебя еще.

 

К ужину Ася наготовила всякой вкуснятины, а на десерт притащила целое ведерко изумительной разноцветной черешни.

- Ешь, полезно. Черешня последняя, больше не будет.

И принялась сортировать ягоды на две тарелки – темные в одну, розовые в другую. Ромка так нагулялся за день, что обнаружил у себя давно забытый аппетит и бросился к столу.

– Это все мне? – обрадовался он, потянувшись сразу за обеими тарелками.

– Это всем, кто руки вымыл.

И придвинула ему черешню.

– Ни в коем случае! У ребенка диабет... – Мама выхватила тарелку и метнула ее на другой конец стола так, что багровые ягоды раскатились по всему столу, несколько упало на пол.

Ася смутилась, над столом повисла неловкая тишина. Ведь можно было сделать это по-другому, но разве ж с мамой поспоришь. Ромке стало жалко Асю. Даже жальче, чем себя. Хотя нет, себя наверное все-таки жальче. Ну зачем на свете столько всяких аппетитных вещей, если к ним не смей притронуться. Даже у самого бедного и несчастного ребенка есть малюсенькая возможность все это попробовать – например, выпросить или украсть. Папа в таких случаях – когда мама уговаривала бросить курить, чтоб не помереть раньше времени – отвечал, что не хочет жить долго и плохо. Но этот папины слова. Нехорошо обезьянничать.

Ромка вздохнул – диабет это тебе не шутки, это тебе не ангина какая-нибудь. Ангиной любой дурак поболеть может, и не раз... Поболей вот разок какой-нибудь бубонной чумой – тогда узнаешь.

Он уже немножко научился себя обманывать. Уговаривая себя в такие минуты, что чуть позже немножко стащит и тихонько съест – а «чуть позже» глядишь и аппетит пропадет. Но ведь нужно же сперва отвлечься... И он стал отвлекаться.

– Папа, а зачем умывать руки, если утром опять умываться?

– Зачем-зачем – передразнил его папа. А зачем кушать вечером, если утром опять захочешь?

– Действительно, – согласился Ромка и вскарабкался на свой персональный высокий стул, где восседал наравне со взрослыми. – Кстати, я давно хотел спросить, – продолжил он, отхлебывая кефир из кружки, – а зачем есть полезное, если потом все равно умрешь?

– Чего-чего? – недоуменно отстранился папа от газеты. Он всегда был рассеян, когда у Ромки возникали жизненно важные вопросы.

Ромка пояснил: Ну вот представь, живет себе человек, растет себе. Столько всего съест, а потом бац – и умер.

Папа ошарашено уставился на юного философа.

– Ну и что ты предлагаешь?

– Ничего, просто спрашиваю. Зачем все так неправильно устроено?

Папа молча махнул рукой и уткнулся в газету, а дядя Вася одобрительно хмыкнул

– Верно мыслишь. Чего тут предлагать и так все ясно. И тут же обратился к отцу: – Вон малой и то соображает. Нечего их кормить. Я тебе сколько раз говорил Петрович: не балуй рабочих авансами – себе дороже. Скотины они неблагодарные, вот что я тебе скажу! Заплатишь из жалости «детишкам на молочишко», чтоб не канючил, а оно сдохнет под забором спьяну, весь план сорвет. Вот у нас на седьмом участке случай был. Выдали, значится, этим чертям получку...

– Вася, дай поесть спокойно, вечно ты на ночь про чертей...

Вася замолк и не церемонясь потянулся через стол, задев графин и опрокинув солонку в салатницу. Тут же, не извиняясь, налил себе целый стакан коньяка из изящной бутылки, шумно всосал и принялся нащупывать жирными пальцами, что попадется в тарелке. Попалась килька. Если бы попалось пирожное – он бы и пирожное слопал. И не заметил бы. Вася обжорой не был, он просто кушал все подряд. Постоянно что-то жевал. Если где-то поблизости находилось что-нибудь съестное или спиртное, Вася никогда не проходил равнодушно мимо. Рука его машинально выпрямлялась как язык у ящерицы и ловко выцепляла что попадется, что удивительно – всегда самые жирные куски. Ромка даже обиделся однажды, когда дядя Вася приволок бадью пива и закусил Ромкиными мандаринами. Ромке и так куда ни ткни – ничего нельзя было, здоровье мешало. А тут мандарины, которые вроде пока можно (пока мама не вычитала в своих нудных книжках что, оказывается, и этого нельзя).

– Те чё, шкет, мандаринчика дяде Васе жалко?

– Как это мандаринчика, там целый пакет был!

– Да я тебе камаз мандаринов завтра привезу

Но не привез ни одной штучки.

Когда обедали вместе, Ромка время от времени подбрасывал ему в тарелку тайком со своего блюдца, что не мог осилить, но дядя Вася никогда не замечал. Он мог есть соленый огурец вперемежку с конфетами и запивать все это коньяком. Один раз только заметил – когда Ромка в порядке эксперимента подлил ему в походную фляжку маминого лосьона. Он тогда поперхнулся и долго чертыхался на производителей, которые травят людей чем попало. А фляжку подарил Ромке.

– На, дарю. От себя отрываю.

– Что, больше пить не будешь?

– Да нет... все равно провоняла.

 

В воскресенье с утра Ромке предстояло пойти в церковь. На этот случай он припас два важных вопроса. Первый: откуда все берутся. Нет, не как дети родятся – это в наш просвещенный век любой дурак знает, хоть большой дурак, хоть маленький, и даже не хихикает. А откуда приходят их вечные души. И второй – какая свинья вырвала несколько страниц из детской Библии? Подозрения, как ни крути, падали на Васю – он как раз недавно ошивался возле Ромкиного столика, сожрал подопытный огурец, а потом побежал в уборную. Ромка учился оказывать первую помощь и в качестве эксперимента делал уколы овощам. Овощи уколы переносили нормально, но эксперимент следовало усложнить – «для чистоты», как в книжке написано. И Ромка впрыснул в желтый малосольный огурец белое молоко – чтобы посмотреть, как оно там распределится. Теперь и эксперимент сорван, и книга испорчена. И хотя других подозрений не возникало, Ромка решил не обвинять Васю до окончания расследования. Нехорошо – это как раз на вырванных страницах описывалось, в главе про бревно в глазу. Сперва нужно точно выяснить кто это сделал, тогда Вася точно не отвертится.

Тут Ромка рассердился сам на себя. Ну почему человек так часто отвлекается на глупости когда своего решения не находят действительно важные вопросы? Так за ерундой о вечном поразмыслить некогда. Про вечные души в детской Библии упоминается часто (какая ж все-таки Вася свинья!), а вот где и как их делают – ни слова. Если смотреть глобально (а Ромка на все предпочитал смотреть глобально), то получалось непонятная штука: рождается человек в животе – вместе с душой или потом ее дадут? А если дадут – значит в это время кто-то впопыхах изготавливает для него бессмертную душу? Изготовят к примеру – а человечек возьми да загнись от простуды в тот же день. Или вообще покойником родится, и такое, знаете ли, бывает. И куда теперь девать душу? В рай не заслужила, в ад не провинилась – что с ней делать? Другому отдадут? Тогда нельзя исключить что и Ромке чью-нибудь душу подсунули, а он не знает и пользуется. Или, например, изготовят душу, что смотреть любо-дорого, а достанется она не солидному человеку, а какому-нибудь дебилу. Ну зачем, спрашивается, дебилу душа – он же все равно ни черта не соображает. А достойный и сообразительный человек в это время мучается с бракованной душой и злится на весь мир – вот так, наверное, негодяями становятся. Не зря тогда Сансамыч требовал не плодить больше дебилов и негодяев, наверняка он этот вопрос уже сам когда-то в детстве поднимал.

Отсюда третий вопрос. Хотя, пожалуй, стоит сделать его вторым, а с вандалами разберемся попозже. Есть дела поважнее. Итак: после смерти куда все деваются? Где их хранят, как сортируют? Раз уж все равно помирать придется, то лучше бы конечно попасть в хорошую компанию. А что для этого сделать нужно, только конкретно? Хорошо героическим людям: совершил себе подвиг и не знай забот. А если не повезло в этой жизни, подвига не подвернулось? Ведь, говоря откровенно, быть все время хорошим как-то не очень получается. Тяжело и скучно. Плохим, правда, Ромку тоже не назовешь. А приглядеться, так совсем уж плохих и совсем уж хороших людей почти что нету. В основном средненькие попадаются, и всего-то у них в душе поровну намешано. А еще такие бывают, кто умер маленьким и ничего еще не успел натворить – с ними как быть? Даже если допустить, что все плохие однажды исправятся и переберутся в рай – так что же, все там поместятся? Человеков с душами ого-го сколько перебыло и сколько еще припрет, страшно подумать. А рай, он же не безразмерный. Иначе почему б туда вообще всех не запустить,

Переполненный этой мыслью, Ромка вернулся из спальни. Надо навести в этом вопросе окончательную ясность.

– Товарищи! (Ромка заметил что именно обращение «Товарищи» собирает максимальную аудиторию – больше чем «господа» или «эй вы», только произнести нужно очень ответственно) – А вот интересно, почему в рай всех не берут?

Спрашивал он кого поумней, но ответил Сансамыч.

– Это ж какие расходы, их же кормить всех придется. А в аду все равно мучиться надо, так пускай голодными мучаются.

– Насчет ада я как раз согласен. Я бы их тоже не баловал, – критично заметил Ромка. Вот у нас в садике была одна девчонка, ну очень вредная, да еще брехуха страшная. Сожрет втихаря сосиску а потом орет, что ее обделили. Ну ей и дают новую сосиску. Мы терпели-терпели, а потом все по очереди в тарелку наплевали. И ей сказали. Но только потом, когда она уже все съела. Думали что облюется. Ничего подобного, еще толще стала.

– О, чувствуется школа! – радостно заметил Сансамыч и победно глянул на Васю.

– Сансамыч, не говори чепухи, – взвилась тетя. – Эти твои антипедагогические подходы ребенок воспринимает как поощрение. У него ведь душа еще наивная, неиспорченная. Это подсознательный протест, канализировать который он еще не умеет.

– Постой-постой, что-то я не уразумел, – встрял дядя. – Это ты к чему сейчас сказала? Так можно любое баловство списать на подсознание. И спросить тогда не с кого. Припрешь такого стенке – а он мол нет уж любезные, неподсудный я, у меня подсознание в канализации. И как с гуся вода.

Вот у нас на деревне – пороли отцы детей как сидоровых коз

Ну и кто повырастал? Пьянь никчемная, уголовщина и вообще... людьми их не назовешь.

– Представь себе, догадливый ты мой. Именно так, неосознанный протест. Против лукавства и перекосов в воспитании. Девочку ту небось дома подучивают, ты мол дури всех и ври побольше. А дети они все видят, это они только с виду глупые, а так – ого-го, нас с тобой перехитрят. Протест нашел неправильный выход – ребенок еще не умеет правильно направлять. Теперь вот в нем совесть заговорила, он сейчас наверняка кается.

И обратившись к Ромке строго спросила:

– Ты же теперь каешься?

– А в чем мне каяться?

– За то что в тарелку наплевал.

– Подумаешь. Она ж не умерла от этого, хотя надо бы. Мне просто интересно, ее за грехи в преисподнюю отправят или нет? Чтоб брехала меньше?

– Не о том думаешь, Роман. Наказания здесь кто-то другой заслуживает, не так ли?

– Я так полагаю, тетя, что все мы тут понемногу заслужили, – вмешался папа. – И если отправимся в преисподнюю, так все вместе. Кстати, нас там долго терзать будут, как считаешь?

– Окстись, Олег, о чем ты это.

Так, о чем это я, – продолжил Ромка, вернувшись в спальню. Ага, ведь и самые плохие когда-нибудь все осознают и исправятся. Если как следует намучаются. Боря же в тюрьме исправился, а раньше душегубом был, сам рассказывал. Или несмотря ни на что, так и застрянет в аду, как наши нищие соседи в том жутком общежитии. Там тоже невиноватых куча застряла, и совсем маленькие среди них есть... а дядя утверждает, что вряд ли им теперь оттуда выбраться. При демократии нечего на государство надеяться, для того и демократия придумана, чтобы каждый за себя, каждый значит кузнец своего счастья. Или несчастья. Так-так... значит все же шансы у Бори невелики. И там в аду окажется он рядом с другим бандитом, который не покаялся. Одна надежда, что жарить его там будут не так сильно, как непокаянного соседа.

Это только тетя уверена, что хороших людей на свете больше, чем плохих. Она неисправимая оптимистка. А дядя ее спрашивает, где они все живут, хорошие, пусть покажет – он туда сегодня же уедет. Дядя на своем веку повидал немало и точно знает, что кругом одни враги. «На вид бывает приличный гражданин, правосознательный. А приглядишься – сволочь подлая и проходимец. Бандит и тот лучше, его хоть сразу видно».

Надо же. И дядя прав и тетя права, вот зараза... и как теперь разобраться? Кто-то же должен быть неправ? Или это необязательно? Впрочем, кто тут прав – это вопрос десятый. На сегодня есть вопросы поактуальнее. Необходимо все ж выяснить, как теперь спастись. Никак не получается, вот что я вам скажу – если следовать всем правилам, никак не спасешься, потому что правилам этим следовать невозможно, они для святых написаны. А все святыми быть не могут, иначе кто ж тогда работать будет? Кому прогресс на земле поручить, если все только и делать будут, что благотворительствовать и молиться? Опять же, быть примерным – это ж невыносимо жить станет. Это примерно как соблюдать правила от диабета. Недавно врач дал Ромке книжку почитать, как вылечиться от этого «страшного неизлечимого заболевания, бича столетия». На первой же странице перечислялось куча знаменитых людей, которые умерли от него в муках, слезах и проклятиях и еще больше тех, кто вот-вот умрет. На второй странице еще раз подчеркивалось, что вылечить диабет невозможно и давались ценные советы, что делать в ситуациях, когда сделать ничего нельзя. Далее шли врачебные рекомендации, все сводившиеся к запретам и ограничениям. В общем, книжка служила добрым руководством для тех, кто хотел бы помереть от диабета как можно более долгим и мучительным способом. Ну что ж, в этом тоже есть своя логика – прочитав такую книжку, помирать не жалко. В главе про запреты запрещалось все мало-мальски вкусное, а в главе про ограничения безжалостно ограничивалось все остальное. На пятой странице исключалась картошка и каша, ну это куда ни шло, на шестой все сладкое и мучное, то есть конфеты и пирожные-морожные, это уже хуже, дальше ягоды и фрукты, совсем никуда. Чем дальше углублялся Ромка в эту книжку, тем тоскливее ему становилось и тем меньше он понимал – а зачем жить тогда? Зачем цепляться зубами за такую жизнь? Может быть, у завзятых аскетов есть какая-нибудь другая цель, ради которой стоит дорожить даже очень плохой жизнью, но почему тогда в этой дурацкой книжке ничего про это не написано, а написано только как сделать жизнь хуже и продлить этот кошмар как можно дольше? Нет, можно конечно максимально испортить себе жизнь в надежде что она станет длиннее – но завтра тебя все равно собьет машина, как Саньку Бычкова, или отравит повар, как это было в соседнем садике, или зарежет бандит, как это вообще часто бывает, и перед смертью даже черешни от пуза не нажрешься. Дуремар как-то рассказал про свою бабушку Брону Марковну, ей уже лет триста, как черепахе Тортиле, и она вся больная, а вот поди ж ты, помирать не хочет. Приходит ко всем в гости со своим персональным творожком в специальном судке и жрет его за общим столом. Это ж как надо над собой измываться, чтоб выдурить еще годик беспросветного существования. Может быть она просто натворила чего-нибудь ужасного в молодости и теперь просто боится попадаться Господу на глаза, чтобы он не отправил ее прямиком в преисподнюю? Кто ее знает, может быть она пламенная революционерка и сожгла живьем непокорную деревню / тысячу контрреволюционеров? Или пила кровь младенцев в целях омоложения? Ну так хорошо себя вести надо было, здесь творожком не поможешь. И потом Ромка знает про куда более ужасных людей и в творожке они вроде как не нуждаются.

В этих невеселых раздумьях Ромка дошел до десятой страницы, где обнаружил, что и соль ему категорически нельзя – жить совсем расхотелось и он, встав на подоконник, выкинул эту книжку в форточку, пока мама до соли не добралась. А маме сказал, что книжку дал почитать соседской девочке Лидке для профилактики, чтоб остерегалась диабета. Мама наверняка скоро про нее забудет.

И жизнь снова показалась веселее. Вот только и без диабета жизнь не малина, такая беда. Как тут спастись когда вся жизнь – борьба? Получается, что или выживай или спасайся, прямо путаница какая-то. И вроде бы все ясней ясного – хорошо себя вести нужно, ну да, конечно, не дерзить там, не обманывать и в занавеску не сморкаться, это все и так понятно. Только ведь не всегда получается. А если стараться – где гарантии, подайте мне документ пожалуйста, как говорит Дуремар. Да и есть ли такие что всю жизнь себя правильно вели, чтобы спросить, а как это так это у них получается? Хотя нет... Знал Ромка одного такого. Очкастый мамсик из старшей группы, ябедничавший даже на воспитательниц. Такой весь правильный, аж зло берет. Спрашивать его не хотелось. Хотелось дать в морду, что многие и делали. Нет, уж лучше как урка Боря, чем так опускаться.

Зашла Ася и сообщила что у ворот его дожидается Вика, в догонялки играть. Это она на кладбище зовет. Вот дура – мне о спасении души подумать надо бы, а ты все на кладбище да на кладбище. Чего я там забыл, ничего я там не забыл, и некогда мне, и страшно мне и иди ты к черту.

А вот как быть тем кто ничего не читал про наказания господни? Они-то не знают ничего, гадят помаленьку и радуются, что им с рук все сойдет. А им ничего не сойдет, так и знайте. Вопрос не из легких, даже в детской Библии это не очень ясно описано. Там говорится про спасение, но без подробностей. Что Царство небесное еще заслужить надо. Это понятно – Диснейленд и тот поди еще заслужи. Взять, к примеру, Асю. Добрая, много трудится и на ночь сказки рассказывает, а все равно несчастная. Сколько ни старайся – все равно в Диснейленд ей ни за что не попасть. Судьба у нее такая, вот и Сансамыч подтверждает. А ведь это всего лишь парк с каруселями, что тогда про рай говорить. Вот представим себе, что она сильно проголодается и стащит что-нибудь ценное, за что сразу в ад отправляют. Или сильно разозлится и кого-нибудь ненароком убьет, с кем не бывает. Ну, обстоятельства так сложились – встретился тебе, допустим, коварный враг, и пришлось его убить. А коварный враг возьми да окажись в душе приличным и ласковым, как потом оправдаться? Или еще хуже – заслужишь, а тебе неправильно посчитают (сколько раз так бывало) и в рай не пустят. Так бывает, когда кого-нибудь перепутают – Ася ведь и не Ася вовсе, а Галя. Это мама ее переименовала, сказала, что не потерпит в доме такого жлобского имени, пусть будет Асей или проваливает к чертям. Вот и отправят в Царство небесное какую-нибудь Галю, а бедную Асю спросят, кто она такая по паспорту и она скажет: «Галя. Ой, то есть Ася. Или нет, все-таки Галя» – «Ах так, ну и ступай тогда действительно к чертям». Запутается и пропадет зазря. В жизни много ошибок случается. Такие как Ася трудятся, а по заграницам воры и бандиты ездят. Будешь всю жизнь заслуживать примерным поведением, а вместо тебя все равно какой-нибудь паршивец прорвется. Очень они прорывные, паршивцы эти.

Ромка давно уже побаивался, что рискует остаться за воротами рая из-за какого-нибудь пустяка. Как тогда быть, что делать – все эти вопросы показались Ромке столь актуальными, что он решил не ждать до завтра, а прямо сейчас выложить их папе.

Для этого он снова вернулся и застал папу за столом в тоске и печали.

– Папа, а как спастись? Чтобы уж точно?

Но тот сегодня совсем расклеился. Лишь посмотрел умоляюще и еле слышно произнес:

– Не забивай голову глупостями. Иди лучше спать.

– Папа!!! Ну как можно спать, когда такое кругом творится! Когда, может быть, нужно срочно спасаться, ведь если каждый день говорить «завтра, завтра», то однажды точно не успеешь.

Папа закрыл глаза и притворился, что не слышит. До чего ж эти взрослые бестолковые бывают. Как можно такие важные вопросы называть глупостями? И как тут пойти спать, если не решен целый спектр проблем?

Вообще все что было на свете до того как Ромка в него народился очень его интересовало. Неужели солнце светило также ярко и травка зеленела и птички щебетали – до него? И после него наверное так же будет – и никто этого не заметит. Это плохо. Это можно даже сказать ужасно и несправедливо. А по отношению к нему, Ромке – просто бесчеловечно!

Мысли о смерти пугали Ромку и думать о них не хотелось.

Мама, правда, сказала что смерти бояться не нужно, что после смерти будет новая жизнь, еще лучше прежней. Но как-то очень неуверенно сказала. Сразу видно, что и сама сомневается. Ромка ей не очень поверил и спросил: А откуда ты знаешь? Мама засмеялась и сказала что в прошлой жизни была кошкой и все видела.

А Ромка не помнил, кем он был в прошлой жизни. Как ни силился – ничегошеньки припомнить не смог. Не зря умный дедушка советовал ему тренировать память, заучивая стишки. Эх, научил бы кто Ромку тренировать память еще тогда, в прошлой жизни.

А все таки, кем же он был – если в памяти ну совсем ничего не задержалось. Наверное, котенком, которого сразу утопили.

Уснуть удалось не сразу.

В голове копошились недодуманные мысли, причем сразу несколько – это раз.

Два – под воротами все еще орал Демидыч, перемежая немузыкальные завывания грязными ругательствами. Ему аккомпанировали сразу несколько собак из округи, причем звонче и заливистее всех заходилась противная собачонка в самом конце села, а те что поближе подгавкивали басовитым отрывистым грохотом. Поди тут усни.

И три – он забыл записать в дневник главные проблемы, которые предстоит решить ему в скором будущем – а то забудешь до утра и не решишь в будущем какую-нибудь главную проблему. Так и останешься дураком навсегда. А все из-за того, что в детстве поленился что-то записать в дневник. Как неохота вставать... Сейчас немного еще подумаю и воспряну. Да-да, нужны срочные меры, чтобы не поглупеть, когда вырастешь. А тот вот растешь себе, учишься – а потом на тебе: вырос дураком, как Вася. Тетя вот говорит, что все дети талантливые – а откуда ж тогда Васи берутся? Стало быть, или не все такие уж талантливые – и тогда тетя все врет – или глупеют через одного. Чего тоже нельзя исключать. Да-а, за все нужно платить. И за кефир, и за книжки, и за глупости тоже. И за ошибки... Ромка поплыл и сквозь сладкую дрему едва расслышал как от ворот отъехала машина. Ни свет ни заря отец уезжает в город по своим неотложным делам и возвращается затемно. А иногда, как вот сейчас, срывался из дому на ночь глядя. Краешком уплывающего в туман сознания Ромка расслышал, как Сансамыч раздавал громкие команды, потом возились у автоматических ворот, потому что они автоматически не открывались. Вроде бы сторож Демидыч там заснул. Но про сторожа папа ничего не сказал, а сказал только, чтобы убрали это говно... Наверно, Джуля накакала.

 

********************

Ромка уже изучил все подступы к своей огромной усадьбе и все выходы из нее, пытливым оком выявляя неприметные бреши. Неприятели ведь разные бывают. Хорошо, если неприятель слабый и безвольный – тогда занимай круговую оборону и жди себе, пока подкрепление подойдет. А попадется слишком настырный неприятель или, к примеру, нет никакого подкрепления – и хочешь не хочешь, а спасайся бегством, а то хуже будет.

Чтобы преодолеть укрепленные ограждения, нужно было забраться на домик, где раньше жили пионеры – последний из снесенных и использовавшийся теперь под склад для инструментов; это казалось несложным, но попробовать вечно кто-нибудь мешал. Можно было проползти под боковой калиткой: для этого отодвинуть валун, брошенный нерадивыми строителями, чтобы сэкономить на цементе. Еще можно было кое-где перелезть через кирпичную кладку – фасадная часть забора из пестрого кирпича местами еще не была достроена. Это был даже не забор, а настоящая крепостная стена, меж зубцов которой вполне уместилась бы небольшая корабельная пушка. Шесть таких декоративных орудий действительно были отлиты для установки в наиболее видных местах, но за общей недостроенностью брошены пока в траве, где их облюбовали под общежитие лесные зверьки. Предполагалось установить их по каждой стороне крепостной стены, кроме заднего участка, где тылы усадьбы отгораживались глухим бетонным забором. Правда, потом оказалось, что за густыми деревьями видные места скоро станут невидными, и пушки будут пугать разве что ворон. Много чего в спешке делалось не подумавши, каждый участок зиял недоделками – впрочем на такое разгильдяйство в смете была предусмотрена отдельная щедрая статья, средства позволяли.

Вокруг усадьбы решено было разбить сад, а на задах оставить сосновник. Между садом и лесом высадить кусты ягод и роз, разбить орошаемые клумбы и грядки – копаться в земле мама мама мечтала излечиться от хандры развлекательным земледелием – но сперва нужно было одолеть заросли неистребимых кустов малины и крыжовника, которые вместо ягод давно уже давали одни колючки да укромную тень для потенциальных диверсантов. Согласно плану уже были высажены фруктовые деревья: черешни и сливы, вишни и яблони, груши и абрикосы. Для ведения садового хозяйства из сельхозакадемии был приглашен целый профессор-агроном, согласившийся поработать садовником. В общем, летний замок строился с таким размахом, чтобы уж точно никто не упрекнул хозяина в скромности. Посреди всего этого великолепия планировалось рукотворное озеро с миниатюрным замком на насыпном островке, а прямо за ним, перпендикулярно садам-огородам – буковая аллея с ажурной беседкой, папина мечта и гордость. Правда, перед тем, как сажать эти буки, требовалось еще выкорчевать неровные ряды стареньких лип, а дорожку замостить тротуарной плиткой. А вдоль дорожки для большего шику установить фонтаны и китайские фонарики, увенчав благолепие японским садиком из камней, песка и папоротника. Но это потом, когда снесут домики и прочее ненужное старье.

От воров, помимо колючей проволоки под напряжением поверх забора, предполагалось защититься дюжиной злющих псов, которых вот-вот должны были завезти, и даже приготовили им обиталище в том самом уцелевшем пионерском домике – осталось только убрать оттуда хозинвентарь. Прочие сооружения снесли, а пригодные еще обломки растащили соседи, оставив в грудах хлама никому уже не нужные, покалеченные при низвержении обломки монумента защитникам катакомб – из полусотни фигур. По ночам в лунном свете эти обломанные руки и ноги белели, как кости из разрытых могил, навевая ужас. Один только Вася, чертов прораб, в шутку называл их надежной защитой от территориальных посягательств, добавляя, правда, что ров с крокодилами по периметру усадьбы тоже не помешал бы. Ромка совершенно серьезно представлял, как вокруг дома выроют ров, соорудят крепостной вал и оборудуют центральный вход откидным мостом на цепях – такие сооружения он видел в кино про Спартака, да еще в Книге будущих командиров, по которой сдавал папе экзамен на знание военной истории.

Был, правда, один потайной, никем не замеченный лаз. На заднем глухом участке огорожи, что осталась бетонной, плиты в одном месте не сошлись и образовался крохотный проемчик – как раз, чтобы протиснуться фанерной лошади или такому шкелету, как Ромка. Чтобы залатать проем, плиты пришлось бы выравнивать, а это морока, и строители предпочли о нем забыть. Не зря говорят, что дольше всего стоят временные мосты – человек не может долго жить проблемами и привыкает к ним. Недоделки становятся такой же привычной частью жизни, как щербина во рту или покосившийся палисадник под окном.

Ход этот секретный Ромка давно уже высмотрел и замаскировал от глаз подальше подножным хламом – на случай, если вдруг остро понадобится сбежать из дому, минуя законные выходы. Законных было целых три: не считая центрального с огромными парадными воротами и заднего, поменьше, для выезда на природу – имелся еще укрытый в чащобе проход, откуда периодически появлялись и куда так же внезапно исчезали машины самых таинственных посетителей в сопровождении мрачных кортежей. Начальник охраны дядя Боря, прежде бандит а теперь лучший Ромкин корефан (вот что значит вовремя стать на путь исправления) называл его аварийным. Дорожка туда пролегала через маленькую березовую рощу, верней то что от нее осталось после холодной зимы, когда в селе кончились дрова. Этот проход Ромка и намеревался использовать в шпионских целях. А шпионских целей было хоть отбавляй: Ромка давненько уже подумывал стать разведчиком. А чтобы стать настоящим разведчиком, учиться нужно уже сейчас. Так ему сказал папа – на великих спортсменов, к примеру учатся аж с пяти лет. Ромка радовался что возраст пропущен – не тянуло его в великие спортсмены. Да и здоровье не позволяло, а главное неинтересно как-то. Лучше быть великим разведчиком, чтобы после многих опасных подвигов о тебе однажды узнал весь мир и очень удивился: надо же, Ромка, оказывается – лучший в мире разведчик! Все детсадовские точно лопнули бы от зависти. А глупая Лиза вообще подавилась бы своим плеером.

Действительно, прекрасное решение, чего тут подумывать. Пару дней назад Ромка окончательно определился с будущей профессией. Ну да, разведчиком будет в самый раз. В крайнем случае – шпионом, если не примут в разведчики. Позавчера он посмотрел фильм, который еще больше укрепил его в правильности выбранного пути. Главное, что если все враги у разведчика такие же балбесы, как у знаменитого Джеймса Бонда, то и профессия не такая уж опасная, а славы хоть отбавляй. Опять же, не страшно, что решил так твердо – времени передумать, если что, хватит – целая вечность еще впереди. Если, конечно... – здесь Ромка обсекался, но неизменно убеждал себя что ему обязательно повезет и вечность эту он как-нибудь заполучит.

Раньше, правда, он хотел быть военврачом или военпожарником, в общем героем – чтобы кого-нибудь спасать. Но дедушка, когда Ромка еще жил у него в Сибири, объяснил, что спасают мир только киношные бездельники и что все в кино подстроено, чтобы легче спасалось. А папа вообще запретил смотреть глупые фильмы. Потому что легко быть героем если умеешь летать, а другие не умеют. Или воевать, будучи бессмертным, когда все вокруг так и мрут. Так любой дурак сможет. А попробуй в одинаковых условиях стать лучше всех – вот это подвиг.

Так говорил папа. А папа разве может ошибаться. Не может, факт.

Хотя вообще подвигов искать не советовали. Никто не советовал – ни папа, ни тем более мама, та вообще про подвиги слышать не хотела. Разве только тетя с Севера, но у нее всегда было нестандартное, восторженное мнение. Разговоры такие заводились обычно за ужином, когда все собирались за одним столом. Особенно весело было когда тетя с дядей начинали спорить. По любому вопросу. Они не сходились ни в чем. Удивительно, как они всю жизнь вместе прожили если ну ни в чем не могли сойтись.

– «Подвиг – дело случая. Несчастного, можно сказать, случая. Он не всякому по плечу. Он сам тебя найдет, если уж так сложится. Просто надо быть к нему всегда готовым, вот и все».

Такое положение вещей, конечно, перечеркивало все Ромкины мечты, но приходилось все же признать, что папа и здесь прав.

– И тогда все узнают какой я герой? – со слабой надеждой в голосе вопрошал Ромка.

– Нет. Подвиги нужно делать так, чтобы о них никто лишний не знал.

– Хм... Хорошенькое дело. Рискуешь значит, силы тратишь, опасности всякие преодолеваешь – и все это за просто так? А зачем же тогда их совершать – искренне удивился Ромка.

– Вот в том-то и дело. Значит не о подвиге ты мечтаешь, а о славе, пустой и легкой. И не спасать ты хочешь, а блистать. Стало быть, дорога тебе в артисты, в клоуны например.

– Нет, – горячо запротестовал Ромка. – Я ж не дурачиться хочу. Я вот именно что спасать хочу... и вообще всячески геройствовать. Ну и конечно, не против, чтобы об этом узнали – ну хотя бы потом уже, когда всех спасу.

– Тщеславие это называется! – вмешался дядя. Он всегда все портил своим противным гнусавым голосом. Вечно гадость вставит, о чем бы ни говорили. – Заслужить уважение, будучи нормальным человеком куда труднее. А твой бэтмен – он только в кино герой, а в жизни – ишак с яй... то есть с крыльями и вообще пустое место. Всему миру об этом известно. Недавно в газетах писали – встретились бэтмену хулиганы дворовые, он и обкакался. Вот такой он на самом деле. Подумай над моими словами.

– А мне кажется что Роман все верно говорит! – жизнерадостно заметила тетя. – Летать так летать. Стремиться нужно к высокому, тогда может и достигнешь чего-то. А если стремиться работать грузчиком – так грузчиком всю жизнь и промучаешься, пока не выгонят. Скольким людям в детстве подрезали крылья и они выросли олухами

– Олухами они выросли потому что родились такими. И родители у них олухи. И дети ихние тоже олухи будут. И так кругом полно дебилов и негодяев (в который уже раз говорю вас – Люди! Остановитесь!

 

123456789

Ромка наморщил лоб, но мысли куда-то разбежались и думать не получалось. Сколько мнений и все правильные! И к чему этот бэтмен? И как это можно например, торгуя селедкой, стать героем – да ни за что не станешь, так и зачахнешь серостью. Лучше уж бэтменом – нечестно да почетно.

ПАПА: сегодня был добрый и объяснил на примере. Тогда сразу убедишься, даже если и не очень ясный пример, главное чтобы убедительный.

Понимаешь, в экстремальной ситуации люди ведут себя по-разному. Из тысячи девятьсот сразу сбегут в кусты. Девяносто не справятся и сгинут. И может быть десять совершат то, что мы называем подвигом. А из этих десяти может быть одного мы узнаем. И то не факт. Вот такие дела.

Ромка согласился. Он вообще чаще всего с папой соглашался. Ну разве что наказание грозило – тогда не соглашался. Тогда Ромка, даже будучи приперт к стенке папиными доводами, протестовал и не соглашался. Но это, конечно, только на словах, чтобы избежать последствий. А последствия, всем известно, добрыми не бывают. Особенно если перед ними чего-то плохого утворишь. Тогда уж спорь не спорь, а наказание обязательно будет. Такие они, последствия эти.

Папа самый умный, самый справедливый, самый авторитетный, самый-самый. Это факт. И прав почти всегда. Кроме тех случаев, когда прав Ромка. «Я еще конечно не совсем взрослый, но в некоторых вещах я не могу ошибаться. Это же так очевидно. Ну например когда я сказал тете с Севера, чтобы она наконец занялась чем-нибудь полезным, а не лезла в чужие дела. Подумаешь, обиделась – я всего лишь повторил то, что слышал от мамы... Так ведь и тетя напросилась».

Ромка о том случае не любил вспоминать. С ним были связаны не лучшие ассоциации – весь вечер в углу простоял. Но и тетя хороша, целый год не видались – она возьми да скажи: «Что ж ты никак не вырастешь?». Ничего лучшего не припасла, дура набитая. Ромка обиделся и сказал, что зато она здорово постарела. И вообще в ее возрасте лучше подвести итоги своей жизни, вместо чтоб попрошайничать. Это он от мамы слышал и все запомнил. Ну сами согласитесь – попрошайничать ведь никуда не годится, а вот подвести итоги – совсем другое дело. Серьезное дело, никогда не помешает. Особенно если жизнь никчемная, как у тети. Сама так жалуется.

 

Погруженный в размышления, Ромка не заметил как приблизился к своему секретному лазу. Здесь и завязалось первое серьезное знакомство. Соседская девочка проникла на изрытую словно после бомбежки территорию будущего сада, чтобы обследовать ее на предмет чего-нибудь съедобного. Большинство старых, неплодоносных уже кустов и деревьев вырубили, а их место заняли молодые саженцы, тоже пока ничего хорошего не дававшие по причине малолетства – но если искать, то наверняка чего-нибудь найдется. Точно так думал и Ромка, который в те же минуты занимался изучением местности. Необходимо было выяснить, откуда бежит тропка, перерезанная бетонной оградой. Заодно познакомиться с бытом кротов и енотов. Все это было ужасно интересно. Ася рассказывала ему про целые подземные города, где живут разные зверьки, и пообещала сводить его к лисьей норе. Ромка даже составил график исследования нор всех бродячих кошек и собак. Они водились здесь в массе, а вот норок не попадалось ни разу. Где они все живут – совершенно непонятно. Однако важнейшей частью плана было узнать, откуда и куда течет речка. Как-то папа ему рассказал, что все реки в равнинной местности начинаются с родника. Бывает, конечно, в неправильных местностях, речки образуются из талых горных вод. Еще иногда вытекают из озер – но здесь не тот случай. За неимением поблизости горы или более-менее приличного озера пришлось отыскивать родник, который мог располагаться где угодно далеко. Выясненные топологические данные наносились на карту собственного изготовления и рисования, которую Ромка периодически обновлял, раскрашивая самыми разными цветами, и бережно хранил в специальном военном планшете. Планшет этот кожаный, с блестящими защелками, придающий усталой деловитости, достался ему от одного бронетанкового майора, папиного знакомого, в качестве награды за умелый строевой шаг. Любил майор детей, которые умели вышагивать. Он раньше командовал танками, а теперь сторожил склад с китайскими пуховиками, так что планшет вместе с фуражкой и замечательными золотыми погонами стал ему не нужен. Зато Вася его хвалил – сказал что если бы у него был такой планшет то он ни с кем бы не здоровался.

В дремучих зарослях малинника, где вместо сладких ягод можно было разве что исцарапаться, они столкнулись нос к носу и оба порядком перепугались.

– Ты кто? – Девочка первой пришла в себя. То что перед ней хозяйское чадо, она поняла сразу, но надо ж с чего-то начать разговор. Ромка не успел даже ничего сказать, а успел только открыть рот, как девочка тут же задала следующий вопрос:

– А что это ты тут делаешь?

Ромка и не подумал, что это ему как раз стоило бы спросить, что тут делают всякие посторонние. От неожиданности он растерялся и выложил незнакомке заранее придуманную версию. По легенде необходимо было изучить маршрут пролегания канализационной трубы: время от времени ее прорывало в самых разных местах и Ромка разрабатывал план эвакуации кротов и енотов, которых могло затопить в их норках в результате очередного такого несчастья. Ромка заранее сочинил эту версию по совету папы, чтобы сбить с толку агентуру вероятного противника, в данном случае маму – ведь выдавать военно-шпионскую тайну про поиски родника никак нельзя. Это сорвало бы первое в жизни ответственное разведзадание. Тем не менее, он покраснел. Врать он совершенно не умел. Интересно, а с какого возраста нужно учиться врать, чтобы не краснеть? Ведь иначе, спросит тебя хитрый недремлющий враг о чем-то важном, а ты начнешь отвечать (конечно же неправду, чтобы не выдать тайну) и покраснеешь в самый неподходящий момент. Ну и какой ты после этого, спрашивается, разведчик? Хорошо неграм – по ним ничего не заметно. Ни краснеют, ни бледнеют – красота! Странно, что с такими замечательными качествами среди негров мало знаменитых разведчиков. Надо будет обязательно сообщить об этом какому-нибудь негру, если встретится, может быть этот совет изменит его несчастную судьбу.

– А чего это ты такой красный? – словно бы угадала его мысли незнакомка.

Ромка смутился еще больше и принялся сбивчиво объяснять, почему он то бледный, то красный, то с веснушками, то без, и вконец запутался. Но девочка к счастью ту же забыла о вопросе и перешла к следующему:

– А ты не боишься... этих своих... енотов?

– Енотов? А чего их бояться – еноты как еноты... буркнул Ромка. Он уже немного пришел в себя и его храбрый боевой дух стал понемногу возвращаться на место. – А вообще-то я ничего не боюсь, – добавил он зачем-то и покраснел еще больше.

– Ничего-ничего? – удивилась незнакомка

– Совершенно ничего! – решительно замотал головой Ромка, хотя боевой дух так и порывался снова улизнуть.

– Никого-никого?

– Абсолютно никого! – и грозно потряс кулаком, чтобы уж совсем стало понятно, какой он храбрый.

– И даже Стёпу Вырвиглаза?

– Ни капельки... А кто это?

Девочка засмеялась

– С тобой все ясно. Хочешь – сегодня ночью пойдем яблоки воровать. Знаешь у кого яблоки вкусней всех? У деда Халимона, самый злющий в округе хрыч – у него и ружье есть. Солью стреляется. Знаешь как больно когда тебе в попу солью попадают – кошмар, ни один врач не зашьет. А еще лучше – пойдем на кладбище. Там вообще такое творится...

– А что там творится? – заинтересовался Ромка, заглянув на всякий случай девочке за спину: попа была на месте.

– Там... у-ух... что творится, – девочка поежилась и всем своим видом показала что творится там нечто совершенно невообразимое.

Ромка хоть и побаивался, но с такой готовностью принял предложение, что снова почувствовал себя нелепо. Вместо серьезного дела придется переться черт знает куда с этой болтливой девчонкой. А дома наверняка хватятся... Ослушаться папу – нет, решительно недопустимо! Но и отказаться нельзя... Надо было сказать что хоть он человек свободный и ничего при этом не боится, но сегодня как раз очень занят. Ну почему правильные мысли приходят не сразу а когда уже что-то сказал? И почему слова выскакивают раньше, чем придет правильная мысль? Ромка расстроился и стал ковырять носком сандалия лунку в рыхлой земле.

Он ведь давно уже мечтал с кем-нибудь подружиться и много чего припас в голове, чтобы рассказать новому другу. Или подруге, если уж с другом не повезет. Но голова у Ромки еще пока маленькая и все нужное туда не помещается. Зато ненужного помещается много – не помешало бы устроить генеральную уборку.

Вот и сейчас из маленькой перегруженной головы выпало все, что он так долго припасал.

А девочка уже тараторила что-то свое. Не успел Ромка вспомнить, про что же это он так долго вспоминал – а вспоминал он про боевое искусство древних персов – как она тут же выложила ему все, что знала об истории мест, где теперь предстоит проживать Ромке, и о ее отношении к мироедам и прочей сволочи. Ромка много чего не понял, но смутно догадывался, что замешан в чем-то нехорошем. Затем, ничего не спрашивая, с таким же знанием дела поведала Ромке кто он такой и откуда взялся. Даже как его зовут знала! Ромка удивился и спросил, откуда она такая осведомленная. Вика – так звали девочку – сообщила что она вообще все знает и если ему, Ромке вдруг понадобится что-то важное в жизни узнать, то он может смело к ней обращаться – она уж точно ответит.

Ромка повнимательнее к ней пригляделся – худенькая, чтобы не сказать тощая, на смуглом продолговатом лице темными узенькими щелками блестят зеленые с хитрецой глазки, сбегаясь к тонкому вздернутому носику, из-под копны рыжеватых волос торчат острые ушки. На макушке волосы собирались в вихор, образуя пальму. Вика была похожа на шустрого симпатичного лисенка. В своем линялом необычном одеянии, как-то уж очень с чужого плеча, она была похожа на петрушку из кукольного театра. Длиннющая юбка и кофточка на широких лямках – точно такие, но побольше носила горничная Ася. Вскоре оказалось что Ася, которая Вике приходилась теткой, перешила прежний заляпанный чем-то фартук под Викин рост и получилось такое вот не-пойми-что.

– Наверное, Вика еще и очень умная, – отметил для себя Ромка. – Не очень начитанная только, но это поправимо, начитается еще. Зато представляться не надо.

Представляться Ромка не умел и стеснялся. Назвать себя Рома – не годится, по-девчачьи как-то. Ромка – звучит не очень солидно. Роман – скажут, задается. Папе проще, он Олег, на все случаи жизни имя подходит. Больше всего нравилось Витьком – мужественное имя. С другой стороны – хорошо хоть не назвали Валей – был у него и такой дружок. Или Женей. Ну что за имя для мальчишки!

Разобравшись с непростой ситуацией в деревне, перешли к вопросам общего мироустройства и много друг другу поведали. Ромка, помимо воинственных персов и викингов, поведал про древний Рим, про далекие планеты и созвездия, объяснил что такое Армагеддон и когда он бывает. А Вика рассказала про НЛО и про Микеланджело. На эту тему у них даже вспыхнула небольшая научная дискуссия, едва не переросшая в научный спор: Вика сомневалась что черепашка-ниндзя смогла бы ваять из мрамора; впрочем, до научного рукоприкладства не дошло, поскольку формат общения (это он в телевизоре слышал) складывался очень благожелательный. Никто не обзывался и не поддевал, как дурак, мало того – Ромке новая знакомая так понравилась что он решил притворяться, что заранее согласен с любым ее мнением. Как отличалась она от городских сверстников – плаксивые, злые, жадные. А еще заносчивые и неискренние. Особенно девчонки. Чуть что – бросались ябедничать. Так и хотелось дать им всем по башке.

По мере беседы юные друзья покинули территорию через потайной лаз, о котором они знали уже вдвоем, и углубились в ничейный лес, далеко за территорию усадьбы. Ромка сам потом удивился своей смелости – в одиночку он ни за что не осмелился бы забрести так далеко от дома. Потому что все привык планировать, а вот скрывать от мамы серьезные мероприятия он так и не научился – она сразу знала, когда он врет. Но пока он даже этого не замечал, а шел себе и шел, увлеченно рассказывая и так же увлеченно слушая. Оказывается, ему тоже было что порассказать! И это было интересно. Правда в процессе живоописаний Ромка, бывало, нещадно привирал, перевирал и вообще дал волю фантазии, но получалось это настолько красиво, что он сам удивлялся – до чего ж заливисто он может сочинять! Вот что значит непринужденная беседа в обстановке взаимного расположения! Как потом выяснилось (папа помог с формулировкой), он нашел с Викой общий язык. Как здорово – когда есть общий язык, когда можно массу познавательного узнать и что угодно рассказывать, решительно при этом не краснея, даже когда немножко присочиняешь, для красоты повествования, чтобы всем веселей было... что ж в этом плохого? Вика вон как врет ну и что ее теперь – в угол ставить? И ничуть не плохо, а очень интересно слушать. Значит, дело наверное в чем-то другом.

Хорошо бы научиться врать так, чтобы никто не догадался. Надо спросить у папы, долго ли этому нужно учиться – папа наверняка знает. Или лучше у Бори – тот вообще заливает так что знаешь когда он шутит а когда попросту врет – и хоть бы раз покраснел.

 

Вика, воодушевленная тем, что нашла наконец благодарного слушателя – к которому отнеслась поначалу без должного почтения – тоже выдала массу занятной информации, затронув по ходу повествования целый спектр непознанного. В частности, про ураган который тут недавно случился и про НЛО, которое здесь же пролетало и многие его видели. И про лесных чудищ – леших, кикимор и вурдалаков (их-то уж точно все видели). Но особенно про жутких светящихся мертвецов, которые так и шастают ночами по кладбищу, пугая детей. Почему детвора любит гулять по ночам на кладбище, Вика не уточнила, зато о закалке местных ребят Ромка получил самое полное представление. По ее словам, все кто хоть раз погулял на кладбище, возвращались психически очень закаленными и по ночам уже под одеяло не прятались. Кроме тех конечно, кто с ума сошел, но таких немного.

Начинала она с пересказа чего-то от кого-то слышанного, однако по ходу повествования детали становились все живописнее а убежденность все сильнее, так что не оставалось сомнений (и для самой Вики тоже), что она сама все это видела. Эта особенность – становиться очевидицей по ходу повествования, убеждая себя саму в правдивости рассказанного – очень поразила Ромку. Надо же, думал он, вот бы мне так врать научиться!

– Представляешь, – взахлеб рассказывала она, – ураган был такой страшный – просто смерч. Все переломал и разворошил, остальное переколошматил. Гуляем мы с Аленкой, подружкой моей, в перелеске – и вдруг такой страшный ветер задул – ну все думаем, смерч нам пришел. Сперва затрещало, после загудело, а потом тихо стало – ну это я маленько оглохла. Спрятались мы в дупле и ураган ждем. Нет, сперва мы побежали домой, но по дороге еще страшнее стало, и мы вернулись. Спрятались значит, смотрим, любопытно же. Так в лесу половину деревьев с корнем вырвало, в селе половину крыш снесло, а одну бабку прямо с уборной в небо уволокло и нашлась только уборная с говном, в другом селе, а вот бабка нигде не нашлась, до сих пор ищут. Еще видела, как целую железнодорожную цистерну подняло вверх на целый километр, сто раз перевернуло (Вика сама считала) а потом поставило целехонькой на прежние рельсы, да так что цистерна опять покатилась, правда в другую сторону. А вот Аленке повезло меньше, чем цистерне. Пока Вика наблюдала за бушующей стихией, подружку ветром выдуло и подняло, аж на два километра, и опустилась она совсем в другом месте, и вовсе не целая, а здорово потрепанная. Потому что при приземлении ее стукнуло об дерево (раз двести – охотно помог ей сосчитать Ромка) и с ней никто не дружит, потому что она теперь контуженная и говорить разучилась.

– Неужели совсем разучилась? – удивился Ромка.

– Ну как. Говорить-то она говорит, да только что попало, а так мычит больше и слюни пускает.

 

Ромку настолько впечатлила непосредственность его новой общительной подружки, что он не удержался и доверил ей тайну – про гномиков и что он видит вещие сны. А еще под окном у него по ночам постоянно кто-то возится. Каждую ночь возится, шуршик какой-то, спасу нет. Он бы уже давно разобрался, но без хорошего фонарика как тут разберешься. Папин мобильный светит тускло. Но главное все-таки, что и с ярким фонариком все равно страшновато. Вообще-то он боится темноты. Хотя в душе он очень отважный парень, очень. Несмотря на то, что еще и глубины побаивается (плавать не умеет). И высоты (летать тоже). Но в целом – бесстрашный, да. Потому что когда летает во сне, ему ни чуточки не страшно.

Вика, потрясенная таким бесстрашием, минуту помолчала, затем снова перехватила первенство кладбищенской страшилкой. Отпустив ради такого случая фантазию в буйный галоп, рассказала как она вместе с мальчишками ходила ночью на кладбище. Представляешь – перейдя на таинственный полушепот и оглядываясь, чтобы кто-то не подслушал – у нас тут недавно бабушку похоронили. Не ту которая на ведре летала, а другую. Ведьма настоящая, ей пока потолок не пробили – помереть не могла. Душа у нее черная, в крышу уперлась, и ни в какую. Ну вот, значит, помогли ей всей деревней помереть – а потом приходим мы значит с мальчишками туда где ведьму ту похоронили – а там она стоит и вся фосфором светится. Совсем как живая! Только мертвая.

– Да ну, – поразился Ромка.

– Ну да! – решительно заверила Вика голосом, не допускающим ни малейших сомнений, – в полный рост! Босая, в сорочке и губами беззвучно шевелит, а глаза страшные-страшные, неугасимым огнем горят...

– А что, разве гасить пробовали? – недоверчиво поинтересовался Ромка.

– Ага, попробуешь там – все от страху разбежались, а потом еле нашлись. Три дня дорогу домой искали, а некоторые до сих пор еще ищут, заблудились совсем. Но и это еще не все!

Ромке очень хотелось поёрничать но любопытство пересиливало. Он млел от любопытства.

Голос Викин снова сменился на заговорщический полушепот, и она поведала про кровожадных мертвецов, про скелеты в истлевших саванах что пляшут в полнолуние, про болотных кикимор и водяных, леших и вурдалаков.

Стоило ли полжизни ездить по городам, если столько всего в одной маленькой деревне! Несмотря на сказочность сюжета, дрожь пробежала по всему телу.

– А еще из могил стоны слышались, да! Каких вурдалаки разрыли, а какие сами отрылись – и ну плясать! А потом детей похватали, которые под руку попались, и ка-ак набросятся!

– Ой, мамочки – пискнул Ромка, – ...А дальше?

– А что дальше – жрать давай, – вздохнула Вика. Кого поймали – всех начисто сожрали.

И с любопытством заглянула Ромке в глаза, которые и так уже расширились от услышанного дальше некуда.

– Ну-у дела... – перевел дух Ромка. – А что, – боясь обидеть Вику недоверием, осторожно поинтересовался он – неужели взаправду... мертвецы детей едят? И каким это интересно образом?

– Проще простого, – со знанием дела принялась объяснять Вика, – значит так: шею ядовитым зубом прокусывают...

– Нет я понять не могу – это значит живого человека как тефтелю...

– Ну сказано ж тебе! – терпеливо втолковывала Вика, словно объясняя задачку по природоведению, – набрасываются, в шею впиваются, ну или куда попадется, кровь сосут и жрут, жрут, жрут... и косточки выплевывают. Хруст на весь лес стоит, а к утру стихает, ну разве кто еще чавкает маленько.

Ромка зажмурился от такого натурализма.

– Ну уж это враки!

– Точно тебе говорю! – возмутилась Вика от такого недоверия, – Хоть у кого спроси. Хоть у... Генки!

– У кого?

– Генку разве не знаешь? – изумилась Вика, – его весь район знает.

– Нет, – вздохнул Ромка. Не довелось...

– Надо же. Уже целую неделю здесь живешь а никого не знаешь. А Витька косого?

Ромка устыдился: и Витька косого он не знал.

– Неужели и Леху с блошиной горки не знаешь? Который на спор пожарку спалил? Вызвал пожарников по телефону, а сам пошел и ихнее отделение подпалил. Целая машина с водой сгорела. А еще его в милицию сто раз забирали.

– Нет, – совсем расстроившись, честно признался Ромка.

Вика пообещала со всеми его перезнакомить, но предупредила чтобы ни в коем случае не водился с Чумазовскими, что за речкой живут – хулиганы и жулики бессовестные, так и норовят чего-нибудь гадкого утворить. Все гадости от них. А коли затянут в карты сыграть – враз обыграют, а потом зарежут обязательно, такие они бандиты.

Ромка твердо пообещал Вике не водиться с Чумазовскими, раз уж у Вики с ними свои счеты, надеясь, что, возможно, не придется идти ночью на кладбище.

Вика еще раз рассказала какие они плохие, упомянув в качестве свидетелей Генку, Витька и всех перечисленных ею односельчан.

– Так что сегодня ночью идем на кладбище! Яблок наворуем и пойдем. Между прочим, лучшее лекарство от нервных расстройств. Знаешь, что такое нервное расстройство?

– Знаю, знаю. Это когда мои папа с мамой скандалят.

– Правильно. Напьются и дерутся – надув губки, сообщила Вика. Твои часто пьют?

Ромка изумленно выкатил глаза: Редко... наверное... я, собственно, не считал.

– А ругаются часто?

– Часто, – вздохнул Ромка, – почти каждый день. Вернее вечер. Папа только вечером появляется, меня спать укладывают – а сами на кухню и ругаются. А мама все время занята. Днем я их почти не вижу.

– Все ясно. Значит, как и мои – днем напьются, а вечером дерутся. Так ты пойдешь на кладбище?

– Мне нужно подумать, – деловито сообщил Ромка, не зная как отвертеться от сомнительного предложения.

– А яблоки воровать пойдешь?

– Ну говорю же тебе – нужно подумать. Я сперва подумаю а потом что-то делаю. Такой я парень. Основательность Ромкина произвела впечатление и Вика ненадолго замолчала.

Ответ предполагал, что Ромка должен тут же попрощаться и неспешно двинуться по своим делам – чтобы думать. Уйти эффектно, оставив о себе максимально авторитетное впечатление. Но уходить почему-то совсем не хотелось, думать можно ведь везде и когда захочешь. Да и авторитетное впечатление можно оставить в следующий раз. Он вздохнул и, временно пожертвовав самоутверждением, продолжил ковырять носком сандалия лунку в песке, и проковырял уже довольно глубокую. Интересно, если ковырять целый день, можно ли добраться до залежей полезных ископаемых? Нет, вряд ли. Иначе бы все так уже делали и давно все выкопали. Ну а хотя бы до кротовых ходов – можно доковыряться? Ромка представлял себе целые подземные лабиринты со спальнями и кладовками, где хранились в мешочках и коробочках кротовьи припасы – и заулыбался сам себе от увлекательности возникшей в голове картинки.

– Ну пошли, а – уже упрашивала Вика. Ей, видимо, тоже не хотелось расставаться, – Ты ж обещал!

Но Ромка уже был во всеоружии, чтобы противостоять напору и театрально вздохнул: «Характер у меня твердый. Ничего не могу с собой поделать».

Вика продолжала канючить а Ромка решил твердо пресечь поползновения, чтобы не сломаться под уговорами. Надо ж когда-то воспитывать характер!

Вспомнился приятель Женька. Верней, не приятель даже, а так себе, зато очень неплохо умел рисовать.

Это был худющий истеричный мальчик со впалыми щеками и старушечьими глазами. Тоскливый романтик. В садике его дразнили «бледная поганка» – лицо у него было зеленоватого цвета, а характер ядовитый. Правильно дразнили.

Было это, когда Ромка еще ходил в садик. Как-то воспитательница занялась с детьми рисованием и раздала всем кисточки, рассохшиеся мольберты и листы бумаги. Рисовать задали этюд: лошадь щиплет травку на лугу. Кисточки нужно было макать в воду, смачивать краску и размазывать ее по бумаге. Воспитательница утверждала, что из этого что-то должно было получиться. Да ничего подобного! Кто не верит – сами попробуйте. Намажьте кисточку хоть чем угодно и повозите этим вот по бумаге – ничего путного не выйдет. У некоторых, правда, получалось, но Ромка же не некоторые, он личность яркая и самобытная. Поэтому у него на выходе была сплошная мазня. Луг еще кое-как получился, а вот с лошадью не заладилось. Да и луг у Ромки напоминал скорее полярное сияние: рисунок состоял из трех сплывшихся воедино пятен – сиреневого, желтого и фиолетового. Глядя на пейзаж, главное было догадаться, что сиреневое пятно означало небо, желтое – солнце, а фиолетовое – травку (потому что зеленой краски остались редкие крошки, которые никак не намазывались). Вместе все это символизировало мир и счастливое детство. Но только, если как следует пояснить. Уразумев, что без пояснений никуда, Ромка попросил карандаш и приписал, что и как следует воспринимать, чтобы не запутаться. С пояснениями все становилось на свои места. На сиреневом небе было написано что это небо, на фиолетовой травке – что это зеленая травка, а про солнце умному человеку, если он не дурак, и так можно было догадаться. Воспитательница страшно удивилась, что Ромка умеет писать и расстроилась, что не умеет рисовать. «И в кого ж ты такой криворукенький?» – умилилась она, расстроив Ромку так, что он окончательно утратил творческие способности.

В доказательство своей пряморукости тут же изобразил лошадь карандашом – им рисовалось гораздо лучше. Правда, и здесь пришлось оставить пояснение, поскольку хвост и голова у лошади оказались приблизительно одинакового размера, а сама фигура в целом больше походила на опухшую табуретку. Или на гребешок без зубьев посреди. Иными словами, ни на что хорошее она не походила. Но Ромка был полон решимости постоять за себя – предъявив рисунок воспитательнице, он принялся настаивать, что волнистые очертания, да еще снабженные надписью «λσωαۆ» никак не перепутаешь ни с чем иным, кроме как с другой лошадью. Ну, или с козой. И действительно, если приглядеться повнимательнее, выполненные карандашом Ромкины рисунки приобрели определенные очертания. Но, хоть убей, не походили ни на какое земное животное!

Дома Ромка утешал себя, что его произведения хоть, конечно, и не Пикассо (это Женя так сказал), но для обоев вполне сгодятся. Особенно если эти обои кому-нибудь потом подарить. На следующий день Ромка направился к Женьке с твердым намерением быстренько научиться рисовать. Лучше сегодня же, потому что завтра у мамы день рождения и он решил порадовать ее мастерским портретом своей кисти (или хотя бы своего карандаша).

– Женька, научи как рисовать!

Женька молчал, свинья такая.

– Ну покажи, а? Как у тебя получается?

– Очень просто.

– Так научишь?

– Вряд ли.

– Но ты же говоришь, что это просто!

– Это мне просто... А тебе нет. Этому не научишь.

Ромка тем не менее продолжал настаивать и Женя взялся его учить. А точнее – исправлять Ромкины рисунки. Ну а если быть совсем уж точным, то Женька начал эти рисунки портить. Не то чтобы портить – а просто переиначивать – так, что вообще не узнаешь. Как он пояснял, для более верного художественного отображения. Он называл это «внести реализм».

– Вот смотри за мной – и делай как я.

Как собственно делать, Ромка не понял.

Женя просто брал в руку карандаш или кисть или мелок, не важно, и из-под пальцев у него появлялись настоящие оформленные фигурки, где лошадь была лошадью, тучка тучкой, а не наоборот.

Сколько ни пробовал Ромка – ничего подобного у него и близко не получалось.

Совершенно расстроившись, Ромка уединился в беседке и начал беседовать. Сам с собой.

– Значит так, – начал перечислять Ромка, загибая пальцы. – Спортсмена из меня не получится, здоровье неважное. Это раз. Пожарника тоже – высоты боюсь. И моряка – если попадется вода глубокая, то чего доброго утону. А насчет стать художником – так вообще никаких перспектив. Ну и что ж это спрашивается из меня выйдет? Куда мне податься, когда вырасту? И почему у меня все не так, как у других? И здоровье плохонькое, и силенок маловато, и шнурки завязать не могу, так еще нá тебе – ручки кривенькие. Может быть, я неправильный ребенок и у меня все наоборот? А вдруг я с возрастом потеряю все здоровье? Или стану бедный? Или – о ужас – поглупею и дурачком стану, как тот пьяный рыжий клоун из шапито? Или – ой, мамочки! – все это вместе?

Эта мысль так его озаботила, что ни о чем полезном он думать уже не мог, а только переживал. Ну зачем люди вырастают – оставались бы маленькими, раз такое дело, ходили бы себе в садик и занимались себе в песочнице, кто чем умеет.

Нет, сидеть так просто и ждать, пока заболеешь или обеднеешь или поглупеешь нельзя. Нужно что-то срочно предпринимать. Дома Ромка засел за папин стол – учиться рисовать самостоятельно. Научился же он самостоятельно читать – однажды измученная требованиями почитать Карлсона на сон грядущий мама дала ему азбуку, показала арбуз и балалайку, что-то еще объяснила... и неведомо каким чудом уже через пару недель Ромка сносно складывал буквы а еще через месяц сам дочитал в который раз Карлсона. Увидев такое дело мама принялась закреплять навыки – но вот писать как раз не получалось, рука не слушалась. Закорючки ползли куда попало а буквы и цифры частенько оказывались написанными задом наперед. У Ромки даже сохранилась маленькая книжка чукотских народных сказок про ворона Кутха, на которой он осваивал чистописание и порядком наследил там хромыми и раскоряченными как пляшущие чертенята буквами.

Высунув язык он третий час кряду выводил фигурки. Очень хотелось чтобы фигурка походила на человечка. Но никак не получалось – выходил то разжиревший кузнечик, то огурец с кавалерийскими усами. Тогда он придумал – рисовать что вздумается, а весь на что-то похожий материал откладывать для дальнейшей работы. И с тридцать пятой попытки наконец вывел фигуру, напоминавшую человечка. Пририсовав как положено по нескольку пальцев на руках а потом и на ногах, он передохнул и принялся за лицо. Но если пальцы еще кое-как получились, то с лицом выходила совершенная беда. Оно не то что на маму не походило – оно вообще не было похожим на что-либо человеческое. Тогда он взял много листков и начал на каждом из них рисовать лицо, пока не получится. Наконец что-то стало проглядывать. Правда, на мамино это лицо не очень было похоже, но ведь люди меняются – может быть со временем мама станет на него похожа и скажет спасибо за такой портрет... Хотя, если честно, Ромке очень не хотелось чтобы мама однажды стала похожа на то, что он изобразил.

Соединив несколько удачных эскизов вместе, Ромка получил целое художественное полотно, пусть пока и мозаичное. Он взял ножницы, вырезал из нескольких эскизов по самой удачной фигурке, намазал клеем газету и наложил на нее разнокалиберные куски, один к другому. Аппликацию аккуратно уложил на пол, отчего там образовалась целая лужа клея, зато картина была очень пестрая и хочешь не хочешь привлекала к себе внимание.

А утром, кое-как отодрав произведение от пола, он понес его в детский садик, на мастерскую доработку.

В результате доработки от Ромкиного творчества камня на камне не осталось.

Юный мастер был безжалостен и на Ромкины протесты не реагировал. Для начал он смял все это в кучу и выбросил в ведро. А Ромке дал большой лист бумаги, карандаш и ластик. Ромке пришлось потрудиться на славу, при этом действовал он больше карандашом а Женька преимущественно ластиком. Потом Женьке надоело работать ластиком и он просто забрал карандаш и нарисовал все сам, оставив только несколько линий. Чтобы Ромка их потом сам ластиком стер, а не бездельничал. Коллективное полотно оказалось гораздо лучше всех Ромкиных опытов, но все равно не таким, как виделось первоначально. Дело в том что Ромка рисовал окружающее преимущественно в счастливых тонах – яркое солнце, радостные человечки и дома с огромными окнами. А Женьке везде недоставало, как он говорил, реалистичного взгляда на жизнь. К тучкам он пририсовывал тоскливый дождик, на одежду – неказистые заплатки, в стекле у него появлялись трещинки, да и сами окошки он норовил окутать по углам паутинкой, в центре которой болталось что-то унылое и пугающее – не то мертвая муха, не то сам паук, но тоже мертвый. А из окна выглядывало чье-то бледное изможденное личико, такое унылое и одинокое, что хотелось зевать и кручиниться. Все, чего ни касался его карандаш, оказывалось с червоточинкой.

Как бы то ни было, но исправленные (или подпорченные) таким образом рисунки смотрелись не то чтобы намного лучше – но совсем по-другому, по-взрослому что ли. И вообще они были почти как настоящие. Только вот смотреть на них долго не хотелось. Как будто весь мир заболел ангиной и собирался умереть в слезах и скорбях. Ромка тогда вспоминал глупый анекдот. Дядя Вася часто его рассказывал и всегда хохотал как осел. Девочка радостная прибегает со школы: «Мамочка, мамочка, я сегодня три пятерки получила». А мамочка ей: «Ну и что, у тебя все равно рак». Дебил все-таки этот дядя Вася. И юмор этот его любимый – не черный вовсе а плесневый какой-то. Поболел бы сам этим раком разок-другой, тогда бы узнал, как это обидно – помирать ни с того ни с чего, пока все вокруг живы и радуются.

А на следующий день Ромка в детский садик уже не пошел. И больше никогда не ходил. Родители решили избавить дитя от постоянного риска – в одном садике ребятишек недавно отравили, в другом простудили, а в третьем завелась какая-то дрянь, что те стали пухнуть и чесаться, теперь вот аппетит пропал. Ромка тоже заявил, что не мешало бы маме с папой самим наконец заняться родительскими обязанностями. Насчет обязанностей со стороны родителей его просветила в садике одна заезжая тетя, которая советовала почаще жаловаться на всех и ни в коем случае не проявлять агрессию. Ромка вовсе не хотел проявлять агрессию, просто иногда необходимо было дать кому-нибудь по башке, чему собственно и папа его учил, но агрессия была признана чудовищным злодеянием, хуже чем украсть. Еще тетя принесла кучу занятных книжек про то как устроены девочки и мальчики, если снять с них штаны, и детально все разъясняла. Сперва было интересно но потом надоело, а тетя не унималась. Вскоре правда родители прознали про такое дело и очень быстро тетю «ликвидировали». Но она не исчезла – просто ушла в другой садик, где родители были не такие агрессивные.

Так Ромка опять оказался наедине со взрослыми. Вскоре к нему стали приходить учителя прямо домой и Ромке объяснили, что вместо школы для нищих учиться он будет дома, чтоб не запачкаться о грязный социум. Правда, тут вышла незадача – первая же гувернантка, выписанная из Англии, оказалась поддельной. Верней, гувернантка-то она как раз самая настоящая, в фартуке и ***, но только не англичанка. Она сама в Англии случайно оказалась из недоевропейской страны

И Женьку он никогда больше не видел. Кроме одного раза, уже в начале лета. Гуляя вечером с мамой Ромка заметил его стоящим вместе с отцом у пивного ларька. Нудным писклявым голоском он выклянчивал у папы чуточку детского счастья.

– Ну купи...

– Чего тебе?

– Мороженое купи...

– Мороженое? С пивом? – удивился папаша.

– Ну одно только. Ну па-жаа-луста!

Папаша порылся в кармане и удрученно развел руками.

– Или коржик. Купи мне коржик!

Последние слова устыдили папашу перед собутыльниками и он хмуро отвернулся.

– С получки куплю, – буркнул он в пустоту.

Ромке стало жалко и он попросил маму купить Женьке коржик или мороженое, а лучше и то и другое, штук по десять, но мама раздраженно дернула его за руку и произнесла что-то про нищету которую нельзя плодить.

А сама жаловалась, что когда он родился, в семье едва хватало на макароны.

– А почему у них никогда нет денег?

– Никчемы потому что. Чем ерундой заниматься – лучше б вагоны пошел разгружать, профессор хренов.

– А что, профессоры не нужны? И поэтому им денег не платят?

– Он чмо, понимаешь? Опустившееся чмо.

Да, без денег всем плохо – хоть ты профессор, хоть ты художник. Так Ромка окончательно усвоил для себя разницу между собой и другими.

 

 

 Комментарии

Комментариев нет