– Вова! Ты помыл мою машину? – Грозный окрик патоло-гоанатома Георгия Ивановича или Жоржа, как величают его коллеги за пристрастие к английскому детективу, заставил Вову внутренне сжаться и втянуть голову в плечи, отчего он стал по-хож на затравленного воробышка.
– Я долго буду ждать? – Жорж собственной персоной «вы-катился» на крыльцо анатомички: круглый, словно шар, с ма-ленькими пухлыми, как из сдобного теста, ручками, унизанными печатками с черепами, в изящных летних штиблетах на коро-теньких ногах и перепачканном кровью фартуке. Шарообраз-ность венчала искрящаяся на солнце лысина.
– Ну, что ты стоишь как пень? Оглох? Я тебя спрашиваю? Вова-ан, очнись, – Жорж сменил гнев на милость и уже более мягко добавил, достав из кармана фартука необычайной формы бутылку с яркой красочной этикеткой, – у меня для тебя пре-зент.
С этими словами Жорж потряс «пузырем» перед глазами Вовы, что привело последнего в чувство. Как младенец к иг-рушке, Вова потянулся к бутылке.
– Всему свое время. Сначала домой машину. Через пять минут она должна быть готова. – И бутылка снова исчезла в не-объятном кармане фартука Жоржа.
Схватив тряпку, Вова с остервенением принялся натирать «Мерседес».
– За эти стекляшки из него веревки можно вить, – доволь-ный собой, хохотал Жорж, бросая прямо на пол грязный фартук и облачаясь в дорогой, не менее изящный, чем ботинки, костюм. – Наш Вован – самая дешевая мойка города. Где еще можно за рубль или просто за пустую красивую бутылку помыть машину?
– Зря вы так с ним, Георгий Иванович, – подал голос мол-чаливый и неприметный практикант, – если Вова – убогий, это не значит, что его можно унижать. Вы с ним обращаетесь, как… как с неодушевленным предметом.
– Когда ты станешь великим патологоанатомом, то будешь совсем по-другому смотреть на многие вещи. Просто ты, сынок, пока не привык, – Жорж по-отечески похлопал по спине практи-канта, отчего тот инстинктивно, как несколько минут назад Вова от окрика, сжался. Прихватив обещанную Вове бутылку, Жорж направился к выходу.
«Мерседес» стального цвета переливался в лучах июльско-го солнца. Рядом понуро стоял Вова.
– Вован! Ну, почему ты боишься покойников? – принимая работу, благодушно разглагольствовал Жорж. – Может, все-таки подумаешь, я с главврачом договорюсь о переводе. Довольно тебе в дворниках ходить, грязь за всеми подбирать. У меня в прозекторской светло, чисто. Ну, что такое дворник? Не звучит. У меня ты будешь лаборант! Чувствуешь, как гордо и звучно, какое емкое слово? Лаборант!
– Спасибочки, Георгий Иванович. Я лучше по-старому, мне так привычнее. А покойников я до смерти боюсь. Не смогу я у вас, не смогу.
– Жаль, Вова, – поджал узкие губы Жорж, садясь в маши-ну, – держи обещанное.
И он протянул дворнику бутылку.
Вова одной рукой бережно прижал подарок к груди, вто-рой – схватил свою стоящую поблизости дворницкую тележку, переделанную из детской коляски, и, буркнув под нос что-то похожее на благодарность, ринулся в узкий проход между кор-пусами. Все это сопровождалось невероятным грохотом: в коля-ске у Вовы помимо метлы, граблей и лопаты было множество бутылок, банок и всяческих железок, которые и являлись источ-ником шума, колотясь друг о друга. А направился дворник в подвал, где ему вместе со всем его хламом еще с незапамятных времен была отведена комнатенка, которая являлась не только складом дворницкого инвентаря, но и постоянным Вовиным жильем.
Затащив тележку в подвал, Вова стал любовно расставлять на столе собранные бутылки и сортировать их, предварительно рассматривая под лампой. Несколько бутылок сразу же отпра-вились в ящик под столом, а подарок Жоржа был установлен в центре стола. В эту «пузатую красавицу» Вова стал сливать ос-татки из остальных бутылок.
«Это только кажется, что они пустые, – шептал Вова, тер-пеливо перебирая бутылку за бутылкой, – никто не знает, что в каждой из них есть еще несколько капель. А я знаю!»
Несмотря на то, что в больнице Вова на хорошем счету, администрация терпит его с трудом, так как издавна к нему при-лепилось клеймо «алкоголика». Но за трудовой героизм эта сла-бость Вове прощается. Слава Богу, запои у него бывают при-мерно раз в два-три месяца. Остальное же время Вова носится по территории больницы со своей гремящей тележкой сломя го-лову. И успевает делать миллион дел.
Вова с тоской во взгляде оглянулся, – бутылки в тележке закончились, перекочевав под стол. Но зато красочная поллит-ровка заполнилась на четверть, а этого было уже вполне доста-точно. Красивые бутылки Вова никогда не выбрасывал, он их коллекционировал. Под эту коллекцию он даже специально сма-стерил две полки в углу своей коморки. Сейчас на них стояли более ста интереснейших экземпляров. Но про это никто не знал, в свою коморку Вова старался никого не пускать, тща-тельно оберегая сокровища.
Он достал из тряпочной, видавшей виды авоськи хлеб, кол-басу, несколько конфет и пачку кефира, из стенного шкафчика – хрустальную рюмку с отколотой ножкой, пару тарелок, вилку, банку рыбных консервов и половинку лимона, и с невероятной тщательностью и аккуратностью стал сервировать стол. После того как натюрморт был завершен, Вова переоделся в чистую одежду, предварительно сняв свои рабочие лохмотья и бережно повесив их на гвоздик у входа. Затем жестом официанта он на-полнил рюмку из подаренной Жоржем бутылки и устроился в расшатанном кресле у стола, элегантно закинув ногу на ногу.
Куда делся трепещущий от одного только взгляда малень-кий сутулящийся человечек, всеми повадками похожий на бом-жа? Все: поза, осанка, немного задумчивый взгляд – выдавали личность неординарную, способную не просто думать, но и мыслить.
«Что я теперь есть? Зачем пришел в этот мир я? Живу, или мне это просто кажется? – такие невеселые мысли посещали Во-ву каждый раз, когда он так, как сегодня, устраивал себе не-большой праздник. – Неужели действительно когда-то у меня была другая жизнь, была семья, нормальная работа, друзья? Не-ужели я жил, как все, как Жорж? Жо-о-о-рж…»
При одном только воспоминании этого ненавистного име-ни Вову начало мутить, лицо стало покрываться багровыми пят-нами.
– Ненавижу, ненавижу, ненавижу…
С этими словами Вова залпом выпил содержимое рюмки, тут же налил снова, опять выпил и только тогда закусил малень-ким кусочком колбасы.
Жоржа Вова боялся и ненавидел. Боялся, потому что Геор-гия Ивановича боялись практически все – от главврача до сани-тарок, а ненавидел за то, что боялся. И дело было не только в профессии Жоржа, но и в его не в меру остром и злом языке, а также в строптивости характера.
«Я зайду в морг рано утром, до Его прихода. Я дождусь Его и, когда Он придет, я сделаю с Ним то, что Он всегда делает с усопшими. Я больше не позволю Ему терзать их…» – такие невеселые планы на будущие посещали пьяную Вовину голову все чаще и чаще, причем, будучи потом трезвым, об этих планах он даже и не помнил.
От выпитого Вову разморило, стало клонить в сон, мысли проваливались в пустоту, как в туман. Он силился что-то вспом-нить, но не мог, как не напрягался. А вспомнить Вова не мог по одной простой причине: он был болен.
Когда-то, много лет тому назад, Вова был не просто Вовой, он был Владимиром Сергеевичем – прекрасным инженером-конструктором, отцом двоих детей, любящим мужем. У него был дом, престижная работа, друзья, которые его любили и ува-жали. Но Вова ничего этого не помнил, а в его нынешней жизни об этом никто не знал. Никто и предположить не мог, что под жалкой, почти нищенской одежонкой, поверх которой всегда надета оранжевая безрукавка дворника, скрывается один из та-лантливейших умов России.
Просто однажды Владимиру Сергеевичу не повезло. По роковой случайности из преуспевающего ученого он превратил-ся в сегодняшнего Вову, унижаемого всем и всеми.
Однажды, отдыхая на Кавказе в доме отдыха, он поддался на уговоры случайных знакомых, которые пригласили его на вечеринку, и они все шумной компанией отправились на пикник в горы.
Как и полагается в таких случаях, вечеринка плавно пере-текла в банальную пьянку. Пили много и без разбору: водка, коньяк, шампанское, пиво, вино… А так как дело происходило в горах, то и развлечение придумали соответствующее: перейти по бревну через ущелье.
Все кое-как препятствие преодолели, а Вова – не смог: он свалился в пропасть, и его отсутствия никто даже не заметил. Несколько дней он пролежал на дне ущелья и только благодаря одному местному доброму деду, который его подобрал и выхо-дил, остался жив. Вот только память к Вове не вернулась.
По стечению обстоятельств Вову не смогли найти, хотя его семья, друзья и близкие приложили к поискам не мало усилий. Дед, у которого Вова прожил несколько лет, вскоре умер. На-звание своего родного города Вова не помнил, как не помнил ничего из своей прошлой жизни, и волею судьбы он оказался там, где сейчас пил «гремучую смесь», называемую в народе «ершом», и, морща лоб, пытался вспоминать, вспоминать, вспо-минать…
Два последних года его постоянно, стоило лишь закрыть глаза, преследовала одна и та же картина: массивный стол в углу чистой светлой комнаты, заваленный грудой чертежей, и строй-ная женщина, стоящая на пороге этой комнаты и задающая все-гда один вопрос «Ты идешь ужинать?» Вова уже давно понял, что и эта комната, и женщина, и чертежи на столе – его про-шлое, и каждый раз, появляясь, видение вызывало боль и тоску. Когда год назад на территории больницы перестраивали один из корпусов, рабочие попросили Вову за чисто символическую плату убирать их бытовки. В просьбе Вова никогда никому не отказывал. И тогда тоже согласился.
Как-то раз, убирая бытовку прораба, Вова увидел на столе оставленные чертежи. Что-то необъяснимое подтолкнуло Вову к столу. Он стал рассматривать чертежи сначала просто как кар-тинки, а потом все с большим и большим интересом. Наконец до Вовы дошло, что в чертежах он понимает абсолютно все, и эта мысль привела его в ужас.
«Господи! Помоги мне, я боюсь, мне страшно… – заметал-ся по бытовке Вова. – Если мне все так понятно в этих бумагах, если я могу точно сказать, как называется каждая линия на чер-тежах, значит, я все это знал раньше. Значит, у меня действи-тельно была другая жизнь. Кто я был, кто?…»
Он бился лбом об стенку, колотил по столу с чертежами, выл, ревел в полный голос, но ничего не мог вспомнить.
Душевные раны заживают долго. Постепенно боль про-шла, но осознание того, что он вычеркнут из нормальной чело-веческой жизни, не покидало Вову ни на секунду. Именно по-этому он ненавидел Жоржа, именно по этой причине он завидо-вал сытому, холеному патологоанатому. Он всегда помнил о том, что у него есть неизвестное прошлое, и любил мечтать о том, как вернется в ту, прежнюю жизнь.
И – как всегда бывает в сказках с хорошим концом – Во-виной мечте суждено было осуществиться.
Около детского корпуса всегда было столпотворение: дети, мамаши, бабушки, коляски, машины… Убираться здесь было всегда тяжело, ни один дворник не соглашался на этот участок. А Вове – все равно. Поэтому издавна корпус был его вотчиной. Вове нравилось наблюдать за малышами, за их любящими ма-мами и папами, и, если бы не работа, он мог бы просиживать здесь часами. Последнее время он стал приходить сюда все чаще и чаще, особенно после того, как понял кое-что о себе.
– Молодой человек, не подадите нам мячик, – обратилась к застывшему как монумент Вове уже немолодая женщина, – вон он, за дерево закатился. Я сама не могу отойти, боюсь внучка оставить, а вы все равно просто так стоите.
Женщина продолжала что-то говорить, но Вову не нужно было долго уговаривать – на то он и Вова. Через минуту он уже подавал мяч мальчику.
– Большое спасибо.
Женщина улыбнулась, и тут их взгляды встретились. Вова увидел промелькнувшие одновременно в глазах женщины страх, недоумение, испуг, а затем радость.
– Владимир Сергеевич? Это вы? Почему вы в таком виде? Что вы здесь делаете? Почему вы ничего не сообщили Ольге?..
Вопросы сыпались один за другим, женщина даже забыла о своем внуке. Вова запаниковал и бросился что было сил в свою родную коморку.
Женщина его напугала. Хоть Вова и ожидал нечто подоб-ное и последние несколько месяцев только об этом и думал, все же то, что произошло, произошло несколько неожиданно. И он не был еще готов к возвращению в прошлое.
«Она спросила, почему я ничего не сообщил Ольге… Оль-га… Оля… Олечка… Кто она? Кто она мне? Ольга... Я сойду с ума, я хочу знать кто она. Ольга, – Вова лихорадочно метался по дворницкой, открывая ящик за ящиком во всевозможных шкаф-чиках и вываливая содержимое на пол. – Он здесь, я точно знаю, я его сам положил. Господи, ну где же он? Я не мог его поте-рять, я не имею права его потерять. Вот…» Вова вздохнул с об-легчением. Предметом его поисков был медальон – ниточка, связующая его с прошлым. Это была единственная вещь, кото-рая осталась у Вовы от той жизни. В медальон был вставлен ми-ниатюрный портрет маленькой девочки. Первое время после по-тери памяти Вова часто вынимал этот медальон и всматривался в милое личико ребенка, изображенного на фотографии, думая, что это поможет ему что-нибудь вспомнить. Потом, уже работая в больнице, он запрятал медальон подальше от любопытных глаз и забыл про него.
Дверь без стука открылась, в дворницкую «влетела» жен-щина и чуть было не упала, споткнувшись о сидящего на полу Вову с зажатым в руке медальоном.
– Владимир Сергеевич, я позвонила Ольге. Она едет сюда. Вставайте же, вставайте. Что это у вас в руке? – С этими слова-ми она взяла из Вовиной ладони медальон. – Это ж ваша дочь – Леночка. Только здесь она еще маленькая. Это им в первом классе такие медальоны фотограф делал. У моей Светки такой тоже был. Леночке здесь лет восемь. А теперь у нее самой – сын, ваш внук.
Женщина тараторила без умолку, недоуменно оглядывая комнату, а Вова сидел с каменным выражением лица, и лишь блеск глаз да скатившаяся слеза выдавали его состояние.
– Владимир Сергеевич, вы меня совсем не слушаете. Я го-ворю, Ольга сначала не поверила. Мы ведь вас и не надеялись найти. Нам как сказали, что вы в горах пропали, Ольга сразу ту-да поехала, в тот дом отдыха, где вы отдыхали. Она никогда не верила, что вы погибли. Она всем всегда твердила, что вы живы. Какое это счастье для Ольги, что вы нашлись. Владимир Сер-геевич, да вы хоть что-нибудь скажите. Что вы так на меня смотрите! Может, вы меня не узнали, ведь столько лет прошло?
«Как ей сказать, она ведь не поймет, она ведь думает, что со мной все в порядке? А я действительно ее не знаю. Или, мо-жет быть, знал да забыл…» Но отвечать на вопрос женщины Вова не стал, а лишь утвердительно кивнул головой.
– Ой, вы и правда меня не помните. Я – подруга вашей же-ны, Тамара. Может, я зря Ольгу сюда вызвала? Может, нужно было как-то по-другому, не так сразу? Вечно я все делаю не так как надо. – Тамара от волнения готова была расплакаться. – Ладно, что сделано, то сделано. Мне к внуку нужно бежать, а то я его у корпуса с какой-то бабулькой оставила. Да и Ольга туда должна подъехать. Вы сидите тут, никуда не уходите. Я Ольгу приведу. – И также вихрем она умчалась, оставив в Вовиной ко-морке стойкий запах духов.
Вова уходить никуда не собирался. От внутреннего напря-жения руки и ноги свело судорогой, заныла рана на голове. Оцепеневший, он сидел все также на полу, не смея пошевелить-ся, как бы боясь, что реальность превратиться в сон.
Из состояния транса его вывел негромкий стук в дверь. Все еще не веря в происходящее, Вова медленно поднялся с пола, сел на стул напротив двери и, зажмурив глаза, почти шепотом спросил.
– Кто там?
Бесшумно отворилась дверь, и когда Вова открыл глаза, он увидел женщину из своих снов. Так же, как и во сне, женщина стояла у порога, только не улыбалась, а плакала, и было видно, что плакала она от счастья.
А потом дворницкая наполнилась весёлым гамом и стала очень тесной от количества народа, который всё прибывал и прибывал в каморку. Новость о счастье, которое так неожиданно свалилось на голову дворника, моментально распространилась по больнице. Все бежали с поздравлениями. Искренность и доб-родушие больничного люда как нельзя лучше характеризовали отношение к Вове. Даже Жорж не побрезговал посетить предмет своих постоянных насмешек. Жорж и пришел-то не с пустыми руками. Он панибратски похлопал Вову по плечу и преподнёс бутылку дорого французского коньяка, с завистью поглядывая на красавицу Ольгу.
- Ну, Вова! Вот не ожидал, так не ожидал от тебя такого! Ты уж прости меня – грубияна за всё, что тебе пришлось от меня вытерпеть. И не поминай лихом.
«Жорж просит у меня прощения? Не может этого быть. Мне всё снится. И эта женщина тоже».
Так они и стояли молча среди шумной толпы и не могли оторвать друг от друга взглядов.