Палач.

Мало кто знает, что палачи не скрывали своих лиц.  И лишь одному из них со временем пришлось надеть маску…

2.      Дыба.

«Я не жестокий человек.  Я просто делаю свою работу. Моя работа – быть жестоким»

Палач.

Отец отпер решетку, и мы входим в заполненную мраком комнату.  Кромешную тьму, словно клинком разрезает яркий луч света из узкой бойницы у самого потолка. В правом углу комнаты два массивных стола с клещами, крюками, молотками, различными клиньями и инструментами самой причудливой формы.  К стене прибиты крючки с плетьми и нагайками. Под столами несколько ведер для воды. Посреди фронтальной стены большое, причудливое устройство. Необычное ложе с валиками утыканными шипами сверху и снизу. На валики намотаны цепи с ржавыми кандалами на конце.

- Это дыба, - поясняет отец. – Основной инструмент для палача. Сюда приковывают преступника, и я начинаю допрос. Сначала можно немного растянуть суставы, зафиксировав тело неподвижно, и спокойно переходить к кусачкам, тискам и плетям. Все зависит от твоей фантазии. Лишь бы жертва раньше времени не умерла.

- Все равно, что мольберт для художника, - заворожено, шепчу в ответ. – Я буду рисовать на их телах кровавые узоры.

 Отец лишь усмехается и закрывает дверь.

- Устраивайся поудобней, сынок. Теперь это твой новый дом.

Я учусь долго и упорно. Ремесло не из легких. Палач обязан знать строение человека, болевые точки, наверняка после всего обучения могу потягаться знаниями с иными лекарями и костоправами.

 Пытать людей - искусство. Это я понял после того как отец положил на дыбу березовый сруб и вручил мне в руки плеть. Неуклюжий замах и муляж слегка вздрагивает.

- Такими ударами ты его только щекочешь, - усмехается отец и отбирает плеть. – Смотри, замах должен быть плавным, а сам стежок резким. 

У меня свистит в ушах от взмаха отца. Муляж содрогается, и на дереве остается глубокая борозда.

- Тренируйся, - отец возвращает мне плеть. – Учись бить не только сильно… учись бить правильно. Когда овладеешь этим искусством, сможешь забить человека с тридцати ударов, а при желании сохранять ему жизнь в течении нескольких суток непрерывной порки.

Моя плеть. Рукоять  длиной в полметра с прикрепленным узким кожаным ремнем. В конец  ремня вплетено медное кольцо, к которому прикреплен еще один более узкий кожаный ремень постепенно утончающийся к концу. Ремень вымачивают в молоке, затем высушивали на солнце, что бы наконечник стал острым, как бритва.

Два раза в день отец приносит скудный паек. В основном это каша с куском черного хлеба и стакан молока.  Спать приходится в соседней камере. Единственными отличиями от камеры заключенного - матрац на решетчатой кровати и деревянный столик для еды.

 Каждый день пока отец выполняет свою работу, я тренируюсь на березовом срубе. Жутко ноют усталые руки, но вновь и вновь обрушиваю плеть, представляя на ее месте заключенного. В редкие перерывы приходит отец и рассказывает про строение человеческого тела. Показывает болевые точки, объясняет, какие инструменты лучше применять. Как только отец скрывается за дверной решеткой, в моих руках вновь оказывается плеть и тренировка продолжается. 

Монотонно, скучно, раз за разом, я наношу короткие хлесткие удары, чередую с плавными и широкими замахами. Итак, изо дня в день, месяц за месяцем, практически без передышки. Я просто стегаю березовый сруб. Сама тренировка напоминает пытку. Лишь поздно ночью валюсь с ног на дыбу, перевожу ее в горизонтальное положение и в изнеможении засыпаю.

 Первый раз, измочаленный березовый сруб пришлось менять через месяц. Второй – через неделю, а потом уже чуть ли не каждый день скидывал с дыбы разлохмаченное дерево. Некоторые срубы трескались в процессе порки и я с проклятиями делал внеплановую замену.

 Однажды вместо очередного сруба отец принес в пыточную комнату муляж человеческого тела – чучело из мешковины, набитое камнями и щепами.  Губы растягиваются в улыбке - это что-то новое. Не могу дождаться, когда обновка будет прикована к дыбе.

- Покажи, чему научился, – просит отец.

От постоянных тренировок кисти рук покраснели и распухли, но я снимаю с гвоздя плеть. Рука привычно совершает плавный размах и резко завершает удар.

 Плеть со свистом рассекает воздух и самым кончиком едва касается шеи чучела.

Мешковина лопается, и голова набитая мелкими камнями катится по полу.

Я с улыбкой оборачиваюсь к отцу, но сильный подзатыльник сбивает с ног.

- Поздравляю, ты только что с одного удара убил заключенного, - яростно цедит отец. – Сколько можно тебя учить, чтоб ты понял? Мы истязаем человеческое тело! Если будет приказ казнить – убьешь. Но это любой дурак сделает! Палач должен сохранять человеку жизнь, столько сколько придется. Скажут пытать неделю, будешь пытать неделю, и не дай бог, если несчастный умрет раньше!

 - Я понял отец, -  шепчу в ответ.

- Ничего ты не понял! Снимай рубаху! – приказывает он.

Быстрыми движениями отец сбрасывает с дыбы муляж.

- Иди сюда, - каменным голосом произносит он.

Мне показалось, что ослышался.

- Я сказал иди сюда!

На ватных ногах подхожу ближе. Отец грубо хватает, кидает грудью на дыбу и пока я не пришел в себя, защелкивает кандалы.  Затем крутит рычаг. Цепи натягиваются, вытягивая тело.

Перед глазами лишь красная от крови лежанка дыбы. Затаив дыхание, слышу, как отец подбирает с пола плеть. В комнате повисает тишина, но в следующее мгновение, зловещий свист заполняет сознание. Резкая, жгучая боль. Плотно сжав челюсти, не даю крику выйти наружу.  Еще удар и новый поток боли.

- Вот как это должно быть! Плеть выполняет твои желания. Хочешь - убьешь с нескольких хлестков, а захочешь, не причинишь человеку никакого вреда, и лишь кровавые полосы будут свидетельством удара. Контролируй плеть!

Я молча терплю боль. Точнее не терплю…. Я ее вкушаю. Если задуматься, боль не такая сильная, как могла быть. И только теперь приходит понимание, что мою боль контролирует отец. Если он захочет, чтоб я завизжал как свинья, достаточно будет сделать одно движение плетью. А сейчас он показывает практически холостые удары, которые поверхностно рассекают кожу и лишь зрительно кажутся сильными.

 Ослабив цепи, отец снимает кандалы и вручает плеть.

- Вновь будешь тренироваться на срубах. До чучел ты еще не дорос. 

 Подобное обучение дает нужный эффект. Через три месяца я настолько совершенно овладеваю плетью и нагайкой, что могу вырисовывать на срубе витиеватые узоры парой ударов.

За время, что провел в пыточном подвале, успел понять, что отец считается довольно средним палачом. Но в этом нет его вины. В нашем маленьком городе, крайне мало возможностей. Стандартный набор клещей, зубил, крюков есть у любого палача. О таких инструментах как Железная леди или Испанский сапог, в нашем захолустье остается только мечтать. Высшие категории палачей умеют виртуозно использовать любое орудие пытки.

И определенно, мое творчество не может обойтись тем скудным набором инструментов, который имеется в городе. Но я смиренно продолжаю изучать основы.

Однажды этот день настает. Отец приводит в пыточную заключенного. Передо мной стоит абсолютно голый, незнакомый человек. Худое тело сотрясается дрожью. Глаза наполнены ужасом. Увидев страх, слезы, человека, которого мне предстоит пытать, приходит неожиданное спокойствие. Это он должен нервничать и бояться.

- Что от меня требуется? – ровным голосом спрашиваю я.

- Тридцать ударов плетью, - скалится в ответ отец. – И смотри не облажайся. Предыдущий не дожил до четвертого удара.

Старый хитрец. Заключенный бьет крупная дрожь, психологический нажим один из самых сильных средств. И заключенному не нужно знать, что это мой первый опыт в экзекуции. Лишь бы не умер от испуга.

Продолжая скалиться, отец выходит из пыточной.

 Властно подведя заключенного к дыбе, только сейчас замечаю что он старше меня в два раза. При желании этот худощавый может свернуть мне шею как непослушному ребенку.

- Я невиновен, - тихо шепчет он, когда я защелкиваю кандалы. – Пощадите, прошу.

- Чудак, - отвечаю я, натягивая цепи. – Мне нет до этого дела.

- Умоляю! – кричит бедняга, когда я беру в руки плеть.

- Заткнись! – рычу в ответ. – И благодари бога, что всего тридцать ударов. Ты даже представить не можешь, как чешутся руки разукрасить твое тощее тело до неузнаваемости…

На миг задумываюсь, затем с хитрым прищуром спрашиваю.

- Как думаешь? А если я немного собьюсь, считая удары, это очень плохо? Придется, наверное, начать сначала… ведь ничего страшного от нескольких лишних ударов не произойдет?

Заключенный затрясся всем телом. Похоже, таким образом, его еще никогда не пугали.

 Взмах, чудовищный свист… и хлесткий удар.

Полный боли крик раздается на весь подвал. На груди заключенного остается длинная красная полоса.

 Вот показушник. Удар лишь в четверть силы. Все равно что погладил. Больше от страха орешь, дубина.

 После тридцатого удара в пыточную возвращается отец. Одобрительный кивок служит мне наградой. Отцепив окровавленного беднягу, отец едва заметно подмигивает. Глаза заключенного наполнены ужасом еще больше чем раньше. «С ужасом ко мне», - с приятным холодком понимаю я.

Отец взваливает трясущееся тело на плечо и несет в камеру к остальным.

Тот бедняга, заикаясь, рассказывает остальным заключенным про настоящего дьявола, поселившегося в их тюрьме. Заключенные стали бояться меня больше чем отца. В подтверждение легенды  я вырисовываю плетью кровавые знаки на их телах.

 Отец все больше посмеивается.

- Мастерские удары, - каждый раз хвалит он. – Из тебя выходит отличный палач. Пройдет совсем немного времени и ты займешь мое место.

Я лишь улыбаюсь в ответ.

- Ты знаешь, заключенные падают в обморок, когда узнают, что им предстоит попасть к тебе на порку. Причем я осмотрел их раны. Ты бьешь едва ли в половину, раны почти не кровоточат. Зато сколько ужаса вселяешь. Пожалуй, я поговорю, чтоб тебе доверили настоящую пытку. С таким психологическим нажимом ты быстро продвинешься.

- Я уже продвинулся, - ответ звучит слишком самоуверенно. – Доверь мне пытку, и я покажу все свое умение.

Отец лишь смеется в ответ. Собирается уйти, но на секунду задерживается.

- Сними рубаху, - резко приказывает он.

- Снова будешь пороть? – усмехаюсь я.

В нетерпении отец сам сдергивает рубаху, старая ткань рвется, обнажая истерзанное тело.

Шрамы, рубцы, свежие раны покрывают всю грудь. Отец осматривает живот. С некоторых мест кожа выдернута с мясом. Переводит взгляд на руки. Во мраке он раньше не замечал широкие борозды, вздутия кожи от раскаленных клиньев, расплющенный тисками большой палец левой руки, сковырнутые ногти.

- Ты… ты все это пробовал на себе… - ужасается отец.

- Твоя порка кое-чему научила меня, – улыбаюсь я. – Хочешь знать, как сделать человеку больно – сделай больно себе.

- Ты сумасшедший! – выдыхает отец. – Ты же изувечил себя!

- Ничего серьезного. Калекой я не стал. Зато теперь знаю вкус боли.

- Зачем все это?

- Доверь мне пытку, отец, и все увидишь! Я готов!

Отец в нерешительности отступает. Только теперь он понимает, что я уже превзошел его в мастерстве. Кусачки, зубила, клинья… детские игрушки! Мне нужны настоящие инструменты. Я не собираюсь торчать в этом захолустье всю жизнь.

- Будет тебе пытка, - сдается отец.

***

  В основные обязанности палача, кроме пыток, входит исполнение приговора. Позорные колодки вновь ждут постояльца. И на этот раз сам защелкну замки.

  За годы, проведенные в пыточном подвале, я почти забыл, что есть жизнь и на поверхности. В свои шестнадцать лет слишком отдалился от города... жителей... Кажется что с тех пор как я последний раз пробирался в город прошла целая вечность. Самое главное, так странно видеть людей, которые боятся и ненавидят тебя не потому что ты их пытаешь, а просто, потому что ты палач. Еще более странное ощущение смотреть на людей и понимать, что они не в твоей власти, что их никчемные жизни не в твоих руках. Пока не в твоих…

  Народу как всегда собирается прилично. Горожане скалятся в предвкушении очередной потехи. И при этом им плевать, что в один прекрасный день позорные колодки сомкнутся на их шее. Отец стоит рядом, держа руки за спиной. Я одетый словно на праздник, стою у лестницы на помост.  Черный штанины брюк из дорогой ткани заправлены за голенище изящных кожаных сапог. Черный жилет надет поверх белоснежной рубахи. Работа предстоит не пыльная, но я все же закатываю рукава.  Одна из причин праздничного наряда – знакомство города с новым палачом. Исполнив приговор, я полноправно могу называться мастером заплечных дел.

 С хищной улыбкой обвожу взглядом толпу. Тот, кого вы недавно пинали, теперь держит в руках власть над жизнями несчастных. Кто теперь посмеет мне что-то сделать?

 За время тренировок руки налились недоброй силой. Вздутые вены как следы постоянной нагрузки. Черные волосы, вечно покрытые пылью подвалов, вымыты и аккуратно зачесаны назад. Ростом не уступаю взрослому. Рубашка настолько плотно обтягивает широкую грудь, что кажется, малейшее движение и швы разойдутся.

 Неожиданно улыбка застывает, онемевшие губы медленно сползаются в гримасу. Душу обдает могильным холодом.  Стражники выводят закованную в кандалы девушку… Лори. Дыхание перехватывает. Неужели ее? За что? Что мог сделать этот чистейший цветок? Руки начинают дрожать.

 Отец кладет руку мне на плечо.

- Я слышал, вы были дружны с девчонкой. Если хочешь, я сам все сделаю…

Его слова словно льдинки, тают в сознании. Что он сделает? Что вообще происходит? Что они хотят от меня?

- Нет… - едва шепчу я. – Это моя работа.

На ватных ногах иду навстречу страже.  Лори поднимает глаза на меня. В них загорается надежда. Да, эти голубые глаза стали еще прекраснее. За время моего отсутствия Лори превратилась в настоящую принцессу.  

Я беру ее за руки, сердце на мгновенье замирает, словно мы идем на прогулку, а не на помост к позорному столбу.  Следующий стук сердца и сквозь затуманенный взор проступают очертания колодок. Еще стук, и слышу шепот из толпы: «подруга палача». Подруга палача… подруга палача… и мне уже не нужна власть над их жизнями, напротив… сейчас они властны над жизнью, очень дорогой для меня жизнью. Где мое былое величие… зачем оно мне сейчас… Как быстро поменялись роли. Теперь они палачи…

Стук… «За ложь и клевету!» - зачитывает приговор глашатай…

Стук… Горожане нагибаются, ища под ногами камни…

Стук… Надежда в глазах Лори гаснет.

Стука нет. Сердце вновь замирает. Да как они смеют? Как они смеют? Это в моих руках жизни людей! Моя работа ими повелевать!

Стук-стук-стук, тарабанит сердце. Крепкий кулак с ужасной силой бьет Лори в лицо. Голова девушки запрокидывается, золотые волосы каскадом взмывают в воздух. Кровь жирными каплями падает на белоснежную рубашку.

- Пошевеливайся, сука, - зло бросаю я.

Стук-стук-стук… Тяжелый сапог бьет по ребрам. Девушка отлетает к позорным колодкам.

Стук-стук-стук… отец гневно смотрит на меня. Взгляд так и кричит «что ты творишь!» 

Стук-стук-стук… подбегаю к Лори, тыльной стороной ладони бью по окровавленному лицу. Одним движением раскрываю колодки, грубо впихиваю шею в углубление.

Стук-стук-стук… С силой захлопываю колодку, дерево попадает по нежной женской руке. Слышится противный хруст. Вскрик оглашает центральную площадь. Выплевывая кровь, Лори кричит. Слезы катятся по лицу, смешиваются с кровью. Наконец приладив руку как надо, защелкиваю замок.  Вместе со щелчком, закрывается мое сердце. Лори навсегда потеряна для меня.

  Сердце возвращается в свой привычный ритм. Из толпы слышится осуждение… гневные выкрики.  Камни остались под ногами горожан. Никто не решился бросить даже тухлый помидор.

Спускаюсь с помоста и смотрю в глаза отцу.

- Так ты решил познакомить людей с новым палачом? – яростно спрашивает он.

- Так я решил познакомить людей с новым дьяволом, - шепчу я, утирая кровь со щеки.

Кровавые ручьи текут по щекам Лори, крупными каплями срываясь с подбородка, впитываются в дерево помоста. Тихие всхлипы все еще достигают моих ушей. На душе гадко и противно… Я не хочу этого слышать… не хочу видеть… Я вернул свое право над жизнью этой девушки…

Пусть перебитый в нескольких местах нос уже никогда не будет прежним. Пусть сломанной рукой она не сможет поднимать ничего тяжелее глиняной чаши. Пусть… Ее жизнь снова в моих руках. И она будет жить.

 ***

Окровавленный заключенный без сил сползает с дыбы.

- Следующий! – кричу я страже.

Бедняга силится подняться, но руки подламываются и заключенный разбивает лицо о каменный пол.

- Если не уползешь сам, я продолжу порку, - предупреждаю я.

Заключенный с выпученными от страха глазами отползает в угол, откуда его забирают стражи.

В пыточную входит отец.

- Остановись, - говорит он. – Уже четыре месяца прошло с тех пор, а ты работаешь без передышки. Хватит зверствовать! Итак, заключенных к тебе силком ведем. В ужасе бросаются на пики стражников! 

- Дай мне пытку, отец. Мне нужна пытка, - процеживаю я.

- Есть одна… только боюсь, ты ее провалишь…

- Не провалю! – заверяю я.

Отец задумчиво отворачивается, подходит к столу с инструментами. Толстыми пальцами сжимает клещи.

- Это не простой преступник… - загадочно произносит он. – Из-за него твою подругу обвинили в клевете.

Кулаки с силой сжимаются.

- Кто он?

- Вельможа… не самый знатный, конечно, но достаточно богатый чтоб подкупить судей, – рассказывает отец. – Он любит маленьких девочек, как раз, таких как Лори. Но ей не поверили, или он заплатил, чтоб не поверили.

Я пытаюсь унять дрожь, дыхание становится чаще.

- Только он совершил ошибку, избрав следующей жертвой девочку знатных родителей. Откупиться за этот грех денег не хватило. Родители добились ареста. Теперь нужно его признание…

- Дай мне его! – резко перебиваю отца. – Я выбью из него признание! Клянусь!

- Ты его убьешь, - отец качает головой. – Если он скончается не признавшись, тебя обвинят в убийстве невиновного.

- Не беспокойся, отец, - хищно улыбаюсь я. – Быстро он не умрет.

***

В пыточной камере непривычно много людей. Судья, начальник стражи, отец девочки, мой отец и сам преступник. 

- Он справится? – недоверчиво спрашивает отец девочки у начальника стражи.

Тот переводит взгляд на моего отца. Отец кивает.

- Справится, - отвечает начальник. – Пусть и молод, но жестокости не занимать.

Жестко схватив педофила за руку, подвожу к дыбе. Заключенный взвизгивает, кандалы плотно обхватывают кисти. Кручу рычаг, пока бедняга не вытягивается словно струна.

- Заключенный Кертис Милеван, вы обвиняетесь в изнасиловании тринадцатилетней госпожи Фелиции, - зачитывает обвинение начальник стражи. – Вы признаете себя виновным?

- Я не насилую маленьких девочек! – вопит Милеван. – Я не извращенец, как можно обвинять меня в подобном зверстве?

- Палач, - обращается судья ко мне. – Приступай.

Я начинаю с тисков. Небольшого размера с обрезанной лапой и двумя маленькими губами. Ручка крутится легко, винт хорошо смазан. Зафиксировав указательный палец заключенного у неподвижной губы, плавно закручиваю винт. Наконец плавающая губа вплотную придвинута к пальцу.

- Признаешь? – спрашиваю я.

- Нет, - шепчет Кертис, словно не веря в реальность происходящего.

Неспешно продолжаю крутить ручку. Слышится крик, но я, улыбаясь, продолжаю вращать. Брызжет кровь, словно лопается палец. Губы тисков почти смыкаются.

- Хватит! – орет Кертис во все горло.

Отец девочки сгибается по полам, его рвет. Начальник стражи прикрывает рот. Судья, побледнев, отводит взор. И лишь отец смотрит с улыбкой.

- Признаете себя виновным? – тихо спрашивает судья.

Кажется, он тоже пытается унять желудок.

- Признаю, черт бы вас побрал! Ни одна девчонка не стоит такой боли! – выкрикивает сквозь слезы Кертис.

- А в изнасилование Лори, признаешься? – зло спрашиваю я, закручивая тески до конца.

Вой Кертиса вновь разносится по камере, затем резко обрывается. Заключенный дергается в судорогах, извергая содержимое желудка.

- Хватит! Да, остановись же! – кричит начальник стражи. – Он признался! Отведите его в камеру!

Разочарованно смотрю на отца. И это все? Этот слабак не выдержал и десятой части того, что я ему готовил.

- И приберитесь здесь! – командует начальник, зажимая нос почти выбегает из пыточной камеры.

 Судья и отец девочки удаляются столь же поспешно.

- Ты слышал их, - цедит отец. – Прибери здесь.

Едва закрывается дверь, я освобождаю палец Кертиса от тисков.

- Будь ты проклят, сын палача, - зло бросает он, выплевывая остатки рвоты. – Доволен собой?

- Нет, - отвечаю я. – Наоборот… я добился твоего признания слишком быстро. Надо было учитывать, что знать слишком чувствительна и не привыкла терпеть боль.

- Заткнись и веди меня в камеру.

- Ты признался не полностью, - улыбаюсь я. – Еще одна девочка… Лори. Ты помнишь ее?

- Какая еще Лори? Не знаю такой… я не спрашиваю имя у каждой шлюхи.

Рычаг плавно прокручивается, растягивая суставы.

- Что ты делаешь? – вопит Кертис.

- Зато она тебя очень хорошо запомнила, - шепчу я на ухо Милевану и продолжаю крутить рычаг, приводя в действие механизм дыбы.

Кожа натягивается до предела, суставы выворачиваются. Кертис злобно вращает глазами, вопя от боли и ужаса.

- Как думаешь, первыми не выдержат руки или ноги? – зло спрашиваю я.

- Да я это сделал, Лори, Поли как там ее, я их всех изнасиловал, – затравленно кричит Кертис. – Я признался, чего тебе еще надо?

На миг я останавливаюсь. Заглядываю в глаза заключенного.

- Признание греха не искупляет его, - шепчу не отрываясь. – Я всего лишь исполняю приговор.

И с удвоенной силой берусь за рычаг. Вопль вырывается из камеры и разносится по всем уголкам тюрьмы. Кожа на подмышках лопается, видно как разрывается мясо, оголяется кость. Рычаг не поддается, наваливаюсь всем телом.

 Лицо Кертиса красное как помидор, рот раскрыт в постоянном крике, вены на шее надуты до предела. Я практически повис на рычаге.

 Наконец суставы не выдерживают. С сочным звуком руки отрываются от плеч.  Рычаг резко срывается, и я падаю на пол. Кровь сочится из разбитого носа, но улыбаюсь. По полу в луже крови корчится Кертис. Без сил подняться, захлебывается, пускает кровавые пузыри. Руки оторванные по самые плечи мирно покачиваются в кандалах и лишь кровавые лоскуты на их месте. 

Дверь распахивается, вбегает отец.

Глаза наполнены яростью вперемешку с ужасом.

- Отец, он сознался, - улыбаюсь я, облизывая разбитые губы.

***

- Тебе повезло, что он остался жив, - цедит отец. – Такие промахи судья не прощает.

Я лишь молчу. Лезвие ножа еще раз проглаживает чисто-выбритый череп.

- Я уезжаю, отец, - спокойно произношу я.

- Куда? – забыв про гнев, спрашивает он.

- Подальше… В этом городе я стал слишком известен. Хочу начать все сначала…

- Но ты палач!

- Палач это ты! – кричу в ответ. – А я лишь Сын Палача… я не выбирал свой путь. Его выбрал за меня ты.

Отец грустно опускает голову.

- Если ты даже захочешь, что-то изменить… не сможешь. Твои руки в крови, хочешь ты этого или нет.

- Я не собираюсь что-то менять, - постно отвечаю я, пряча клинок в чехол. – Я Сын Палача. И я стану лучшим. Почему? Да потому что ничего другого в жизни не осталось!

Повернувшись заглядывая отцу в глаза

- Меня будут бояться преступники, меня будет бояться стража…- зловещий шёпот достигает его ушей.

Отец хлопает меня по лысине.  Я резко перехватываю руку, заламываю, слышится хруст, брызжет красным.

- Меня будут бояться палачи, - шепчу я, утирая со щеки кровь.

 Отец падает, словно мешок картошки. Кровь течет по полу, смешивается с остриженными волосами. Постанывая отец отползает в дальний угол.

- Меня будешь бояться ты…

Свежий воздух заставляет закутаться в походный плащ. Капюшон скрывает суровое лицо, походные сапоги чавкают по грязи. В мешке за плечами краюха хлеба, вяленое мясо, и завернутая в тряпицу железная «груша». Памятная вещь, не могу без нее.

 Детство кончилось. Впереди ни радостей ни горя – только смерть. И я ее жнец.

Конец второй части.