Ночь, милая, к Тебе, к Тебе, к туманной подсветке луны, к смолистой мгле тротуаров, к  мягкому пуху звёзд на шелкопрядных ветвях, к оседающей на занавесках песне прохладного ветерка… Я всматриваюсь в холодные губы твоего мертвенного поцелуя, как в зимний шелест лилового снега, как во тьму осеннего пурпурно-лиственного многоголосия, как в тяжёлую истому летнего воздуха, как в вешний  крылато-ручьистый отзвук, я всматриваюсь, чтобы обрести своё отражение на стёклах твоих мимолетных окон, я всматриваюсь и теряюсь в догадках, в догадках о природе этого чёрно-бардового плена неуловимых свечей неба, с повисшими на них словами разлуки, тонким, призрачным пламенем … Ночь, милая, к Тебе, к Тебе, к безвозвратной дороге, обернувшейся легкой огненной бабочкой сердца, сердца боли, от которой останется мудрый пепел на ладонях смиренных ласк…

2 (Закат)

Запекшаяся оранжево-алой лучистой кровью дорога на запад, где тиховейным эхом в пещерах снов и молитв теряется прощальная песня, где гуляют странники вечной надежды и узники бессмертной любви, дорога остывающего солнца, мерцающего закатным ключом от дверей созвездий, дорога воспламененного льда родников – здесь живёт демоническое одиночество, здесь созвучие красок и леность бродячей лиры, здесь струны жизни и смерти, сплетенные воедино, и тающая мягким сумраком лазурь, бросающая последний взгляд на тело уставшей земли, ждёт лунного отдохновения, ждёт могильно-чёрного света безмолвия. Смотри…

3 (Осень)

Сонное пламя свечи проникало в эфир зрачка разноцветными точками уединенной комнаты, зачерпнувшей вечернего плена и смога осенней травы. Слово искало выхода в своём изначальном молчании, на языке костра опадающих листьев долговязых аллей, на языке падающих ледяными искрами звёзд. Дождливая боль отливалась свинцово-землистой музыкой тлеющего горизонта, бредящего влажной, мглистой луной –  там, за стеной, там, где расправлял лучи догорающий уголь сердца. Мы встретились с тобой снова, под шалью из полумертвой прохлады, тень золотой печали, чтоб рассказать, друг другу, о том, о чём умолчала летняя жажда: свобода – это упорство бабочки, бабочки бьющейся о стекло…упорство, шестым днём вбирающее воздух открытых окон.

4 (Большее)

Мы можем большее! Слышишь, мы можем большее! Пусть клубится сапфирами и изумрудами море у ног, пусть разносится чайки меловый сонет, пусть сарматскими криками полнится степь, путь зари кровоток будет первосвященником в царстве пустыни,

пусть беспечно капает солнечный пот по световодам деревьев и трав, пусть сомнамбулой бродит тропинка взгляда в горных ущельях, пусть испишут в клочья ливни пергамент дремучих небес, пусть расходится маревом горизонта вуаль терракотовых глаз, пусть грядёт чернокнижие ночи, и циклоном струится звёзд пелена, пусть под флёром луны гнездится тоска… Лишь бы рядом был тот, кто нежней…

5 (Июльгород)

Ловлю лимонные брызги лета несостоявшимся сердцем моря, вкрадываясь с кромки обочины в пыльную центрифугу города, где нежность, разлитая по бетонным пробиркам, упакованная в асфальтовые конверты, ищет своего правопреемника. О, нежность, забытая в долгих поисках любви! О, любовь, умирающая и замирающая на оползнях крыш, в криволинейном движении голубиных свор! Дар познающий – есть яд; каждый сам себе дьявол; лучшая остановка – ночь – в монотонности, убивающей сердце какого-то отщепенца-художника с надеждой на сухой кусок неба. Причастился блюзовых тайн июля – игре на янтарных разгоряченных жилах полдневного солнца в проёмах поточных улиц. И забыл…