Глава первая.

Молодой человек быстрым шагом с нарастающей скоростью шел по улице, рассекая темноту и тусклый болезненно желтый свет фонарей. Дерзкая, яростная улыбка исказила по-мальчишески невинное лицо, оставив несколько маленьких морщинок на щеке около носа. Темные глаза сверкали, отражая луну, зло и задорно, от его решительного взгляда становилось жутко. Этот человек казался точно способным на суицид или на убийство.
- Оставь, Тим – раздался еле слышный, шелестящий шепот. В свет тусклого фонаря, двигаясь плавно, слитно и как-то незаметно стремительно, вышла еще одна фигура, и локоть молодого человека оказался во власти нового персонажа.
- Майк – раздраженно проворчал Тим, отнимая у друга руку. Он пошел еще быстрее, его спутник не отставал, возобновив прерванный разговор.
- Ты слишком спешишь. Сколько времени прошло? – на красивом лице мужчины отразилось беспокойство, большие голубые туманные глаза полнились мольбой, тонкие пальцы вновь сжали локоть юноши, еще более настойчиво призывая остановиться. Тим внезапно даже для самого себя послушался и с нетерпением обернулся, щурясь от света, льющегося от мигающей скупой лампочки сверху.
- Сколько? – был повторен вопрос.
- Не знаю – нехотя, сквозь зубы процедил Тим. Его собеседник нахмурился, и лицо приняло серьезно-строгое выражение, которое явно не шло лицам такого типа. Молодой человек же тихо смеялся, он уже украдкой посматривал по сторонам в надежде скрыться от назойливого преследования, как и несколько часов назад. Он мог просто толкнуть этого и убежать или оглушить его хотя бы на несколько секунд, хватило бы, чтобы избежать взгляда этих проницательных глаз…Этого Взгляда.
Это небрежное изящество во всем, и в теле, этом притворно слабом сотворение богов, и в этом лице, которое, неправдоподобное в своей красоте, было похоже на маску, но быстро-быстро менялось, выдавая правдиво все чувства, во всем эта нечеловеческая тонкость, мягкость, легкость. На него можно было смотреть часами в восхищении, потом столько же в изучении. Было далекое полузабытое время, когда каждым движением он вызывал в нашем знакомом внутренние содрогание и восторг… Когда-то ведь и ему хотелось стать смиренным рабом этого бледного прекрасного юноши. Так давно…
Тим все еще смотрел на него. Увидеть заново это идеальное лицо. Прямой нос, губы правильно очерченного рта поджаты, неестественно белые зубы, глаза, внимательные, живые, ласковые, не способные, казалось, выражать гнев, худые щеки, высокий лоб – совершенство, какое только могли позволить вечные каноны внешнего благородства, перетекающие мирно из века в век. Идеал.
- Неделя – осторожно произнес Майк, незаметно скользя рукой к кисти друга, обхватывая запястье. Он просил уйти. Он молил об этом. Это было непривычно и неприятно, словно вкрадчивый голос где-то внутри тебя начинает беспокоить длинными тихими речами.
- Мне показалось, вечность! – рассмеялся юноша, грубовато оттолкнув собеседника. Но то была лишь напускная решимость. Тим незаметно вздрогнул, странное чувство сродни ненависти и отвращению накатывалось на него, заставляя чувствовать себя виноватым. Чтобы не выдать себя Тим отвернулся и, сунув руки в карманы куртки, зашагал своей дорогой дальше. Майк, опустив голову, побрел за ним. Его светлые, почти белые волосы серебрились при луне, он дышал, слегка приоткрыв рот. Маленькие, но острые клычки иногда прокусывали нижнюю губу, из которой почти не лилось крови.
- Пойми, я больше не могу. Сколько ты хочешь, чтобы я ждал? – виновато пробормотал Тим, так, что человек не смог бы услышать или разобрать его слова.
- Я мог жить пару месяцев - как бы невзначай, после короткого тревожного молчания, бросил Майк. Он прищурился, словно в темноте пытался разглядеть что-то.
- Я бы не смог – усмехнулся молодой человек, но голос его еле слышно дрожал. С неприятной внезапностью он ощутил руку на своем плече, мягко и так ненавязчиво уводящего его в сторону, резко остановился. Майк пристально, почти испуганно смотрел ему в глаза, губы были плотно сжаты. Тим заметил лишь почти неощутимую умело скрытую напряженность в пальцах собеседника, и тут же накатилось всегда немножко новое сильное чувство, мгновенно подчинившее голодного юношу себе, заставив его жадно втянуть прохладный ночной воздух и ясно видеть в темноте мерцающие человеческие фигуры.
- Нет, только не их – взмолился Майк, не отставая от юноши. Но тот лишь безразлично пожимал плечами на все последующие просьбы, голод уже стер все, что осталось в нем человеческого. Он диковато, почти безумно улыбался, обнажая белые клыки, увертываясь от Майка изредка пытавшегося взять его за руку.
Две девушки, слегка покачиваясь на своих длинных до непропорциональности ногах, нерешительно поглядывали по сторонам, словно ожидая кого-то. Тим со странным казавшимся почти извращенным удовольствием издалека изучал каждый сантиметр их тел. От изящных туфелек на невообразимо высоком каблуке до крашенных прядей волос. Майк же с не меньшей внимательностью рассматривал землю под ногами и был чем-то похож на стеснительного подростка, которого застали за каким-то не очень приличным делом.
- Моя - темненькая – выбрал, наконец, Тим. Майк с наигранным безразличием взглянул на рыжеволосую симпатяшку и снова уткнулся взором в землю.
Через несколько минут они уже оказались рядом с ними. А они в свою очередь оказались какими-то далекими знакомыми знакомых друзей знакомых, с которыми был знаком Тим, а это естественно означало почти родственные отношения и полное доверие со стороны девушек, с учетом, конечно же, количества выпитого ими спиртного. Им было весело.
Вскоре немногочисленная дружная компания бродила по мирно и беспечно спавшему городу…

* * *

Я ждал. Пытался заставить себя отзываться хоть как-то на ласки усердной девочки, у меня, правда, не очень получалось. Она была красива. Очень. Огромные голубые глаза, в которые я не должен был смотреть, сладкие губы, я должен был бояться их прикосновения, горячая-горячая кожа. Она смеялась и игриво спрашивала, почему я так холоден, я не отвечал и лишь принужденно улыбался. Я ждал.
Еще я пытался не слушать стоны, громкие, нестесненные стоны наслаждения, раздававшиеся где-то в другой комнате второго этажа этого старого заброшенного домишки. Тим наслаждался своими жертвами по полной, мне же это казалось жестокой пошлостью, вызывало лишь сильнейшее отвращение.
Мы дразним смерть, одним своим существованием нарушаем ее законы, делим с ней власть. Не подчиненные ей, мы, наверное, должны были поклоняться этой богине освобождения. Вместо этого мы раздаем ей пощечины каждый раз, когда обезображиваем всю святость смерти наших жертв.
Я до сих пор не могу объяснить своему другу, что такое Жизнь. Настоящая, в своем законченном и все время внезапно оканчивающимся великолепии. Мы никогда не научимся ценить того чего в нашей жизни слишком много. Ибо мы бессмертны и эта красота, этот щекочущий страх собственной смертности нам неизвестен. Мы не в способности понять, что отбираем у наших жертв. Нет ничего прекраснее жизни. И вы, смертные, это знаете, и я преклоняюсь перед вами за вашу свободу наслаждаться этой даром в полной мере
Я надоел моей визави, и она поднялась, чтобы уйти присоединиться к более веселой компании. Я поспешно заговорил с ней, посыпались чудовищные комплименты, красивые и затуманивающие голову подобной Барби. В голове же судорожно металась лишь одна мысль «Уйди, уйди, уйди!!! Дай мне пощечину за мою слабость, презирай меня за мое проклятье, убегай от дикого зверя заключенного во мне…». Но вместо этого были лишь поцелуи, которыми я покрывал дюйм за дюймом ее шею, прерываемые страстными, сбивчивыми фразами, их говорит в забытье в счастливом кратком порыве смертный, мне же холодно их диктовало мое собственное измененное извращенное сознание.
Это казалось мазохизмом. Я так ясно чувствовал кровь, текущую в ее жилах, мог уловить запах, но медлил. Словно самоубийца с бесноватой, сумасшедшей улыбкой держит нож над своим запястьем, так и я держал оружие пострашнее над ее жизнью и над собственным нежеланием, отвращением к убийству, сладко упиваясь собственной слабостью и силой.
Сжимая зубы, клыки, упирающиеся, царапающие десны, я ждал. Скоро, скоро, скоро…

Жар, исходивший от этих двух молодых тел, в буквальном смысле обжег меня, поморщился.
Тим торопливо застегивал ширинку, открыто было его загорелое сексуально сильное тело, он пренебрег майкой. Мальчишка грубо прижал к себе встрепанную, но счастливую жертву, и обвел взглядом меня и мою собственность на сегодняшний вечер. Довольная улыбка медленно сползла с его губ, а глаза в понятном только мне раздражительном знаке взметнулись на секунду к небу, и вновь Тим уставился на меня с укором.
Я смотрел на этого ребенка внимательно и невозмутимо, а про себя лишь позавидовал его беспечности. После прошел еще один час.

Тим, казалось, был готов на все, чтобы заставить наших новых знакомых смеяться. Я с удивлением обнаружил, что получаю от этого какое-то мрачное удовольствие. Я даже позволил себе смеяться и шутить вместе с ним, но…
Молодой вампир бросил на меня нетерпеливый, почти обвиняющий взгляд (словно это я постоянно нас задерживал!) и склонил голову набок в ожидании сигнала. Я чуть заметно кивнул.
Моя жертва умерла мгновенно, тихо и безболезненно. Я просто нажал на одну из многочисленных смертельных точек на хрупком человеческом теле, и девушка тут же обмякла в моих руках. Могло показаться, что она просто погрузилась в неожиданный глубокий сон. Я горько усмехнулся, разглядывая ее спокойные черты, которые несказанно шли молодому и красивому лицу. «Ты добилась своего, и я буду наслаждаться твоим телом хоть в такой грязной и низкой форме, твоя душа уже должна быть далеко…»
Я тихо и мерно читал молитву, которую сочинил сам для молодых и вынужденных жертв, как ее прервал громкий и наглый чавкающий звук. С раздражением я обернулся.
Тим облизывал шею своей жертвы, стараясь, чтобы ничего не ускользнуло, он поспешно разрывал блузку девушки, потому что струйка крови потекла вниз, в глубокое декольте. Парень держал тело, перекладывая его с руки на руку. Я ужаснулся. Голова, неестественно откинутая назад, держалась на обрывке - горло просто вырвали из его вместилища, глаза широко открытые с испугом смотрели на меня, а рот все еще безмолвно кричал от боли…
Тим, догнав капельки крови на ее животике и не в силах остановить алый поток, бьющий и заливший уже все, проскользнул к ее лицу и с наигранной грубостью впился в губы страстным поцелуем, таща за собой труп, сделал несколько движений вальса, которому я его недавно обучил, и, смеясь, обернулся ко мне:
- Ну, что же?!!... – практически закричал он, беззаботное выражение его лица сменилось яростным и обиженным. - Ты все портишь! – тут же обвинил меня мальчишка.
Я дрожал, так и не притронувшись к своей жертве, из которой стремительно уходило тепло. Словно завороженный я смотрел на своего друга. Столько радости я не видел ни в одном ребенке, и эта злобная, жестокая радость поражала и ужасала одновременно. Он задорно, как мальчишка, смеялся, играл с трупом, как с новой куклой, а кровь, кажется, впитывал всеми частичками своего тела, самой кожей. Сколько в нем зла. Он зол, как только может быть зло Дитя.
- Ты не будешь? Отдай мне! – недовольно обратился ко мне вампир. Он выпустил свою жертву из рук, и она, некрасиво и страшно выгибаясь, сползла к его ногам. Мальчишка угрожающе зарычал, отступив на шаг.
Только тогда я почувствовал звериный оскал, изобразившийся на моем лице. Это был закон Голода. Мы голодны всегда, и этот монстр делает из нас нечто непохожее на человека и даже на вампира. Слова наши становились все проще и проще, превращаясь в рычание. Наши тела становились гибкими, сильными, способными выдержать любую боль полуатрофированными нервами. Мы готовы драться, словно дикие звери, за свою жертву готовы убить… Дикие вампиры.
Неужели я тот же? Я сокрушенно покачал головой, отрешенно наблюдая, как Тим самозабвенно вгрызается в женское тело. Я всегда считал себя кем-то выше уличных оборванцев с клыками. Я кажется самый старший выживший вампир, по крайней мере, я не встречал представителей своей расы моего возраста. Я превращался в того, кого всегда презирал, кого желал убить, уничтожить, кого ненавидел всем своим однородным с ними существом.
Машинально, не думая, я наклонился к шее девушки – моей жертве – и аккуратно надавил на ее горло справа.
Тут же раздался стон истинного незамутненного наслаждения, принадлежавший Тиму, и так приятно вторящий моему собственному. По телу пробежала болезненная дрожь, а за ней волна неистового удовольствия, показавшаяся мне кратким мигом рая…
Чужая жизнь продолжала мою, и я готов был кричать от счастья, наполнившего меня вместе с ее кровью. Я разжал зубы и тихо, сдерживаясь, рассмеялся. Мне было хорошо, а горечь ненадолго ушла, я знал, что скоро буду упиваться болью за эту низость, предательство самого себя, но сейчас мне не хотелось ничего кроме удовольствия. Я зверь. Я чудовище. Я люблю это.
Тим резко обернулся, его глаза горели, просто сияли в темноте, как зеленое пламя двух свечей с вертикально по-кошачьи поставленными зрачками-фитильками, его тело в крови, гибкое и мокрое с чуть светящейся кожей полулежало, нависая над жертвой. Он вскинул голову вверх и зло по-волчьи завыл, обнажая окровавленные длинные клыки. А я терялся между тем, чтобы закричать и оборвать его радость, разорвать, загрызть этого зверя передо мной и завыть с ним в унисон.

* * *

В лунном приглушающем, смягчающем свете это казалось странно неестественно и мертво. Вокруг, сказочно мерцая, висела серебристая пыль. Сцена могла показаться даже красивой, особенно для глаз неискушенных в подобном. Когда я был еще очень молод, когда еще был человеком, меня приводил в восхищенный трепет, в исступленный экстаз, убивающий вампир.
Тогда я уже испробовал все известные в моем кругу виды красоты и скучал, когда встретил их – вампиров. Их общество оказалось настолько развращенным в своей сути, настолько дерзким к окружающим, что быстро втянуло меня в себя, хрупкого и пластичного в своих убеждениях, не умевшего любить, не имевшего ни веры, ни крепких позиций, ни постоянных увлечений, кроме поиска чего-то нового. Собственно это и являлось причиной нашей встречи – меня и этих бессмертных. Их красота была жестокой, динамичным, в отличие от картин и скульптур, наблюдаемых мною, властная и при этом изящная тонкая, что отличало его от банального насилия. Здесь всегда присутствовал элемент эротики, сексуальность была художником, оживлявшим каждую линию их тел и их сознания. Их убийства я понимал, как произведения искусства. Тогда, еще не соображая ничего, обожал вместе с ними пить кровь, которую после отвергал мой организм.
Я был юным изнеженным извращенцем. Деньги, перешедшие ко мне по наследству от мною без угрызений совести и ошибок устраненного дядюшки и стабильный время от времени подогреваемый интерес общества ко мне давали полезные связи и полную свободу в моих изысканиях и причудах. Я был достаточно умен и наивен, чтобы понравиться скучавшим вампирам. Я казался и иным и похожим на них одновременно. Я вошел в этот круг добровольной игрушкой, они наслаждались мною и смеялись над моими вопросами, взглядами, мнениями. Но позже я стал придумывать для них забавы, острые развлечения, хулиганства, которые были настолько вызывающи, делали столько шума, что скоро оказался незаменимым и самым главным элементом их вечеров и ночей. Я был плотью вампиров, изящно пошлой душой еще худшего чудовища и слабой человеческой кровью. В конце концов, эта немощная часть и сыграла главную роль в измене всей моей жизни.
Я влюбился в девушку. Я любил ее, как только человек может любить, кого бы то ни было. Моя любовь заполнила все, о чем я мог подумать, единственной моей мыслью была Энииль. Я не буду рассказывать вам всего, в этом нет смысла. Вы все равно не сможете представить себе идеальное чувство, которым нас обоих одарила судьба, которым мы делились друг с другом. Моя любовь. Моя Энииль.
Я не понимал, почему и до сих пор не могу найти разумное объяснение, но вампиры не могли ни любить, ни понять и разделить мою любовь. Я начал отдаляться, опасаясь боли осуждения, сомнения в моем совершенстве от существ, чье мнение я действительно уважал. Они чувствовали это и под конец придумали мне расплату.
Это был последний вечер встреч с ними. Я с ходу, может от гнетущей меня тревоги, придумал нечто феерическое, незабываемое, наверно, лучшее свое творение, и мы отправились развлекаться. Я мало что помню, но когда они, довольные и веселые, и я, дрожащий от волнения, вернулись на место нашего основного обитания, я тут же начал собираться домой, что было намного раньше обычного. И меня остановили.
Вампиры сказали, что у них тоже есть небольшой сюрприз для меня, который я вряд ли забуду. Я не мог отказаться, тем более что действительно имел к ним теплое и глубокое чувство.
Меня отвели в подвал, пустой и грязный. Единственное, что там было это толпа вампиров и девочка, только-только превратившаяся в девушку, но с таким испуганным и невинным видом, что мне, привыкшему к развратности и пошлости, она казалась действительно ангелом. Обнаженная под тонкой полупрозрачной тканью она не возбуждала во мне ничего кроме тепла и желания позаботиться о ней, что со мной не случалась еще при виде тела, уже имеющего черты женщины.
Я поежился – новое чувство не казалось таким уж приятным, учитывая мое предположение о том, что они собираются сделать с бедняжкой. Но я все это уже видел, сам принимал участие в подобном, сам выжимал все соки удовольствия из очередной жертвы моей же идеи…
Словно прочитав мои мысли, отозвался бывший вожак этой стаи, Даниэль, чью карьеру я обломал в самом начале нашего знакомства «Это будет необычно. Я уверен – тебе понравится. Мы сделаем из нее вампира». У него были длинные клыки, которые иногда мешали ему говорить, особенно сейчас в пике голода, я еле различал его короткие фразы, острия его смертельного оружия вылезали из-под верхней губы и заканчивались уже после нижней. У вампиров это считалось тогда знаком особого могущества. Он пробормотал еще что-то и двинулся к девушке. Она стояла в лучах света, льющегося ровно вниз с потолка, яркого, но не рассеивающегося, не нарушающего точную границу с темнотой, в которой стояло остальное сборище вампиров. «Это большая честь для тебя» - шелестел непонятно откуда взявшийся голос прямо в моей голове.
- Для тебя – пробормотал вслед за голосом вампир и тут же очень громко, подзадоривая толпу, говорил - Это никогда не совершалось на глазах людей. Но теперь у нас есть смертный, ставший с нами единым целым. Вы согласны со мной? Стоит ли посвящать его в это? – зрители взревели, а вампир тут же переключился на девушку. – Ну, а ты знаешь, что мы станем с тобой делать?
- Мсье, - ответила она с сильным французским акцентом. – Вы ведь обещали…
- Зачем, ты пришла сюда, малышка, ведь я предупреждал, что отсюда не возвращаются такими, какими пришли… – его голос утих, и он, выразительно взглянув на меня, кинулся единым рывком, заключая в объятия, к жертве.
Раздался мгновенно оборванный вскрик. Тело затрепетало в руках вампира, а после был еле слышимый стон жертвы. Она прижималась к негодяю, так как не прижимается самая страстная любовница к своему избраннику, она кричала от счастья, которое было слишком велико для человека, слишком велико для вампира, для любого существа, не могущего пережить это счастье молча. Животный возглас наслаждения все громче вырывался из ее груди с каждым разом, когда Даниэль грубо врезался клыками ей в шею. Он казался таким огромным рядом с этой девочкой, властным, сильным, он менялся вместе с тем, как ее красота становилась все ярче и ярче, вампир делался воплощением желания и любви, идолом в глазах всех присутствующих, образом для мольбы стать таким же…
Я упал на колени, без сил, но и без возможности оторвать взгляд от двух сплетшихся в едином смертном поцелуе мраморно белых тел, прекрасных настолько, что мое сознание не выдерживало ни созерцания их, ни сравнения себя с их великолепием.
Меня постигли все страхи, какие только могут мучить эгоизм человека. Я боялся умереть, стать старым, слабым, когда эти женщина и мужчина обречены на вечное. Я тоже хотел быть обреченным. Я хотел ползти к ним, если бы силы не покинули меня, я бы это сделал, я желал прижаться к ним, чтобы как можно более близко был акт этого болезненного удовольствия, я возжелал стать этим удовольствием, слиться с их бесконечным блаженством, стать тем, кто мог дать эту эйфорию и получать ее. Я желал…
- Сделайте меня вампиром – произнес я так тихо, что никто из людей не смог бы меня услышать. Но они, к моему сожалению, были уже не людьми.
Все смолкло на минуту в напряженной тишине. Все оглянулись на меня, и это пристальное внимание заставило трепетать. Минута молчания и… Шум просто оглушил меня. Со всех сторон сыпались миллионы ударов невидимого кнута, что заставляющего съеживаться от страха и боли.
И я пошел по кругу.
Первым стал сам Даниэль. Он втащил меня в пятно света, злобно смеясь, и над лежащей неподвижно, словно труп, девушкой, он первым подарил мне свой смертельный поцелуй…
Моя кровь перетекала в его жадный рот, с отчаянным сопротивлением, но вместо нее я получал нечто большее. Ядом меня переполняло желание жить, не то, что бросает человека от смертельной опасности на несколько метров, а преображающее каждую клеточку моего организма омертвляющие зелье. Это делало ниточки, которыми я привязан к небу и жизни тоньше вообразимого, но крепче. Настолько, что никто более не смог бы их разорвать.
Совсем чуть подержав в своих объятиях, вампир яростно с омерзением толкнул меня от себя и без сил повалился к своей невесте смерти, прильнув к ней, словно ожидая спасения. Мою шею обжег еще один поцелуй…
Я видел перед собой ни лица, а морды. Звериные. Глаза их горели дьявольским огнем, а их смех, как подражание гиенам, гремел у меня в голове, тысячами острых иголок пронзая мое сознание. Меня тошнило, но, казалось, внутри меня образовалась, пустота, заполнившая все. Мерзко, а от боли я просто не мог никому и ничему сопротивляться. Я кричал, мой крик переливался в страстный стон наслаждения, хотя я не чувствовал ничего кроме отвращения и страдания. Их клыки, как мне показалось, раскалились от желания вонзиться в меня поглубже. Они пробовали мою кровь так, как если бы она была дорогим вином, каждый понемногу, деля ее на всех, и с удовольствием. И каждый раз с уходом грамма крови я получал заряд невероятной силы вынуждающей меня жить.

Я очнулся через несколько часов, наполненный жуткой смесью страха и сильнейшего желания действовать. Вокруг меня лежали тела вампиров. Полуголые или обнаженные окончательно, словно спящие, но я почему-то понял, что они мертвы до конца, до основания, в них не было даже того жалкого, грязного, нищенского подобия жизни, которое гнездилось здесь раньше.
Все мое тело изнывало от боли, как если бы меня очень долго избивали вечером. Я принялся рассматривать свой живот. На нем темными рваными полосами красовались три глубоких царапины. Я смотрел на них так внимательно, словно каким-то образом понимал смысл этого пристального разглядывания. Чудо: медленно неохотно полосы начали сужаться. Ужас и нетерпеливое любопытство заставляли меня дрожать. Рваный край алебастровой кожи стал сходиться с противоположным, смешиваясь, оставляя уродливый шрам. Я прошипел и выдохнул весь тщательно набранный в легкие воздух – больно это не было, но напряжение оказалось колоссальным. Я встал, возвысившись над мешаниной тел, поморщился. То, что раньше было апогеем изящества, стало чем-то похожим на результат тяжелой бойни. Позже я сравнивал это с тем, что видел на войне. Все было трупами, все мертвы. А я среди них весь такой из себя живой.
Оказавшись незаметно для самого себя на кончиках пальцев рук и ног, я еще раз осмотрелся, нашел выход.
Все мое тело на несколько секунд стало подобно одному сплошному куску напряжения, и я оказался на ступенях лестнице, перемахнув где-то половину комнаты. Не останавливаясь, я с места кинулся вверх и только у самого верха крутой лестницы поднялся в нормальный человеческий или, если хотите, вампирский рост и продолжил свой путь.
Зеркало отразило меня полностью и принудило подойти ближе. Мой язык задумчиво бродил по рту в поисках хоть какой-то жидкости. Шершавое небо, горячие десна, холодные, как лед, клыки.
Я торопливо накинул свой плащ, черный и скроенный на заказ, ничего не значивший для меня сейчас, я бы просто забыл про него, если бы он не попался мне на глаза.
Я при всей своей скорости не ушел далеко. В коридоре меня скрутило на холодных плитах пола, показавшегося льдом в соприкосновении с моей раскаленной кожей. Боль нестерпимым кровавым адом неслась сквозь меня, наполняя полностью, так, что казалось звериным воем кричит не тело, а именно сущность, основа, что я до сегодняшней ночи называл душой. Это и было так, но я понял это лишь потом. А мое тело тем временем методично в бездумной ярости билось о стены, пол и потолок. В моем состоянии вертикаль переходила в горизонталь легко и беззаботно, совершенно не думая о каких-либо законах физики. Я будто находился в недетской квадратной карусели.
Внезапно меня кинуло и пригвоздило к очередной плоскости. Все стихло. Я прижал колени к груди, превращаясь в пульсирующий напряженный комочек закипающего буйства, попытался сосредоточиться и понять, откуда же идет все это безумие. Боль не отпускала, но тело прекратило свои садистские методы ее искоренения.

Моя незнакомая мне еще сущность сидела напротив в углу моего сознания. Угрюмое отражение, новая маска, грозившая вскоре, я понял это четко, стать моим собственным лицом.
Этот я сидел-полулежал, прислонившись к стене на полу, кажется вот уже несколько часов (или даже лет?) в расслабленной позе, одетый в свободную и простую, он в то же время элегантную одежду черного цвета. У него были клыки. Маленькие аккуратные клычки, изящные, могущие показаться даже трогательными рядом с саблеподобными зубьями того же Даниэля, но и они весьма хищно блеснули, когда он мягко улыбнулся мне. Глаза исподлобья смотрели выжидающе. Я даже не могу пересчитать все чувства, запертые в этом сдержанном взгляде: насмешка, игривость, пристальное изучение, печаль и надежда… И еще великое множество того, что я – человек, что я – вампир, еще не смогу понять.
Он сказал тихо и осторожно, всеми возможными силами, пытаясь вызвать во мне доверие, что я не должен бояться и сопротивляться ему, что он просто хочет поговорить.
Но я боялся. Как-то я понимал, что это будет не самый приятный разговор. Поэтому зажался в противоположном углу на максимальном от него расстоянии и молча в восхищении и ужасе рассматривал себя самого.
- Не разочаровывай меня. Я хочу просто поговорить. Тут нечего бояться,– его голос тягучей патокой тек по моей коже, обволакивая меня полностью, согревая. Казалось, он шептал в самое ухо мне, маленькому ребенку, боящемуся темноты.
- Я не хочу быть тобой – отрешенно пробормотал я, внезапно, без слов точно поняв, что он хочет мне предложить. Я так же не знал, почему я этого не хотел. Мне казалось, я был в этом полностью уверен, что каждое его даже самое поверхностное прикосновение будет для меня злом.
- Оставаться здесь вместе нам нельзя. Убить меня ты не сможешь. Уже бессмертен, но я не уйду. Не могу просто. И ты не можешь… – тихо проговорил он и задумчиво добавил – живым.
Я промолчал.
Он с тяжелым вздохом поднялся на ноги ленивым и в то же время стремительным движением.
И я, наконец, узнал его. Тот портрет, который давно поселился в моей комнате, с моим изображением. В бездумной фанатичной любви, я был изображен там вампиром. Надменный, насмешливый, все проникающий взгляд, усмешка и невыразимая красота. Я начал делать эту свою сущность задолго до нашей встречи.
Его (мои?) небесно голубые глаза сверкнули, как два сапфира, а за спиной медленно и величественно распахивались огромные черные крылья, постепенно съедающие уходящую в бесконечность стену за собой, превращающие ее в огромный черный провал, рядом с которым суть самой темноты казалось светом. Стремительно и плавно, словно не делая не единого движения, он приблизился ко мне и резко ударил в живот. Меня согнуло пополам. Локтем и всем своим весом он ударил по спине, и я растянулся на полу, покорно, не издав ни звука, только напряженно вслушиваясь в его прерывистое дыхание, напоминавшее мне мое преддверие слез. Он поднял меня, и я понял, что задыхаюсь.
- Не держись за самого себя. Отпусти! – взмолился он, мир ограничился до черноты двух огромных крыльев и его, почти моего, бледного лица, искаженного адской мукой, куда страшнее моей боли. По его худым щекам катились жемчужные слезы, а глаза просто обжигали своей безысходным мучением, словно неведомая страшная сила заставляла его делать это. Его надрывающийся ангельский плач бился в моей голове, путаясь в сетях протеста и страха. – Не заставляй меня убивать тебя! Прошу тебя не надо!
Странной безвольное успокоение пришло как-то мгновенно вместе с решением, которого я так и не озвучил – просто кивнул. На лице меня появилась странная не допустимая человеку улыбка, короткая и резкая. Так, наверное, улыбаются боги, наставив очередного грешника на путь истинный Я все так же внезапно понял, что слишком многие, оказавшиеся в моем положение просто не успевали кивнуть и другой я тоже знал это, знал, что ему придется поглотить меня, уничтожить, если я не соглашусь.
Он прильнул ко мне, держа обеими руками мою голову – лицом к лицу. Его крылья врезались в стены, плавили их, сжигали невидимым огнем податливый кирпич, оставляя за моей спиной пустоту, о которую я не опирался, но в которую я не мог и упасть. И когда он резко взмахнул ими, создавая ураганный ветер, его глаза стали моими…
Вскоре мы в обнимку падали в нашу общую двудонную тьму.

Я двигался немного неуклюже, нерешительными короткими перебежками – в первый раз в жизни слезаю с потолка.
Во рту было сухо.
«Пойти и найти Жертву» - подсказало скучающий во мне вампир.
Я выскочил из здания, по пути выпив забытый кем-то бокал безвкусного более того просто мерзкого дорогого вина, разбил его по непонятной мне причине и желании все разрушать. Боясь самого себя, я закутался в плащи и сунул руки в карманы, просто не догадываясь, куда можно деть столько силы, предназначенной исключительно для деяний негативного и ломающего характера.
За несколько улиц пройденных мною, я никого не встретил, что не удивительно, учитывая время. Но зато услышал плач. Я с охотой втянул в себя воздух. Это был младенец и с ним рядом мать, молодая женщина. Я заскулил, до того мне захотелось пить.
- Будешь пить кровь младенцев? – насмешливо напряженно спросил человек.
- Буду – ответил ему вампир и с ловкостью зверя начал подниматься по отвесной стене. Сладкие судороги заставляли меня останавливаться и, прижимаясь к прохладному камню, успокаиваться.
Я как раз находился на крыше, отыскивая из человеческой привычки относительно безопасный способ спуститься, когда меня окликнули. За несколько минут до этого я почувствовал нечто, сущность, не живую, но однородную мне.
Обернулся. Так и есть. Это был Даниэль.
Находиться здесь в такое время было опасно для него, ведь солнце могло подняться достаточно скоро. Но он имел уверенный вид, да я и не сомневался, что он отлично знает, когда должно сегодня появиться то, от чего зависит его жизнь. Я же не чувствовал опасность от дневного светила, не боялся я и моего бывшего кумира, пред которым робел до этого. Сейчас я понимал, что сильнее его, причем намного. Я не подошел к нему и даже выразительно сложил руки на груди. Это получилось настолько высокомерно и самоуверенно, что он, казалось, тоже уверовал в мою силу и, замешкавшись, торопливо зашагал ко мне. На руках его лежало недвижимое тело. Женская плоть, чью красоту невозможно было скрыть бесформенными складками дорогой ткани, в которую оно было завернуто. На лице - белая маска.
Я осознаю и обдумываю это только теперь. Тогда же, оставаясь по привычке невозмутимым, я сгорал от нахлынувшего на меня желания, голода, я знал, что она моя жертва, намеченная свыше, а точнее подстроенная, но какая разница, я хотел попробовать именно ее.
Наверное, единственно потому, что существовал визуальный контакт и сильный голод, которым я не умел управлять, а также одурманивающий запах смеси знакомых духов и аромата живого теплого человека, настолько подвижный и легко уловимый для меня, я понял, что привязан к ней, словно цепями.
- Я подумал, ты будешь искать именно это. – Даниэль дернул губами. Еще недавно, мне бы это показалось ленивой улыбкой, как и тысячи, которые влюбляли меня в этот мир мрака и зла. Но его лицо стало землистым, болезненно белым, сероватым и усталым. Под глазами – огромные темные круги, казалось, он не спал и не ел несколько недель подряд, настолько он был измученным и некрасивым. Даже черты его, ежась под взглядом моего преображения, перестали быть тонкими и изящными, как это было всегда. Я презрительно скривился:
- Я рад, что кто-то изъявил желание обо мне позаботиться – Мои руки дрожали, я еле мог подбирать слова, что бы не показаться юнцом, который не в состоянии себя контролировать. Я принял его подарок и тут же почувствовал, что где-то здесь подвох. – К чему?
Могло показаться, что вампир растерялся, но тут же засмеявшись, объяснил:
- А ты не слышал про семейные узы? Мы теперь будем тебя опекать.
- А почему на ней маска? – продолжал докапываться я.
- Для твоего же блага. Даже если ты опытный убийца – я смотрел, как у него появляются клыки, и чувствовал необычное щекочущее напряжение – тебе будет тяжело.
- Кто это?
- А тебе не все равно?! – раздраженно бросил Даниэль. – Пей, а не болтай. Если хочешь, я помогу. – Он дернул ткань, так, чтобы оголилась шея жертвы.
Моя вампирская сущность просто взбесилась. Я оказался на несколько метров от него, стоя на самом краю крыши дома, злобно улыбаясь. Я тут же поднял жертву, и коснулся губами, а потом и зубами шеи девушки и повалился вперед, закрывая ее своим телом. Даниэль бешено смеялся. По крайней мере, у меня в ушах стоял звон, невыносимо громкий и раздражающий, до того момента, когда все не заняла блаженная пустота.
Я уже рассказывал вам про это. Лежал, утопая в облаках неги. В моих руках оказался весь мир, но я не шевелился, боясь нарушить идиллию удовольствия и власти. Я до сих пор ощущаю это, хоть и категорически отвергаю существование в себе эйфории убийства.
Но вместе с этим блаженством я величайшим калейдоскопом красочных и смутных картинок, миллионом воспоминаний и чувств впитывал всю жизнь моей богини воскрешения. Я переживал и узнавал все, что она, когда-либо переживала, и дошел, наконец, до первой настоящей любви…
Я оторвался от жертвы, ужасаясь жестокости совершенного надо мной поступка. Нет, сама жизнь не могла быть так цинична и бесчувственна, а мертвые могли…
Так страшно мне не было еще и больше уже никогда не будет, я сорвал девственно белую маску с лица уже мертвой жертвы. Энииль.
У меня не было даже слез. Я просто, молча, смотрел, на женщину, которую любил больше жизни, которую боготворил, которая могла бы подарить мне ребенка, счастье одним своим существованием. Я не верил. Я не мог поверить. Это было слишком неправильно, слишком жестоко, чтобы быть правдой. Сложно описать это, я до сих пор ищу слова, которые были бы в состоянии сказать, что во мне происходило, но за несколько веков, ни на каком языке мира, я не нашел ничего похожего на правду.
Чуть посветлело. Небо стало серовато голубым. На моих губах показалась улыбка. Улыбка сумасшедшего. Я уже точно знал, что буду делать.
Даниэль смеялся, этот смех был его ошибкой. Потому что вся моя ярость, подбадриваемая его издевательствами, его подлостью, превратилась в холодную, спокойную, уничтожающую силу, тенью скользившую за мной, ставшую моим продолжением.
Он остановился, только когда я подошел вплотную и тоже рассмеялся. Я обладал властью, которой не обладает ни один смертный или бессмертный. Я отлично это знал. Даниэль заворожено замер и вместе со мной, не в силах оторвать взгляд, опустился на колени. Я коснулся его безобразного лица, настолько уродливого, насколько мое лицо было совершенно. Я гладил его волосы и шею, притрагивался к губам, подбородку и щекам, лаская мягко и чутко. В его глазах виделось отчаянное счастье, ему нравились мои прикосновения, пока в один прекрасный момент я не вырвал ему клыки. Я лишь усмехнулся, увидев, как он упал к моим ногам, как из его рта хлестала кровь, причем моя.
- Бессмертный, - рассмеялся я. – А ты знаешь, что мы станем с тобой делать?
- Ты же вампир – захлебываясь моей кровью, простонал он.
- О, я скоро это исправлю – ответил спокойно я, вставая и приглядываясь к восточному небу. – И тебя я исправлю тоже.
Даниэль закричал, несвязно обвинил меня в безумии и назвал психически нездоровым плодом бесталанного воспитания и податливой извращенной натуры. В общих словах – психом и подонком. После он вспомнил всех: от моей матери до Бога и Дьявола.
Я внимательно слушал этот больной бред, ожидая рассвета и не забывая держать моего друга в сознании и недвижимости.
- Нам пора – коротко сказал я, когда увидел окрашивающееся в нежно розовый цвет край неба и почувствовал легкое покалывание. Теперь я отлично знал, как вампиры чутки к приходу их убийцы.
Даниэль безудержно рыдал, я смеялся, как ненормальный. Я поднял его за ворот его пиджака и пошел к краю крыши. Мы ждали солнца.
Рыжее чудовище, все милосердное чудо протянуло к нам свои руки. Даниэль при первых еще прикосновениях, крича и задыхаясь от боли, начал рассыпаться. Это зрелище не из самых приятных, скажу вам. Я запомнил с фотографической точностью все безумие его последних мгновений и ждал своих.
Но пепел Даниэля давно коснулся земли, а я облитый лучами солнца не мог отыскать в них свою смерть. Я лежал и не чувствовал даже боли. Я вообще ничего не чувствовал. Солнце лишь по новому приятно касалось меня, ласкало, необычно чувствительно я принимал эти поцелуи и улыбался уже не безумно, но спокойно.
Неужели я бессмертен менее лживо, чем все остальные бессмертные. Надо сказать, что после я отчаялся найти способ убить себя. Сотни разнообразнейших суицидов, моей оригинальности позавидовал бы любой самоубийца, но ничего. Я жив. Я не горю в огне, не тону в воде, на переломы мне собственно наплевать. Я, суицидолюб со стажем, бессмертен с того рокового дня и видимо навсегда, пока вся вселенная не прекратит свое существование, а может еще и после этого я буду… Жить? Разве можно назвать это жизнью? Я могу, и буду существовать. Не смотря на мой протест. Мою жизнь убил сейчас на этой крыше я сам.

* * *

Тим лежал, свернувшись клубочком на полу в обнимку с трупом, и пытливо взирал на меня. Я в принципе знал, что выгляжу даже для него весьма любопытно. Щеки вспыхнули румянцем на белой-белой коже, меня пересекали чуть вздувшиеся синеватые вены, с губ стекала живительный мой напиток, а глаза яростно светились мягко голубым, в которых через иссиня черные зрачки смотрела прожженная дотла смертоносная сущность. Я то привык к его трапезам, а он к моим - нет.
Хотя мальчишка, конечно же, смотрел на меня с немым вопросом более по другому поводу. Я был сыт, а в моей жертве было еще много крови, его же была высосана до последней капли. Я поднял девушку на руках, и Тим подскочил, спеша принять ее у меня. Вкушал он уже холодную кровь без былой страсти, а зеленые глаза виновато и пугливо поглядывали на меня.
- Мы сами трупы, Тим – проговорил я негромко, даже не понимая, зачем завожу очередной разговор. Мой друг поднял голову, спина его красиво выгнулась, он дрожал, как дрожит, хоть это и глупое сравнение, девушка, которая выслушивает долгожданное признание в любви.
- Зачем опять? – спросил он меня так жалобно, что мне действительно стало его жалко, но я холодно усмехнулся.
- Единственное, что нас отличает от них, - я кивнул, указывая на два трупа, - это то, что мы еще и воры.
Я смотрел на белых смиренно спокойных невест смерти. Мне действительно жалко их, я бы не пожелал себе их участи, вызывавшей у меня приступ угрызений совести, и я рад был скинуть хотя бы часть моего бремени беспечному другу. Его откровенное веселье злило меня безмерно.
Все это долгое молчание Тим, не притронувшись к жертве, не отрываясь, глядел на меня внимательно, обвинительно, так смотрят на человека, который во время обеда неловкой шуткой испортил всем, в частности ему, аппетит.
- Мы занимаем не свое место, считая, что имеем право убивать, хотя не предъявляем никаких для того оснований – начал я, и Тим вздрогнул. – Ты думаешь, они должны были умереть именно сейчас?
Он ответил мне молчанием, но посмотрел жестко и с ненавистью, еще в его взгляде был мстительно хитрый огонек, который стал похож на пощечину болью отметившуюся на моей щеке.
- Что же ты? В ней еще полно крови – процедил сквозь зубы я. Уголки его губ дрогнули, он опустил голову, и странная тяжесть, дарованная его давящим взглядом, ушла. Я судорожно вздохнул, как утопающий добравшийся в какую-то секунду до воздуха, но, дав мне лишь этот лже-спасительный глоток, меня вновь потянуло вниз с ужасающей скоростью…
Тим резко выпрямился на руках, высоко запрокинув голову. Он старательно что-то держал в зубах, обильно по его полуобнаженному телу на пол стекала кровь. Мой взгляд беспомощно упал вниз, рука прижалась ко рту, сдерживая возглас, рвущийся отчаянно изнутри.
Тело девушки теперь представляло собой безобразной кровавое месиво. Разодрано было все от горла до живота, грудная клетка сломана, а сердце… с влажным шлепком упало на пол.
Тим прямо и смело с вызовом взирал на меня с минуту, пытаясь поймать мой отсутствующий взгляд. Я забился в кресло, силясь слиться с ним воедино, пытаясь выпасть из этого мира, в частности из моих назойливых страшных мыслей. Тим рассмеялся, а я хотел разорвать его на части за то, что он натолкнул меня на размышления, но не мог, потому что был прикован злостью и неистовым отвращением к самому себе…
Меня поразила не само жестокое представление несмышленыша – я сам, когда был еще человеком, плененный подобострастием извращений в обществе нелюдей, расчленял очередную жертву и развешивал органы в виде оригинальных украшений – мне было страшно оттого, что он был моей копией до перерождения. Жестокий и неистощимый, он возводил это изуверство в страсть, в экстаз боли, упиваясь собственной силой и бессмертием. Что я сделал не так? Я хотел быть ему другом, наставником в его пути, оттого лишь, что старше и опытнее его, но получил отказ и был принят только как созерцатель его продолжительной эйфории варварства и бесчинства.
Почему я не ушел в самом начале? Какая глупость связывает меня с этим мальчишкой? Я сейчас мог скрыться, раствориться, оказаться на другом конце света, что он бы никогда меня не нашел, но стоит мне только взглянуть на него, спящего, свернувшись клубочком, в моем любимом кресле разум поражает меня своей абсурдностью. Все моя сущность в противоречие логике становится цитаделью заботы и оплотом той нежнейшей материнской любви, какое только может испытывать создатель к своим творениям. Я встречал тысячи людей, самых разных и имевших больше достоинства и шанса на мою странную страсть заботиться, но когда-то я встретил его…
Он стал для меня всем. Весь мой мир сократился до одного смертного. Тим свершил во мне буйную кровопролитную революцию бегства из скуки и отчаяния в необузданное, дикое веселье и человеческую глупость. Он не умолял меня сделать себя моим рабом, не ненавидел меня, не уважал, не испытывал ничего, но был мне интересен и нужен. В состоянии молодости он не признавал ничего и соревновался со всем миром и сначала даже со мной. Я уступал или отступал с мягкой дружелюбной улыбкой, никогда не споря с ним и признавая в нем несравненного безусловного лидера. Я с все той же улыбкой и насмешливым спокойствием, плетя примитивнейшие людские интрижки, ссорил его с друзьями и подругами и вскоре я остался единственным знакомым, не ненавидевшим его. И тогда Тим стал моим от и до, полностью, бесповоротно, безвозвратно. Может, это и было моей ошибкой. Может, мне не стоило так жестко обрывать и поправлять его судьбу, эгоистично сосредотачивая все его существование на себе самом. Но зато теперь я был не один, тогда это являлось для меня главным. Этот своенравный, глупый, вспыльчивый юноша был со мной, составляя смысл моего жития и делая меня несказанно счастливым.
О, несравненное возрождение, дающее нам всю полноту и сочность оттенков красок вокруг, не доступное глазам смертных, изобилие запахов, из которых самый лучший запах человеческого горячего тела, вкусов, прекраснейший из которых – обжигающая блаженством кровь, богатство чувств, новых непонятных, утончение их. Мы остро ощущаем холод и тепло и резко реагируем на них. И этот злосчастный яркий свет, снедающий вампиров особенно мучительно после очередной кровавой трапезы, темнота же становиться спасителем, насыщенная живая страстная, в ней хотелось задыхаться, ловя губами шаловливо ускользающий глоток свежего сладкого и опьяняющего воздуха, остановиться и прибывать в этом безмерном спокойствие вечно.
Я сидел на широком подоконнике, прижав к себе колени в игривых ароматах раннего лета, в предрассветных шумах и шорохах, такие сквозь прерывистое дыхание слышат любовники, желающие насладиться друг другом, тайно скрывающиеся и из-за страха и напряжения не способные забыться. Как и я.
А Тим спал. Известно: вампиры не спят, они лишь забываются ненадолго, чтобы пережить день, наполненный солнцем, и восстановить силы, смутным и сверх чутким подобием сна. Я и вовсе не нуждаюсь во всем этом. Солнца не боюсь, не устаю. А Тим ровно как человек. Вообще он получился до удивления человечным. Его кожа не бледнела, оставаясь вопреки всему, что я видел ранее, покрытой бронзовым загаром, не обладал неутомимостью и той деформацией тела, голоса, восприятия, которое происходит через какое-то время с любым вампиром и делавшее нас объектами обожания. Он нуждался в еде, кроме крови. Мне же вкус людской еды всегда казался тленом. Тим нуждался во всем, в чем нуждался человек, и порой с ним было чрезвычайно хлопотно. Конечно, среди светских вампиров существовал факт совокупления, особенно насильственный с людьми, но это всегда воспринималось, как представление, очередное шоу, в колоне остальных, соития между вампирами действительно представляли собой нечто феерическое, так как в них всегда действовал обмен сил, но это все равно было частью общественности. Тим же загадочным образом находил в сексе и прочих плотских утехах свой интерес и наслаждения, остававшиеся для меня пока загадкой. Нет, мне бы не очень хотелось, чтобы он занимался подобными развлечениями при мне, ибо это слишком сильное откровение, но я просто не понимал, что он мог находить во всем несовершенстве подобного акта. Возможно, зря я так ревностно ограждал его от вампирского света. Сейчас он превращался в нечто ничуть не похожее на меня, дикое существо, которое я переставал понимать.
А этот голод. Это безумие. Он просил больше и больше, чаще и чаще. Вынужденные убийства, издевательства, глупость. Жадность его до крови была нескончаемой, он начинал голодать заново, еще допивая неостывшую жертву. Я очень долго держал его взаперти до нашей сегодняшней вылазки. В квартире, с которой мы сегодня торжественно съезжаем, я обнаружил без особого, надо сказать, удивления ободранные несчастные обои, разбитую с маниакальной старательностью посуду, поломанную, с присутствием того же старания, мебель и разъяренного до бешенства, ненавидящего меня как самого кровного врага, голодного вампирчика. Тим, к моему великому счастью, оказался слишком слаб, чтобы, сбив меня, проскользнув на улицу, уйти достаточно далеко. Но обнаружить себя я, следующего неотрывно за ним незаметной тенью, позволил только через несколько часов, когда он уже заметно успокоился. Я видел, как он издевался надо мной теперь, пытаясь изловчиться и всеми известными способами доставить мне эту тянущую, раздражающую боль. Месть через эту мелкую неприятную боль это также неоспоримо человечно.
Рассвет. Окровавленный горячий шар вчерашних грехов, омыв себя за кромкой горизонта, но помнив все, что мы совершили, тяжело поднимался теперь, теплый, добрый, всепрощающий, жадно тянул он жаркие лапы, обнимая небоскребы, обливая, отражаясь алым дерзким светом в огромных стеклах, облизывая, проникая и любя все.
И прощая все. Он понимал и отпускал мой вчерашний грех, о котором ему могли нашептать лишь мои любимые предательницы звезды. Свет, мой единственный бог и спаситель. Не луна, одинокая, скорбная, но коварная на то, чтобы давать так мало света, от которого зависит жизнь стольких невинных людей, жертв ее поклонников вампиров.
Покалывание по коже, физическое мучение, пробегавшее по всему моему мертво ожившему телу. Оно приносило мне облегчение. Облегчение и прощение прожженной окровавленной душе, черному прогнившему сердцу не жестокого вынужденного, но все равно виноватого убийцы.
Свет с интересом-пыткой рассматривал мое искаженное болью лицо, клыки, выглядывающие из–за искривившихся в насильственной мучительно-счастливой улыбке, согнувшуюся, сломленную фигуру.
Я раскаиваюсь. Я отдаюсь весь без остатка, без тайн и недомолвок. Наслаждаюсь болью, задыхаюсь очищением.
За моей спиной хрипло застонал Тим. В его лицо било солнце. Оно яростно уничтожало чужеродное жизни тело, выжигало глаза, заставляло скорей-скорей свертываться украденную кровь. Тим отвернулся и накрылся с головой.
А я снова чист и невинен. По крайней мере, я в это верю.