В туалете не было горячей воды, а унитазы, те вообще не работали. Покрытые белым налётом зеркала давно просили влажной тряпки. В ларьке напротив вращались на вертеле маслянисто-ленивые и уже ко всему равнодушные куры. Узбеки вяло перекрикивались, гремя тележками, доверху набитыми разным городским хламом. Изредка из разных концов площади доносились призывные крики торговок беляшами. 
   Вокзал оживал. Я извлёк из кармана пачку «Честерфилда» и ничего в ней не обнаружил. Только на донышке предательски завалялись несколько табачинок. Вращая башкой по сторонам в поисках табачного ларька, я забрёл в лужу. В левом кроссовке носку стало неуютно сыро. Я выругался.
   Попыхивая сигаретой, я слушал «отмены» и остановки, на которых останавливается мой поезд. Эти самые «отмены» доносились откуда-то из-под крыши, их вещал женский голос, нудный и противный. Мимо пронеслась с округлёнными от спешки глазами торговка с баулами наперевес. Споткнувшись на выходе из турникетов, она упала и раскроила себе об асфальт рожу. «Беги-беги, да ноги береги»,- усмехнулся я и выпустил струйку ядовитого дыма. Почему-то вспомнился отрывок из сказки про лису и ещё кого-то там: «как выпрыгну, как выскочу,- пойдут клочки по закоулочкам». Я докурил и пошёл приобретать билет. Возле касс тёрлась очередь человек из двадцати. «Как майские пчёлки»,- подумал я. Настроение поднималось с каждой минутой. Отстояв свою очередь, я подошёл к кассе. Пахло грязными руками. Сунув в окошко свёрнутые в трубочку билеты Банка России, пропихнул туда же и  свой студенческий. 
   До поезда – больше двадцати минут. ЧЁ ДЕЛАТЬ? Слушать плеер уже порядком надоело, грызть ногти тоже. Я подошёл к ларьку, купил газету и банку кваса. Квас бросил в рюкзак, газету же запихнул в боковой карман штанов. За спиной развевались цветные ленточки, приколотые к рюкзаку. На секунду я почувствовал себя клоуном. Мне было чертовски хорошо. От предчувствия скорой близости кровь бродила в жилах. Даже тяжесть в висках от бессонной ночи ушла, как будто её и не было. Я позволил себе мороженое. Любимый сливочный «стаканчик» быстро кончился, оставив от себя две кляксовидные капли молочного цвета. Я подумал, что когда я стану старичком, я буду непременно слушать джаз, ходить, постукивая тростью, и с такими же стариканами, как и я, вспоминать молодость и обсуждать очередное падение курса акций на фондовой бирже.
   Я вышел на перрон. Электричка уже стояла, подгоняя спешащих пассажиром шумом моторов. У электронного табло стояла кучка молоденьких девушек в юбках, которые, собственно, ничего не прикрывали. Я выбрал самую пышную из них, на ходу дав ей прозвище «ром-баба». Смешавшись с толпой, я исподтишка ущипнул её за жирную ляжку. Девушка пискляво взвизгнула, а её подружки прыснули со смеху. «Совсем уже охренели. Полнейший разврат», посмеиваясь, буркнул я, занося ногу на подножку вагона.
   И вот поезд тронулся, унося раздробленные группки пассажиров почти что в неведомую даль. То есть по маршруту следования. Я открыл свои конспекты, и понял, что конечно же ни сегодня, ни завтра учить  ничего не буду, и что взял я их с собой так, больше для успокоение совести. Я просто сидел и наслаждался тем, что еду именно в этом поезде и именно с этими людьми, до которых мне нет никакого дела, как и им глубоко пофиг на меня. Мне было просто хорошо, и я ехал на север, в город зелёных улиц и треснувшего асфальта. Я ехал в Тверь.