Темнота и холод порождали дрожь, пробиравшую до самых подушечек лап. Страх сковывал движения, вцеплялся своими ледяными зубами в хребет, норовил пробиться к сердцу и сжать его в тисках. Коул лежал, свернувшись плотным клубочком, на широкой постели. Было так темно, что он, со всем своим ночным зрением, едва различал очертания кровати и темно-синий мерцающий квадрат занавешенного окна.

В соседней комнате громко тикали часы, но Коул им уже не доверял — он знал, что часы лгут. В первые дни он с надеждой прислушивался к их мерному тиканью и звенящему бою, время оставалось чем-то существенным, чем-то из прошлой жизни. Он верил времени. Время его предало. Постепенно все, что окружало Коула, предавало его. Твердые поверхности становились вязкими и норовили задушить его. Одеяло обдавало смертным холодом. Вода обжигала.

Неизменным оставался только страж в черном облачении. Коул ненавидел его, но в то же время любил. Страж не предавал его, он оставался тем, чем он был — бездушным существом со стальными мышцами и невероятной реакцией. Он ни на секунду не оставлял Коула одного, и пришло время, когда Коула стала страшить мысль о том, чтобы остаться в одиночестве.

Даже сейчас, в кромешной темноте и в могильном холоде спальни, Коул чувствовал теплое дыхание стража. Тот лежал на голом полу возле двери, глаза его двумя желтыми точками светились в темноте, а еле слышное дыхание было ровнее, чем вечное шуршание стрелок на часах. Коул знал, что так будет продолжаться всю ночь. Он будет пытаться заснуть и стараться сдержать отчаянное поскуливание, рвущееся из горла, а его надсмотрщик будет лежать на полу, лишь изредка прикрывая желтые глаза, и равномерно дышать. И к середине ночи Коулу начнет казаться, что его сторожит не живое существо из плоти и крови, а механизм удивительной точности. И тогда Коулу станет страшно. Он не сможет уже сдерживаться и начнет тоненько подвывать от ужаса, его хвост постыдно прижмется к животу, пальцы на лапах подожмутся, шерсть встанет дыбом на загривке. Тогда страж беззвучно поднимется со своего поста, одним плавным движением перетечет к кровати и положит тяжелую лапу на плечо узнику. Он ничего не будет говорить, просто даст каплю своего тепла, и в сердце Коула поднимется волна безграничной любви к тому, кого он должен ненавидеть больше всех на свете. От тепла чужого тела Коул расслабится, снова свернется уютным клубком и доверчиво закроет глаза, отдаваясь во власть темному тягучему сну без сновидений.

Так повторялось каждую ночь, и никогда этот ритуал не нарушался.

Сегодня он нарушился. 

Коул жался от холода и страха, но к его ощущениям добавилось еще одно, постыдное — потребность тела. С тех пор, как Коул стал пленником, он возненавидел желания своего тела. Голод означал, что ему придется брать еду из лап врага. Физиологические нужды означали унижение. Страж никогда не оставлял его одного. Не было такого места, куда страж не ходил бы вместе с ним. Не проявляя ни единого признака брезгливости или отвращения, он молча стоял и не сводил с Коула глаз, безразлично скользя взглядом по всему его телу. Сначала Коул пытался сопротивляться, спорить. Его страж пожал плечами и сообщил: «Если обделаешься — убирать будешь сам». Коул дал себе слово, что скорее умрет. Выдержки хватило на сутки, после чего он подчинился условиям стража. Пока лилась струя, он зажмуривался, закусывал губу острыми клыками и мечтал зажать уши, чтобы не слышать журчащего звука. На морде могучего зверя не дрогнул ни единый мускул — ему было все равно. Тело его пленника не было для него тайной, более того, в его глазах это тело даже не имело право на интимность.

Лежа в кровати, Коул разрывался между страхом, стыдом и постыдной тяжестью мочевого пузыря. В конце концов, тяжесть одолела, и он тихим голосом позвал стража.
Желтые глаза мигнули, страж подошел к кровати. Привычным движением обшарил тело пленника, проверяя, не спрятал ли тот где-нибудь гвоздя или бритвы. Отстегнул ошейник.

Коул поплелся в ванную комнату, надеясь, что там света не будет. Надежды не оправдались. Как обычно, ванная была освещена ярким белым светом. Страж кивнул головой в сторону унитаза, поторапливая пленника. Как обычно, спокойно понаблюдал за процессом. Когда Коул подошел к раковине, чтобы обмыться, страж неожиданно подал голос:

 — Ты совсем щенок еще. Чем ты заинтересовал вожака?
Коул мелко задрожал от этого вопроса. И даже обжигающе-горячая вода не помогла справиться с этой дрожью.

 — Я не знаю, — ответил он, трясясь.

Страж втянул носом воздух, ноздри его на секунду раздулись, и он сказал:

 — Ложь. Не забывай, я чую твою ложь. Чем?

Коул молчал, не зная, что ответить. Правду говорить не хотелось, правда пугала его даже больше, чем его плен. Ложь только разозлила бы стража. Коул быстро обернулся и нервно сглотнул, представив, что будет, если его страж разозлится. Коул всегда боялся боли, а охраняющее его существо было словно создано для того, чтобы эту боль причинять.

 — Он получит удовольствие, если уничтожит меня, — наконец сказал Коул. Это было правдой почти полностью, с единственной маленькой поправкой — уничтожение не означало смерть.

 — Зачем ему уничтожать тебя? Ты неопасен и жалок. Таких, как ты, неинтересно убивать.

Страж был прав. Про себя Коул точно знал, что жалок. Он даже не выглядит мужчиной — худой, невысокий, с маленькими лапами и хрупкой грудной клеткой. Шерсть на его теле мягкая как у щенка или самки. Он жалок.

Страж подошел к Коулу, наклонился и понюхал его за ухом, после чего фыркнул и отошел обратно.

 — Кажется, я догадываюсь, — сказал он, и в его голосе впервые послышались эмоции. Нотка презрения. — Похоже, я впал в немилость, если мне приказали стеречь что-то вроде тебя.

Коул хотел было возражать, потребовать объяснений относительно этого «что-то вроде тебя», но не смог. Услышать от стража правду было бы слишком тяжело, поэтому он промолчал и поплелся в комнату.

В эту ночь впервые страж не подошел к нему и не успокоил прикосновением теплой лапы, и много часов подряд Коул извивался на постели от страха и озноба, пока не потерял себя в водовороте кошмара.

Короткий разговор, обмен парой реплик полностью изменил жизнь Коула. Раньше он мог выносить свое положение, утешая себя мыслью о том, что сторожит его машина. Страшная, бездушная машина, которой нет дела до него. Разговор в ванной лишил Коула этого утешения, сломал безразличие безымянного стража, обратив это безразличие в отвращение. Он по-прежнему оставался немногословным, но в его движениях, в подрагивании верхней губы сквозило брезгливое любопытство. Утром, когда Коул с трудом открыл слипшиеся от слез глаза, страж уже стоял над ним, скрестив мощные лапы на груди, и едва заметно водил носом по воздуху. Увидев, что Коул проснулся, страж обнажил кончики клыков и медленно опустил взгляд. Коул сглотнул, точно зная, на что с любопытством взирает охранник. Не сумев превозмочь реакции тела, прикрылся хвостом, понимая, как жалко смотрится это движение.

Страж обшарил беззащитное тело Коула, после чего отстегнул ошейник.

Потянулся день, отличающийся от ночи только освещением — слепящий свет вместо кромешной тьмы.

Тюрьма Коула состояла из трех комнат — ванной, спальни и пародии на гостиную. В этом абсолютно пустом помещении Коул должен был проводить большую часть времени, при этом у него не было ни книг, ни мячика. Ничего, чем можно было бы заполнить бесконечные часы заточения. Обычно Коул забивался в дальний угол, обхватывал передними лапами колени и прятал в них нос. Так, в тепле собственного тела и в клетке собственных мыслей, он сидел каждый день.

Сначала его мысли были полны безнадежности. Он не переставал жалеть себя, проклинать судьбу, которая обошлась с ним так несправедливо, и мечтать об освобождении. Потом безнадежность сменилась решимостью. Коул строил планы побега, думал, как можно застать своего неизменного охранника врасплох. Потом давал себе слово ни за что не покоряться своей участи, в конце концов, убить себя, если провалится побег.

Потом пришел черед спокойствия. Час за часом Коул покачивался из стороны в сторону, баюкал себя, не чувствуя уже ни страха, ни ярости, ни решимости.
В день после памятного ночного разговора Коул вдруг осознал в себе новые чувства. Безразличие ушло, уступив место глубокому отчаянию. Какими смешными показались ему мысли о побеге! Очевидно, ему не позволят сбежать. Не менее глупыми были мысли о самоубийстве. Коул панически боялся боли, он не смог бы превозмочь себя и откусить себе язык или разбить голову о стену. Единственный способ, который подошел бы ему, был недоступен — быстрого яда взять было негде.

Он явственно видел свою судьбу — пленник. Чужая игрушка. Калека. Труп. Последнее состояние казалось ему самым привлекательным, но прежде, чем достичь его, ему придется пережить и боль, и унижение, и увечья. И никто этому не помешает. Никому нет дела до его, Коула, жизни. Никто его не спасет. Никто не защитит. А сам себя защищать он не научился.

По морде Коула потекли слезы. Страж, наблюдавший за ним, зашипел.

 — Слюнтяй. Веришь ли, если бы не прямой приказ вожака, я с радостью свернул бы тебе шею, оказав тем самым миру большую услугу.

Это была самая длинная фраза, которую Коул слышал от стража. И самая эмоциональная.

Если бы она прозвучала днем раньше, в пору безразличия, Коул только посмотрел бы стражу в глаза. Сегодня она отозвалась в сердце волной боли, скрывать которую он был не в силах.

 — Ты правда думаешь, что я об этом мечтаю? Разве я виноват в том, что вожак хочет меня себе?

Страж прищурился, плавно подошел к Коулу и присел возле него на корточки. Желтые глаза оказались совсем близко от морды Коула. От стража пахло шерстью и диким зверем.

 — Давай-ка посмотрим, что у нас есть.

Легким движением он откинул руки Коула, распрямил его ноги и принялся рассматривать его тело так, словно никогда прежде его не видел.

 — Ты похож на кутенка. Я помню, в детстве в цирке видел урода вроде тебя. Морда взрослого, тело щенка. Но тот урод вызывал скорее жалость, он был ребенком в полном смысле. А ты — пародия на мужчину. Ты не годишься больше ни на что. И, да, ты в этом виноват.

Страж наклонился еще ближе и носом провел по худой груди Коула. Пленник задрожал от ощущения горячего тяжелого дыхания. Нос коснулся шеи, потом уха. В ухо страж прошептал:

 — Тебя может поиметь любой. И ты ничего не сможешь сделать. Попробуй оттолкни меня.

Коул мечтал об этом. Собрать все силы, напрячь мышцы и ударить стража. Сначала в пах, чтобы отвлечь, потом в чувствительную подушечку носа, потом по спине.

 — Давай, малыш.

И Коул не сдержался, нацелился между ног надзирателю и ударил так сильно, как только мог.

Удар не достиг цели на жалкий сантиметр. Страж легким движением перехватил лапу Коула, дернул и перебросил пленника через голову. Коул рухнул на пол животом, удар выбил дыхание из его груди, он судорожно хватал ртом воздух.

Страж подошел сзади и поставил на беззащитную спину Коула лапу.

 — Вот и все, малыш. Ты полностью готов и совершенно беззащитен.

Коул затрясся и сжал зубы. Ни за что страж не должен услышать жалобный писк.

Фантазия отлично подсказала побежденному, что сейчас будет. Его падение случится раньше, чем можно было ожидать. По праву победителя страж возьмет его тело, начисто уничтожая душу. Лапа стража опустилась на загривок. Коул закрыл глаза, начав считать про себя. Счет поможет отвлечься.

Резкий рывок поставил Коула на ноги.

Страж отошел в сторону, присел возле двери и обратился в привычную неподвижную статую, не сказав ни слова.

На негнущихся ногах Коул вернулся в свой угол.

В тишине раздался тихий пиликающий звонок.

Страж достал телефон из кармана штанов и приложил его к уху. Произнес одно слово: «Да». После этого убрал телефон, подошел к Коулу и за шиворот потащил его в спальню. Кинул на кровать, приказал:
 

 — Ложись на живот.

Коул понял, что пришел его конец. Страж получил приказ подготовить пленника. Из последних сил, в страхе, попытался перевернуться на спину, брыкался. Один раз его лапа достигла цели, и на морде стража осталась длинная алая полоса. Зарычав, страж схватил Коула за горло и сжал. Наступила темнота.

Очнулся Коул уже лежа на животе, его передние и задние лапы были привязаны к четырем столбикам кровати, голову было не повернуть из-за ошейника с натянутой цепью. Света в комнате не было. Видимо, наступила ночь. Коул ждал, что вот-вот откроется дверь и войдет вожак. Он боялся этого момента, дергал цепи, которыми его сковал страж, пытался вырваться. Но время шло, а дверь не открывалась. Коул устал рваться из оков, у него заболели запястья, а дверь все не открывалась. Пробили шесть раз часы-обманщики, но дверь оставалась неподвижной.

И в какой-то миг Коул понял, что хочет, чтобы дверь открылась. Неопределенность и ожидание были в разы хуже любого унижения, которое ждало его. Когда часы пробили десять ударов, Коул начал молить неведомых богов о том, чтобы кто-нибудь вошел в комнату. Его рот пересох, желудок предательски сжался от голода, но к нему никто не приходил.

Когда пленника сморила вязкая дрема, дверной замок заскрипел, и дверь наконец-то распахнулась.

Коул тут же дернулся, страх ожил в его душе, но все, что он ощутил — это свобода движения. Оковы, сдерживавшие его, распались. Он тут же собрался в комочек и обернулся. В комнате был только его страж. Только его желтые глаза светились в темноте.

Тяжелая лапа опустилась на плечо Коула.

 — Не трясись. Сегодня ничего не будет. Меня вызвали по делу. Тебя приказали связать. Никто тебя сегодня не тронет.

Коул заскулил, ощущая невероятное облегчение, и ткнулся носом в сильное чужое плечо.

Страж хотел было отодвинуться, но потом передумал, прижал хрупкое рыдающее тело к себе, осторожно, по-братски лизнул в ухо. Коул продолжал всхлипывать и скулить, но постепенно страх уходил. Рядом со стражем сейчас его ничто не страшило.

 — Ну, хватит, — как-то неловко говорил страж, поглаживая Коула по спине, — вот же… Точно слюнтяй! Ну, хорош рыдать! Всю шерсть мне замочишь!

Но Коула это ворчание не пугало. Если бы страж хотел, он отшвырнул бы «слюнтяя» в один миг. Он не хотел.

Коул постепенно успокаивался, перестал скулить, поднял морду и тут же увидел на щеке стража тонкую кровоточащую царапину. Подчиняясь инстинкту, он несколько раз провел по царапине языком. Страж дернулся и подскочил:

 — Ты меня обслюнявил!

Но щеку не вытер.

 — Я просто зализал царапину, — сказа Коул смущенно.

Страж махнул рукой.

 — Да ладно. Просто непривычно. На мне само все заживает.

Коул пожал плечами и начал сворачиваться в клубок. Страж, что-то для себя решив, опустился рядом на кровать и притянул его к себе под бок.

 — Лежи. Грейся. Ты же мерзнешь, я знаю.

Коул прижался к теплому телу стража и закрыл глаза, вслушиваясь в его дыхание и в мерный стук сердца. Ему никогда не было так надежно и спокойно. Ему казалось, что никто не сможет пробить оборону этого сильного зверя, никто не сможет добраться до него, Коула, пока он лежит под защитой стража. С этими мыслями Коул уснул спокойным, легким сном.

Проснулся он в тесном кольце объятий, страж спал, положив голову ему на макушку. Коул пошевелился, и страж тут же проснулся, отодвинулся от пленника. Хотел было встать, но Коул робко дотронулся до его плеча, и страж остался, замер.

 — Знаешь, что у меня прямой приказ не спускать с тебя глаз? — спросил медленно, как-то натужно.

Коул кивнул, а потом, понимая, что спиной страж его кивок не видит, ответил:

 — Знаю.

Страж повернулся к нему и сказал:

 — Я и не спускаю. Иди вперед.

Коул подчинился и подошел к двери.

 — Стой.

Страж поднялся с постели и быстро снял с себя куртку и брюки, оставшись только в черных плотных трусах.

 — Держи. — Протянул Коулу одежду. — Надевай.

Не совсем понимая, что происходит, Коул подчинился, не отводя взгляда от сильного тренированного тела своего стража. Одежда была сильно велика, особенно в ширину, но он потуже затянул куртку поясом и застегнул ремень на последнюю дырочку, чтобы не спадали брюки.

Страж оглядел его, кивнул, подошел к двери и повернул ключ в замке.

 — Сейчас ты пойдешь вперед по длинному коридору. Не глядя никому в глаза, пройдешь контрольный пункт. Спросят что-то — не поворачивайся, молчи, не ускоряй шаг. Повернешь налево, выйдешь наружу. Пешком уйдешь из города. Потом делай, что хочешь, но не возвращайся на территорию нашего вожака. Понял?

 — Что будешь делать ты? — спросил Коул, не до конца веря в то, что услышал.

 — Пока ты будешь идти по прямому коридору, я не спущу с тебя глаз. Потом останусь здесь. Дальше — не твое дело.

Коул повернулся к своему стражу, поднял голову и коснулся носом щеки. Страж кивнул и распахнул дверь.

Коул медленно вышел из глубокой черноты комнаты и пошел вперед по пустому коридору мимо ряда черных одинаковых дверей. Обернулся, чтобы поймать взгляд желтых глаз, и завернул налево. Никто ни о чем его не спросил, никто ничего ему не сказал. Он молча и беспрепятственно вышел из здания. На улице сияло яркое солнце, был полдень. Ночь осталась позади.


Ночи, ставшие адом
Коул поднял глаза на вожака и кивнул. Он хорошо помнил, что следовало за нарушением прямого приказа. Сначала боль. Потом смерть. Он не собирался рисковать. Он грациозно повернулся и ключом отпер камеру. Вожак ушел, оставив с Коулом свой приказ. В однокомнатной тесной камере узник жалобно захныкал, вжавшись тщедушным телом в угол. Мощный страж пугал его. Заперев дверь, Коул равнодушно вытянулся вдоль двери, не сводя с пленника немигающих желтых глаз.