а город чахнул в солнечной пыли. Сплетались липы сетью малахитов;

плелись обугленные гребни облаков, на черепицу тяжестью дыханья

смотря с небесной мостовой. Шумели трав надорванные крылья,

и, жаром ветра приземленные, ложились под серп глухих подошв.

Сквозь ржаво-пепельный загар стреляли током грусть, и сухость, и усталость

полуоткрытых окон и дверей. Молчаньем рыбьим холодело

трамвайное кольцо зрачка; и, лишь пыльца дрожащая осталась

от бабочки рассветного эфира. Интеллигентный пьяница июнь,

стрекал горячим жалом по углам, пил ром в трактирах полдня тенью ватной, 

а город плыл шафрановым затменьем, запоем многотонным вслух читая

унылые и бражные стихи, тонувшие осадками озёр,

порталами кирпично-нервной кладки.