Тем вечером в окно лениво стучался дождь. Я снял с плиты засвистевший чайник, налил в кружку побольше, да покрепче, да послаще и с немалым удовольствием приоткрыл окно. Люблю ночной дождь. Люблю за то, что в нем больше душевности и покоя, нежели в дожде дневном – даже если это ливень с грозой и вспышками раздраженных молний. В нем больше таинственности, шепота, капания, мягкого присутствия. Дневной дождь жалит, атакует, окружает завесой, сквозь которую так тоскливо продираться. Ночной же, мягко обволакивает и словно хочет что-то сказать, поведать, доверить, то, что ведомо лишь ему одному. Иногда, когда небеса скорбят, возвращаясь домой затемно, я нарочно не открываю зонт и замедляю шаг. Не иду, а бреду, и подставляю лицо падающим, разбивающимся о кожу, каплям. Моя маленькая странность и блаженство. Ночью дождь повсюду, но я не могу видеть его – он заполняет лишь небольшую границу видимости предо мной и кажется, что я несу вокруг себя эти мокрые, бесконечные нити, что составляют мой мир. Дождь во мне…
Сижу на кухне, музыку не включаю: утробный рокот далекого грома, дробный стук, почти медитативный шелест листвы – музыка все это уничтожает и комкает. Сижу и гипнотизирую очередное фото. Светлый, длинный локон, развевающийся легко и рассыпчато. И то, что становится уже традицией – фраза на обороте, от руки, шариковой ручкой: «Ветер имеет запах?» И далее: «Завтра в 9 вечера на пристани».
То есть у причала речного порта. Что ж, разнообразие не помешает? Одно из двух: либо она там наконец-то явится мне, либо… Одно из двух? Как бы то ни было, за последнее время, я так привык находиться в перманентном состоянии ожидания, чувствовать, что за мной следят, что… как ни странно, мне начинало это нравиться.
Во сне меня поджидал кошмар. Один, из той особенной разновидности грез, когда отчетливо понимаешь, что нужно проснуться, сейчас же, немедленно, поскольку всей кожей чувствуешь надвигающееся нечто. И принимаешься бежать, карабкаться прочь, но лишь сильней в своей панике, увязаешь в липком месиве. Бежишь, но застываешь на месте, кричишь, но не слышишь ни звука. А оно уже за спиной.
Я стоял в кромешной тьме и с колотящимся сердцем слушал шуршание, что сомкнулось вокруг меня и неумолимо стискивалось в кольцо. Неизвестно что еще страшней – видеть врага или только догадываться о его присутствии. Что-то пронеслось мимо лица едва коснувшись щеки. Я резко отпрянул и тут явился жидкий, мерцающий свет. Я находился посреди маленькой комнаты обитой деревом. Ни окна, ни двери – бежать просто некуда. Казалось, я нахожусь внутри деревянного ящика, даже не запертый, а просто помещенный в его недра. Прямо у моего лица, вспархивая длинными ресницами, висел невероятных размеров глаз. Огромный зрачок его, не то сужался-разжимался, не то пульсировал. Карий такой глаз, с веревками капилляров внутри необъятного белка.
Откровенно заорав, я отскочил к стене, не в силах оторвать от этого монстра, взгляда. Он лишь равнодушно покачивался в воздухе и буквально пробирал до глубины души. В мою лодыжку что-то мягко, но настойчиво ткнулось. Мерно раздувая ноздри, ( в любую из них можно было свободно вложить руку ), меня обнюхивал гигантский нос, размерами соперничавший с глазом. Также перемещаясь в пространстве, он не спеша продвигался к моему торсу. В отвращении оттолкнув его, я ощутил тепло и податливость его лоснящейся кожи. Меня стало поташнивать.
Далее все развивалось стремительно и предсказуемо: комната стала заполняться различными органами, что проявляли ко мне до жути настойчивый интерес. Рука, достаточно грубо пыталась погладить меня по голове, нога скакала вокруг, подлетевшее ухо приникло к моей груди… Все эти части тела целенаправленно пытались прикоснуться ко мне в соответствии со своим предназначением – жаждали контакта. Они липли ко мне, надвигались, атаковали. Перед самым пробуждением, я увидел возникшее в углу, под потолком, бледно-красное, бешено сокращавшееся сердце. Безвольно болтавшиеся обрывки артерий, извергали потоки бурой, густой, пахнувшей разложением, крови. Вязкая, кровавая лужа быстро заливала пол…
Проснулся я оттого, что кричу, уткнувшись в смятую подушку, мокрым от слез и пота лицом. Резко сел на кровати, еще не до конца осознавая, что кошмар остался в другом мире. Как мог, я угомонил дыхание и подошел к окну. Едва светало, дождь прекратился. Резкая свежесть воздуха легла на мое лицо и я постепенно стал успокаиваться. Слышалось робкое щебетание невидимых птиц, приветствующий друг друга и новое утро.
Постояв так еще немного, слушая, дыша, я вернулся в кровать. Но даже еще не устроившись поудобней, понял, что заснуть навряд ли удастся. Сон не то, что, не шел – его просто не было. Я ворочался с боку на бок: простыня своими складками впивалась в тело, подушка казалась то плоской, то угловатой. Взглянув на часы, я увидел, что промучался так около часа. Бледный рассвет заполнял комнату.
Я снова согрел еще теплый с вечера чайник и встретил восход. Потом очень не спеша стал собираться на работу. Странное утро было какое-то – весь мой привычный график скомкан, разбит на составные части и хорошенько перемешан. Вот так интересно получается : хочешь почувствовать себя другим человеком – встань пораньше!
Из-за недостатка сна, состояние мое было несколько мутным. Я вяло плелся на работу огибая лужи. На дороге то и дело попадались дождевые черви – мне всегда было интересно узнать, отчего в их природе заложена эта странность. Нет, конечно же все это очень просто объясняется, но вот все руки не дойдут разобраться и понять, что толкает их извиваться на теплом асфальте, беззащитными перед воробьями да голубями, что приняв ванну в ближайшей луже, склевывают их без особого труда.
Сколько же всего интересно человеку, вплоть до пустяков, что вряд ли хоть когда пригодятся. Так, иметь в потайном кармашке памяти бесполезную заначку, коей при случае можно похвалиться и запрятать вновь. Но с другой стороны – вынеся весь мусор из мозга, что оставишь там? Сухой остаток, применять который можно всегда и везде, но вот только при отсутствии всяческих безделиц, жизнь превращается в пресную формулу. Правильную, четкую и … скучную. Так да пребудет здоровый интерес к жизни дождевых червей, муравьев, жужелиц и прочей мелочи!
Сонливость накрыла меня далеко за полдень, когда активная пора моей работы временно иссякла. Утренние читатели миновали, обеденные заканчивались, а до вечерних было еще слишком далеко. Сдерживаясь, дабы не клевать носом, я отложил газету и просто глазел на прохожих. Интересного в них было мало. Да и все, при моем состоянии и настроении, представлялось мне блеклым и растянутым во времени. Наверное из-за этого, когда со мной поздоровались, я лишь кивнул головой и продолжал смотреть в пространство. Спустя несколько секунд, я словно вынырнул и сфокусировал взгляд на человеке, что чуть нагнувшись к окошку, вторично повторил приветствие. Это была Светлана! Кепки на ней не было, волосы ниспадали на плечи и по началу я ее даже не признал. Она была немного другой, нежели тогда, в больнице. Я не удержался и по-моему несколько поспешно даже, выскочил из своего киоска ей на встречу. Смутился, но было поздно – застигнутый врасплох, обрадованный, во всклокоченных чувствах на лице…
- Света, рад вас видеть!
- Здравствуйте…
- Илья… - забыла, ну ничего страшного в этом нет.
- Илья… – она неуверенно улыбнулась. – Вот, совершенно случайно увидела вас и…
- Так, Света, давай на «ты» все же.
- Идет. Хорошо выглядишь. Вполне оправился, да?
- Ну, теперь раз в день падаю с приступами эпилепсии, контролировать это не могу и причиняю массу неудобств родным и прохожим. А так, все просто замечательно!
Да, непринужденно шутить я никогда не умел. Непонимание и доверчивость заставили ее глаза широко распахнуться и я резко оборвал тщетную попытку острить.
- Шучу конечно. Все в порядке, голова как новенькая, не болит, шишка прошла. Так что не беспокойся.
- А… Я и правда чуть не поверила. – Улыбнулась. – Я тут рядом работаю, вышла на обед, смотрю – ты.
- Мир тесен.
- Да уж…
Диалог был натянутым, деревянным каким-то, состоявшим из обязательных реплик, связанных друг с другом вежливым смыслом. Нужно было как-то разбавить его простой болтовней.
- А кем работаешь?
- В турагенстве. Принимаю заказы, оформляю путевки, бронь всякая. Местами интересно, но в основном – рутина. А ты, я смотрю газеты продаешь?
- Да вот…
Разговор упорно не желал клеиться. Мы были совсем не знакомы и нащупать общие темы было затруднительно. Да и я мог уперто спросить ее лишь об одном – свободна ли она этим вечером. Только это и засело в моей голове. Чем больше я смотрел на нее, тем меньше мне хотелось видеть окружающее. К ларьку подскочил мальчишка и вперил взгляд в комиксы. Потом взглянул на меня, потом снова на комиксы. Видимо торопился и потому вскоре напрямик обратился ко мне.
- Извините, вы продавец?
Мысленно чертыхнувшись, я скорым шагом зашел внутрь и раскидистым веером выложил пред ним весь разнообразный ассортимент. Вот, смотри, только дай мне пару минут!
- Извини, Свет.
- Ничего-ничего, я наверное мешаю?
- Нет! – ох, голос почти сорвался на крик.
- Я…
Так!
- Мне хотелось бы…
Ну!
- Дядь, я уже выбрал. Можно мне этот?
О, Боже! Отдал ему тонкую, цветастую книжку, подрагивающей рукой отсчитал сдачу и даже не дождавшись, пока паренек заберет ее, вновь, пулей вылетел наружу. Света бросила взгляд на часы.
- Так на чем мы остановились?
Она несколько озадаченно посмотрела на меня.
- Ну, ты хотела меня о чем-то спросить.
- Ах, это…
Давай же, спрашивай, а не то мне заново придется клянчить о встрече. Именно мне, а я чувствую, что ты хочешь задать вопрос, но отчего-то не решаешься. Ну же, смелее, я так жду этого!
- Да, конечно. Скажи, что у тебя есть с объявлениями? Ну, работа, услуги, понимаешь?
- Э-э-э… ( ба-бах, прямо в сердце! ) Да, есть кое-что, давай покажу.
Захлебываясь неоправданными своими надеждами, я амебой проскользнул внутрь ларька, ставшего в одночасье таким опостылевшим, душным, скособоченным.
- Вот, смотри. Тут, о продаже квартир, тут вакансии, тут, всякая всячина.
- О, вот этот пойдет, где всего по чуть-чуть. Сколько с меня?
- Нисколько, – просто само собой вырвалось.
- Как? Я так не могу.
- Нет-нет, и слышать ничего не желаю. Это подарок.
- Ну, если так…
- Да, – твердо сказал я и не заметил, как снова оказался около нее. – Один вопрос. Только один вопрос.
Ее рука, опускавшая газету в полиэтиленовый пакет, замерла. Я понял, что она догадывается о моей следующей реплике. Ну так что ж, сказавши «а», говори «б».
- Что ты делаешь вечером? Сегодня вечером.
- Я…
- Завтра, послезавтра, через месяц? Мое предложение в силе.
Пауза.
- Клянусь, со мной такое впервые. И мне так легко говорить об этом.
- Я бы не хотела тебя расстраивать или напрасно обнадеживать.
- У тебя кто-то есть?
- Не в этом дело.
- В чем? Скажи, что останавливает тебя и я не стану досаждать.
- Мне пора, Илья, обед заканчивается.
- Но все же?
- До свидания.
- А когда оно состоится?
- Пока-пока!
С некоторой долей кокетства, Света махнула мне рукой и круто развернувшись, перешла на другую сторону дороги. Там она обернулась и буквально лишив меня чувств своей улыбкой, помахала еще раз. Ну хоть один лучик ее солнца коснулся меня. Я смотрел ей в спину и был раздираем гаммой чувств. Ведь как все просто в детстве происходило: давай дружить – давай, либо – нет. И все, никаких тебе полутонов. Никто за нос не водит. А тут, в неведении тратишь время и нервы, пока не добьешься, как правило, отрицательного результата, поскольку я не знаю случая, когда целенаправленный напор приводил к «стерпится-слюбится» и маячил неизбежный happy end. В последствии, одна сторона любит, другая – позволяет любить себя. Во взрослой жизни столько неопределенности, раздумий на пустом месте, что впору выпускать многоумный учебник, обучающий общению. Как же все-таки люди усложняют себе жизнь!
Но в случае со Светой, надежда оставалась, питаемая легким, светлым (прошу прощения за тавтологию), осадком нашего расставания, в котором не было точки, завершения. Почему она отказала во встрече? У нее кто-то есть? Молчит, хотя что тут скрывать. Я ей не симпатичен? Так ведь тоже, можно слова подобрать такие, что и не обидно будет. Так что же?
Стоило разобраться в себе. Не есть ли она для меня, грубо выражаясь, цель захвата? Очередная химера, когда сиюминутное желание застит глаза и ты лишь занимаешь пустующее время мыслями о том, чему не суждено быть и подспудно вовсе не нужно. Уютный такой мираж, твой, живущий лишь в тебе, но никак не в выбранном тобой человеке. И вообразил ты себе наивно, что взаимность есть, симпатия и быть может – любовь. Но это если все зашло слишком далеко. Страдаешь, впиваешься зубами в подушку, места не находишь, стихи строчишь и вдруг со временем обнаруживаешь, что – переболел, а человеку, как было безразлично ( или не известно ничего о твоих метаниях ), так и все равно до сих пор. О, это трудно принять, пережить. И вспоминаешь потом себя с улыбкой и капелькой стыда. А жизнь продолжается, продолжается… И есть на эту тему спорнейшее выражение «неразделенная любовь». Кем, позвольте спросить неразделенная? Человеком, что и не ведает о твоей, порой мнимой «любови»? Вот так и получается: ходим, мечтаем, изводим себя страданиями, коим грош цена, поскольку стоит лишь озвучить, обозначить и снести напрочь воздушный замок, в коридорах которого сырость от слез, да эхо творчески талантливых, ночных вздохов.
И все же, все же… Не услышав отрицательный ответ, я настроил себя на то, что шанс все-таки есть. Шанс получить отказ? Ну даже если и так – хоть что-то вместо вопиющего вакуума, в котором меня оставила Света. И дабы заполнить его хоть чем-то, придать более положительную окраску, я с утроенным энтузиазмом шагал вечером на пристань к своей очередной химере, что по крайней мере проявляла действия в мой адрес. Пускай странные, неясные, но все это замечательно оживляло мою жизнь.
Как истинный джентльмен, я явился раньше назначенного времени. Было около половины девятого. Вечер сгущался как на небе, так и в плотном, теряющем тепло, воздухе. Облокотившись на парапет набережной, я наблюдал, как мимо не спеша, полный достоинства, шествует теплоход «Лев Толстой». Вы хотите, чтобы вашим именем назвали теплоход? Приятно наверное, вот только оценить сие, навряд ли придется в этой жизни. Плывет теплоход имени меня, есть проспект имени меня же… Многотомные сочинения, школьная программа, изображения лика на монетах и марках. Соблазнительно, да, но в этом и кроется суть искренности творчества, когда не помышляешь о последствиях, просто даешь и даешь людям от всего сердца, то, что от души идет.
На борту стояли люди и махали мне руками. Мне, поскольку на причале в тот момент я находился один. Да, такая вот традиция – «и провожают пароходы не так, как поезда», когда все быстренько разбежались по своим купе обустраиваться и получать постельное белье. Вещи в каютах, а ты стоишь и машешь тем, кто остался на берегу, получая в ответ оживленное помахивание рукой. Добрая традиция, она мне нравится своей простотой и светлым впечатлением. Прощаются с тобой, ты в свою очередь желаешь легкого плавания, хотя порой даже и лиц не разглядеть.
Теплоход отплыл, оставив в воздухе синеватую дымку, запах топлива и затихающий рокот двигателя. От воды тянуло сладким речным духом и тиной, зеленоватая вода билась об бетон поблескивающий черной каймой с налипшими водорослями. Плеск убаюкивал, двигаться не хотелось. Я будто слился с рекой во всех ее проявлениях, от звука до запаха.
Оцепенение мое прошло лишь после того, как заныли затекшие локти. С трудом распрямившись, я взглянул на часы. Без трех минут девять. Потихонечку темнело. Я обернулся и попытался разглядеть что-то среди полосы кустарника и деревьев за спиной. Что я там хотел увидеть, кого? Притаившуюся чудачку, ловящую каждое мое движение, не спускавшую с меня глаз?
Без одной минуты девять…
Девять…
Шесть минут десятого…
Пройдусь, решил я, и очень даже не спеша, двинулся по набережной. В конце концов, ежели она тут, то все одно – последует рядом.
Бреду плавно, против течения, что перекатывает мимо меня тонны и тонны воды, струится уже сотни лет и столько же еще будет омывать эти берега. Все вокруг изменится, появятся совсем другие люди, что будут наблюдать жизнь реки, а она, как шествовала, так и будет продолжать свой путь, что известен от истока и до места впадения в море. Она несет в себе не только начало и конец, но и бесконечность также. Это ли не странно, когда знаешь наперед всю свою жизнь, каждый поворот, сокрытую корягу неприятности, но накрепко заключен в этот поток и изменить что-либо не в состоянии. Смирение: это – есть и это – будет. Останется.
Впереди показалась фигура запоздалого рыбака. Я подошел как можно ближе, но настолько, чтобы не нарушать священного уединения этого человека. Вновь облокотился на парапет, порой искоса наблюдая за процессом ловли. Сколько себя знаю, процесс рыбалки, выуживания, прикормки, всегда меня раздражал. Странно мне слышать, когда кто-то говорит мне, что, сидишь мол, расслабляешься, набираешься спокойствия. Птички, травка, воздух, ну и все такое… Допускаю, но когда сам беру удочку в руки, насаживаю червя, закидываю, подергиваю леску, гипнотизирую поплавок и спустя максимум десять минут так и не могу полюбоваться даже на захудалый улов, все – начинаю беситься. Какое там успокоение, какое умиротворение и слияние с природой, когда вот уже битых пол часа сижу и прожигаю время! Личный мой рекорд, что-то около часа, все, больше этого я выдержать просто не смог. Не спорю, я конечно через чур резок во мнении, но если действие не приносит плоды тотчас, или на худой конец перспективы не видать, то увольте – не мое. Вот наблюдать со стороны, куда еще ни шло.
Стоял я и наблюдал за мужичком облаченным в легкую ветровку, что методично вытаскивал и забрасывал удочку в воды, по идее не несущие в себе что-либо удобоваримое. У ног его стояла трехлитровая банка с дюжиной мелкой, несущественной рыбешки. То-то кошка рада будет. Вот он резко подсек и в воздухе затрепетало тщедушно тельце очередной жертвы. Подтянув рыбу к себе, он аккуратно снял ее с крючка и отправил в банку, где животина забилась в своей рыбьей истерике, натыкаясь на прозрачные стенки темницы. Затем он деловито насадил на крючок новую приманку ( я не мог рассмотреть на что он ловит ) и вновь забросил леску в воду. И снова удача! Разделенные несколькими метрами, мы испытывали азарт разного рода. Игрок и болельщик. Он – жаждет, ты – жаждешь за него. И что-то единое целое, объединяющее, подпитывающее незримую атмосферу между вами, соединяет души противоположными концами радуги. Кажется он почувствовал это и во время очередного, скромного своего триумфа, обернулся ко мне и одарил безмятежной, счастливой улыбкой, держа рыбешку на весу, так и не снятую с крючка. Светлая похвальба. Доброе такое, приятное лицо.
Время его рыбалки закончилось раньше, чем мой вечерний моцион. Аккуратно, почти педантично смотав удочку, следя за тем, чтобы леска не перекручивалась, мужичок собрал в брезентовую сумку вещи, поднял банку, полюбовался на просвет ее содержимым и … не задумываясь, выплеснул весь свой улов обратно в реку. Трепыхаясь в выливающейся из банки воде, рыбы с тихим плеском вернулись в родной дом, а он проводив их взглядом, отправил банку в сумку, прощально махнул мне рукой и бодрым шагом двинулся прочь.
Наверное именно так выглядит идеальная охота. Никогда не питал уважения к тем, кто развешивает у себя дома рога, головы, расстилает на полу шкуры – недостойная кончина животного, да. И самому человеку, как мне кажется, это доблести не творит. Первобытным неандертальцам может и простительно подобное варварство, но в наше время, убить из азарта, потом сфотографироваться с трофеем… Пошло как-то.
Начало одиннадцатого.
Я услышал за спиной звук шагов. Кто-то бежал. Сердце мое екнуло и я круто развернулся. Так и есть! Сквозь легкие сумерки, я увидел женщину, что бежала мне на встречу. Лицо, разглядеть лицо! Да впрочем, мне оно скоро предстанет и так, без суеты душевной и спешки. Дождался-таки.
Вот она, все ближе. Вьющиеся волосы забраны в конский, пышный хвост и подпрыгивают при каждом размеренном шаге. Достаточно миниатюрна, женственна. Что я скажу ей? Нет, что она скажет мне, какие фразы уже заготовлены для объяснения всей этой истории, развязка которой приближается с каждым ее шагом. Нет, ничего лишнего произносить я не стану. Просто буду стоять и слушать, внимать, может быть кивать головой. Потом мы пройдемся до конца набережной, там, я знаю, есть уютное уже не кафе, но еще не ресторан. Есть такие заведения, куда можно зайти не ощущая на себе пафос стен и обстановки, но и не чувствовать себя в забегаловке. Посидим, поужинаем… Времени предостаточно, ведь ей нужно очень многое мне рассказать. Так, захватил ли я деньги? Машинально ощупав карман, я с облегчением пробежался пальцами по дежурной сумме, без которой не имею привычки выходить из дома. Плачу я – вежливость, но никак не показуха. Меня аж оторопь берет, когда я вижу, как молодой человек и девушка принимаются скрупулезно вычислять и делить счет. Причем видно, что она приглашена. Ситуации всякие возможны, но все же, все же…
Интересно, как ее зовут, сколько ей лет, чем занимается? Э, да все это чепуха, главное – узнать, что она нашла во мне, если так зацепилась. Считаю ее шаги. Семь, шесть, пять, четыре, три, два, один, зеро!
… один, два, три, четыре, пять… Она пробежала мимо, даже не бросив мимолетного взгляда. Ну и правильно, ведь я просто прохожий, а она лишь совершает вечернюю пробежку на сон грядущий. И знать меня не знает, да и не хочет, ведь это – совсем не она.
Я смотрел ей в спину. Лопатки ритмично ходили под желтой футболкой, конский хвост взлетал и опускался. Все дальше и дальше. Не она.
Я побежал. Побежал за ней след в след. Не потому, что хотел догнать, но просто почувствовал потребность в передвижении. Сделать хоть что-то, дабы дымка печали не окутала мои мысли. Раз-два, раз-два – не сбиться с размеренного шага. А для этого нужно сдерживать дыхание, не позволять ему рваться, как заблагорассудится. Раз-два, вдох, раз-два, выдох… Набережная длинна, бежать можно около пятнадцати минут, не торопясь, не загоняя себя. А потом развернуться и проделать тот же путь назад.
Вскоре, все лишние, посторонние мысли улетучились и осталась одна, как главная, как единственно верная, как кристалл, что не смог проскочить сквозь сито просеивающее песок – бежать. Движения, что совершало мое тело, полностью очистили мое видение окружающего на тот момент. Завтра я вновь пребуду в пелене дел, забот, умствований. Но сейчас… сейчас все стало абсолютно прозрачным и ясным. Раз-два, раз-два – легкие начинают гореть, значит надобно сбавить темп на раз-два-три-четыре. Девушки впереди уже не было - я и не заметил где она свернула.
Совершив плавный разворот на широкой полосе асфальта, я стал возвращаться к пристани. Я бежал, просто потому, что мне этого хотелось. Никого не догоняя, не стараясь обогнать – себе в удовольствие. Когда конечная, она же начальная, цель была достигнута, я остановился и согнувшись пополам, уперевшись ладонями в колени, заглатывая воздух так жадно и часто, что казалось, что во всем мире его существенно поубавилось, вывел для себя четкую точку приложения всего, что произошло этим вечером. Придя к причалу даже раньше назначенного времени, я на самом деле никого не ожидал увидеть, никого не ждал и ни на что не надеялся. Вот только тогда это сидело столь глубоко во мне, являясь незримым секретом о существовании коего и не подозреваешь, что я для самого себя делал вид, что жду. Так все просто порой оказывается: задашь себе максимально честный вопрос и с непринужденной легкостью получишь простейший ответ, покоящийся на самом дне пропасти рассудка. Только вот зачастую он может быть пугающе отталкивающим. И что хочешь с ним то и делай – он твой.
Я никого не ожидал увидеть, извините за повторение. Но как же замечательно я провел вечер! Мне было элементарно хорошо. С тех пор, мерилом моего положительного настроения является воспоминание о той странной прогулке.
На скамейке уже расположилась компания молодых ребят и девчонок. Слышался тихий перебор простых аккордов извлекаемых из не очень хорошо настроенной гитары, всплеск смешков, шипение и звяканье откупориваемых бутылок. Мимо проплывал очередной теплоход. Они как один вскочили и с радостными криками замахали руками. Кто-то забрался с ногами на скамейку, кто-то свесился с парапета. Гомон, единодушное веселье порожденное малой деталью, что возникла в поле их зрения. Это было похоже на импульс, на рефлекс, на взрыв! Я обуздал дыхание и с нескрываемой улыбкой наблюдал за актом сиюминутного приветствия, подсознательного желания, выплеснуть, отдать хоть кому-нибудь частичку своих положительно заряженных ионов.
Я провалился в сон, едва почувствовав мягкость подушки. Отрубился с легкой душой. Как это еще называют: сон младенца, сон праведника? Вот как-то так я и чувствовал себя в последние мгновения бодрствования.
Снова снился гротеск. Подвешенный в центре гигантской белизны, теплой, мягкой, уютной, я стал распадаться на составные части своего тела. От меня плавно отделялись руки, ноги, глаза, уши, внутренние органы… Осталось сердце, но и оно не задержалось надолго – растаяло в белом ничто. Все, что еще недавно являлось мной, удалялось от меня с тихим шелестом, неумолимо теряя свои очертания. Но мне не было страшно, я не чувствовал ни боли, ни паники: каждый кусочек меня, (я ощущал их всех), имел свою собственную, неприкосновенную душу – мою душу. Они уходили, но были со мной, как безмерно разросшееся единое целое, того меня, кого стало много… Это был добрый сон. Он закончился и я уснул окончательно.