Рисунок © Диана Чернышева, Брест, 2010
Видишь там, на горе, возвышается крест.
Под ним десяток солдат. Повиси-ка на нем.
А когда надоест, возвращайся назад,
гулять по воде, гулять по воде, гулять по воде со мной!
И.Кормильцев. «Прогулки по воде».
Ведь это, говорю, что ж такое?
Они в Тебя не верят, а Ты им вишь какие казармы взбодрил.
…все вы у Меня, Жилин, одинаковые — в поле брани убиенные.
Это, Жилин, понимать надо, и не всякий это поймет.
М.Булгаков. «Белая гвардия».
20 августа.
Я спустился по бетонным ступенькам к Реке. Как и раньше, меня обволокла странная тишина, резко приглушившая голоса двух парочек, расположившихся с фотоаппаратами напротив Западных ворот. Мутно-коричневая, как и во всех здешних водоемах, вода тихо и жалобно бурлила, обегая деревянные столбики и разворачиваясь спиралями водоворотов. Разжал кулак. Последний раз посмотрел на серебряный крестик на своей ладони. Непривычной формы - с кружком вокруг поперечной перекладины. Два месяца назад меня поразило совпадение формы крестика и крестов на куполах Церкви. Если б только этим совпадением все и закончилось! Не размахиваясь, бросил крестик в воду, поднялся на дорогу и пошел через ворота в Церковь.
Рисунок © Диана Чернышева, Брест, 2010
21 августа.
Проснулся поздно. Собрался, рассчитался за гостиницу и, не торопясь, побрел к вокзалу. Сегодня ночью приснился сон, наконец-то просто сон. Ну, если честно, и сон тоже. И я узнал, чем закончилось то, что началось 20 июня.
Сдал вещи в камеру хранения. Решил, было, побродить по окрестностям вокзала - самого Города я ведь толком и не видел. Что-то стукнуло – Музей…
В вестибюле пустынно. Слева касса. Справа – ящик для пожертвований. Купил билет, тетенька ( Во всех музеях мира они, наверное, одинаковые. Это отдельная ветвь эволюции, не иначе ) показала, куда идти. Поднимаюсь на второй этаж. Первый зал – история Крепости. Уланы, драгуны, фото - император Александр на ступенях Церкви. Ядра, мушкеты, палаши. Чертежи каких фортификационных штуковин. Второй зал – польский период. Дальше. Третий зал. Здесь сами экспонаты ярко освещены, подчеркивая мрачную черноту экспозиции. Будильник. Известный всему миру будильник. Четыре с чем-то утра. Обгорелый ствол могучего когда-то дерева. Истерзанное железо – с крыши. Фрагмент арочного перекрытия - расплавленный кирпич превратился в черное стекло. Еще какое-то железо - с приварившимися к нему гильзами. И фотографии. Долго смотрю на лица. Читаю ИХ последние письма. Наивные мальчишеские письма… И мальчишеские же лица под фуражками и буденовками… Всегда двадцатилетние…
Отступив от стенда, столкнулся с кем-то.
- Ой!
- Извините, ради…
Чуть не теряю сознание – как-то вдруг кончился воздух, не могу вздохнуть. Девушка. Изумительно красивая. Сероглазая. Маленький шрам над левой бровью…
20 июня
Поезд подошел к перрону. Можно было, конечно, ехать прямо в Москву, а оттуда в Ростов, но я решил, наконец, увидеть Город, Крепость и Реку. Рассуждал я тогда логично и решил, что пары часов, пока меняют колеса в вагонах, для экскурсии мне не хватит. Ехавший со мной в купе из Праги местный парень объяснил, где найти тихую и «очень приличную» гостиницу. Он же, после того как мы вышли из вагона, вызвал для меня по своему телефону такси и, похоже, обиделся, когда я спросил, сколько с меня:
- Совсем вас там капитализм испортил.
Когда переходили рельсы по переходу, уронил зажигалку. Нагнулся поднять. Рядом с зажигалкой что-то сверкнуло - около шпалы. Крестик. Местами потемневший, серебряный. С кружком вокруг перекладины. Я положил его в карман, догнал соседа по купе.
Небольшая площадь. Автобусы, такси, маршрутки.
- Я думал, привокзальная площадь у вас побольше будет.
- А, так это пригородный вокзал. О, вон и твоя тачка. Счастливо, Серый, звони, - махнул рукой, улыбнулся и побежал наперерез маршрутке.
Гостиница действительно оказалась тихой и уютной. И расположилась в таком же тихом и уютном районе. Я расспросил у скучающего в холле охранника (непонятно, мелькнула мысль, зачем им в этом спокойном городе охранники?) как добраться до Крепости, прошелся по непривычно чистым и зеленым улицам, повеселился, увидев памятник «Учителю», который протянул руку, показывая на белый костел.
Доставая сигареты, коснулся чего-то металлического в кармане. Крестик.
Вот тут-то прозвенело первый раз. Около массивного, явно официального здания.
Солнце исчезло. Жаркий июньский полдень сменился на осенний пасмурный день- листва на деревьях стала редкой и желтой. Вместо асфальта проявилась вдруг непонятная брусчатка в форме шестигранников, вместо фонтана и зданий на противоположной стороне площади появились деревянные домики, да и сама площадь исчезла. Мелькнули солдаты в непривычной серо-зеленой форме, танки, мотоциклы и группа, видимо, офицеров, часть в кожаных регланах, часть в таких же, как и солдаты, мундирах. Официальное здание сменило цвет на мрачно-серый, у ступенек возник деревянный помост.
Видение пропало. Я стоял ошарашенный, сердце бешено стучало. Милиционер у входа посмотрел на меня, подошел и спросил:
- Все нормально?
- Да, спасибо. Только приехал, не акклиматизировался еще - я и сам тогда себе поверил.
- Может, проводить к больнице - здесь рядом, вон, напротив костела?
- Спасибо, уже лучше - я достал сигареты, протянул пачку лейтенанту - угощайтесь.
- Не курю - милиционер улыбнулся - ну смотри, если что…
- Да нет, все нормально. Спасибо. Кстати, а что это за здание?
- Облисполком. Про пресловутый парад в Городе слышал? Вот, здесь все и было.
Здесь стояли наши и их отцы-командиры, а вот тут немцы маршировали. И сразу отсюда уходили из Города.
Он отдал мне честь и пошел в здание. Я еще раз посмотрел на площадь. Мамы с детьми вокруг фонтана, оживленное движение, здание с куполом за кованой решеткой, дальше мост - обычный современный город. Какое интересное сумасшествие - когда больной видит реальность шестидесятилетней давности. Вспомнилось вдруг: «Идиллия. С контрастами»[1]. Интересно, а это откуда?
Водитель маршрутки остановил «Газель»:
- Смотри, по «зебре» на ту сторону и мимо вон той белой многоэтажки. Там увидишь.
- Спасибо.
- Пожалуйста.
Меня снова поразила непривычная доброжелательность аборигенов. Да уж, нас капитализм действительно испортил.
Интересно, почему я решил, что Крепость- это нечто вроде Кремля или Петропавловки? Вот она, реальность - поросший травой высокий земляной вал и белый проем ворот - мирный такой вид. Снова вспышка в мозгу - Александровские ворота. Интересно, отрешенно подумалось, это и есть «Обратная сторона Луны»? Как там?
«И голова взрывается от бездны, хлынувшей в нее, -
До встречи на обратной стороне Луны, мой друг!»
Под мрачным сводом ворот охватило чувство тревоги и опасности. Черт возьми, да что же это? Ворота вывели на широкое пространство. Слева - какой-то холм. Редьюит 3-го бастиона Северного острова. Воспринял намного спокойнее. Молодые мамы с колясками, бабушки на скамейках вдоль дороги. Но ощущение опасности и тревоги не исчезло. И ощущение того, что все это уже было. Дежавю?
Холм, простите, Редьюит на деле оказался двумя подковообразными валами, «вложенными» один в другой. Внутри внешнего вала - цепочка казематов. Пошел вдоль нее, вдоль избитых пулями и осколками стен. Уже почти на выходе из «подковы» увидел изуродованную кирпичную кладку. В ней зияли выбоины почти на половину толщины стены. В выбоинах черные точки - застрявшие пули. Я дотронулся до хвостика одной из них…
На этот раз исчезло не только солнце. Само небо исчезло - в облаках пыли, гари и кирпичной крошки. Шум взрывов, выстрелов, пламени и крики на немецком и русском сливались в непрерывный гул, давящий на уши. Физически ударила страшная вонь - гнилого и горелого мяса, гари и резкого кислого запаха. Вспомнилось, как на срочной попал на артиллерийский полигон(куда нас, молодых курсантов-пограничников, по ошибке привезли вместо стрелкового). Тот же запах - горелого кордита. Нестерпимо жарко. Трава тоже пропала - заваленная грудами битого горящего кирпича (интересно, разве кирпич может гореть?!), осколками и кусками железа. И телами. Формы на них не видно из-за пыли, грязи и хлопьев гари. Одно общее для всех - ярко-красные пятна..
Напротив места, где я стоял, мелькнула вспышка. Снаряд ударил в стену- танк, совершенно непохожий на «киношные» обшитые фанерой тридцатьчетверки. Общее только одно - крест на лобовой броне. Из-за танка выскочили фигуры в уже виденной на площади форме. Только одна из них была в непонятном балахоне, со странным рюкзаком? ранцем? и какой-то непонятной штукой в руках. Из бойницы над выбоинами раздался хлопок- «балахон» (огнеметчик, сука!) упал, остальные быстро исчезли. Башня танка озарилась вспышками «сварки» - веер пуль ударил по стене…
Вот интересно, сигарет надолго хватит сегодня? Дурацкая мысль вернула меня в яркий и, главное, сегодняшний день. Нет никаких трупов и танков, только пустой проход между «подковами».
Вышел из Редьюита, сел на лавочку у дороги, закурил. Мамаша с коляской глянула на меня и ускорила шаг. Несколько раз оглянулась. Покурил, успокоился (ха-ха-ха), поднялся, пошел по дороге. Поросший лесом вал справа - за типичным армейским забором. Река. Мост за милицейским шлагбаумом. Налево от шлагбаума дорога к валу с казематами. DerPunkt еinhundertfünfundvierzig[2]- интересно, и почему это я совсем не удивлен? Казарма - уцелевший фрагмент Рондо. На перилах Трехарочного моста- дырки. От пуль и осколков.
За мостом ворота, из трех проходов. Трехарочные ворота. Мост и пространство перед воротами усеяны телами убитых красноармейцев. В отсеке Рондо капитан с бритой наголо головой смотрит через амбразуру на мост, кричит невысокому политруку: «Мы не прорвемся, мы в мешке! ».
Пустынная площадь с несколькими, известными по снимкам и телепередачам, памятниками, Захоронение из черного мрамора. Вечный Огонь. Ну ничего себе - явно школьники, с «Калашами», в почетном карауле у Огня. Слева и справа от Огня- руины. Управление. Интересно, чем? Сзади, недалеко от входа в казарму, которая оказалась Музеем, Офицерское Собрание. Вернее, подвал с уцелевшими арочными перекрытиями. Зима? Нет, весна – март. Какие-то люди, одни в пальто, многие из них в пенсне. Другие – в шинелях и остроконечных шлемах времен кайзера Вильгельма. Немцы?Восемнадцатый год?И тихая музыка над Захоронением. Очень красивая и печальная мелодия. Впереди, за Огнем, Церковь. Белая. Золоченые купола. Странная, скорее византийская архитектура. Копия Константинопольской Софии. И странной формы кресты- с кругами вокруг пересечения перекладин. Клуб. Достал крестик. Такой же, как и кресты на куполах.
Поднимаясь по ступенькам, я уже знал, что там внутри. За дверью справа винтовая лестница. Вверх на хоры, вниз - в Нижний Храм. Кафедра, слева от алтаря, пристроенная поляками в двадцатые.
Тщательно отделанная снаружи, внутри Церковь оказалась неоштукатуренной. И снова избитые пулями и осколками стены. Все верно - вот кафедра. Интересная какая шизофрения. Или все-таки паранойя? Снимки у входа - история Церкви.
Напротив входа в Церковь, около ворот, фундамент. Застава. Через дорогу от нее один только цокольный этаж. Арсенал.
Проем ворот. Остатки толстого троса. Чугунные столбики. Отбойники?
Справа руины – полукругом. Барбакан. Внутри, у бойницы, лейтенант с пистолетом в руке. У других бойниц – пехотинцы с винтовками. Жуткий свист. Столб из огня, дыма, кирпичей поднимается на добрую сотню метров. Оседает. Кирпичи падают в Реку. Полубашни больше нет. Перед ее остатками – груды кирпичей. Из одной кучи кирпичных обломков торчит искореженная винтовка.
Река. Неширокая, выбегающая из-за Западного Острова и поворачивающая на север.
По диагонали налево от меня - Южный Остров. На котором - Госпиталь. Мое больное сознание знает, что там произошло нечто страшное для меня (меня?!). И какую-то роль в этом страшном играет найденный крестик.Опоры подвесного моста на этом берегу и берегу Острова. Какие-то деревянные столбы, почти скрытые водой. Здесь моя шизофрения-паранойя проявилась снова. Навалилась какая-то потусторонняя тишина. Все звуки, кроме плеска воды и шума деревьев, стали доноситься как будто сквозь вату.
Я почти бегом поднялся к воротам, так же быстро дошел до моста. На другой стороне, перед шлагбаумом, разворачивалось такси.
Водитель выскочил из Александровских Ворот, но не поехал через мост, а свернул направо. Вот мелькнул Главный Вход. Подвесной мост. Еще какое-то фортификационное сооружение. Батарея номер один. Прямая широкая дорога. Танковая автострада. Православный храм. За ним – многоэтажное здание – гостиница. Ряды немцев. Военный священник. И много-много крестов с надетыми на них касками – на месте будущей гостиницы. Слава Богу, что я остановился в другой.
Охранник еще не сменился.
- Слушай, где у вас бар?
- А вон дверь.
- Спасибо.
- Удачи,- улыбнулся парень.
После бара еле хватило сил принять душ. Добрался до кровати и моментально провалился. Успел посмотреть на часы- 20:00 …
20 июня.
Я стою около госпиталя. Я знаю, что сплю сейчас в своем номере. И все-таки это не сон, сны не бывают такими реальными. Мое сознание сейчас здесь, рядом сознанием сержанта-пограничника, в восемь часов вечера 20 июня 41-го года. Я никак не могу проститься с Наденькой, вольнонаемной медсестрой. У нее сегодня дежурство, но она сумела выскочить на 5 минут.
- Ты через месяц уезжаешь?
- Поедешь со мной? – я пытаюсь сказать это шутливым тоном.
- Да, - отвечает она серьезно. – Все, Сережа, мне пора бежать. Завтра поговорим.
- Я в наряде завтра. И я люблю тебя, Наденька.
Она краснеет. Еле слышно:
- И я, Сережа. Поэтому и согласилась ехать с тобой. Неумело чмокает меня в щеку и убегает.
Серые глаза, серебряные сережки в виде ужиков, маленький шрам над бровью - в 39-м «брали» ее соседа, бывшего жандарма. Тот выскочил на улицу и стал палить во все стороны. Щепка, отколотая пулей от забора, воткнулась над бровью.
21 июня.
Проснулся в 10. Выпил бутылку минералки, закурил. Умылся, собрал вещи, позвонил дежурной. Сдал номер, заплатил и пешком пошел на вокзал. Поезд на Москву в полпятого.
Просидел все оставшееся время в огромном зале ожидания. Один раз подошел милицейский патруль. Я потянулся в карман за паспортом. Сержант улыбнулся, отрицательно покачал головой – мол, не нужны нам твои документы:
– За вещами смотри. А лучше в камеру хранения,- махнул рукой куда-то в сторону.
Только один раз сорванный голос:
- Твою мать! Они заливают подвалы! На Северную сторону, быстро! - на перроне, около какого-то люка. Вход в подвалы.
Я пытался не спать в поезде. Не помогло. Я все-таки заснул и проснулся? очнулся? Вместе с тем, пограничником.
Ночь с 21-го на 22-е июня.
…Какая-то странная тишина над Рекой. Обычно ночь полна шумов – шорохов, всплесков, криков и пения ночных птиц. Душно. Что-то сейчас произойдет.
…Показалось вдруг, что солнце взошло на западе. Небо стало красно-оранжевым и очень светлым. В воздухе зашелестело и завыло... Взрыв, второй, третий... Земля задрожала. Это что, именно так бывает при землетрясениях? Сначала в адской какофонии еще можно было различить отдельные взрывы, потом они слились в невыносимый непрерывный грохот – как будто молнии били без перерыва прямо в мозг. Мощные деревья шатало, как дохлые саженцы, волнами горячего воздуха. Над головой с каким-то ослиным ревом понеслись странные снаряды, оставляющие дымные следы. Я боялся в своей жизни – и не раз. Но то был по большей части выдуманный страх, выдуманными были источники страха. Сейчас, здесь, я испугался по-настоящему. Меня трясло мелкой дрожью, мне хотелось кричать, хотелось и закопаться и в то же время убежать. Хотелось схватить винтовку за ствол и колотить ею о дерево. Хватит, хватит, хватит!
Пересиливая себя (Да перестаньте же!!!), поворачиваю голову в сторону напарника по наряду. Он быстро-быстро шевелит губами и очень часто крестится. Адский шум чуть смещается за наши спины – к Центральному острову. Сверху посыпался какой-то пепел. Трясущимися руками хватаю винтовку, снимаю с предохранителя – нужно чем-то себя занять, иначе не выдержит сердце. Напарник широко раскрытыми глазами смотрит на меня. Губы у него трясутся. Переводит взгляд:
- Товарищ сержант, вон, с левого берега!
С другого берега Реки- лодки, набитые десантниками. Напарнику:
- Быстро на заставу! Доложить - нападение!
- Есть, товарищ сержант!
Прицеливаюсь в пулеметчика на носу ближайшей лодки. Черт, руки-то как трясутся! «Внимание, товарищи бойцы! Правая нога должна быть вытянута в одном направлении с оружием! Перед выстрелом обязательно задержать дыхание и, внимание! Плавно! Плавно потянуть курок!» Выстрел. Пулеметчик приподнимается и валится на борт. Есть! Вспышка. Провал…
- Да ты, Серый, никак, на свидание? – Иван, улыбаясь, смотрит на мои манипуляции с гимнастеркой.
- В увольнение. Понятно? Должен я соответствовать образу солдата-освободителя? – кидаю в Ваньку подушкой.
На самом деле я страшно волнуюсь. Сегодня мы с медсестрой Наденькой из нашего госпиталя идем в кино и на танцы. Наденька – самая красивая девушка в мире. Мы все с этим согласны. У нее тучи поклонников, но в кино она идет со мной!
Стою на углу Домбровского и 3-го Мая. Пришел на полчаса раньше и курю уже вторую папиросу. Мимо проходят парочки. Очень много командиров. Чувствую себя неуютно.
- Сережа, день добрый, - Наденька. Подошла сзади. Кидаю в урну окурок, одергиваю гимнастерку:
- Надя, здравствуй…- от волнения голос садится. Протягиваю билеты:
- Вот, купил. Комедия. Идем?
- Идем! – серые глаза сияют.
Барышни, проходящие мимо, при взгляде на Надю только что не фыркают. Она одета беднее всех этих девушек, но даже их кавалеры не могут скрыть восхищения. Барышни чуть ли не насильно уводят своих парней.
…Наденька смеется, а я даже не воспринимаю того, что происходит на экране. Я смотрю на тонкий профиль. Иногда ее волосы касаются моей щеки. Иногда ее рука касается моей. Я готов сидеть вот так вечность, но, к сожалению, в зале загорается свет, и народ тянется к выходу.
Рисунок © Диана Чернышева, Брест, 2010
…Мы на танцплощадке, в городском парке. Я танцую с самой красивой в мире девушкой!
Мы смотрим друг на друга и не отводим глаз. И вдруг…Наденька грубым голосом кричит:
- Петер! Комм хир!..[3].
Прихожу в себя. Страшно болит голова. Винтовки нет. Фуражки нет. Лежу рядом с воняющей взрывчаткой ямой. Воронка. Солнце уже в зените. Воняет гарью. Крики, грохот, треск пожаров. Встаю. Все б ничего, если б не так шатало.
- Schauen Sie mal bitte, dieses Schwein lebt noch! [4]
Двое. Здоровые, спортивные ребята. Веселые. Скалят белые зубы. Винтовки направлены на меня.
- O! Was ist das denn hier? Peter, er hat grüne Kragenspiegel [6].
Насчет зеленых петлиц я понял. Интересно, а кого ты, сука, думал здесь встретить?
- Na, Junge, Pechgehabt! Wirwerdendicherschießen, duBolschewik,[7] - тычет стволом в сторону комсомольского значка.
- Der junge Bolschewik und zusätzlich aus der NKWD. Alsoschuldig![8] – Петер переламывается от хохота. А что, здоровый солдатский юмор. Смеяться только вот не хочется. И умирать рановато. Счет слишком маленький- 1:1. И Наденька. У парней напротив меня – широкие крестьянские лица и такие же широкие крестьянские ладони. В глазах… Презрение? Интересно, почему? Вспоминаю, как гуляли с Наденькой по Городу и завернули на лекцию о международном положении. Вот бы этого лектора сюда – поговорил бы с угнетенным крестьянством Германии о пролетарском братстве.
Где-то рядом - очередь. «Дегтярев». Немцы валятся. Наверное, даже удивиться не успели. Из кустов вылезает напарник.
- Товарищ сержант! Я…я…не добрался. Кругом немцы!
- Спасибо. Ты меня спас. Успокойся. Пулемет где взял?
Его лицо морщится. Сквозь сдерживаемые слезы:
- Там… соседний секрет…Они…Они…Неживые…И Альма…Тоже…Они ее пристрелили. Она около этого…как его…выла…А они…
Напарник плачет. Захлебываясь, он продолжает:
- Я из кустов видел. Они… собаку пристрелили и сюда. Я пулемет подобрал. За ними пошел... И...и…здесь…- его рвет.
Серегу у нас называют «собачий папа» - его обожают все собаки. Любые. А он очень любит собак – тоже всяких, и наших, и всех дворняжек. Серега даже прославился у нас на заставе тем, что схлопотал три наряда от самого Старика – принес откуда-то бездомного щенка и хотел пристроить в казарме. Щенка Старик потом отдал какому-то лейтенанту.
Беру «Маузер» - вроде, чуть полегче «мосинки» будет - патроны из всех подсумков, гранаты на длинных деревянных ручках. Проверяю - запалы на месте. Я бы предпочел пару «лимонок», но ничего, и эти сойдут. Как с ними обращаться, я знаю. Нас в ведомстве Лаврентия Палыча учат намного лучше, чем в ведомстве Семена Константиновича.
- Уходим, тезка, быстро.
- Куда? Они, эти вот,- кивок в сторону трупов,- везде.
- Тем более, уходим.
Ныряем в кусты.
22 июня.
Зашел в здание вокзала - купить билет до Ростова. И тут новости по телевизору, висящему под потолком:
- Траурный митинг состоялся сегодня в четыре часа в Городе-над-Рекой, где в тысяча девятьсот сорок первом…
На экране ребята в камуфляже с синими и зелеными петлицами опускают в Реку венки с зажженными свечами. На заднем плане - десантура с «Калашами»- построены для салюта. Красные знамена со звездами. И над всем этим - мрачно и угрожающе - остатки Западных ворот.
И снова - на этот раз - пожилая женщина:
- Сынок, тебе плохо?
- Спасибо, все хорошо. Устал просто очень.
- А то- нитроглицерин?- бабушка протягивает упаковку.
Беру таблетку, чтоб не обидеть.
- До свидания, мать. Здоровья Вам и всего хорошего!
Наконец-то я в поезде до Ростова. Сразу забираюсь на верхнюю полку. Проваливаюсь.
23 июня.
Я дома. Пью марочный коньяк из граненого стакана. Поможет?
Черта с два…
23 июня.
- Ну что, Серега, хреново дело.
- Так точно.
- Ты это, завязывай с уставом.
- Ага! - первый раз за последние сутки вижу на конопатом Серегином лице улыбку.
Серега у нас из Рязани.
- Делать чего будем?
- Подождем?
- Придется. Пошли.
…Застава на Центральном Острове. Сразу за Западными воротами. Мы пытались пробраться на заставу вчера. Пытались сегодня. Бесполезно. Немцы грамотно расставили патрули с пулеметами. А еще у них есть смешные минометики, маленькие такие. Пару раз видели наших с разорванными спинами, убитых из этих минометов. Один раз нам удалось завалить двух немцев. Я опять боялся, очень. Я никогда еще не убивал своими руками человека. Да, нас учили. На чучелах.
Я сумел себя пересилить. У них удобные штыки - мы их прихватили у тех двух, первых. На этот раз рвет меня, а Серега спокойно вытирает тесак о китель немца и невозмутимо ждет, пока я отдышусь. Потом деловито обшаривает трупы, забирает патроны, гранаты, фляги и шоколад с галетами.
Над всей Крепостью дым. Где-то на Центральном Острове что-то горит так, что пламя видно над Рондо. Непрекращающаяся стрельба.
Пробираемся к одному каземату: там есть хитрый вентиляционный штрек. Вход туда - не зная - не увидишь. Добрались удачно.
Серега дремлет. Я думаю - не могу понять, что случилось. Где наша армия? Почему нас бросили? Нет, мы выполним приказ. Мы его уже выполняем – мы защищаем Государственную границу Союза Советских Социалистических Республик. Но почему только мы одни? Или нашей армии уже нет?! Я вспоминаю, сколько здесь, в Городе и Крепости, было военных. Танкисты, пехотинцы, артиллеристы. Где они все?!
Я не знаю, что нам делать. У меня в подчинении – вот этот солдат-первогодок, который смотрит на меня, как на божество. А мне стыдно – за свой страх той ночью, за неуверенность, за мою беспомощность, в конце концов…
- Слушай, Серега, мне надо на Южный Остров. Сиди здесь и жди меня.
- А вы... то есть, ты…А-а-а, понял,- добродушная улыбка.
- Ну и хорошо.
Наши с Надей отношения ни для кого тайной не были, как я сейчас понимаю.
Сижу в кустах на берегу Реки и жду темноты.
23 июня.
Просыпаюсь без пяти минут двенадцать. На меня волнами накатывает ужас. Даже не ужас, а предчувствие ужаса. Неизвестно, что хуже. Меня трясет. Очень сильно болит плечо – давно уже не болело. Допиваю из горлышка коньяк и падаю в кошмар…
Ночь с 23-го на 24-е июня.
Из оружия оставил только немецкий штык и ремнем примотал к ноге финку, которую носил в сапоге. Переплыл Реку под водой, с трубкой из камыша. Мы в детстве так когда-то на Дону играли. Я уже усвоил - сейчас длинный путь оказывается самым быстрым. Поэтому ползу к старице Реки. Снова переплываю под водой. Ползу к незаконченному ДОТу, потом через вал к госпиталю. Успеваю проскочить дорогу перед осветительной ракетой. Того, что я успел увидеть при ее свете, мне хватило, чтобы понять - их, немцев, надо убивать. Таких нельзя оставлять в живых. На дороге перед госпиталем двое убитых - в одном белье. Перед изгородью госпиталя – убитых уже десятки. Все полуголые. Их косили ради развлечения. Какую опасность могут представлять безоружные неодетые мальчишки? Эти явно из последнего призыва - даже волосы не отросли еще.
…Я нашел ее. Я плохо помню, что было потом. Успел вернуться в штрек еще до рассвета. Сережки вместе с крестиком в кармане - рядом с комсомольским билетом. Крестик необычный- с кружком вокруг перекладины.
Серега встречает у входа в штрек. Смотрит на меня с ужасом. Ни о чем не спрашивает. Протягивает фляжку.
- Серега…что… там?- мой язык заплетается. А перед глазами - небольшая воронка в мертвом свете ракеты. Я не хочу жить - но должен. Пока. Я должен жить, чтобы убить столько тварей, сколько смогу. Потом можно и умереть - я не смогу жить с тем, что видел. Без Наденьки… Которую я смог бы спасти, если б не прятался, как заяц, по кустам. Я не защитил свою женщину. Я не имею права на жизнь. И я, кажется, перестал бояться.
- Вроде, водка. Больше на самогон похоже. Вы…ты поседел. Весь.
Он протягивает мне фляжку. Я выпиваю всю и, наконец, теряю сознание…
24 июня.
Встал. Поехал на работу. На такси. Я не знаю, что будет, если это накатит среди бела дня, а я буду за рулем. Перед глазами женская голова с широко открытыми глазами, лежащая на дне небольшой, от гранаты, воронке. Маленький шрам над левой бровью. Сережки. В форме змеек, вернее, ужей. С янтарными накладочками... В волосах запутался крестик- с кружком вокруг перекладины.
- Ты верующая?
- Да. Ты против?
- Если ты верующая, значит, Бог есть.
Одна только голова, больше ничего. Ракета гаснет, тьма.
Таксист смотрит на меня с испугом.
- Парень, умер кто?
- Нет.
- Извини, вид у тебя такой…Будто…- смолкает.
- Ничего.
Да, я видел себя сегодня в зеркале. Такие тоскливые глаза были у нашей собаки, давно, в детстве, когда мы с отцом ездили к ветеринару ее усыплять. Она была очень старой и очень страдала от болей.
На работе вызвал заместителя:
- Аркадий, рули тут вместо меня. Мне надо…Неважно. Сколько меня не будет, не знаю, - смотрю на него. Улыбка сползает с лица Аркадия, когда он ловит мой взгляд. Опускает глаза. Поднимает. И у этого - испуг на лице.
- Хорошо, шеф.
- Все, будь.
- До свидания, Серый. Может, помощь нужна?
- Да нет, приболел просто. Вот печати.
- А… Ну ладно, давай, выздоравливай.
25 июня. День.
Вышли на охоту. Закопались на повороте дороги. Идет какая-то странная колонна – некоторые в польских конфедератках, некоторые в шлемах-буденовках. Гомонят по-польски и по-русски. В руках у кое-кого белые тряпки и какие-то бумажки. Чуть поодаль – им навстречу - немцы. Из толпы выскакивает один и кричит по-русски:
- Не стреляйте! Мы пленные, мы сами сдались! Нас ваши пропустили! – машет бумажкой. Из-за толпы появляются «ваши» - двое. Один подходит к стоящим на повороте, что-то объясняет. Машет рукой товарищу и оба уходят обратно.
- Прписники, бл... И наши есть…
С удивлением гляжу на Серегу, который краснел, когда при нем ругались. Он наводит «Дегтяря» на толпу. Я кладу рядом трофейный автомат и выкладываю «лимонки» - нашли, слава Богу - целюсь из «Маузера» в одного из немцев, который, радостно скалясь, навел на толпу фотоаппарат.
- Серый! Гляди, Петька, …твою мать…
Действительно, в толпе вижу нашего балагура Петьку. Комсомольского активиста. Ни одно собрание не обходилось без Петрухиных выступлений. На нем гимнастерка пехотинца. Мы дружили. Пока…
- А что, Серый, ты ее уже? Или очередь большая, не успел еще? – Петька смотрит на Наденьку, которая только что прошла мимо Заставы. Мы на втором этаже, у окна. Я даже не успел до конца осмыслить сказанного. Рука сама бьет изо всех сил по ставшей в одночасье ненавистной роже. Кто-то обхватывает меня сзади. Иван:
- Серый, спокойно.
- Да ты, сержант, сгниешь! Я тебя, сука…
- Петро, да я только что видел, как ты об косяк ударился,- Иван спокоен, - А если не заткнешь хайло, еще раз ударишься. Понял?
Петька злобно смотрит на нас. Кивает. Цедит:
- Еще посчитаемся…
- Серега, вали его, гада, первого.
Серега кивает и переводит ствол…
25 июня. Вечер.
Интересно, почему у нас нет мозгоправов, как американцы в своих фильмах показывают? Лежишь себе на кушеточке, беседуете…
«Доктор, представьте себе, мы с напарником колонну наших пленных только что расстреляли. Вместе с немцами. Нет, расстреливали пленных и немцев. Я вместе с напарником. Вы, доктор, видели когда-нибудь, как разлетаются окровавленные осколки линзы от фотоаппарата? Замечательного немецкого фотоаппарата? Что? Нет, напарник появляется, не спрашивая моего разрешения. Когда захочет, тогда и появляется. Вы можете от такого лечить?».
Серега держит в руках подобранный около убитых листок:
- На кой же хрен такая власть? Красные командиры, красноармейцы, поверните ваше оружие и штыки против этой власти, и вы освободите мир от врагов человечества. Гитлер прогнал паразитов из своей страны. Последуйте го примеру! Ко всем чертям жидов и коммунистов!
Переворачивает. Вижу внизу, в рамке, крупно набранное – «Пропуск»[9].
Серега отбрасывает листок. Машинально вытирает пальцы о штаны.
Нет, ну у нас, конечно, есть кухня и водка на кухонном столе. Да только где б еще такого друга найти, чтоб с визгом не сбежал после моего рассказа? Сижу на кухне, беседую со стаканом - граненым. Коньяк хороший, дагестанский. Из граненого стакана. Но ведь не помогает?
Щелкаю пультом. На одном канале очередной гламурно-педерастический звездун на пару с очередной очень дорогой силиконовой шлюхой учат молодежь искусству правильно, то есть, дорого продаваться. На другом - помолодевший после очередной подтяжки лица ведущий визжит неприятным фальцетом, брызжет слюной, показывает зубы, которым позавидует матерый бобр - руководит сложным процессом морального эксгибиционизма. На третьем – группа анацефалов и имбецилок строят под руководством Самой Известной Маминой и Папиной Дочери Хижину для Занятий Мастурбацией. Смысл везде один - деньги, деньги, деньги. На худой конец – слава, которую нужно продать подороже. Будет много денег - будут дорогие силиконовые пустышки. Будет восхищение безмозглых малолеток, которые уже никогда не повзрослеют и уж, тем более, не поумнеют. Будут тусовки и клубы, ройсы и бентли. На всех каналах позавчерашний день забыт намертво. Забыты миллионы стриженных наголо мальчишек. Они умерли ради этого всего?! Мне уже хочется туда, к настоящим людям. Пусть там воняет кровью, порохом, гарью, дерьмом и блевотиной. Они – люди. Пусть и говорили «ложить», а не «класть». И – о ужас! – мало кто из них знал, что для рыбы нужен специальный нож. Да и к тому же, наверняка любой из них нетолерантно набил бы морду первому же встреченному «альтернативно ориентированному».
Для них Родина, честь, долг – не дежурные фразы очередного высокопоставленного временщика к очередной годовщине. Они даже внятно не смогли бы объяснить, понимали ли, за что умирали. Они просто умирали. За Родину, честь, долг. За своих женщин, детей, родителей. Сестер, братьев и друзей. Они, наверное, последние, кто знал, что такое дружба. И что такое Родина. Пусть и не смогли бы объяснить…
26 июня. День?
Встретили «шофера». Вернее, это он нас встретил. И спас.
…Мы наткнулись на немцев, рыскающих по ДHСам[10]. Граната в окно, огнеметчик наготове. Очередное окно - в подвал – очередная граната. Крик. Явно женский. Мы напрягаемся. Огнеметчик пускает струю огня. Хичкок c Кингом - сопливые пацаны по сравнению с нацией Гёте и Шиллера. Дикий крик. Нет, не крик - сотни раскаленных игл в мозге.
Из подвала выкатывается огненный шарик. Ребенок. Они там прятались вместе с матерью. «Дегтярь» у меня. Я что-то кричу ( С-с-с-у-у-у-к-и-и-и!!! ) и стреляю по этому сгустку огня. Палец свело на курке. Щелчок. Я не смог остановиться и выпустил весь диск. Серега рычит и стреляет из МР в огнеметчика. И тоже до щелчка. По обычно добродушному лицу текут слезы. Бак со смесью вспыхивает. Огнеметчик орет. Немцы рассыпаются по развалинам. Наше дело плохо – отсюда нам некуда отходить. Пожимаем друг другу руки. «Ты, палач, нам глаза не завязывай. Точно. Можешь этой повязкой подтереться, сволочь. Аминь!»[11]. Выкладываем перед собой гранаты и штыки. Из одного из уже «проверенных» окон вылетают две «лимонки». Через, кажется, доли секунды, еще две – из другого. Мы рвем на другие позиции – я вправо, Серега влево. Вот они, твари. Бьем. Уже не из окон, а из-за угла дома – очереди в спины немцев. Перед нами появляется наш спаситель. Именно появляется. Не было – раз – стоит. Добиваем раненых. Спаситель лопаткой, мы штыками. Я в ужасе. И в восторге. Этот восторг меня и пугает - мне нравится(!), какой звук издает немецкий тесак, перерезая глотки мразей, сжигающих наших детей и убивающих наших женщин. Смотрим друг на друга. Я его узнаю – один из инструкторов в автошколе. Интересная такая у нас была автошкола – без автодрома. И «курсанты» как-то странно у них менялись. Одни через день, другие через неделю. Причем во время смены «курсантов» «шоферы» заменяли нас в некоторых секретах. Ходили смутные слухи, что это - то ли диверсанты, то ли разведчики. А их курсанты – это «нелегалы», которых они переправляли за границу. У этого в руке ППД.
- Алексей.
- Сергей.
- Сергей.
- Уходим, быстро,- командует Алексей - хотя петлички чистые.
Как мы поняли из его рассказа, он прикрывал отход особо важного «курсанта» и группы его сопровождения. Уходили через какой-то ход, который Алексей и подорвал. Про эти ходы тут тоже ходили слухи и легенды. Оказывается, не легенды это вовсе.
24 июля. Утро.
Это случается не всегда. После 25-го июня ничего не было. Уже почти месяц. Снова пошел на работу, снова встречался с Татьяной. Два раза. Последний раз сказал, что денег больше нет. Она неповерила.
- Так что там случилось?
- Татьяна, у меня на фирме проблемы. Нам не платят.
- А может, у тебя есть другая?
У меня есть другая. Сероглазая девушка, в белом халате, в белой косынке с красным крестом, с маленьким шрамом над бровью. Которую Я не сберег.
Татьяна тоже красивая. Совершенная – внешне. Красивая бездушная машина. Правда, в отличие от машины, прекрасно знающая, чего хочет. Дом, на худой конец - квартиру площадью несколько сот метров, именно в таком районе, чтоб на занятиях в дорогом фитнесс-клубе жаловаться подружкам на то, как неудобно туда добираться прислуге, машину попрестижнее, тусовки погламурнее, отдых, естественно, в Калифорнии или на Гавайях. Испания?! Вы еще скажите, Болгария! Ха-ха-ха! Что вы, это для быдла!
- Да, у меня есть другая,- поднимаю глаза.
- Ну что же, Сергей, прощай тогда. Если честно, ты меня уже достал, - ей идет даже вульгарщина, - своими принципами. Бывай. За меня не беспокойся, я не пропаду.
Да, эта не пропадет...
Сегодня ночью я опять попал в Крепость. Это уже не то, похожее скорее на старую княжескую усадьбу, чем крепость, место. Это и есть преисподняя.
…Шурку-шахтера мы нашли месяц? неделю? год? назад у дамбы. Пуля из MG ударила его по касательной. От контузии Сашка оправился быстро. Рассказал, как держались в подвалах Арсенала, после того как прямым попаданием какого-то невиданного снаряда разрушило Заставу. Что приписники подняли бунт, часть из них успела добежать до Западных ворот, где они и встречавшие их немцы полегли под очередями ребят из нашей заставы. Рассказал нам, что в который раз они пытались прорваться. Что Старик погиб при этом последнем прорыве, прикрывая группу. Старик, командир заставы. Для нас он действительно старик - ему было 34. И всегда теперь будет – 34.
Еще рассказал, что немцы нас, с зелеными петличками, в плен не берут.
- Санек, да мы особо и не рвемся, - Алексей, мастер на все руки, заканчивает перевязку.
Не знаю, какой сегодня день. 23 июля.
…Уже вчетвером мы все-таки пробрались на Центральный остров – со стороны Разводного моста. Там встретили Ваньку – когда все началось, он был посыльным и побежал в ДНСы на Северном Острове. Обратно к заставе пробраться не смог. Отошел к Редьюиту. Какой-то майор поставил его своим адъютантом.
Держались долго. Хотя и был там всего-то неполный батальон, причем сбродный. Их выбивали двухсотмиллиметровыми снарядами, выжигали тяжелыми огнеметами и бочками с бензином, расстреливали в упор из танковых орудий. Сначала сдались женщины и дети – по приказу неистового Майора. Потом на оставшихся напало отчаяние – да где же наши?! (я краснею и отворачиваюсь, вспоминая свои мысли в штреке) После того, как немцы сбросили невиданную бомбу (а мы гадали, что это нас так тряхнуло), сломалось большинство остальных. Майор с пограничниками и десятком пехотинцев остался. Во время ночного боя Ванька оторвался от группы и в одиночку проник на Центральный остров. Там встретил летеху с Линии. Его ДОТ держался три дня, пока немцы не взорвали их через вентиляционный ход. Лейтенант был в этот момент на нижнем уровне и успел забраться в колодец. «ДОТ приведен к молчанию». Выбрался из дымящейся бетонной коробки, добрался до деревни, где снимал комнату с женой и двухлетней дочерью. Увидел только обгоревшую печь на месте хаты. Какой-тонемецотнечегоделать - Die schmutzigen russischen Schweinen![12]- бросил гранату в окно их комнаты - под одобрительный хохот сослуживцев.
Ванька до сих пор удивляется, как этот лейтенант преодолел добрых тридцать километров. Потому что на второй день после встречи с Иваном кинулся на группу немцев, стреляя в них из ТТ. Самое поразительное, что успел положить троих. Иван дал очередь по целившемуся в летеху немцу, завалил другого. Да только не судьба была уцелеть лейтенанту. Ванька же успел нырнуть в подвал. В этом подвале мы его и встретили.
…Мы на втором этаже Рондо – рядом с Западными воротами. Разглядываемся. Крепости больше нет. Дымящиеся развалины. От здания заставы остались только стены. Из подвалов Рондо и Арсенала тянет запахом копоти и разлагающихся тел. Ни одного целого дерева – все словно скошены косой, причем не под корень – на высоте от метра и выше. Около Клуба огромная воронка – метров тридцать в диаметре. Вокруг наши пленные – собирают трупы и скидывают в эту воронку. Кажется, что на стенах нет ни сантиметра, куда не попали бы снаряды, пули или осколки. Снаряды и крупнокалиберные пули снесли стены, построенные поляками вокруг Клуба, и из уродливой коробки проглядывает православный храм. По словам Ивана - копия Святой Софии Константинопольской.
Решаем, что делать дальше. Наших мы не дождемся. Это мы знаем. Мы даже знаем, что немцы на полпути к Москве. Когда-то это приводило нас в отчаяние. Сейчас это все в другом мире. Москва, Киев, Минск - уже вне нашего восприятия – все равно, что Луна или Марс. Наш мир – жара, вонь, битый кирпич. Поиски боеприпасов. Поиски еды. И враги. Поэтому мы не хотим уходить. Мы успели увидеть и пережить столько, что нам все равно, где убивать врагов. Они хорошие солдаты – хорошо обученные, крепкие физически, безжалостные. Они убивают нас, не испытывая никаких эмоций – а нам пришлось ломать себя, чтобы научиться убивать. Но у них есть один огромный, по сравнению с нами, недостаток – они хотят жить. Они не теряли любимых, их детей не жгли заживо, их друзей не убивали спящих в казармах.
Мы не можем уйти – мы не имеем права без приказа оставить границу. Наша позиция сейчас здесь, на этих четырех квадратных километрах преисподней. А разве где-то может быть по-другому?! Наверняка всюду дымящиеся развалины, обрубки деревьев, дым и обгорелые печные трубы. Вонь от разлагающихся тел и сгоревших домов. И мертвые, стриженные под «ноль» мальчишки, их заживо сожженные братишки и сестренки, расстрелянные матери и повешенные отцы. И мы уже давно не боимся умереть…
Подвалы, казематы, подземные переходы... Те, предыдущие из Крепости давно ушли. Новые, хоть и экипированы так же, выглядят постарше и обучены похуже. Иногда для облав привлекают, видимо, солдат из маршевых батальонов, идущих через Город на восток – тогда нам приходится побегать.
Нападения на патрули. Уход от преследования и снова нападение – уже на преследователей.
Мы часто слышим выстрелы – здесь есть кто-то, кроме нас. Нам нельзя объединяться. Мелкие группы в этом кирпичном хаосе очень эффективны.
Несколько раз над Крепостью пикировали «Штуки». Мы радуемся – кто-то снова здорово засыпал гансам соли под шкуру. Пикировщики здесь бесполезны – мы знаем по собственному опыту.
Но сегодня, мы, кажется, оказались в западне - мы стали быстро уставать, у нас выпадают зубы и садится зрение. Кроме того, появилось очень много немцев в черной форме. Мы убивали таких раньше. У них на петлицах две латинских буквы S в форме молний. Но сегодня их чересчур много.
Эсэсовцы проводили, как сейчас сказали бы, зачистку. Перед важным событием. Я видел эту кинохронику – скачал из интернета. Открытые лимузины по Подвесному мосту въезжают в Крепость через Западные ворота. Камера ненадолго, как раз настолько, чтобы можно было оценить мощь германского оружия, задерживается на изуродованных наружных стенах. Зрелище впечатляет. Обгорелые останки деревьев на берегу Притока. Внутри Рондо земли не видно под грудами кирпича и железа. Разрушенные стены полутораметровой толщины. Разбитые танкетки и броневики. Обычная солдатская табуретка около одного из подбитых БА-10. Взорванные и сгоревшие автомобили. И самодовольное лицо Гитлера. А вот Муссолини мрачен – видать, не разделяет оптимизма союзника. 26 августа сорок первого.
А сегодня во сне я катал Наденьку на лодке. Конец мая, мы снова в парке. На воду падают цветы каштанов. Я рассказываю про Ростов, такой не похожий на Город. Я обязательно скажу этой девушке, как я ее люблю. Как хочу, чтобы она стала моей женой. Про наших будущих детей. Обязательно. Только попозже…
Меня разбудил непонятный грохот. К отсеку подвала, где спали мы с Серегой(мы всегда разделяемся), подошел странный танк. Серега с удивлением сказал:
- Гляди, Серый, дерьмовозка на гусеницах приехала!
В своем стиле, неслышно, нарисовался Алексей, глянул наружу:
- Быстро отсюда!
В только что покинутом нами отсеке распускается шар пламени.
- Твою мать, огнеметный танк! Ноги!!!
Выскакиваем у командирской столовой. Расстреливаем группу черных у «дерьмовозки», пару гранат в нее саму. Несемся к Западным воротам. Там «Ганомаг». Немец за щитком начинает разворачивать ствол MG в нашу сторону. Саня притормаживает, вскидывает винтовку, стреляет. Все происходит быстрее, чем за секунду. Пулеметчик вздрагивает и валится в кузов. Бежим дальше…
Они загнали нас в Клуб. Мы в любой момент готовы к последнему бою – у нас даже есть для этого случая новенькие зеленые фуражки – их нашел Серега в развалинах заставы. Еще он нашел в этих же развалинах «Максим», который мы два дня назад затащили на хоры.
Ночь с 20-го на 21-ое августа.
Мне снится обычный сон. Может, кто-то назвал бы его кошмарным, но не я. Все время, прошедшее до этого дня, я снов не видел.
Пять изможденных, заросших фигур поднимаются по винтовой лестнице. Это Клуб. Фигуры проверяют оружие, выкладывают саперные лопатки (Смотрите, мужики, или сюда бьешь, или сюда. А еще можно вот так. Поняли? ) и гранаты. Один из них достает из немецкого ранца пять зеленых фуражек и раздает остальным.
Они даже умудрились затащить на хоры «Максим».
И множество солдат в серо-зеленых мундирах вокруг Клуба …
Алексей достал из кармана четыре «кубика»[13]. Ну ничего себе, он, оказывается, лейтенант! Подмигнул:
- В бане и перед смертью все равны, - спрятал обратно.
- Стой! – орет Иван на Серегу, - смотри, куда ставишь!
Напарник, да и мы все, потрясенно смотрим на него. Иван достает что-то маленькое из-под сошки «Дегтяря». Показывает нам. Божья коровка. Ее-то как занесло в этот ад?! Мы начинаем хохотать. У меня от смеха текут слезы.
Немцы пока не атакуют. Подходят еще два транспортера. Появляется машина с рупорами на крыше фургона:
- Храбрые русские зольдаты! Германская армия …
Слыхали мы уже такое. Нас больше интересует маленький красный жучок. Мы смотрим на него с умилением. Мы, оказывается, способны чувствовать что-то еще, кроме ненависти. Божья коровка напомнила нам, что когда-то давно, миллионы лет назад, существовала другая жизнь. Где можно было ходить – не ползти – просто ходить, даже не пригибаясь. Где смеялись дети – и их никто не убивал. Где можно было войти в дом, не забрасывая туда сначала «лимонку». Где можно было открыть кран и пить сколько угодно, не думая, что надо сначала залить воду в пулемет. В той жизни даже можно было танцевать с удивительно красивой сероглазой девушкой на танцплощадке в городском парке…
- Серый, слышь…- Алексей мнется.
- Слышу. Давай.
- Как думаешь, простят меня там, - взгляд куда-то вверх – за того, белобрысого?
Тот белобрысый…Несколько дней назад гордый собой донельзя Саня привел в подвал, где мы устраивались на ночь, немца. Щуплого, белобрысого. Близоруко щурившегося.
- Во, трофей!
-…тебя … за едой … или … куда посылали? – тихо, но так, что нам стало страшно, спросил Алексей.
- Алексей, да ладно, что не так?
После пятиминутной речи Алексея, которую даже филолог Иван прослушал, открыв рот, мы еще пять минут ошарашено молчали, приходя в себя. Если перевести на печатный – все не так. Спеленатый собственным ремнем немец дрожал в углу.
- Вы… вы что с ним делать собираетесь? – Алексей обвел нас взглядом, - ты, Санек, его сам?
- Что сам? – побледнел Сашка.
- Догадайся! – заревел Алексей, - нет, ну … ясельная группа… детского садика… пионерский …дом…
Я вспоминаю Наденьку, ребенка у ДНС, пацанов-первогодков…Но этого…Нет, не смогу.
Он же человек. Живой. И без оружия.
- Куда его?! Он же все выложит, наобещает сейчас что угодно и все потом своим выложит! – Алексей не успокаивается. Пару минут помолчав, приказывает Сашке – давай НЗ.
Тот достает флягу со шнапсом.
Алексей подходит к немцу с двумя кружками и фляжкой. Развязывает его. Вынимает кляп. Разливает. Себе чуть-чуть, немцу побольше:
- Давай!
Белобрысый перестает вытирать слезы, и, зачаровано глядя на Алексея, выпивает.
- Еще!
Выпивает. Улыбается. Засыпает? Да, немец засыпает.
Алексей берет ватник, достает ТТ. Смотрит на него. Прячет. Достает наган. Обматывает руку с револьвером ватником. Переводит взгляд на нас:
- В соседний отсек, ну!
Через несколько секунд – хлопок…
- Да, Лёш, простят.
- Но ты смотри, походатайствуй там, на всякий. Идет?
- Обязательно, лейтенант! Простите, товарищ лейтенант – оба смеемся.
- Кстати, Алексей, а ты чего не ушел? Ты бы и днем отсюда смылся.
- Я должен был. Да только вот решил домой заскочить…- Алексей смолкает, потом, словно пересилив себя, продолжает:
- Младшенький, Янка…как живой…лежал. А жена со старшим…ну, короче, - он всхлипывает, - каша…Вся комната…в кровавой каше…- Алексей втягивает воздух, смотрит на меня, криво улыбается, - Да и вас, сопляков, жалко стало…
- Вы имеете тридцать минут подумать! Пока вы будете слышать музыка замечательный немецкий поэт! - снаружи какое-то шипение. Что-то новенькое. Ну ничего себе! Из рупора:
- Наверх вы, товарищи,
все по местам!
Последний парад наступает…
все по местам!
Последний парад наступает…
Мы изумленно переглядываемся, смолкаем и слушаем…
- Не скажет ни камень, ни крест, где легли
Во славу мы русского флага…
Черт, да что это у меня с глазами? Вытираю слезу, загоняю в ствол патрон и выбираю цель – вон тот, за поленицей дров, сам на мушку просится…
…Они попали по хорам фугасным. Сашка-шахтер не шевелится. Пузырится разорванное горло Алексея, в той, прошлой жизни, слесаря-железнодорожника из Витебска, ставшего диверсантом. Ваня, наш эрудит, закончивший Ленинградский университет, лежит, скорчившись, около перевернутого «Максима». Левой руки нет. Правую предсмертной судорогой свело на гашетке. Серега… Брат… Серега сидит и смотрит на меня, улыбаясь. Осколок попал ему прямо в сердце. Что со мной, не знаю. Боли нет. Пелена перед глазами, ног не чувствую, ничего не слышу. Подтягивая на руках непослушное тело, подползаю к входу, к лестнице. Достаю «лимонку», зубами вытягиваю чеку. Еще хватает сил разжать кулак. Граната катится по узкой винтовой лестнице. Переворачиваюсь на спину, накатывает сильная боль - но это нестрашно, это уже ненадолго - и смотрю через пролом в стене на вдруг покрасневшее солнце, которое почему-то не обжигает глаз.
Вот и все. Любимая, я уже иду. Если ты веришь в Бога, значит, он есть.
Какая красивая музыка. И очень печальная. Это для нас?!
Рисунок © Диана Чернышева, Брест, 2010
Крики. Взрыв. Снова крики. Тело у входа на хоры еще несколько раз вздрагивает и застывает. В левой руке саперная лопатка.
…На подходах к Клубу трупы в черной и серо-зеленой форме. Такие же трупы внутри. Рядом со столовой чадит огнеметный танк. Вокруг Клуба – несколько бронетранспортеров и противотанковых орудий.
Я вижу всех пятерых на хорах. Страшно изможденных, сильно заросших. Все с оружием в руках. В новеньких зеленых фуражках. Повсюду кровь – на телах, на оружии, на стенах.
Пять лучиков света, пробивающихся через проломы, освещают их мертвые лица. Над телами толпятся немцы, с изумлением глядящие на этих непонятных русских.
…Рельсы, шпалы, доски. Красноармейцы с карабинами. У этих уже есть погоны. Смутно знакомое здание. Пригородный вокзал? Пленные немцы – отстраивают станцию. У одного что-то выпадает из прохудившегося кармана. Неярко блеснув, падает в кучу гравия…
Картина исчезает. Передо мной – девушка. В белом халате, в белой косынке. Очень красивая. Серые глаза. Маленький шрам над левой бровью.
- Он в раю?
- А ты как думаешь? Конечно же, да,- она улыбается и становится еще красивее.
- А ребенок? Ну, тот…
- И ребенок и его мать. И те, стриженые под ноль, ребята. И Серега. И Иван. И Алексей. И Саня из Горловки. Они все здесь - за ад, который пережили на земле.
У меня щемит сердце от тоски. Встречу ли когда-нибудь я такую красоту?
- Обязательно. И очень скоро. И не оставляй меня больше никогда, Сереженька…
Я просыпаюсь. Некоторое время лежу, вспоминая прямо-таки булгаковскую сцену. Смотрю на часы – уже поздно. Собрался, рассчитался за гостиницу и, не торопясь, побрел к вокзалу.
21 августа. Музей.
- Ой!
- Извините, ради…
Чуть не теряю сознание – вдруг кончился воздух, не могу вздохнуть. Девушка. Изумительно красивая. Сероглазая. Маленький шрам над левой бровью. Разворачиваюсь, почти бегом выскакиваю на улицу. Пытаюсь отдышаться. Значит, ничего не кончилось? Сажусь на лавочку у входа в Музей, закуриваю. Сигарета сгорает за пару затяжек. Прикуриваю от окурка следующую – с трудом, так сильно трясутся руки. Из Музея выходит сероглазая. Как-то странно смотрит на меня. В глазах… Испуг? Удивление? Узнавание?!
- Извините, Вам плохо? Может, нужна помощь? Я врач. Правда, педиатр – девушка краснеет, - но здесь недалеко медпункт, - показывает на противоположную сторону Площади.
- Вас … Вас зовут Надежда?
Она медленно кивает. Морщит лоб:
- Слушайте, у меня впечатление, что я тебя … Вас … где-то видела. Во сне . Какие-то развалины, война …
- Меня Сергей зовут.
- Я … Я знаю, - лицо морщится. Сейчас заплачет?
- Надя, Вы можете меня выслушать? Пять минут. Не бойтесь, здесь вон люди, милиция недалеко.
Она кивает, садится рядом, не отрываясь, смотрит на меня.
Меня прорывает. Сбивчиво рассказываю про свои видения.
- Вы разрешите? - жадно затягиваюсь новой сигаретой. Мне становится легче. Ненадолго. Тут же наваливается тоска – та, из сна. И обида – потерять сразу после того, как нашел. Потому что сейчас эта девушка вскочит со скамейки и убежит.
Из серых глаз текут слезы. Она не всхлипывает, не плачет. Просто – из ее глаз текут слезы.
- Ты… Вы мне верите?
- Давай на «ты»?
- Ты мне веришь?
- Да.
- Да нет, ты не бойся, я, если и ненормальный, на людей не кидаюсь. Ты и в самом деле мне веришь? – смотрю на нее с мольбой.
Достает из сумочки маленькую коробку. Открывает. Там – две серебряные змейки с янтарными накладочками.
- Сегодня забрала из ремонта. Папа нашел, двадцать три года тому назад, около Церкви. Он служил здесь, в погранотряде. Нашел в тот день, когда я родилась…
Оказывается, сегодня день рождения Наденькиного отца, который погиб в аварии пять лет назад. После его смерти Надя приходит каждый год в этот день в Крепость. Обязательно заходит в Церковь и Музей.
21 августа. Вечер.
Мы гуляем по парку. Он старый и очень красивый. У меня пропал билет, да и черт с ним. А вещи – вещи можно забрать и позже. Хотя, если честно, черт и с ними тоже.
Мы часто останавливаемся и смотрим друг на друга. Я говорю и не могу остановиться.
- Я тебя не утомил?
- Нет, что ты. Рассказывай, - сияющие глаза.
- Наденька, откуда это? – показываю на левую бровь.
- Во дворе мальчишки в Крепость бегали. В войну играли. Часто патроны приносили. Раз в костер накидали. Вот – дотрагивается до шрама, – щепка попала.
Девушка касается моей руки:
- Смотри, Сергей – здесь была танцплощадка. Та самая…
В той жизни даже можно было танцевать с удивительно красивой сероглазой девушкой на танцплощадке в городском парке…
«И не оставляй меня больше никогда, Сереженька…»
Я решаюсь. Страшно, как под обстрелом…
- Нучто, лейтенант, очухался? Жить будешь!
Я в гудящем и трясущемся железном ящике – вертолет! Сильно болит плечо. Поворачиваю голову. Жилистый майор в пиратской косынке и с разукрашенным под цвет камуфляжной формы лицом смотрит на меня.
- Рахимов, сержант, что с ним?
- Нормально, на второй «вертушке» везут. Выживет твой сержант.
Мы с Рахимовым нашли тайник с героином. Решили устроить засаду. Только вот афганцы – те еще вояки, они обошли нас сверху. А на Пяндже кто выше – тот и победил. Нас спасли разведчики из нашего погранотряда.
- Спасибо, майор.
- Ты, лейтенант, в курсе, что нас отсюда выводят?
- Нет. Точно?
- Точнее не бывает, - майор отворачивается и смотрит в иллюминатор. Поворачивается ко мне, - Буду рапорт писать, - и тут же выдает тираду в адрес «этих политиков, этих проституток, этих… этих… педерастов, …их самих и их потомство!»
В госпитале я узнал, что да, нас выводят. И тоже написал рапорт …
Останавливаюсь. Беру в свои руки тонкие кисти. Смотрю на милое лицо. Перебарываю страх:
- Надя, ты поедешь со мной?
Улыбается. Ее лицо близко-близко. Еле уловимый запах духов. Изящные пальцы неожиданно сильно сжимают мои ладони. Сухие губы легко касаются моей щеки:
- Да, Сережа.
И, еле слышно:
- Да, любимый…
22 августа.
Утром мы отправились на рынок. В Крепость пришли с тремя букетами цветов. Капонир под мостом. Александровские ворота. Слева Редьюит. Молодые матери с колясками на дороге. Бабушки на скамейках. Мы медленно идем по тротуару. Мы крепко держимся за руки. Ничего особенного - рядовой августовский солнечный день. Окружающее нас больше похоже на древнюю княжескую усадьбу или старый парк.
Проходим через Трехарочный мост. У Захоронения останавливаемся. Кладем первый букет под одной из многих надписей «Неизвестный». Над Захоронением музыка – очень красивая. И очень печальная.
- «Грезы», - говорит любимая, - Шуман.
Дальше, мимо Вечного Огня к Госпитальным воротам. Госпитальный мост. Южный Остров. Две монашки навстречу. Несколько мальчишек возбужденно галдят – нашли прямо на дороге патрон.
Подходим к руинам Госпиталя. Останавливаемся около стены, избитой снарядами «Эрликона». Под проемом окна – ржавые гильзы от «мосинки». Наденька крепко прижимается ко мне. Потом берет у меня один из букетов и кладет на гильзы.
Очень медленно возвращаемся к Госпитальным воротам. Сворачиваем влево. Не верится, что здесь когда-то был ад, все его девять кругов – настолько сейчас тихо и спокойно. На противоположном берегу Притока, на самом краю Южного Острова, около КСП, видим двух пограничников. Красные звездочки на фуражках. Даже их автоматы не ломают окружающего спокойствия. Машем им. Они улыбаются и машут в ответ.
Река. Остатки моста. Спускаемся по ступенькам к воде. Долго стоим, обнявшись, смотрим на водовороты и слушаем Тишину над старой крепостью. Тишину, которую хранят для нас души двадцатилетних мальчишек сорок первого.
Поднимаемся по лестнице. Идем к Церкви. Рядом со ступеньками храма кладем третий букет. Внутри прохладно и тихо. Моя невеста достает косынку, одевает.
Ставим свечи. У меня перед глазами – пять пограничников, которые улыбаются. Улыбаются мне и очень красивой сероглазой девушке, которая стоит рядом …
Мы еще не решили, где будет свадьба, где будем жить – в Ростове или Городе.
Мы только знаем, что венчаться будем в Церкви. В той, что в Крепости.
В Городе-над-Рекой. Вход в Церковь – как раз напротив фундамента Заставы.
© И.Игнатович, 2009.
Примечания.
«The Dark Side of The Moon» – альбом группы «Pink Floyd». «Обратная сторона Луны»- аллюзия сумасшествия.
«И голова взрывается от бездны, хлынувшей в нее, -
До встречи на обратной стороне Луны, мой друг!» - в оригинале:
«And if your head explodes with dark forebodings too
I'll see you on the dark side of the moon» - РоджерУотерс (Roger Waters) «Сотрясениемозга» («Brain damage»)- песняизальбома «The Dark Side of The Moon».
Редьюит – в фортификации- всякое последнее убежище обороняющихся.
Дежавю (фр. déjà vu — уже виденное) , психологическое состояние, при котором человек ощущает, что он когда-то уже был в подобной ситуации. Термин впервые использован французским психологом Эмилем Буараком (1851—1917) в книге «Психология будущего».
Рондо - в фортификации - замкнутый оборонительный объект.
Барбакан - фортификационное сооружение, предназначенное для дополнительной защиты входа в крепость. Пример барбакана - Кутафья башня московского Кремля.
Дегтярь - ручной пулемет Дегтярева.
Mauser G98 (Маузер 98) — немецкая винтовка.
Мосинка - винтовка Мосина.
Ведомство Лаврентия Палыча – Наркомат внутренних дел. В 1941 году погранвойска входили в структуру НКВД СССР и подчинялись непосредственно наркому внутренних дел Л.П.Берия. Проявили себя в годы войны, наряду с собственно войсками НКВД, как наиболее боеспособные и подготовленные воинские подразделения, по сравнению с частями Красной Армии.
Ведомство Семена Константиновича – Наркомат обороны. В 1941 году нарком обороны СССР маршал С.К. Тимошенко.
ДОТ - Долговременная огневая точка.
Лимонка – советская противопехотная граната Ф1.
Альфред Хичкок, 1899-1980, английский и американский кинорежиссер, родоначальник и мастер психологических детективов и триллеров.
Стивен Кинг, р. в 1947, американский писатель. Автор мистических романов и рассказов. «Король прозы ужасов» .
Иоганн Вольфганг фон Гёте,1749-1832, немецкий поэт, естествоиспытатель, мыслитель.
Иоганн Кристоф Фридрих Шиллер,1759 – 1805, немецкий поэт, драматург, теоретик искусства.
MP-38, Maschinen Pistole – немецкий автомат.
ППД - пистолет-пулемет Дягтерева.
МG-34, Maschinen-Gewehr - пулемет, состоявший на вооружении Вермахта.
ТТ – пистолет Тульский Токарева.
Юнкерс Ju-87 Stuka, сокр. от нем. Sturzkampfflugzeug - пикирующий бомбардировщик.
БА-10 - бронеавтомобиль, состоявший на вооружении Красной Армии.
Ганомаг - Sd. Kfz. 251 «Hanomag»- немецкий бронетранспортер.
«- Наверх вы, товарищи,
все по местам!
Последний парад наступает…» - песня «Варяг». 9 февраля 1904 года два корабля русского флота - крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» - приняли бой с 14 кораблями японской эскадры у порта Чемульпо. После многочасового боя русские моряки, не желая сдаваться, приняли решение потопить свои корабли. Известие об этом сражении облетело весь мир. Потрясенный мужеством экипажей «Варяга» и «Корейца» немецкий поэт Рудольф Грейц написал и опубликовал 25 февраля 1904 года стихотворение “Памяти “Варяга”. Перевод на русский язык сделала Елена Михайловна Студенская. Существует предположение, что авторство мелодии песни принадлежит музыканту 12-го гренадерского Астраханского полка А. Турищеву.
все по местам!
Последний парад наступает…» - песня «Варяг». 9 февраля 1904 года два корабля русского флота - крейсер «Варяг» и канонерская лодка «Кореец» - приняли бой с 14 кораблями японской эскадры у порта Чемульпо. После многочасового боя русские моряки, не желая сдаваться, приняли решение потопить свои корабли. Известие об этом сражении облетело весь мир. Потрясенный мужеством экипажей «Варяга» и «Корейца» немецкий поэт Рудольф Грейц написал и опубликовал 25 февраля 1904 года стихотворение “Памяти “Варяга”. Перевод на русский язык сделала Елена Михайловна Студенская. Существует предположение, что авторство мелодии песни принадлежит музыканту 12-го гренадерского Астраханского полка А. Турищеву.
Капонир – в фортификации – укрепление, предназначенное для ведения флангового огня.
Роберт Шуман, 1810 - 1856, - немецкий композитор, дирижер, музыкальный критик, педагог.
Эрликон - Switzerland Oerlikon 20 mm/70 (0.79") Mark 1 – швейцарское зенитное автоматическое орудие калибра 20 мм.. Состояло на вооружении вермахта. Широко применялось для борьбы не только с воздушными, но и с наземными целями.
КСП – контрольно-следовая полоса.
[3] Петер, иди сюда! (нем.)
[4] Вы только посмотрите, эта свинья еще жива.(нем.) Здесь и далее перевод Татьяны и Александра Вербицких. Огромное вам, Таня и Саша, спасибо!
[5] Этот одет.(нем.)
[6] Что это здесь? Петер, у него зеленые петлицы.(нем.)
[7] Парень, тебе не повезло. Мы тебя расстреляем, юный большевик.
[8] Юный большевик, да еще из НКВД. Виновен!(нем.)
[9] Приведен текст из аутентичной немецкой листовки сорок первого года..
[10] Дом начальствующего состава.
[11] Джеймс Джонс. «Отныне и вовек».
[12] Грязные (подлые) русские свиньи (нем.)
[13] В Красной Армии до 1943 года не было погон. Знаки различия (треугольники, квадраты, прямоугольники, ромбы) крепились на петлицах. Четыре «кубика» - по два на петлицу – соответствовали званию «лейтенант».
Комментарии
Еще спасибо:
Димке ака LOKI - за идею и конструктивную критику.
Ростиславу Алиеву за конструктивную критику.
Васе Р. за конструктивную критику.
Александру Михайловичу ака Сам43 за конструктивную критику.
Саше Вербицкому за конструктивную критику.
Александрам:
ака Efim
ака Кукуш78
и вообще всему практически обществу фортификейшн.ру.
Отдельно: Диане Чернышевой - за замечательные рисунки.
ЗЫ Ежели кого не упомнил, извиняйте, возраст. Буду добавлять по мере просветления этой, как ее... Короче, которая в голове.
2 Любовь. Есть и еще один смысл. Прежде чем гулять со Спасителем - "Видишь, там горе, возвышается крест..."
Фото Александра Ивлиева.
http://vkontakte.ru/photo5363159_257760785?newtag=119818157
Всем моим из Коломны.
Вечная память протоирею отцу Игорю.
Мне только надо знать, насколько Вы ближе к войне по времени.