РЕШЕТО - независимый литературный портал
Лассен Е.Н. / Проза

Пепельный дом

1575 просмотров

1.

  Это было очень старым правилом - бояться того, чего слишком сильно хочешь.
  Но ведьма выросла там, где не было ни дорог, ни особенных правил, поэтому ничего не знала. Она собирала листья осенью и украшала ими своё платье, а зимой танцевала на снегу до упаду. Люди, что видели её, считали, что она просто спятила. Некоторые пытались повторять, но на снегу было холодно, листья опадали в лужи, а от кружения под небом потом плыли цветные круги перед глазами.
  Ведьма не знала, откуда взялась сама. Она говорила про себя - "Илсин", а иногда - "Элва" или "Тии", но истинным именем никто не называл её. У неё были волосы цвета памяти о пожаре в начале лета и глаза, как морёная ртуть, и Ночная Госпожа приходила к ней, ласкала дочерью и манила к своему народу.
  Но ведьма любила свой дом.
  Колдовству она училась у ворона, что жил в ветвях дуба в открытом поле, и у куницы, что прибегала каждый вторник и четверг, и иногда в другие дни, но никогда в среду или пятницу. Ещё её учителями были мох, дуб и кора этого дуба, и облако, похожее на боль, и далёкий грохот, и ночные клики осенью, и болотная жижа, и смерть, и нежный розовый свет на снегу, и ржаные колосья, и даже провода и вышка, что стояли на некотором отдалении от леса, где был её дом.
  Ведьма прожила двадцать зим, а двадцатая весна заставила её страдать по тому, чего у нее не было. Ведьма ходила по своим полям и лугам, и спрашивала яркие цветки огневки и бледные ландыши, что росли вместе на полуночной поляне, и все они говорили ей, что среди них нет того, что ей нужно, а чтобы найти это, следует уходить далеко. Ворон и дуб молчали - они знали это тоже, но не хотели расставаться с ведьмой, потому что туда, откуда ушел чаровник, он не возвращается.
  Но ведьма всё равно покинула их, потому что её звал голос, неистовый голос её сердца.
  Она надела лучшее из свих платьев, похожее на лезвие крика в ночи, и бросила назад горсть рябиновых ягод, вспыхнувших алым огнем. Назад она не смотрела - дом её стал един с её тенью, не осталось и пепелища, а тень шагала за ней, кусая за пятки.
  И травы обнимали её босые ноги, а потом им на смену пришел асфальт, и никто уже не мог позвать назад; только ветер шипел в уши и пытался сорвать рябиновое ожерелье с шеи.
  Ведьма взобралась на крышу первого же встреченного ею дома, и осмотрела мир, что простирался дальше - он показался ей нечист и грязен, но не его она искала, а что-то внутри него, потому и засмеялась, как сойка. И пошла дальше, чужая и невидимая, еще хранимая силами своего леса, давшими ей лишь одно благословение - что никто не сможет ее увидеть, пока то, что она ищет, не предстанет перед ее взором.
  И ходила среди людей невысокая женщина в рябиновом ожерелье, и все видели ее и все забывали взглянуть - маленькая женщина, которую звал неистовый голос ее сердца.
  
  2.
  Прошла весна, и лето вспыхнуло красками своих любовей, а ведьма все не находила того, что искала. Она рвала ногтями цветные рекламы и сшибала взглядом шляпы с людей, и дырявила смехом кружевные зонтики, а на закате уходила слушать рвущуюся сталь и вздыхавший чугун, но всё это не давало покоя. Она заглядывала людям в глаза и шептала в тёмных переходах по вечерам, и состригала у женщин волосы, а мужчинам прокалывала тонкой иглой мочки ушей и вдевала в них голубиные перья, заговаривая кровь в рубиновые капли.
  Языки и народы не были понятны ей, и потому она с каждым говорила на его языке, но никто не отвечал ей - ведь все они были не теми, кого она должна была найти.
  И ведьма шипела и плевалась, как кошка, у которой отобрали котят.
  Но вот лето сделалось краше отсутствия безобразия, и ведьма зашла в один из садов людей. Там царили дым, и музыка, похожая на рубленый дым, и мысли, похожие на эту музыку, выкуренную в дождливый полдень на скамейке при библиотеке. Ведьма села за стол и пощекотала пальцем рыжую жидкость в забытом стакане, которую все здесь любили и боялись, и жидкость ответила памятью о том, что зрела в темноте и дубовой полусфере.
  "Где найти мне то, чего не знаю?" - спросила ведьма хищными глазами, и было отвечено ей: "смотри".
  И там, в этом дыму, на экране, маленьком слепом экране, мелькавшем среди серости и гама, увидела они лицо того, к кому звал её поиск, и в тот же миг и на неё обратились все праздные взоры.
  Ибо, утратив незнание, стала ведьма жестока, сильна и неистова, потому, что голос пел в сердце её впервые в жизни.
  
  И был день, и было небо, а потом хлопнули двери.
  
  3.
  Актер родился в Британии.
  Его гнула и ломала жизнь, а он только получал больше пластики.
  Ему удалось взять высокую планку - только затем, чтобы потом перебить об нее ноги.
  Как давно уже он ненавидел разговоры с собственным агентом. Без надрыва, без пафоса - просто тихо и стойко ненавидел - было за что. Всё начиналось и заканчивалось одинаково. Ему улыбались.
  Улыбались широко, во славу дантиста, Дирол и Орбит: "У вас специфическая манера игры, да и возраст даёт знать... Но вот, я нашел неплохое предложение, посмотрите!" Предложение всегда оказывалось ролью второго плана в популярном мыле, в котором и по сценарию, и по режиссёрской задумке - впрочем, какая задумка может быть там, где количество режиссёров исчисляется в десятках? - изображать ничего и не нужно было. Выйди, скажи три слова в сторону камеры - и постой десять минут фоном для Пафосного Главного Героя с лицом сказочного дурака и его Подружки с Очень Большим Вырезом, но уже даже без сисек.
  Улыбались непроницаемо, глядя, как ложится на бумагу подпись.
  Вуаля, гонорар в карман. Ещё один раз Лос Анджелес в своем белом палии проводит литургию самому себе, и склоняются пальмовые ветви...
  Творить за деньги - это тоже неплохо, хоть и не так быстро это понимаешь. Кривляться за мелочёвку - значительно хуже.
  И да, смена агента, как показал опыт, ничего не меняла.
  Даже те, что не улыбались, дергали углом рта.
  Уходить на покой не хотелось, даже если бы позволяли финансы. Признавать себя старым и уже ни на что не способным - тем более. Следовательно, опять мыло? Опять трётьесортная фантастика, нежизнеспособный шаблон и мертворождённый персонаж? Выкидыш красочного пост-пост-пост-чего-то там. Рифмуется со словом "погост". Опять дерьмо, на которое жалко себя тратить, потому, что это корм архивным крысам, кабельный канал, интернет-помойка.
  Итан Сэндерс запустил сценарием в стенку, мятые листки разлетелись по полу.
  Хотелось напиться, и в столе была початая бутылка виски, не самого плохого, но хуже стареющего и никому не нужного актёра может быть только стареющий и никому не нужный актёр-алкоголик. Их же полно. На каждом углу. Рвут вот эти роли из рук и кричат "Спасибо!", "Давай ещё", "В ножки поклонимся"... Все эти бывшие крутые полицейские, борцы с якудзой, отважные патрульные, одинокие герои и прочие ветераны дешевых боевиков 80-х. Им-то... чёрт, чуть не подумал "при жизни"! Им-то и в лучшие годы приходилось перебираться с одного шаблона на второй, это работа, работа, работа, всего лишь работа, как ты не поймёшь, старый дурак! Они имели стабильный заработок - а ты мотался по Европе в поисках роли, Роли с большой буквы, новой, интересной, за которую бы имело смысл браться, которую можно было бы открыть, как новую страну. Их плохо запоминали, этих патрульных с якудзой, - а кто тебя помнит? Вот так-то. Какая разница? Лишь в том, что у тебя есть фильмы, за которые не стыдно? Им тоже не стыдно, но причина иная.
  Итан расхохотался.
  Садилось солнце, комнату окутывал полумрак. Белыми пятнами выделялись листки на полу, но ощущение было нечистое, словно это светящаяся плесень. Может всё же виски?
  С кем будем пить? С тобою, полировка стола, или с тобою, ламповый абажур? "Покидая Лас-Вегас", а?
  Или подождать, пока явится Каро, добрая старушка Каро, я когда-то тебя любил больше жизни, а теперь жду не дождусь, когда хлопнет дверь и ты наконец скроешься там, в Лос Анджелесе, в этой позолоченной клоаке с витринами вместо глаз, и оставишь меня здесь. Читать очередные сценарии, писанные под коксом черти кем.
  И не желать видеть тебя, даже для совместной сорокоградусной дезинфекции от этих бледнопоганочных бацилл.
  Да, дорогая. Кто же знал, что не ты подцепила перспективного актёра, а он повис у тебя на шее, не давая вздохнуть. Ты ещё не старая и довольно красивая, такие вовсю крутят романы с молодыми, а ты чахнешь возле, поддерживая иллюзию какой-то связи, щебечешь, как я то да се, когда последнее "то да сё" было лет пять-десять назад. Тебе просто нужен консорт. Тебе лень завести собаку, потому, что её нужно выгуливать, а себя я могу выволочь наружу сам.
  И постепенно, скатываясь в равнодушие, мы плывём в открытое море, которое всего лишь буря в стакане, который наполовину пуст...
  Итан чувствовал плесенью себя. Возможно, просто сказывались годы сидения над этой белой многостраничной дрянью с мушиными сквернашками слов, зачем-то названных сценариями, текстами, пояснениями и прочим барахлом.
  Что было в начале?
  Дом, братья, укромные походы в театр, как в церковь, как на священнодействие, священное действие, переживание всего до малейшей капли, и впитывание игры Учителя, это в самом-то детстве, когда все так вкусно ложится на белый лист.
  Лист... который действительно белый.
  Итану пришло в голову, что жизнь похожа на этот лист, что сперва ты пишешь на бересте и камне, одно гниет - другое не вырубить, потом чернилами на пергаменте и папирусе, потом начинаешь писать ручкой в тетради, потом стучишь на машинке, а под конец... цок-цок-цок... Это клавиатура. SHIFT+Del, и прощай, Итан Сэндерс, ты не годен даже для того, чтобы класть тебя в корзину для мусора.
  Никого не волнует, что ты сам добился того, чтобы тебя - одного! - послали в Лондон, и там вышел в люди. Всем начхать на твои пыльные первые фильмы, произведшие фурор. Тебе прочили будущее. Его прочат кому-нибудь каждый день, а ночью, как вампиры, переливают это будущее в свои вены.
  Бесконечная история, господа. Но не Михаэля Энде, нет.
  
  Когда пришла Каролина, Итан только пригубил первый стакан.
  - Ты поужинал? - спросила женщина, едва заглянув в кабинет, и не удосужившись даже подождать секунды, чтобы услышать ответ, удалилась в свою половину дома.
  Дом пополам... только ванная и туалет, простите, общие.
  Библиотека, полная пыли, первая спальня, кабинет, бар и безымянный чердачный закуток - его.
  Гостиная, вторая спальня, холл, огромная зала, галерея - господи, на кой черт в доме галерея - её.
  Кухня принадлежит забвению.
  Они заказывают ужин в разных ресторанах, но Каролина чаще ходит с кем-то, подруги, друзья, другие любовники, не важно. Итан сидит в полусумерках. Он ненавидит телефоны.
  Изредка в Каролине просыпалось что-то забытое, и она начинала... беспокоиться?
  Что-то моя собачка захворала. Надо бы к ветеринару. Бы.
  Но сегодня под это "изредка" не попадало, туфли Каро шлепнулись на нейтральной территории - лестнице наверх - и гладкие ноги простучали в спальню.
  
  4.
  Итан распахнул двери, ведшие в сад, но воздух был жарким.
  Отвратительно, всегдашне прогретым. А хотелось...
  Он вернулся на место, к полупустому стакану.
  И почти тотчас же снова, уже сам по себе, хлопнули двери, яснее обнажая шелестение листьев в саду.
  Если бы это были дубовые листья... Если...
  За окном, забранным жалюзи, мелькнула тёмная тень.
  - Кто смеет тревожить моё беспокойство?
  Дурацкая фраза с претензией на оригинальность.
  Господи, есть же парадная дверь. Звонили бы в неё. Отсюда, слава Богу, не слышно.
  - Я не участвую в сборе подписей, не желаю слышать о вашей секте, сам себе Кирби, и не нуждаюсь в рекламных предложениях! - крикнул Итан, в надежде, что это подействует на незваных гостей, и можно будет вернуться к своим мыслям, похожим на рваную москитную сетку, которой ловят... какую-нибудь мелкую рыбёшку.
  Раздался смех. Кажется, женский, не то, чтобы неприятный - скорее нетерпеливый. Молча, важно переставляя лапы, из-под занавески выплыли два черных, как сон страхового агента, лабрадора, и замерли у дверей. Одинаковые точеные морды. Отличная фактура для какого-нибудь фильма ужасов, типа Омена 146.
  Какая-то шутка? Розыгрыш?
  У его знакомых собак не было. Это он был их знакомой собакой.
  - Кто вы и что вам надо? Уберите животных, а с ними и себя. Я не желаю никого видеть, особенно вас, кто бы вы ни были, - с возрастом Итан становился всё раздражительнее. Кто знает, так ли виноват был именно возраст, но способствовал обнажению негативных эмоций именно он.
  Обнажи свой сарказм, будто шпагу,
  Начерти на сарае знак Z...
  - Вот ты какой, - раздалось у Итана над ухом.
  Он обернулся, вскакивая.
  Никого за спиной...
  - Какое забавное кресло, - прозвучало уже справа.
  За спиной никого.
  "Допился. Всего-то два глотка."
  - Итан...
  Это начинало пугать. Серьёзных долгов у него не было, с преступностью не связывался, кто мог придти по душу забытого актёришки? День рождения у него только в январе, так что какого черта, ребята? Чья это затея? Скрытая камера, улыбнитесь, через минуту вас смотрит весь Youtube?
  Доставка дурного настроения на дом. С вас 23 доллара 99 центов.
  Он успокоился, пригладив стриженые волосы и отерев сухое, очень худое и острое лицо.
  - Не бойся, - сказал кто-то и снова засмеялся, - не бойся, Итан.
  Псы у дверей задрожали, схлопнулись в двумерные и снова обрели форму. От этого у Итана появилось настойчивое желание перекреститься, переключить ум на мантру или призвать Аллаха. Что-нибудь из того, что здесь принято.
  Что делали там, дома?...
  "Не помню", - вдруг с ужасом подумал актёр. Это... пугало куда больше. Но не успел этот испуг отрезвить, растолочь его со льдом в этом полупустом вечере, как что-то холодное само прикоснулось к затылку, под черепом, и мир начал стремительно меркнуть.
  "Каскадерские трюки оговорим отдельно" - мелькнула совершенно идиотская мысль и потухла, как выключенный телевизор на медленной съемке, от краев к центру.
  
  5.
  Лба коснулась чья-то ладонь.
  - Просыпайся. Очнись.
  Итан вздернулся, выныривая из забвения сразу и целиком.
  Рядом - никого.
  Комната, похожая на номер в гостинице, только почему-то всё убрано цветами - гирлянды и связки, как в Болливудской мелодраме, да выглядывала из-под обоев в углу дранка, а под ней - ржавый потёк.
  Он лежал на кровати, самой обыкновенной, четыре деревянные ножки, изголовье решёткой, вариант "благородная деревня", но застелена была почему-то черным шёлком и... рогожей. Осветленной.
  Рядом располагалась тумбочка - чёрное же дорогое дерево и дешёвая прозрачная пластмасса отделки. Над кроватью шевелилась отражением зеркальная панель, в которой рассматривал себя, задрав вверх лохматую голову, он, Итан.
  Вот и вся мебель.
  Светлых обоев почти невозможно было различить под цветами и циновками, окон не имелось. Дверь оказалась заперта. Пол - холодный, из полированного камня, нещадно морозил ноги.
  Ботинки обнаружились в тумбочке.
  Как он сюда попал? Хороший вопрос. Ещё лучше - зачем он здесь?
  А самый лучший - что устроит Каролина, увидев, что старая-добрая собачка просто перегрызла привязь и убрела орошать брандспойты и лаять на велосипедистов без неё.
  - Здравствуй, - раздалось у него за спиной, когда он встал, чтобы подёргать ручку двери.
  Итан быстро обернулся - никого.
  - Успокойся. Тебе ничего не угрожает, - голос был мягким... и слегка язвительным одновременно.
  - Хватит играть со мной в шутки и прятки. Если вам нужен шут для нового шоу, я не подхожу. Чао, ребята. Сказать что-нибудь о демократии, ниггерах или гомосексуалистах, чтобы вы меня вырезали?
  - Ты смешной. Ты куда-то спешишь? У тебя есть дела?
  - Да, у меня полно дел!
  "Я не успел надраться! Это, линчевать мою душу, самое важное из моих дел."
  - Расскажи, - попросил голос.
  - Исповедь персонажам Уэллса оплачивается отдельно. Я вас даже не вижу, так что не знаю, в какую сторону врать.
  - Мне расскажешь?
  У стены появилась женщина. Как - он не заметил. Маленькая босая женщина в платье винного цвета и рябиновом ожерелье.
  - Расскажешь мне?
  "Вот это уже чертовщина. Потайная дверь? Гипноз? Я отключился? Проекция? Что это за горящий куст в пустыне?"
  - Если я вам действительно нужен - то вы выбрали крайне неудачное время для этого фарса. У меня уже есть предложения от Кэмерона Картера. Откройте дверь, и я не буду звонить своему адвокату.
  Женщина смотрела и улыбалась. У нее в волосах застряли листья и сухие травинки, а губы были сухими и искусанными.
  Молодая. Очень. Но...
  - Ты нужен.
  - Зачем? - недоумённо вскинул брови Итан. - Извините, мисс, если вам срочно потребовался ведущий на вечеринку, второе блюдо к arrivals или острослов для вкуса без цвета и запаха - то вы обратились не по адресу.
  Женщина была симпатичная, так не похожая на пустоглазых кукол фабрики грёз. Но странная. Волосы, бусы... Сколько... странных на земле развелось! Гики, фрики, готы, хиппи, эмо, байкеры, страйкеры, хопперы, панки, ещё кто-то... Итан уже и различать их по штампикам субкультур разучился.
  Женщина - скорее, всё-таки девушка - обошла Итана по кругу и сделала странный жест рукой, остановившись в той же точке, с какой сошла.
  - Твои дела очень ждут тебя, гость мой?
  Очень правильная английская речь. Но не американская. И не британская. Вообще, чёрт подери, не понятно какая, так правильно говорят только иностранцы.
  - Мисс, если уж вы меня вот так вырвали, - откашлялся Итан, чуть уступая позиции и поправляя воротник, - то давайте, говорите, что вам нужно, и закончим побыстрее.
  - Нужен ты, - сказала ведьма.
  Ведь это была она - обыкновенная лесная ведьма. Она только училась говорить на языке слов, потому не делала ошибок там, где этого ждали... Она сняла гирлянду цветов со спинки кровати, и, подойдя к мужчине, молча надела ему на шею, тщательно оправив лепестки и свитер под ними.
  - У тебя одежда ни для кого и в глазах ноябрь. Для кого ты одеваешься?
  Цветы пахли дурнотно-сладко. Вопрос был странным. Женщина улыбалась открыто.
  Так не бывает.
  Похоже симпатичная леди сбежала из заведения с усиленной охраной. Следовало быть с нею поосторожнее - не то, чтобы Итан боялся, что девушка - оборотень или серийный маньяк-убийца, просто... сумасшедшие - люди ранимые.
  Надо бы аккуратно позвонить врачам, чтобы забрали. Только где он, телефон? Ау.
  - А разве надо одеваться для кого-то? - спросил Итан, чтобы хоть что-то ответить.
  - Одеваются для любимых. Для себя. Для чужих. Для того, чтобы смотрели или не видели. Я не знаю, зачем. Тебе все равно. Ты усталый... усталый.
  Женщина продолжала стоять рядом, и разглядывала лицо Итана с детской непосредственностью - обычно люди так откровенно предпочитают друг друга рассматривать только в определённых ситуациях. Она даже прикоснулась кончиками пальцев к его подбородку, затем к складке у рта и морщинке у правого глаза - очень быстро, скользяще, словно что-то проверив.
  - Я вполне доволен жизнью, мисс, - вежливо ответил Итан.
  Ведьма продолжала его рассматривать ещё некоторое время, а затем вдруг залепила пощёчину.
  - Просыпайся, - она отступила почти в ярости, - спящий, сонный, о какой сонный, какой усталый. Я искала тебя, а ты спишь. Просыпайся, или я напущу на тебя чертей. Ты думаешь, это Тии безумна! Найди сперва свой ум. Найди, где его оставил, и проснись в то время, а тогда зови Тии. Тии придёт...
  - Тихо, тихо, мисс, всё хорошо... Я попытаюсь проснуться, - покладисто бормотал актёр, ошарашенный сверх меры. С сумасшедшими нужно соглашаться - битое-перекатанное правило.
  Ситуация перерастала в больной сон, в горячку, в бред...
  - Не лги. Ты будешь здесь, пока не проснёшься, пока не разбудишь тебя. Я не хочу говорить с тобой, пока ты спишь. Как много копоти.
  Завертевшись на месте, ведьма расхохоталась, хлопнула в ладоши, и... исчезла. Только что стояла, сверкая глазами, чуть прогнувшись вперёд - и нет.
  Итан коротко ругнулся.
  Хмеля как не было, так и не пришло.
  Но это... это Бедлам. Форменная психушка. Что эта ненормальная могла ему вколоть за время бессознательного состояния, чтобы потом такие фокусы выглядели реальностью?
  Что это за спецэффекты наяву?
  Пока он сквозь зубы процеживал, как табачные плевки в вестернах, имена и фамилии возможных шутников, дверь неожиданно щёлкнула, открываясь. Плагин к домашнему аресту: новые помещения. Персонажи не дополнены. Извините. Разработчики в отпуске.
  За дверью оказалась обычная двухкомнатная квартира недорогой окраины, с единственным только "но" - ни одного окна. И наружней двери - тоже.
  Итан обследовал комнаты. Всё тот же пол. Полосатые, сине-пастелевые обои. Полки с безделушками - изображения египетских божеств и индусской богини Кали. Шкафы с книгами. Шекспир, Чосер, английские переводы каких-то восточных трактатов, словарь санскрита, филологические справочники.
  Кухня. Ванная, туалет. Прихожая - нет ни одежды на крючках, ни ковра на полу. Всё стерильно и безлично, кроме книг и безделушек.
  В гостиной на столике из стекла и дерева стоял плазменный телевизор. В аквариуме плавали одинаковые золотые рыбки.
  Итан вздохнул.
  Похищение.
  Цирк, господа!
  Обнять и плакать. Увы, проще и выгоднее было похитить горничную, которая являлась по воскресеньям смахнуть пыль. Её бы хватились быстрее, и...
  Наверное, это наказание за чрезмерную фрустрацию над своими бедами. Итан хлопнул себя по карманам - ну конечно, опять забыл чёртов телефон на холодильнике. Постоянный трезвон доводил британца до нервного тика. То, что он вроде бы кому-то "обязан" таскать за собой вредную для здоровья игрушку - ещё больше.
  Телефоны, компьютеры. Когда он был молод, писали письма.
  Целая индустрия конвертов, открыток и разноцветной бумаги.
  Целая индустрия грёз, что можно хранить, перечитывать, рвать, жечь, прижимать к сердцу, вдыхать запах духов или старых чернил - тех милых или горьких памяток, что ломаются в пальцах и истираются на сгибах от долгого ношения в портмоне.
  Теперь мобильный телефон, всеобщая верещащая зараза. Это как... была такая меткая фраза, что для мужчины его автомобиль есть продолжение его члена. Такой же предмет гордости. Теперь это и телефоны тоже, только хвалятся уже все, есть что продолжать или нет.... Эта модель. Та модель. На две кнопки больше. Пошло, но точно.
  Маленькая техническая дрянь впивалась в любое уединение, как пиявка. Итан вечно пропускал звонки и радовался каждой не прочитанной вовремя смске.
  Эта тема, собственно говоря, в последнее время была одной из главных в его с Каро ссорах. Глупышка Каро нафантазировала какую-то любовницу и, следом за своим буйным воображением, уже подходила к границе "я на тебя всю жизнь убила!". Это было просто глупо. Разговаривать раз в месяц, обязательно ссориться и осыпать друг друга штапованными претензиями - будто они муж и жена, и выучили какие-то не те роли, и вышли не в то время, спектакль терпит их чужеродный элемент, потому как прервать грех, и они этими не теми словами пытаются передать то, что полагается на самом деле по смыслу...
  Чушь, чушь, о господи. Мужчина взял со столика пульт, включил телевизор, переключил пару каналов - везде одна и та же реклама. Пожалуй, тишина - и то лучше. Полистал Шекспира - хорошее издание, не чета модным покетбукам. Мелованная бумага. Обрез золотой.
  "Проснись... Хорошо тебе говорить, девочка. Мог бы я проснуться. Я просто тень отца Гамлета в застиранном балахоне. Брожу по стенам, хожу по гнили датского королевства, как по воде, а веровать некому - заповеди потерял вместе с бодрствованием".
  Говорят, шизофреники - они намного более чувствительны, чем обычные люди. Итан был готов в это поверить.
  Половина жизни - как дурной сон. Ну, может не половина. Но последние лет десять - точно.
  
  6.
  Женщина появилась через несколько часов в той же комнате. Может быть, она там так и сидела, а исчезновение было каким-то трюком. Когда Итан вошёл, она сидела на кровати, подобрав под себя ноги, и, прогнувшись и упершись руками позади себя, смотрела в потолок. Волосы падали тёмно-рыжими, не сказать бы "искрасна-чёрными" завитками.
  Исцарапанные колени.
  Тонкое, очень какое-то самобытное, притягательное лицо.
  Сумасшедшая.
  - Сколько тебе лет? - спросила женщина.
  - Пятьдесят один,- ответил Итан, - Кто ты?
  Ведьма улеглась, что-то мурлыча про себя.
  - Тебе меньше. Сколько из них твои? Сколько, Итан? И-тан. Итан. Итан-а-аа-а... - она пропела его имя на какой-то восточный мотив, словно возглас с минарета, - ты хочешь уйти? Куда ты пойдёшь? Тебе туда нужно?
  - Я пойду, куда должен, - вздохнул мужчина, усаживаясь у неё в ногах.
  "Нужно? Никуда мне не нужно. А тебе - что?"
  Не понятно, как реагировать. В присутствии сумасшедших он ощущал себя... на грани. На опасной грани крушащегося мировоззрения, выстроенного с одной, для удобства всех намертво закреплённой, точки.
  Которую держат под прицелом.
  - Почему, - между тем извернулась ужом женщина и коснулась его руки, - зачем?
  - А тебе это зачем? - пальцы у сумасшедшей были тонкие, красивые.
  А вот вопросы...
  - Ты спишь и не знаешь. Ты не хочешь со мной говорить? - она улыбнулась, но в глазах промелькнула чертовщинка, - Я Тии.
  - А я Итан, хотя это не новость. Зачем ты меня украла, Тии?
  - А тебе не хотелось тишины и покоя? - вдруг совсем другим голосом спросила ведьма. Не мечатетельно-отрешённым, а почти презрительным.
  "Шизофрения", - убедился Итан, - "Расщепление ложной личности. Или как там было? Кому врезать бюстом Аристотеля?"
  - Когда мне чего-то хочется, мисс Тии, я это устраиваю сам. Не правда ли, так было бы логичнее?
  - Логика, - ведьма снова расслабилась и провела пальцами по его руке, задержавшись на обручальном кольце, - это очень холодный металл.
  - Металл как металл, не лучше и не хуже любого другого на самом деле.
  Кольцо подарила ему Каро. Они никогда не были женаты, но Итан почему-то носил эту дурацкую белую полоску. Уже очень давно. Может быть, чтобы его меньше беспокоили.
  - Ты не видишь "на самом деле". Я приду завтра, - сказала ведьма, и снова пропала. Осталась только примятая постель, едва уловимый можжевеловый запах и рябиновая ягода.
  А кольцо исчезло.
  Итан только расхохотался.
  Кольцо. Кому оно нужно. Бери, бери всё, если хочешь. Можешь и Каро прихватить, она та ещё штучка, в постели пригодится и даме. Грязь и усталость. Где виски? Есть в этом чёртовом доме виски? Он вновь обошел всю квартиру в поисках выхода, даже пытался простукивать стены - бесполезно. Ничего не оставалось, кроме как лечь спать, мечтая о виски, или о виске, к которому приложить что-то.
  Такое холодное.
  В масле, чуть пахнущее металлом.
  Щёлк. Кранк.
  И даже грохот. Его он ещё, может быть, успел бы услышать, перед тем, как...
  Но ночью ему снились только чернорыжая женщина на огромном коне, извержения вулканов и нежные белые лепестки, обращавшиеся в фосфоресцирующую во мраке разумную плесень и взбиравшиеся по копытам.
  И был день, и была ночь...
  
  7.
  Его разбудил звон колокольчиков.
  Из широкого окна струился свет - мягкий, почти осязаемый. Цветы исчезли, комната стала больше. На тумбочке, приобретшей вид тонконого столика, стоял завтрак.
  Одежда лежала на полу, но свернутая в стопку и, кажется, выглаженная. Итан аккуратно и педантично - впрочем, как всегда - оделся. Прежде чем приняться за еду, язвительно поблагодарил хозяйку - а вдруг она и на этот раз делает вид, что невидима? Джентельмен - слово устаревшее и ироническое.
  А он сам - по-старевший и ер-нический.
  Никакой разницы.
  Особенно для человека, который находится неизвестно где, с кем, зачем, и не находит занятия приятнее, чем устанавливать морфологическое родство с понятиями 19го века.
  За окном был сад. Впрочем, раз уж оно появилось - рассудил Итан - то никто в ближайшие десять минут его не заберёт, можно и позавтракать спокойно. В этом тоже мало смысла, но голод - это уже прямое увеличение энтропии.
  Часов в доме не оказалось, поэтому определить, сколько он уже пробыл в этом странном заключении, не удалось.
  В комнате, где вчера стояли шкафы с книгами, сегодня не было ничего, кроме них, телевизора - старого, чёрно-белого ещё, и двери на веранду. На веранде за маленьким круглым столиком сидела ведьма, укрыв лицо руками. На ней было просторное белое одеяние, не прозрачное, но и не совсем матовое.
  Классическое построение кадра.
  Почти картина. Триптих. Две белые стены - прошлое и будущее, которые есть пробел, и в центре - яркое окно-вспышка, настоящее, carpe diem.
  Итан поднялся на веранду по трём ступенькам. В сад спускались по пяти. Как у него дома.
  - Доброе утро, хозяйка. Не расскажешь ли ты мне, где находится твой дом? - спросил он, изображая любезного гостя и надевая улыбку.
  - Я не хозяйка здесь, - женщина убрала ладони от лица и посмотрела на него, склонив голову вправо, - и не знаю, что это за дом сегодня. Я напугала тебя вчера?
  - Нет. Просто скажи, как отсюда добраться до ближайшего города и что это за местность.
  Ведьма грустно улыбнулась.
  - Я очень быстро учусь. Но я не понимаю, почему ты уходишь. Я так долго тебя искала.
  - Зачем? - удивлённо спросил Итан.
  - Тебя никто никогда не искал?
  - Меня... никто никогда не искал, - повторил за ней Итан, пробуя слова на вкус. - Давно... никто не искал - это уж точно. Скорее я гонялся за нужными мне людьми.
  - А зачем тебе эти люди? С ними было хорошо? Они что-то умели, чему ты мог научиться? Ты их любил?
  - Они давали мне возможность удержаться на плаву.
  Итан присел за столик напротив неё. Женщина... нет, всё-таки девушка... определённо была шизофреничкой. Иначе откуда такой дар угадывать больные мозоли? Итан поймал себя на мысли, что спокоен. Чертовски спокоен. Он, который последнее время взрывался по мелочам и мог не разговаривать не то, что с Каро - со всем миром неделями. "Да", "нет", "не знаю", "вот 10 долларов" и "как вам угодно" вполне хватало.
  Отпуск от жизни, дорогой мой. Небеса послали тебе ангела, чтобы он выдернул перо, но не из богини справедливости Маат, а из рук единственного писаки, что знал бы героя, которого было бы приятно впустить в себя. И дал тебе покой, а твой покой осознать, что это конец.
  А ещё... а ещё здесь не трезвонят телефоны, не гудят машины, не булькает людское тщеславие и не орёт любимое шоу Каро, которое слышно через все стены куда лучше, чем звонок с парадного. Возможно, всё дело просто в этом.
  И здесь не очень-то жарко. А сыро. И пахнет дождём.
  - Как скучно, Итан, - ведьма между тем теребила ожерелье, рыжее на бледном, тёмно-рыжее на белом, волосы, кожа, одежда, просвечивающие соски, искусанные губы.
  Задумчивое созерцание. Вокруг - созерцание тишины. Откуда эти книжные слова только приходят на язык...
   - Просто на плаву, а плыть-то и некуда.
  -У тебя глаза как у того, кто привык много смеяться.
  - Смеяться? Для этого должно быть либо "зачем", либо "почему". Второе лучше, первое чаще.
  - Сказать тебе, зачем ты здесь? - ведьма встала и, подойдя к нему, присела на корточки, заглядывая сбоку-снизу-вверх в лицо и подметая белым пол, - но учти, если я скажу... Если я скажу, пять, семь, девять... То чему-то не случиться таким, каким ему лучше бы случиться. Ты должен угадать сам.
  - Должен? Кому? Ну что ж, тогда позволь, я действительно угадаю сам. Только у себя дома. Скажи всё-таки, где мы? Кто тебе помогал? Зачем всё это?
  Женщина подняла руку и коснулась его губ.
  - Ш-ш-ш... прислушайся... слышишь?
  Шелестели листья. Ничего больше.
  - Ты у меня. Этот дом мой, пока я хочу. Это дом из пепла. Тебе здесь плохо?
  - У меня есть мой дом.
  Ведьма погладила его по щеке.
  - Ты в нём счастлив?...
  - А что есть счастье? Определение в студию, - он не хотел говорить на эту тему.
  Ведьма улыбнулась.
  - Я никогда с ним не встречалась. Пойдём в сад.
  - Ты мне объяснишь, как добраться обратно? - Итан начинал-таки выходить из себя. Ну сколько можно разговаривать с сумасшедшей? Всё это очень мило, когда жизнь похожа на арт-хаус или чокнутую инсталляцию, или на фантазию дамы с длинным мундштуком и острым язычком, но пусть это будет чужая жизнь.
  Ему, Лукас загляни в душу, хватит и виски в сумерках.
  По крайней мере, он пришёл к этому сам, и этой мерой его можно мерить.
  - Ты останешься здесь.
  Ведьма встала и повернулась к Итану спиной.
  - Здесь. Подойди.
  Мужчина понял, что нужно попросту уходить.
  Переговоры отменяются.
  - Извините, мисс, но мне нужно домой! - и он пошел вглубь сада, так как никакой дорожки рядом не наблюдалось. Пересёк полянку и зашёл за пушистые ели, обдавшие его холодной - боже! - росой.
  Ели. Хвоя.
  Раздвинув их лапы, Итан снова вышел к дому. Повернул обратно, но по ту сторону тоже была веранда с женщиной в белом, сидящей на ступеньках, обхватив колени.
  - Мисс, потрудитесь мне объяснить, за какую валюту вы наняли лешего?! - взорвался британец.
  Ведьма молчала, уперев подбородок в сложенные на коленях руки.
  Ей ничего не удавалось. Итан спал. Итан не видел себя-другого. Может быть, она опоздала? Может быть, она пришла слишком поздно, и он уже никогда не проснётся. Но там, там, на экране, этом маленьком дымном экране, он умел делать себя иным. Только тот-другой мог делать себя иным.
  Ха-ха.
  А почему из дома нельзя уйти, она и сама не знала. Для неё все было просто. Хочешь попасть куда-то - идёшь. Если хочешь. Сейчас она хотела быть с Итаном.
  - Я не знаю, что было не то в моём завтраке, кроме отсутствия таблеток от депрессии, но это уже не смешно! Мисс, будьте любезны - как мне покинуть это место и где ближайшая больница?!
  Ведьма вскочила и подошла к нему, с тоской посмотрев в глаза и отведя руку назад.
  - Ты спишь. Ты болен, но больница - дурное место, там все больны. Тихо. Тихо...
  
  8.
  Очнулся он уже в кровати. Той, вчерашней, с рогожей и шёлком. Было темно.
  Итан вздохнул. Похоже, придётся хорошо повозиться, чтобы избавиться от этой шизофренички. Тихая-тихая, а договориться невозможно. Он не понимал даже, почему так настойчиво хочет уйти. Может быть, это просто сопротивление чужой воле. Насильному удержанию. В сущности, здесь неплохо, но всё это слишком странно, когда тебе полвека.
  Дрянь, неужели ему полвека?
  Как не называй, количество десятков будет одно и то же.
  Неплохо сохранился. Песок не сыплется.
  А вот пыль...
  Просто ты с головой засыпан ею и не двигаешься, вот и не сыплется.
  Когда-то Итан, в целях совершенствования профессионального мастерства, страстно жаждал заболеть хотя бы одной душевной болезнью, кроме феноменального здоровья. Вот, кажется, это тот случай, когда желания исполняются в тот самый момент, когда это становится по-настоящему поздно
  Итан пошевелился, и обнаружил, что кто-то уже снял с него свитер. Почти сразу же британец почувствовал, что ему расстегивают пуговицы на рубашке.
  - Что вам нужно? Оставьте меня в покое!
  - Замолчи, - сказала ведьма, у неё снова был другой голос, - замолчи.
  Повелительный, злой.
  Ладони уже скользили по его груди.
  Мужчина действительно замолчал - он попросту столкнул девушку с кровати, и... повалился обратно сам, отброшенный, получив страшной силы удар, до искр из глаз.
  Было тихо.
  "С неё станется вырвать сердце, и... если и нет, то только этого не хватало!" - Итан почти призывал инфаркт. Но он слишком часто не пренебрегал утренними пробежками.
  Голова раскалывалась. Зверски болело ударенное плечо.
  Сначала всё это напоминало фарс, теперь - попахивало Кингом.
  Куда исчезли все цветы? Почему дом меняется? Кто эта рыжеволосая? Что за глупость происходит с дорожкой между елями?
  В соседней комнате раздался какой-то странный звук. Затем ещё, чуть тише.
  Кажется, плакала женщина.
  Итан откашлялся, потом сел. Неужели он так сильно её толкнул...
  Пришлось встать и, немного неловко в темноте, пройтись к дверному проёму. Разнылась ещё и нога.
  - Извините, мисс Тии. Я не хотел сделать вам больно. Просто отпусти..те меня. Тии. Отпусти меня и не трогай больше.
  Ведьма немедленно смолкла и съежилась в комок на диване, на котором сидела. На столе синим пламенем вспыхнула свеча. Женщину, кажется, слегка трясло - на ней ничего не было, кроме бус и синего света, и горя в глазах.
  - Эй... - Итан нашел плед и накинул на неё. - Глупенькая, что с тобой?
  - Ты меня оттолкнул. Ты себя оттолкнул. Кто ты? - она не двигалась, - Моя рука тёмная.
  Моя рука тёмная.
  Но на приворот не поднимается. Потому как приворот долго не держится, а потом и любимому, и себе хуже. Пусть убирается лучше. Пусть убирается. Зря всё. Всё зря. И дом этот зря. И рябина. Зря, зря, зря, крачет ворон.
  - Тии? - спросил мужчина. Девушка что-то бормотала себе под нос, разобрать можно было только отдельные слова. Ей нужно было к врачу. Итан легонько коснулся пальцами её лба - вроде нет жара.
  Ведьма переложила его ладонь себе на шею, потом на сердце.
  - Это я.
  Потом дотронулась до пуговиц на его рубашке и отдёрнула руку.
  - Себя услышать не дал. Прячешься.
  - Глупенькая, что ты вбила себе в голову? - кажется, он понял.
  Итан чуть не рассмеялся, но вовремя прикусил язык. По сути, это было... очень. Очень грустно. Давно не было ничего, даже напоминающего это. Новое время - новые герои, новая мода для массы девчонок. А эта... глупышка.
  В своё время у него были романы, случайные интрижки, даже фанатки. Бог дал ему приятную внешность, когда-то он этим пользовался. Потом этим пользовалась в основном Каро. Когда-то... очень. Очень давно. Что это за анахронизм? Куда нести благовония и дары? К интернету? Распродаже в подпольном видеосалоне, вскрытом археологами по ошибке вместо гробницы древнеегипетского царя? Кинотеатру "старьё для ценителей"?
  - Через ветер, через град, через... - ведьма вздрогнула, кутаясь в плед.
  "Не можно его приворожить. Ему уйти" - мысли ходили по кругу, - "а мне итак гореть. Итан. Итан-ааа-аа. Я тебя вижу."
  - Я тебя вижу. Ты меня нет. Пусть так, пусть так.
  На "глупышку" она не походила. Скорее на какую-то Офелию, чудом сбежавшую с подмостков и теперь вспоминавшую, кому дарить розмарин и осоку, а кому - кувшинки.
  Мужчина вздохнул, его тошнило от собственной умственной желчи. Сумасшедшая, сбежавшая из лечебницы и вбившая себе в голову... Девушку было жалко. Слишком молодая, слишком красивая, слишком живая... Всюду слишком, ну почему она повредилась умом?
  Почему так, а не иначе?
  Итан присел рядом и слегка обнял её.
  - Выброси это из головы. Выброси. Ты просто себе нафантазировала, Тии.
  Ведьма всё-таки расстегнула ему рубашку и прислушалась к сердцу. Потом запахнула обратно и пригладила.
  - Ты там... И-тан. Я не красивая? Тебе нельзя, даже просто здесь быть? Почему убегаешь?
  - Ты молодая ещё, - он погладил ведьму по голове, - Тебе придумалось - а кажется, что всё взаправду. А я уже старый. Это бессмысленно, Тии. И нехорошо.
  - Молодая. Старый, - ведьма хихикнула, ласково потеревшись о его руку, - одно колесо. Это легко. У меня силы много. Сейчас хватит. На всё. Что такое "придумывать"?
  - Тии, я не знаю, кто ты. Я могу только гадать. Тебе захотелось пожить иначе, тебя терзала тоска по людям - и ты увидела моё лицо. Скорее всего, на какой-то старой записи. И, вместо того, чтобы выбрать кого-то понормальнее, представила себе, словно это я тебе нужен. А я тебе не нужен. Тебе мальчик нужен, такой как ты. Красивый, здоровый, умный.
  Живые ягоды в ожерелье. Не бисер, не стекло. Живые ягоды. Кое-где испачкали кожу.
  - Глупый, - улыбнулась Тии, - ведьма один раз любит. Мне нужен ты. А кто тебе, ты знаешь? Я хочу спать, - она зевнула и свернулась калачиком, устроив голову и плечи у него на коленях.
  Итан даже улыбнулся, смотря, как девушка засыпает у него на коленях. Надо было переложить её, не позволять устанавливаться приязни... По крайней мере, это было трогательно. А всё эмоции, кроме злости - это хорошо. Чем дальше, тем меньше их остаётся.
  Завтра он что-нибудь придумает, если она опять не вырубит его на весь день.
  Кто он? Её игрушка? Может быть, это дочь какого-то богатея, и он просто разыгрывает тот сюжет, как же называлось, с Ришаром.
  - Не уходи, - сквозь сон попросила ведьма.
  - Я здесь, - вздохнул Итан. - Куда я уйду, маленькая...
  - Пойдём спать, - ведьма попыталась его обнять, - тебе шёлк, мне рогожа. Тогда равновесно.
  - Иди сама. Я здесь посплю.
  Ведьма улыбнулась и только устроилась чуть удобнее. Выпускать его явно никто не собирался.
  - Одному плохо.
  - Плохо, - внезапно согласился Итан. - Зато просто.
  - Просто - это хорошо? Ты такой грустный. Будем спать так. Не замерзни.
  Казалось, ей было все равно, одета она, или нет - ведьма поймала его руку, обняла и задремала окончательно. Плед сполз на пол.
  Итан потянулся и укрыл её заново.
  - Глупенькая маленькая девочка, - тихо сказал он. - Хорошая и красивая девочка...
  Он сидел в темноте с открытыми глазами и вспоминал Каро, их воспалённую связь.
  Или уже давно вскрывшуюся, лопнувшую и засохшую?
  Ничего приятного в этом образе, в любом случае, не было. Если бы кому-то из них хватило смелость сказать "Стоп!" немного раньше. И либо вместе повернуть, либо разойтись.
  Что теперь?
  Нет, он не думал о девушке, устроившей голову на коленях, он думал лишь о том, что это была довольно паршивая жизнь и в ней следовало поставить точку после "Дивине".
  Не обязательно самоубийство. Просто больше не пытаться играть, и всё. "Дивине" был последним пристойным фильмом. Заняться... хоть сельским хозяйством, все равно. Садоводством. У него неплохо получалось выращивать розы. Достойное занятие для джентльмена, а? Человек эпохи возрождения.
  Я ненавижу тебя, Голливуд.
  Я нарочно не повторяю твоих имён. Ты ведь не произносишь моё.
  
  9.
  Утром ведьма не пропала. Пропали дверь в сад, черно-белый телевизор и один из шкафов, зато теперь стены напоминали сёдзи. На циновке на полу стоял завтрак. Ведьма же по-прежнему лежала у него на коленях, улыбаясь почти счастливо.
  Проснувшись, Итан аккуратно поднялся, стараясь не потревожить девушку, и подоткнул ей плед.
  Отошел к окну. Ныли затёкшие конечности, не очень приятно провести ночь, сидя на диване без движения. Но он чувствовал себя на удивление хорошо.
  Нужно было что-то делать. Глупые слова, которыми он толкал себя последние лет пять - нужно что-то делать, не сиди на месте, за тебя никто... Может он потому так спокойно и отреагировал на странное заключение, что наконец-то можно было переложить на кого-то вину и не совершать нелепых телодвижений, которые могут только поддерживать глупый порядок вещей - не менять его.
  Когда он мог.
  Теперь... А что теперь?
  Но нужно было возвращаться. Куда бы он не попал, что бы за дрянь не творилась с тропинками. И пусть Каро ничему не поверит, разорётся и хлопнет дверью - зато в её глазах будет облегчение.
  Живой.
  Старая-добрая Каро. Чтобы ты поскорее вышвырнула меня или убралась сама.
  Итан повернулся. Тии лежала на диване, подложив ладошки под голову, маленькая и трогательная, с этими тёмно-рыжими волосами. Сказочная девочка, какая разница, шизофрения, или что другое - маленькая глупая сказочная непонятная девочка.
  Нет, не дочка она ничья.
  Откуда он это знает?
  Тии открыла глаза и посмотрела на британца. Улыбнулась.
  - Тебе надо домой?
  - Да, - устало ответил Итан.
  - Никто не заметит. Тут часов нет. Оставайся, сколько хочешь, - ведьма задумчиво теребила свои волосы, - хочешь, опять будет ночь? Снаружи вечер, и двери закрыты...
  - Нет часов?
  - Если ты уйдёшь, - терпеливо объяснила ведьма, - будешь у себя дома. У тебя кресло забавное. Тут ночь, день, столько, сколько надо. Там - совсем немножко. Один вдох, может, два. Тебе нравится?
  - Разве так может быть?
  "А временами совершенно нормальная. Нормальней меня. Господи, где я..."
  - Какой ты глупый. Конечно, может. Здесь всё можно. Ну... почти. Давай есть.
  Она соскользнула на пол и по-турецки уселась у подноса, и не подумав чем-то прикрыться.
  - Дом меня не слушает. Но мы дружим.
  - Оденься... - пробормотал Итан, стараясь не смотреть на девушку.
  - Зачем? Мне тепло, - она недоумевающе взглянула на него, уплетая какую-то водоросль из миски, намотав её на вилку.
  - И тебя не смущает твой вид?
  Ведьма осмотрела себя.
  - Я чистая... - она подняла удивлённые глаза на Итана, - что-то не так?
  - Ну, - мужчина замялся. - Вообще-то, по эту сторону экватора принято ходить в одежде.
  - "Экватора"? Я могу одеться... для тебя? Хорошо. Вот, теперь мне есть, для кого, если ты не против, - ведьма пожала плечами и очутилась в чем-то вроде змеиной кожи - до шеи и локтей - и лоскутной юбке.
  - Есть будешь?
  - Буду, - Итан опустился на пол рядом с ней. - Расскажи, что это за место?
  - Это пепельный дом. Раньше я в нём жила. Потом взяла с собой. Если хочешь так сделать, берёшь огонь с неба и от земли, и бросаешь за спину. Только оглядываться нельзя. Дом тоже путешествует. Когда я хочу войти, говорю слово и открываю дверь, какую первую увижу. Он меня встречает.
  - Кто ты? - недоуменно вскинул брови мужчина.
  - Я Тии, - ответила ведьма.
  - Нет, не как тебя зовут - кто ты, что делаешь всё это?
  - А ты так не умеешь? Ты тоже чаровник, умеешь быть другими людьми. Я - мороки морочить, следы искать. У всех своё.
  Итан недоверчиво рассматривал её лицо.
  - Ты ведьма, Тии?
  Ведьма улыбнулась и кивнула, вытаскивая из пиалы кусочки маринованого бамбука руками. С её точки зрения в бытности ведьмой не было ничего странного. В конце концов, она с самого рождения ею была - так что в чем странность?
  - Ты не любишь ведьм?
  - Мягко скажем, я подписывал контракты только на научную фантастику. В ведьм я не верю.
  - Я же здесь. Ты меня видел, трогал, значит, я есть.
  - Ты меня чем-то напоила, или наколола. Или же я попросту сошел с ума.
  Ведьма фыркнула и облизала пальцы.
  Всё вздыхает, что старый, а ума не нажил.
  - И-тан... я тебя хотела опоить. Но не буду.
  - Не будешь? - он недоверчиво вскинул бровь.
  - Тебе же плохо потом будет. И мне тоже. Зачем... хотя тогда бы ты проснулся... - ведьма поморщилась.
  - Ты всё твердишь "проснись, проснись". Что ты имеешь в виду?
  - Я тебе не объясню, чтобы ты понял. Если ты знаешь, чего хочешь, то ты не спишь. Но это не "есть" и "пить", не "спастись от дождя". Ты когда-то знал, ты-другой. А теперь нет. Потому ты вчера и с поляны не ушёл.
  Итан безразлично пожал плечами и принялся за еду.
  Ведьмы.
  Гарри Поттер.
  - Ну вот видишь, - Тии вздохнула, натягивая юбку на колени, - тебе у меня грустно. Мне грустно, что тебе грустно, и завтра дом тоже станет ржавым.
  - Почему?
  - Ну ему же тоже не нравится, когда внутри всем грустно...
  Она махнула рукой, убирая завтрак.
  - Ты ведь не вернешься, если я тебя отпущу.
  - А должен? - удивился Итан.
  Ведьма печально и даже обиженно на него посмотрела, поднялась и подошла к стене, погладив её. В стене образовалась дверь в сад, которую Тии распахнула настежь.
  Мужчина вздохнул.
  Они не разговаривали весь день. Итан слонялся по дому, перебирал вещи, несколько раз пытался пройти мимо кустов, сменивших ели, но не мог.
  Заснул он один, на диване.
  
  10.
  Дом блёк с каждым днём.
  Тии пыталась развлекать своего гостя. Подбирала ракушки на пляжах, пела песни, какие знала - леса, гор, травы. Британцу не было интересно. Он излазал весь дом, находил иногда выходы на крышу, но в любой местности, даже однажды очутившись в бунгало в пустыне, не мог отойти от него дальше, чем на пятьдесят футов.
  Ведьма грустнела вместе с домом, и чем деятельнее становился Итан, придумывая способы выбраться за проклятый круг, тем тише становилась Тии. Иногда она казалось старше, иногда моложе, иногда совсем юной. Итан спрашивал её о возрасте, но она каждый раз называла его в месяцах и всегда по-разному.
   "Не больше 25 лет" - решил про себя британец, и не возвращался к этому вопросу. В тишине и покое пепельного дома его грызла непереносимая тоска. Здесь все было чисто, просто, изменчиво, транзитно, необычно и очень легко. Он привык к другой жизни. Он с ужасом понимал, что не может больше спать без хоть слабого, но шума. Что хочет услышать звонок телефона. Что хочет поругаться с Каро.
  Что скучает по дешёвому сериальчику, в котором снимался - эпизодически, в роли начальника одной из подруг главной героини.
  Что всё это на самом деле дрянь, но не получается отрешиться, что это въелось в самую плоть. Что это неотделимо.
  Итан вспоминал себя времён лондонской школы, свои эксперименты, свои успехи, и свои провалы, свои взлёты, постановки, режиссёров, женщин, агентов, братьев, невоплощённые и забытые мечты. Это слипалось в один большой, нывший в груди ком.
  Вечерами он брал с полки Шекспира, если находил его там, и пробовал вспомнить, как Учитель играл короля Генриха. И ничего не выходило. Тии смотрела, усевшись в углу, и никогда не мешала ему. Просто смотрела.
  После одной из таких попыток он убежал в сад и сидел под акацией, несколько часов, укусив себя за основание большого пальца, как мальчишка, чтобы только не разрыдаться. Тишина очищала, но это было просто удаление лёгкой грязи, а самая ужасная оставалась, как зубной камень, черным, жёлтым и серым вокруг белого, если белое когда-то было. Тии пыталась успокоить его, обнять, дотронуться, но он не позволял ей больше касаться себя.
  Ведьма уходила в дом и садилась в свой угол. Иногда ей хотелось в лес, и она уходила в лес, дальше, чем за 50 футов, и Итан смотрел ей в след.
  Ему было плохо. Ему было нужно куда-то туда, в его мир, в этот непонятный муравейник, который ведьма не боялась, но и относиться иначе, чем с опаской, не могла. Странная жизнь, где все спрятано и всё не то, чем кажется. Зачем ему туда? Он ведь настоящий. Оставался бы здесь, здесь, в пепельном доме. Ведь пепельный дом, по сути, тоже не настоящий, в том смысле, что он нигде не стоит, только становится тем или другим на день, другой. Почему Итану не нравится?
  Когда на исходе второй недели он сидел на перилах веранды, теперь исполненной какой-то луизианской грации, швырял камни в кусты и уворачивался от них же, вылетавших с той стороны, ведьма спросила, хочет ли он уйти совсем.
  Итан пожал плечами.
  - Дом весь в трещинах. Посмотри на колонны. Тебе негде будет жить, если я не уйду.
  - Итан. Чем тебе плохо здесь?
  - Мне здесь не место, странная ты девушка. Не место, и всё.
  Ведьма поднялась к нему по ступенькам, взяла за плечи. Тоскливо посмотрела в глаза.
  - Ты не понял ничего. Ты глупый, а я тебя люблю. Мне один раз любить можно.
  Итан замер, будто каменный.
  Уже неделю он жил только на убеждении, что видит сон. И успешно справлялся. Его оставило насмешливое настроение, съеденное тоской и обглоданное апатией, а Тии... как ударом по камертону разбивала это состояние.
  - Сюда никто больше не придет, как тебя не станет, - продолжала ведьма, - Но я поздно пришла к тебе. Ты совсем уснул. Так что иди... Иди, милый мой, - она прижалась к его груди, снова слушая сердце, и Итан, внезапно проглотивший дыхание, не мешал ей, - ты сейчас встанешь и пройдешь мимо елей, и там буде дверь, выкрашенная краской. Ты стукнешь в неё костяшками указательного и безымянного пальцев, и скажешь вот так - "тахо!" и... и будешь дома.
  Она говорила тихим, надорванным шепотом. Этот шепот окончательно сбил Итана с толку. Ему показалось, что его действительно будят. Что... что всё взаправду.
  Но этого не бывает, быть не должно и не может, это не совместимо ни с чем, и он так-таки спит. Спит. И это льнущее к нему тёплое, пронзительно-живое существо - ему снится. Не бывает их, просто не бывает, и даже если бы были - не ему, Итану Сэндерсу, они предназначаются.
  - Любимый мой, желанный... У тебя хороший дом, если ты уходишь.
  "Неужели она меня любит? Глупая. Глупая девчонка! Не ведает, что вытворяет" - Итан внезапно разозлился.
  Скорее всего, на самого себя.
  - У меня паршивый дом, Тии. У меня его, в общем-то, и нет.
  - Тогда останься.
  - Не нужно этого. Прощай. Спасибо за то, что пыталась меня разбудить, за всё это. Я вспоминал себя, - ответил он и, подумав, поцеловал Тии в лоб. Может ей от этого станет легче. А дальше - пусть сама избавляется от этой... этой глу... этой глуп...
  И он соскочил с перил, выскользнув из её рук, и ушел, удерживая себя стальными обручами, чтобы не обернуться.
  Проводив его взглядом, Тии растворила ненужную ей одежду и улеглась на сырую вечернюю траву.
  У неё не было слёз.
  У неё было ничего.
  Ей оставалось только не-быть.
  
  11.
  Итан очнулся за своим столом, старой любимой деревяшкой, которую руки не поднимались заменить на что-то более новое. "С кем будем пить"...
  Остервенело помотал головой, прогоняя туман.
  Тии? Ведьма? Пепельный дом?
  Исчезли?!
  Уснул?
  Проснулся?...
  В комнате было почти темно, только бумага на полу самую чуточку выделялась серыми пятнами. Сгнили поганки, осталась сырая зола. И пахло рябиной после дождя, горьким запахом осени, не здешней, а там, дома, где небо не такое синее, а ночи не настолько тёплые, только, кажется, уж лучше пропитавшийся сыростью свитер, чем здешняя выхолощеность - как людей, так и природы.
  Или уже не лучше, как думаете, старые кости?
  Дом, дом, если повторять это слово слишком долго, оно потеряет смысл, потому, что вернешься ты вовсе не на ту Итаку, что покинул, тебе будет мила не старая и не новая, а тот образ, на который ты молился во время шторма.
  Чему ты молился, Итан Сэндерс, во время своей очереди работать дантистом у Харибды?
  Дому своей матери? Дому своего отца? Пристанищам своего одиночества, или гнездышку, что свила Каро, когда-то давно, для другого него, для другой себя. Как эти ведьмины словечки быстро входят в язык. Да, ты един в своём жизненном потоке, но умей менять кожу. Иначе будешь погребён.
  Песок не сыплется, потому, что засыпал тебя с головой. Это твои же сухие чешуйки.
  Итан впервые почувствовал себя просто старым неудачником. Раньше... Раньше были шутки "морщины украшают мужчину" и просто попытки вновь удержаться на плаву, куда задумываться о неизбежном. О нём начинают думать либо слишком рано, либо слишком поздно. Человечество всегда с гордостью отвоевывало само у себя суверенное право повторять дедовские ошибки.
  И сейчас вдруг захлестнула эта осенняя горечь, терпкая волна "поздно", да так, что хотелось... нет, не выть. Орать безмолвным, слепым провалом дупла в мёртвом дереве, когда вокруг только и слышно пресловутый волчий вой: они выть могут, они живы, потому могут страдать, и выть от страдания, и подохнуть, получив смутный импульс удовольствия хотя бы от того, что наконец больше не тянет выть.
  А у тебя... только сухие листья да пустая голова. И всё. ВСЁ, Итан, песенка спета и шарманка развалилась, тебе ничего уже не светит. "Без глаз, без чувств, без вкуса, без всего"...
  Яркий прямоугольник открытых дверей ударил в глаза внезапно - словно под дых, добивая до конца.
  - Иди ужинать, - сухо пригласила Каро, оборвав тишину. Рябиновая горечь разбилась затхлым запахом старой пыли. - Убраться тут у тебя нужно. Вечно никому ни к чему притронуться не даёшь - развёл свалку... Я скажу Этель.
  - Спасибо, я... уже... - слова сорвались прежде, чем мужчина понял, что их выпускать было нельзя.
  - Мог бы хоть раз сделать мне приятное! Может быть, я просто... - в голосе Каро слышались слёзы. Отчаяние. Хлопнула дверь, отсекая свет, оставляя лишь густую тьму. Итан рванулся за ней.
  - Что "просто", Каро?
  Та остановилась, прижатая к стене.
  - У тебя мертвецкий вид, Ит. У тебя дрянной покойничий вид, когда ты последний раз по-человечески ел? Ит. Ит...
  - Что, Каро?
  - Я просто хотела с тобой попрощаться.
  Вот оно что. Значит, ему все приснилось, это просто предупреждение, которое воспалённый, распластанный этим Картеровым экспериментальным дерьмом мозг интерпретировал по-своему. А на самом деле все так просто.
  Так просто. По величине роста.
  Рифмуется с погостом.
  - Ты слышишь, черт тебя в пекло? Ит! Что ты бормочешь?
  - Да, Каро. Прощай.
  Генеральная репетиция уже состоялась. Может быть, поэтому тебе сейчас проще это говорить?
  Стук каблуков.
  Она поцеловала его в лоб на прощание.
  Контрольное, возмущённое "может быть, так ему будет легче с этим справиться".
  Итан нашёл на кухне телефон и разбил об стену.
  
  12.
  Что было дальше?
  Визит одного из младших братьев, которого едва удалось спровадить, чтобы не задавал лишних вопросов.
  Пустой не-дом.
  Виски, ром, текила, портвейн и снова виски.
  Провалы.
  Встреча с Каро на улице: любезное о погоде, природе, премьерах и прочих прелестных пустышках на "п", а потом прощание и продолжение пути прочь.
  Встреча с Картером и честный, честный разговор впервые за много лет. Да, он тоже считал свои сценарии невозможно унылым коммерческим дерьмом. Да, он знает, на что способен на самом деле. Но публика требует, но это Колизей, о нас должны говорить. Потому извини, старый друг: на самом деле никто не опускал большого пальца вниз, этого жеста вообще не знали в Риме. Просто так выходит. Просто так выкрикивают. Салютуй гладиусом или гастой. Пилум или пеплум. Все едино - речь идет о чем-то неживом.
  ...Были ящики с бумагами и фотоальбомами во дворе, яма, вырытая садовой лопаткой и чёрный дым. Брань соседей.
  Были пешие прогулки по мосту и в очках - по павильону, странные покупки и недоумевающие знакомые. Старательные попытки анимировать себя. Итан много думал о трещинах в асфальте, которые возникают из-за того, что снизу растёт трава.
  Было... ничего не было.
  Потом он просто стал жить, как будто нет часов.
  Война с календарями. Переезды. Кочевье.
  Вырванные из книг страницы, склеенные как попало в одну новую.
  Открывание всех дверей подряд нараспашку, "тахо!", "тахо!", заткнись.
  Не мельтеши по улицам, не стоит. Люди смотрят на твою долговязую фигуру, где та хвалёная английская сдержанность, из-за которой вас, Итан, и берут... брали на и без того немногочисленные роли? Вы умели изображать её, Сэндерс, вы её играли и проиграли госпоже судьбе в карты подчистую.
  В карты линий метро.
  Потому, что именно в подземке месяц спустя он заметил высверк "искрасна-черного", и рванулся, забыв пакет на перроне. Расталкивая толпу, вылетел вверх. Два пролета по железной лестнице.
  - Тии! - закричал он, - Тии, постой, подожди меня!
  Искрасна-чёрные волосы мелькали впереди.
  Оборачивались прохожие, сияя очками, зубами, глянцевыми телами, глянцем отполированных изнутри черепов. Итан отпихивал их; пара попавшихся знакомых пытались его остановить, но он их не узнал и толкнул сильнее прочих.
  Господи, Тии.
  Я не задыхаюсь.
  Я чувствую твой запах. Я думал, что не ощущал никаких запахов тогда, в твоём доме из пепла, но стоило тебе пройти по этой улице, и для меня путь отмечен чёрной, яркой чертой.
  Или карминной.
  Я тебя не упущу.
  Я не знаю, кто ты, не знаю, что и когда упало мне на голову и в какой больнице я на самом деле сейчас лежу с холодной грелкой на голове, но я тебя догоню, Тии.
  Пожалуйста.
  Я теперь вижу "на самом деле". Те нитки, которыми оно пришито. Те нитки, которые не следует перерезать.
  На самом деле я просто хочу тебя видеть. Хочу тишины, что вокруг тебя.
  Утопить в ней... утопиться в ней, да. Ты оборвёшь мой вой.
  Прости, девочка, на любовь я уже не способен. Но я способен ещё, оказывается, выть. Хоть за это спасибо.
  С безумной надеждой Итон заскочил в переулок, споткнувшись о ровный тротуар, поймал дверь, не успевшую до конца захлопнуться. Его ослепило какой-то искрящейся радугой, разломало и разрезало светом, а потом он очутился в маленькой комнатке со стенами изо ржавого металла. В углу, за обшарпанным столом из ДСП, спиной к нему сидела ведьма.
  
  13.
  - Тии.
  Она подняла голову и обернулась.
  Исхудавшая. Осунувшаяся. Одетая в серое. С пустыми глазами, которые...
  ...налились смыслом, стоило в них заглянуть. Ему.
  Господи, как глупо. Это снова сновидение. Но дверь вовсе не зелёного цвета. Сколько можно играть в эрудита, эрудиция и аналогии мешают тебе, к чему они привели Шпенглера? К закату, только закату Европы, а твоя страна - это только остров в море.
  Итан сел рядом, потом перенёс ведьму на продавленную, винного цвета лежанку в углу, застеленную тряпьем.
  Они говорили.
  Они смеялись.
  Они ничего не делали, им хватало этого "ничего".
  Он объяснял, что не чаровник, и никто, теперь уже совершенно никто, и она ждала всего лишь пустое место, а не человека, но ведьм не бывает так же, как Итана Сэндерса, поэтому все в порядке, беспокоиться нечего.
  Ведьма свернулась клубочком у него под боком, и гладила шею, и руки, и училась смотреть и слушать вот так - когда нет времени, но уже совсем иначе, чем просто отсутствие часов.
  Потом он уснул. Усталый, ничего уже не понимавший. В его голове вертелись Каро, этот месяц безумных, неистовых, каких-то индульгенческих поисков утраченного журавля. И Тии, от которой едва уловимо пахло рябиной и хвоей, это запах забытой Итаки.
  Ведьма же смотрела на его лицо, смотрела и не могла оторваться, потому, что в нём были все его беды, а значит, и её тоже. Морщинки у глаз, изящные крылья носа, чуть вытянутый подбородок, упрямый, породистый. И - эта усталость от себя, то ли налёт, то ли прочная корка инаковости, мира, суеты - то, чего ведьма не понимала.
  Ей хотелось, чтобы Итан поговорил с ней, и рассказал обо всех этих странных вещах, что происходят в людском мире, на которые она успела насмотреться, но он молчал, и тревожить его тоже не стоило. Ведьма погладила его щёку. Какие у него худые щёки, даже в этом можно было найти повод для нежности. О чём он думает? Всё-таки, даже если он не чародей, как уверяет, он загадка. Ведьма видела его лица сквозь возраст - лицо мальчика, юноши, мужчины, мужа, нынешнее его лицо, его боль и его страх, радость и восторг, печаль и безразличие. А ещё - его роли, все чужие жизни, что он вкладывал в себя. Но все равно не понимала. В жизни людей было слишком много неприсущего ни ей, ни ему. Он играл не для выгоды, игра в жизни редко бывает просто для искусства или собственного удовольствия. Даже бытовая, подсознательная. Откуда лесной ведьме это знать?
  - Итан, - позвала Тии, - И-тан-н. Как колокольчик. Тебя так хорошо звать будет утром. О чём ты молчишь? Давай вместе слушать.
  - Что слушать, Тии? - проснулся Итан.
  - Поцелуй меня. Прикоснись ко мне. Сделай хоть что-нибудь. Итан. И-тан. Не уходи.
  - Я не уйду. Сейчас - нет. Я хотел тебя увидеть. Сказать спасибо.
  Склоненная вправо головка.
  Такие особенные, ни в ком ещё не встреченные черты.
  Сейчас - почти девочка.
  Прости, Тии. Я мог бы быть твоим отцом. Прости.
  - Ты... действительно больше не чаровник, да? Вот в чем дело.... ты забыл свои лица! Ты наверное много менял дурных лиц, и твое настоящее истрепалось под ними.... Я тебе помогу. Вспомнить.
  Итан горько рассмеялся.
  - Что ты в этом понимаешь, милая девочка. Даже если ты ведьма. Ты мне ничем не поможешь.
  Он нашёл её ладонь и чуть стиснул в своей, потом выпустил.
  - Побудь ещё ночь. Эту ночь. Только одну. Я сделаю тебе подарок. Только не уходи, я должна касаться тебя. Ты останешься?
  - Конечно. Как ты хочешь. У меня теперь полно времени. Но утром я всё-таки уйду. А ты... ты не будешь грустить. Ладно?
  - Да, Итан. Как ты скажешь. Спи, любимый.
  - Нет.. я лучше расскажу тебе сказку...
  
  14.
  Мужчина вздрогнул, открыв глаза. Угораздило же действительно вчера уснуть - теперь, после такой позы, - куда делась маленькая Тии, задремавшая у него на руке? - обязательно всё тело будет ныть... или нет? Он поднялся, с удивлением осознавая, что не болит ни одна мышца. И вообще, он чувствует себя необычайно легко. Как-то свежо. Необычно.
  Странно для человека, проведшего ночь в ржавых стенах на клочке рогожи и вытертого чёрного шёлка.
  Дом ожил, но немного сошёл с ума. Европейская гостиная врезалась в салон аэробуса. Белые квадратные кресла, и рядом - сиденья с регулятором наклона и откидными столиками.
  Он уже начал привыкать к изменчивости и непредсказуемости этого места, думая о его хозяйке почти с отеческой теплотой. Возможно, получится приходить к ней иногда, как приходят усталой душой в заповедник, послушать шелест деревьев.
  - Почаще нужно бегать за призраками... - решил Итан, направляясь к зеркалу, чтобы привести себя в порядок, да так и замер, неловко вытянув руку. Оттуда...
  Оттуда на него смотрел давно забытый мужчина, которому ни на один, самый пристрастный взгляд, не могло быть больше тридцати пяти.
  Он. Несомненно - он сам, но кто дал ему билет из прошлого?!
  Сзади мелькнула тень. И кто-то закрыл побледневшему Итану глаза ладонями, горячими и сухими почти до шершавости.
  Медленно холодело в груди.
  - Ты себе нравишься?
  Голос был... Тот. Чужой и хриплый. На слегка отрешённые обыденные интонации ведьмы это больше не походило совсем.
  - Да, - непонимающе ответил Итан, сглатывая и не двигаясь, будто боясь что-то разбить.
  - А я теперь нравлюсь тебе?
  Его с силой развернули к себе. Это была Тии, но она стала куда старше. Она прибавила лет шесть-семь, а то и больше, её красота стала зрелой, но не только она - в глазах светился ум. Не просто мысль, но интеллект и воля, разум решительный и какой-то трагически-беспощадный. Разум и ярость, как топливо для него. Черты стали острее. Хищнее. Безумнее.
  - Кто ты? - с испугом спросил Итан, почти шёпотом.
  - Элва. Я была Тии. Я не первая и не последняя. Можешь считать, что тебе повезло, любимый мой. А можешь и не считать... у тебя теперь будут, ха, проблемы со счётом, ха-ха! И это не наркотики, уверяю тебя. Ты вполне в своём уме.
  Её смех. Куда делся её беспечный смех?
  - Зачем? Господи, Тии, зачем?!
  - Чтобы ты проснулся. Чтобы ты был ближе. Чтобы ты был мой.
  Итан отступил, прислонившись спиной к зеркалу и будто желая в него провалиться. В сны он уже не верил. В чудеса тоже. Может быть, это - то самое "мороки морочить", но сердце подсказывало, что всё взаправду.
  Что это истинное сумасшествие.
  Что эта женщина платит собой за него - уже заплатила, рассчиталась с неведомым кассиром и забрала покупки, улыбнувшись, будто оскалив зубы.
  Что это долг. Узы. Связь. Навсегда.
  Что это обязательство. Что это больше, чем он может принять - и уже нельзя ничего вернуть назад.
  Ведьма рассматривала его. Снова пристально. От её взгляда по спине поднимались мурашки.
  - Что ты натворила...
  - Итан. Тише. Я сделала то, что хотела.
  Он отвернулся, опершись одной рукой о стену, другой отирая лоб по линии волос.
  - Зачем...
  - Затем, что так нужно. Ты хочешь побыть один?
  Итан рассеяно кивнул, и ведьма исчезла.
  Подкатывала истерика. Тот самый вой. За что? За что ему оставили выбор? Ведь она в самом деле даст ему уйти, со всем этим, и перемена в ней только дополнительное подтверждение. Его жизнь в руках у вчерашней девочки, сегодняшней... Господи, кем она стала?
  Он пришёл только сказать "спасибо", но это тоже самообман.
  Её новое имя идёт ей новой. Она поменяла кожу, и, в отличие от него, не умеет об этом жалеть, она верна себе до конца.
  "Наркотики" и "проблемы", видимо, почерпнуты из его собственного, забранного себе кусочка "я". Что за стакан дряни ты хлебнула, Тии, светлая, чистая Тии, ведь он был наполовину полон. Тебе теперь придется переболеть этой заразой, и вряд ли есть у тебя иммунитет против ежедневного соглашения с лицемерием мира.
  Жизнь наказывает таких - лучше бы ей было оставаться в лесу. И даже не понятно, где тот кассир, которому бы заложить свою никчёмную душу, чтобы вернуть Тии туда, куда она принадлежала.
  Итан добрался до двери, распахнул её, прошептав нужное слово, и вывалился в метель и пургу.
  Клонк.
  Теперь это просто дверь бара.
  А его, Итана Сэндерса, нет уже дважды.
  Что было делать? Благодарить? Кланяться? Принести себя в жертву в ответ? А это так нужно ей - смотреть, как он не способен быть благодарным за подарок, который его не стоил?
  Тии. Элва. Кто бы ты ни была, я не буду твоей игрушкой. Тишина вокруг тебя стала слишком звонкой, она выпустила когти. Я тебя боюсь. Вокруг все рушится. Рушится и падает.
  Прохожие безразлично смотрели на красивого молодого мужчину с дикими глазами, сидящего на тротуаре и прижавшегося спиной к фонарному столбу.
  Наркоман, наверное. Или псих. Сколько же их развелось на свете.
  К Итану подошёл полицейский.
  - Сэр, я могу вам чем-то помочь?
  
  15.
  Каро прислала ему немного денег, документы и одежду, и пару оскорблений впридачу. Итан говорил с ней по телефону, инстинктивно воспроизведя свой... как это назвать, "старый" или "настоящий"? голос. На разумные действия в первый день он едва ли был способен, потом сделался пугающе рассудителен, потом снова попал под мельничный жернов эмоций.
  Пепельный дом изрыгнул Итана в Будапеште, и это было почти так же больно, как рождаться в первый раз. Когда за ним захлопнулись казённые двери, британец снова столкнулся с фонарём, и обнял его, прислонившись лбом к железу, уронил сумку. От педантичной уверенности, с которой он объяснял полиции своё более чем странное присутствие, не осталось следа. В то время, как его личность восстанавливали по документам, она рушилась по всем остальным фронтам.
  Царапанный металл был холодным и чуть лип к коже.
  Фавн не выйдет. И не мечтай. Ни Льюиса, ни дель Торо, ни обыкновенный греческий, чтобы швырнуть тебе в голову положенной по статусу котурной, укусить вторую, почесать мошонку и убрести обратно в свои оливковые рощи играть на волшебной флейте.
  Фавнов не бывает. Лабиринты - пожалуйста.
  Итан отпустил фонарь обозначать вход в королевство сказочных цен на спиртное и пошёл, куда глядели глаза, слишком взбудораженный юридическими проволочками и ещё одной потерянной неделей, чтобы выбирать какой-то определенный путь.
  У него не болела больше нога - он повредил её в 46 лет, в вестерне о бесчувственных ковбоях и благородных индейцах, под конец поменявшихся эпитетами, видимо, в знак примирения с надругательством над исторической правдой. Итан решил подзаработать, исполняя все трюки сам, и поплатился. Зато перекошенное лицо у главного злодея вышло самое то.
  У него не было шрама на животе, не ныли суставы и не дергалась непроизвольно верхняя губа на слишком открытых местах. Отметины, болезни, фобии - счетчик отмотали назад так безупречно, что так и тянуло не заглядывать в зубы дарёным лошадиным силам.
  Цапнут ведь за длинный нос.
  Итана уже почти не рзадражали телефоны, только звонить было теперь некому. Куда, всё-таки, этот билет? Что путешествия и экзамены похожи, британец знал давно.
  Но... всё-таки, вот - улица кончилась, вот таксофон, музейная редкость, карточка в киоске, слушай гудок - и хоть в Антарктиду. Кому бросить в трубку глухое "я буду вечером, встречай" или "явлюсь в отвратительную рань, не беспокойся, найду парковку". Кому? Каро? Нет, больше ни за что. Хватит потока оскорблений, что он услышал три дня назад. Картеру? Смысл? Братьям - Эшли, Джону, Питеру? Пожалуй, Джону.
  Пожалуй, это того стоило. "Возвращение блудного сына". Жаль, что он плоховато ладил с отцом, пока тот был жив. С мертвыми ладить легче. Они все понимают. Какая бы подошла картина из многочисленных версий? Рембрандт? Спада Лионелло? Гверчино, Мурильо, Стен, Шеффер. Всё не то. Тиссо, Берден, де Кирико. Совсем не то. Метью Морис... да, то бледное лицо призрака, положившего на книгу восковую руку, очень кстати. Итан усмехнулся - надо же, сколько бесполезной информации вмещает память - и набрал номер.
  Джон был учителем, и, как и все Сэндерсы, кроме Итана, не покидал островов иначе, чем по настоятельному зову идти наперекор здравому смыслу собственного домоседства - несколько недель отпуска на все оставшееся время незаметной работы и обязательного хобби. Джон встретил брата, как отбившуюся от стада овцу - католический пастор, но школа научила его не читать моралей слишком громко. Особенно, когда случалось что-то действительно заметное. Переезд в США в семье не одобрял никто.
  Братья не виделись вживую уже десять лет, хотя регулярно писали письма. Это был маленький заговор против всего остального электронного мира, но помимо этого их мало что объединяло. Итан был изо всех старшим -- о самом старшем, Тобиасе, вслух не говорили уже давно, как о любом скелете, чересчур развоевавшемся в шкафу...
  Шкафу, у которого все в порядке за задней стенкой. Странное омоложение было встречено любезной констатацией факта и улыбкой. "Питер говорил, что ты немного взбудоражен".
  Дом, о котором не испытываешь иллюзий. Сдержанность и уважение, вот где можно набрать целое кепи и потом гулять по аллеям, кидая в рот по кусочку и не жалуясь на слишком твёрдую скорлупу.
  Итак, Итан вернулся на свою Итаку.
  Он бродил по местам, где вырос, и в каждой осенней капле, каждом дереве с красными листьями и чёрным провалом между веток видел Тии. Нет, теперь Элву.
  Жестокую умную женщину с тёмно-рыжими волосами. Где она теперь? Кто она? Он уже два раза отворачивался от неё.
  И чёрная вода под изящными мостиками манила его стылым дыханием так, что Итан уходил в леса, но там пахло сыростью, дождём, землёй, хвоей и мокрой корой, и он возвращался в уютный коттедж брата ещё более пьяным, и смотрел на его семью. Это было больно. Но боль была очень кстати. Если тебе больно, то ты жив.
  
  16.
  Потом он отправился в Лондон.
  Это было паломничеством. Хаджем по святым местам. То ли к святому Петру, то ли ко гробу Господню, то ли к бренным останкам Святого Иакова, между ромейро и палмейро, обогнув бредущих в Мекку и Медину, к своему личному языческому чёрному камню, когда-то давно упавшему с небес.
  Пальмовые ветви совсем другого пути.
  Промозглое утро и сырой вечер, аккуратные дома и люд, а он в кои-то веки мог гулять и не беспокоиться про ноющие кости и дела, гадая, что беспокоит больше.
  Среди деревьев Ковент-гардена Итан выискивал зачем-то рябины. Фонарь в тумане, преломление цветов - какой-то блик от женских кос.
  В маленьком театре, где он когда-то был любим и обласкан, Итан просидел на последнем ряду очень старую пьесу Стоппарда, завершавшую сезон, и с ожесточением порвал программку, что ему сунули, на выходе. Труппа была неплоха, но знакомые лица исчезли. Рыжий с ланкаширским акцентом мог бы больше выкладываться, девушка в сером платье слишком орет, но в общем и целом - хорошо.
  И... нет их, камер. Ни одной чертовой камеры.
  Стоя снаружи и чувствуя себя свежо и глупо, Итан стрельнул у каких-то туристов сигарету и с отвращением выкурил, глядя на своё отражение в темном стекле с металлическими прострелами. Он бросил, когда встретил Каро. Ей не нравился вкус табака. Начинать по-новой не стоило, но... дым и никотин... так возвращали.
  Итан подсознательно начал строить мостик, зацепочка за зацепочкой, от своего разрушавшегося пятидесятилетнего "я" к этому странному и неуместному новому "кто-то". Он только гадал, успеет ли перебежать, когда первое начнёт обваливаться окончательно. Или канет в пропасть.
  Докурив, Итан обогнул здание, некоторое время постоял у такой знакомой двери с исторической царапиной по лаку, потом постучался и на вопрос Фелисти ответил "это я, Ит" с таким видом, будто не было тех - сколько там? - шестнадцати лет, что он эту фразу не произносил.
  И повернул ручку.
  У мостика прибавилось ступенек, хоть все они скрипели и грозили подломиться за дряхлостью.
  Первым, на кого он наткнулся, был Джеймс.
  Джеймс. Джеймс, у которого теперь лысина в окружении черно-седых волос. Джеймс, у которого упакованное в жакет брюшко, Джеймс, который стал похож на представительного, всеми уважаемого таракана, вместе с тем пронырливого и знающего все входы и выходы под плинтус. Старая крыса, пожми мне руку, проводи в свой кабинет, он теперь там, где ты и не мечтал. Сколько мы с тобой вместе утянули сыра - как французского, так и гнилого просто так.
  Когда-то у покашливавшего уже Джеймсса был голос оратора. Итан иногда завидовал его гибкости и богатству оттенков, звучности, он напоминал об Учителе, хотя у того, на самом деле, как раз голоса-то и не было - зато мастерством Учитель (Итан суеверно берёг его фамилию и имя от употребления, как талисман от света) выжимал из небогатой природы больше сока, чем мог позволить себе, и потому умер рано. То ли дело старина Джеймс, к которому капризные выстарившиеся Парки явно заглядывали на чаёк, заключив пакт о взаимном обожании. С такими данными было бы, наверное, не стыдно возглашать речи, стоя перед римским сенатом, еще в те поры, когда обитатели итальянского сапога не назывались макаронниками и вешали лапшу на заранее подкупленные уши - и обязательно не иначе, как с применением принципов классической риторики: убедить, усладить, взволновать, для чего в свою очередь нужно: inventio, dispositio, elocutio, memoria, и, разумеется, actio.
  Именно о предоставлении простора для последнего Итан и решил просить, вывалив вопрос спонтанно, под влиянием момента, что с ним редко случалось... теперь. Раньше. Во сне. Он уже очертил в своей жизни период, который обозначил "сном", по крайней мере, почти определился с маркером его начала, но никак не мог понять - то ли только что вбил прошлому в бок осиновый кол завершения, то ли погрузился на еще большую глубину и рисковал лишиться даже сновидений.
  О колдовстве он себе думать запретил.
  Ну что, дашь мне немного actio, Джеймс?
  В кабинете было надежно и спокойно, и царил сущий бардак, в частности, висел на стене самый обыкновенный домашний халат, прибитый гвоздями, символизируя, видимо, вызов - может быть, на работу в субботний вечер.
  - У меня есть подходящий проект. Как раз только подбираем людей, есть некоторые перестановки в труппе... Мы решили здесь всё переделать. Абсолютно всё, даже сцену. Знаешь, пора... Да ты везучий чёрт! Появился как раз к самому вкусному. И в хорошей форме. Не знаю, как тебя подтянули, у вас там, наверное, есть мастера, молодцы... Ты будто уезжал не вперёд, а назад. Ха-ха! Мы все жили вперед, а ты прокатился обратно в восьмидесятые. Признавайся, Сэндерс.
  - Я просто бегаю по утрам и не смотрю телевизор.
  - Ну-ну, держи при себе. Приходи завтра, все увидишь - вот тебе папка, полистай, может, и подключишься сразу. Обрати внимание на Орлика.
  Итан открыл папку.
  - Только вот глаза мне твои не нравятся... - Джеймс внимательно на него смотрел, - Слушай.. все свои, если у тебя проблема с какой дурью и ты потому вернулся, я...
  - Джеймс. Спасибо. У меня все в порядке.
  - Я хочу посмотреть, что у тебя получится, старина. Возьми вот это, и через полчаса я тебя жду. Мы будем работать с этим текстом, в основном; вернее, это он будет на нас работать...
  
  Итан вышел на сцену, еще не зная, что именно собирается делать, но уже чувствуя в груди, где-то между нижних ребер, зародыш нужного настроения. Это было старое, давно знакомое помещение, даже полутьма в котором была уже изученной и с привычной чопорной приязнью-провокацией призывала открыться. Даже запах за кулисами сохранился прежним, мокро-пыльно-мятым, и больше всего нагоняли ностальгию тёмно-коричневые портьеры, давно не использовавшиеся уже и почему-то именно для этой репетиции вызволенные Джеймсом из загашника и распяленные в качестве задника со совершенно фантасмагорическими складками вопреки законам гравитации.
  Очистка кладовых перед переделками?
  Но всё же, за прошедшие годы возникли и изменения. Что-то покрасили, поменяли стулья, заделали дырку в стене, которую обожала Молли и называла ухом Господним. И сама Молли куда-то исчезла. Если ее нет на виду - значит, это уже не Молли и есть полное право так говорить.
  Забавно. Промежуточная стадия перемен. Для него день. Для кого-то эпоха.
  Пьеса, вернее, канва называлась "Все оттенки сепия" - о человеке, заточенном в замке с несколькими абсолютно китайскими характерами, и была написана явно под влиянием Мервина Пика. Итан вовсе не буйствовал. Он показывал её - глубокую, вальяжно не скрытую, нарочитую и присущую, богатую ярость человека, стоящего башней в пустыне. В ней двери сорваны с петель - хозяином, разбойниками, давним историческим курьезом вроде отвоевывания короны, или заблудившимися сельджуками, искавшими пить, - какая теперь разница, заходи, кто хочешь, только по жженому песку странствуют лишь скорпионы и юркие ящерицы.
  Рассчитано-нервно.
  Вовсе не для того, чтобы нравилось. Скорее наоборот.
  Молоденькая старлеточка, поставленная ему в пару, отчаянно не справлялась, то переигрывала, то бубнила, хотя Джеймс знал, что у неё неплохой уровень. Джеймс навидался всякого, в том числе и Итана в его лучшие годы. Человек на сцене, безусловно, Сэндерс. Но откуда в нем столько... отрешенной злости? Он будто от чего-то избавлялся, откалывал от себя кусками. Не эпатажно размахивая своими и чужими секретиками - нет, ничего, кроме очень-очень спокойных слов, в его обычной неспешной манере начинать говорить сперва будто бы только для себя и тем привлекать зал более интимно и доверительно. Очень-очень спокойные. В которых иногда, на долю секунды проглядывалось такое, что...
  "Если это игра, Итан, то ты гений. Из тех, которых боятся. Ты был почти на пороге когда-то, но так чего-то и не поймал" - думал Джеймс, сидя на третьем ряду и сложив руки на спинку стула второго, - "Я никогда не думал, что ты отдашь себя Голливуду, впрочем, у всех своя судьба. Но если это - то, от чего ты убежал из Калифорнии - тебя и близко нельзя подпускать к сцене, человек без кожи. Не хватало еще скандала со скорой помощью и трупами в гримерке, у нас слишком плохая репутация для личного призрака.
  Если я тебя выпущу, как чертика из табакерки, - кто знает, что будет? Это тонкая, я-то понимаю, насколько тонкая трактовка, но те, кто ходят сюда - Итан, тебя слишком долго не было даже для наших широт - к такому стилю не привыкли. Ты находка. Они любят погорячее, и ты вываливаешь им на рану Итана Сэндерса как отражение их самих, изрядно приправленное уксусом и лимонным соком. Они употребят тебя перед обедом, а за обедом обглодают косточки; как устрицу из раковины, старина, и будут обсуждать, был ты в сознании или нет. Но это как раз то, что я ищу".
  Джеймс досмотрел эпизод до конца, не останавливая и не перебивая, и молчал так долго, что у старлеточки выступили слёзы.
  - Ты в деле, Сэндерс. С возвращением.
  
  17.
  За семь дней до премьеры Итан спал очень плохо.
  Тело было в порядке.
  Просто бессонница, бывшая и доселе довольно частой гостьей, каким-то образом заключила с британцем брачный контракт без его ведома, и теперь являлась каждую ночь на место законной супруги, сверкая лампой напротив окна, как дурным глазом.
  Терлась всем телом, целовала в губы.
  Оранжевое в медных ресницах.
  В те редкие минуты, что Итану удавалось забыться, ему чудилось, что девушкой из публики, что выходит на сцену в конце третьего акта, по слепой прихоти случая станет Тии. Что она обязательно будет в зале, а если будет, то из шести поверхностей игрального кубика, что нужно по сюжету подбросить на глазах у зрителей, не может не выпасть та, что обозначит её место.
  Сумма чисел на противоположных гранях должна равняться семи.
  По теории хаоса кубик Рубика можно собрать за семь ходов, но алгоритм Бога не найден, и известны комбинации только для двадцати. Зато их можно собрать за семь секунд. Можно ли за семь дней собрать себя, если мир создан за семь одинаковых промежутков времени?
  Итан вскочил с постели - эти бредовые псевдонумерологические выкладки были насколько не его мыслями, что брала тупая оторопь - откуда такое заводится в голове.
  Не иначе, как наползает от отсветов этой лампы.
  Комната, что он снял, была похожа на узкий пенал: кровать, комод, полка с пустым чайником, маленький стол, зеркало и какая-то уценённая ванная. После просторных калифорнийских апартаментов Итан к своему удивлению ощущал от всех здешних мелких неудобств иррациональный, ностальгический уют. Контраст великой формы и малого содержания с узким чехлом для благородного колье.
  Впрочем, в часы бессонницы Итан сравнивал продолговатое помещение и с погребальными рамками своих последних фильмов, с бесцельным оцепенением их пустоты, их отфильтрованной вторичности, неспособности дать хоть что-то хоть кому-то. Только забрать. У него - восприимчивость, у зрителей - лишние полтора-два часа. Театр давал иллюзию более близкого, яркого, непосредственного со-переживания, но Итану постоянно мерещилось: он вышвыривает из себя этот опыт, но нынешние желудки неспособны это переварить. Их нужно, как птенцов, кормить из клюва. Или пугать.
  Нечего опрокидывать уже разбитых идолов, "терапия души" должна быть к чему-то приложена. Нельзя оперировать призраков, только порежешься о свой же скальпель.
  Он не замечал сам, что его мысли становятся более плавными и книжными, из них уходит обрывочность, но что втекает вместо неё...
  Итан ходил из угла в угол, пытаясь усталостью загнать тело в сон, но лихорадка, терзавшая разум, только смеялась над этим маятникообразным маянием. Он спустился вниз выпить воды, но на кухне предавался ночному чревоугодию второй жилец - какой-то араб-конструктор, Итан знал только его имя - и пришлось вернуться к отсветам от заоконной лампы в неосвещённом своём пенале.
  Он понял, что не заснёт, пока не позволит себе подумать о Тии. Для этого пришлось приложить усилие - его мозг старательно прятал всё, что могло напомнить о пепельном доме, на задний план, приняв обновлённое тело как данность. Ведьма не вписывалась в окружающий мир и потому на первый взгляд легко из него исключалась; но тем и занимался сейчас Итан, что отучал себя от благоприобретённой поверхностности.
  Какие умные слова.
  Ведьма-ведьма-ведьма.
  Он нестерпимо жаждал и столь же панически боялся увидеть её. Взаимопротиворечивость, видимо, и заставляла отталкивать от себя её образ и постоянно, болезненно прикипевать к любым ассоциациям. Откуда она взялась, не выяснить. Что такое её любовь?
  Ожог и ужас.
  Страх перед реальностью сна, в котором совершенно иные законы... Что он должен делать по ним? Он, не мистик, не индус, для которого мир до сих пор полон духов и даже в мелодраме все песни и пляски восходят к мифу и тесно соприкасаются с иным способом быть. Он всего лишь европеец, не дудочка гандхарва, а ломаная Герника. Вся разница в том, сознательно или бессознательно нарушать нормы...
  На очередном повороте маятника Итан вздрогнул: в окно смотрело знакомое лицо.
  Тук.
  Иссиня-красный удар сердца.
  Но стоило моргнуть, на полу снова плескались апельсиновым озерцом отсветы лампы.
  Элва.
  Воспаленное воображение? Не спрашивай. Подчиняйся рвущемуся наружу знанию, для которого вопрос - просто способ обнаружить себя сформулированным и доступным для оценки... Итан ощутил всю затхлость своего умствования, упал на кровать и накрыл голову худосочной подушкой.
  Он беззвучно молился, чтобы наконец уснуть, просто физически уснуть и дать отдых всем органам чувств, переполненных гудящим смыслом всех возможных пробуждений.
  Утром конструктор вежливо интересовался у хозяйки, что за странные звуки доносятся по ночам из-за стены уже вторую неделю.
  
  И был день, и была ночь, и была грёза о рыжей женщине на черном коне, и глаза, открытые во внутреннее темно.
  А что там увидено - молчание.
  И о чем услышано - мрак.
  
  
  18.
  Ведьма ловила звезды сеткой из рыжих волос.
  Ведьма ловила сны сетью из чёрных дум.
  Она собирала их в клетке и кормила с серебряной ложки каплями темноты, которыми плакало одиночество её дней. Ночью с ней говорили демоны, что теперь приходили из глубин привитой души.
  Она болела снаружи, и больная, оборванная ходила по улицам, изучая сострадание, но натыкалась только на жестокость и смех.
  Она болела изнутри, и, превращаясь из замарашки в самоё себя, на жестокость отвечала презрением, на смех - хохотом, на косые взгляды - лопнувшими глазами. Она училась никого не щадить, потому, что её возлюбленного усыпили, убаюкали эти вещи, эти люди, эти города, да так, что он сам довершил их дело...
  Затем она одевалась в роскошь земную, и пыталась уснуть, чтобы найти лекарство. Но сон чурался её, драгоценности казались стеклом, и они летели в грязь.
  Элва пыталась понять женщин. Элва пыталась понять мужчин.
  Рябина её ожерелья иссохла, но не потеряла запаха и цвета; она не пачкала, но царапала кожу, и рыжевато-алые отметины остались на своих местах. Она отыскивала тех, у кого когда-то срезала пряди, тех, кому дарила голубиные перья и бусины, но они ничего не помнили, и отшатывались от повелительной босой оборванки с раскалённым добела взглядом.
  Она встретила цыган и жила с ними, и унесла от них несколько слов и масок из бересты и кожи.
  Люди боялись её. Потому, что это было зеркало их самих в оправе из лимонных листьев, и у них оставался уксус под языком, когда они убегали. А Элва швыряла им вслед берёзовую кору и смеялась, смеялась без умолку, пока не начинали болеть щёки - как это можно было принять за человека? Сперва ей казалось, что во всем этом много загадки, но потом это прошло.
  Загадкой был лишь Итан.
  Она ловила его сны сетями своего отчаяния, а когда выпускала на волю, они не успевали к нему, и сгорали в первых лучах рассвета. Но ведьма шла по их следам, и они привели её в нужное место.
  
  
  19.
  Спектакль был вскрыт по венам и переработан.
  Он стал мистерией. Он начинался дымом и дробью.
  Звуки кружили по залу Дикой Охотой в карусели, перелаивались с двух сторон кольцевой сцены; зал в центре, помещенный то ли в подкладку действия, то ли сделанный его главным ключом. Зрителей больше не осталось: лишь два кусочка кремня и воля, ведущая на удар.
  Ведьма спряталась в железной паутине под крышей, и смотрела вниз. Дым щекотал её ноздри; где есть дым, там образуетяся и пепел.
  Итан, бог, вернувшийся из машины, смола и мёд.
  Вы хотите своего "пост", вы его получите. Жизнь подражает искусству, не наоборот. Уже не важно, что было раньше, теперь - так.
  Театр жестокости во всей красе замысла, где человеческое тело есть лишь иероглиф, и знаки обычного языка - лишь отдельные символы нового.
  Ночи с чужими снами ударяли в голову, сердце ударяло в натянутые мембраны постановки.
  Вот оно, мое чародейство, Элва. Где ты? Слышишь меня?
  Я испугаю вас, добрые друзья Микки Мауса и долины грёз.
  Я заставлю вас проснуться от перезвона колокольчиков.
  Ешьте моё тело, пейте мою кровь, и если это лишь красный сок стынет у ваших лакированных ботинок, сэр в первом ряду-круге моего ада, то я заставлю верить в моё личное "на самом деле", и вы испуганно отдерните ногу. Преданный - самим собой, убитый - во имя зрелищ, требовавших собственного хлеба, проклятый - новым шансом, я заставлю вас пережить и пережечь это всё. Перейти за мной подземную реку, и потом брошу вас на берегу, без спасительной зеленой лампочки "EXIT" по ту сторону рассвета.
  Ведьма вцепилась в железо побелевшими пальцами.
  Забвение. Теперь оно вам нравится?
  Исполинские маски, как ростовые щиты.
  Дробящийся свет, нараставший и испускавший дух металлический звук.
  Огненное колесо импульсов, вот и языческий праздник, вы ведь не святую деву зовёте по ночам - как и я, господа, как и я...
  Рассыпавшееся действие, вновь и вновь ритмически сходившееся в одной точке.
  Итан в строгом и черном, похожий на Харона, выцарапанная по нервам, вырезанная дыра во тьму на фоне крашенных известью стен. Всё подчинялось ему, попадало под натянутые вожжи его убеждения, все привычные связи рушились: на сцену, как Красный Гость в дом принца Просперо, поднялся остролицый Хаос, со сдержанно-эпилептической экспрессией, восточным упорством то повторявший одни и те же ритмы, то возвышавший голос до заклинаний.
  Ведьма видела, чем он занят на самом деле: его и её демоны, все оттенки сепия, высачивались из щелей и голодных глаз и нападали, вселялись в безликих актеров, щелкали зрачками, прятались под веками, щерили зубы. Бесплотные, корявые, они каркали, картавили, Каро, Картер, картуши сценариев, карикатуры обесценивания.
  Итан не видел их - но предлагал себя в обмен.
  Демоны ныряли в зал, уворачиваясь от броска кости.
  Освобождение от текста, сбой внутреннего дыхания. Тщательно продуманное сновидение. Избавление от четко организованного существа; стать самому сном, присниться кому-то. Ведь это мы и делаем на сцене, вот что мы такое, мы будильники, следовательно, нужно себя завести хорошенько. Вот они, мои лица, Элва - все сразу и одно. Где ты?
  Ведьма царапала щёку о ржавый потёк.
  Итан исчез внезапно, хлопнул единственной на галерее дверью, и там погрузился в ту тьму, провалом в которую только что зиял на известке. Остались шумы, блики, и труппа, похожая на вспугнутую стайку костюмов.
  Осталось бывшее, но непересказуемое.
  Итан споткнулся о замявшийся угол ковра и припал на колено, схватившись за чье-то плечо, перед гаргульей на перилах лестницы, будто посвящаемый в тайный орден.
  Храмы древнего мира - это выбеленные временем скелеты и панцири мертвых религий. В них не приходят молиться. Только туристы и патологоанатомы-археологи. Наш маленький балаганчик тоже такой же храм, только мы ещё и оскверняем его инсценировками когда-то реальных мистерий. "Я открыл глаза" - шептал он гаргулье, - "я еще не пришёл в себя, но я уже в пути, уже вижу краски, уже за пределами школы и шкалы чужого "хочешь", Элва. Где ты? Где ты, Тии? Слышишь меня?"
  Слышишь?
  Но ведьма уже бежала по мокрой улице прочь от театра, белый флаг на крашеном черным углем мире....
  Чувствуешь?...
  Но ведьма уже бежала от этого, и никто не смотрел свехру, с железных балок и перекрытий.
  Бессонница и напряжение сделали своё дело. Окончательной реакции публики Итан уже не увидел, в помрачении распростершийся перед ощерившей пасть скульптурой ниц.
  
  20.
  И ходила среди людей маленькая женщина в рябиновом ожерелье, и, кусая за языки и губы, воровала слепки их душ; её собственная была снова свободна, но она забыла, что с этим делать.
  "Он новый ", - думала ведьма, поджидая на перекрестках, - "я научусь его колдовству, я найду ту в своем облике, что станет ему приятна. Я слишком долго была среди людей и стала бояться их страхом".
  Элва пыталась понять женщин, и для этого становилась всеми ими. Они забирали у неё чистоту звука. Элва пыталась понять мужчин, и для этого становилась рядом со всеми ими, и они отбирали у неё силу молчания. Она научилась плести венки из медной нити и бусин, и украшала каждого нового гостя в своей душе, но они все спали под этими неживыми уборами.
  Однажды она посмотрелась в черную воду, и уронила туда свой.
  Хохотали кусты олешника, и ворон-учитель каркал на дубе: пять, семь, девять, и сухие рябиновые ягоды исткали красным соком.
  И ведьма тихонько стонала, подпевая ветру: солнце и луна не видели её больше, потому, что она разучилась смотреть на них без боли и кусочка подкопченного стекла.
  
  21.
  Мозг напоминал извилисто разбитую пластину. Лежа на кушетке, Итан чувствовал себя взорвавшимся: некий застывший момент ударяющего в землю картечного дождя осколков.
  Жизнь - всегда чья-то смерть.
  "Я в полном сознании", - улыбнулся он докторам, отвергая яд.
  "Я трезв. Я пиктограмма трезвости", - улыбнулся он труппе и Джеймсу, распоров их спор о собственной персоне, - "Я забыл о Кэмероне Картере, Линче и Лукасе, Прощании и Прошлом, я вернулся из машины, я больше не повешен на пленке. Но не все не умеют читать эту пластику, этот шифр. Довольно. Я больше не пересмешник, я не умаляю и не умоляю демонов, а выволакиваю их на свет.
  Мне вернули украденное тело, отрезанный язык.
  И то, что они дали сбой, когда я пытался вывихнуть мир - это уже хорошо."
  Две недели в больнице, дурном месте, где все больны, распахнулись двумя створками в промозглое лондонское утро, и Итан понял, что наконец встал с койки окончательно.
  Метались журналисты.
  Кипело варево в котле События, моргало вспышками фотоаппаратов, беззвучно вперивались в свой клочок экзальтации камеры, но они больше не имели власти над ним.
  - Мистер Сэндерс! Несколько слов для нашего канала...
  - Говорить нужно лишь тогда, когда нет более тонких средств. Извините, я спешу.
  Он и впрямь спешил.
  Он чувствовал пепельный дом внутри себя, сгоревшее здание, восстававшее в том или ином образе по его воле. Как там говорила ведьма? Нужно взять огонь земной и небесный, и не оглядываться.
  Прощай. Прощай, кружок объектива, чёрная вода.
  Итан метался.
  Итан читал странные книги, прочищавшие все внутри как хорошей колючей проволокой, но не запоминались. Он взял у хозяйки черную шаль и занавесил зеркало в своей комнате.
  Продал всё немногое, что имел.
  Вышел на улицу, под снег. Никто, в любую секунду могущий обернуться кем-то, точка на плоскости, разворачивающаяся в тессеракт.
  Он искал ведьму. Искал, бродя безо всякой системы, больше не желая утопнуть в повторении. Она стала его одержимостью.
  Он вслушивался в священное действие снов.
  Все зеркала занавешены черным. Все ненужные зеркала.
  Мертвец наконец в гробу, я сыграл его в ящик, на свободе тот, кого не бывает - кто остается после спектакля от персонажа? Элва, небывалая Элва, теперь я ищу тебя, я отряхиваю белую пыль, и чешую, и перья - я не знал, что это зола моих костей, шелуха моих ошибок, мои ощипанные крылья рожденного протирать брюхо о землю.
  Где ты, где ты?
  "Тахо!"
  И однажды двери впустили его.
  Уставший ждать, пепельный дом потрескался и пустовал, будто картонная коробка для кукол, в безлюдной вересковой пустоши, и не было в нем ни Тии, ни Элвы.
  Итан бродил по окрестностям - да, да, здесь видели сумасшедшую со взглядом, как у промедленья упрека, и её имя теперь - Илсин.
  Ведьма.
  Твой путь отмечен черной и карминной чертами для меня...
  
  22.
  Итан шел по узкой тропинке, пиная редкие еловые шишки. Его экстаз прошёл, наваждение схлынуло, превращение совершилось.
  Ему было тридцать три года, он видел росу, вживаясь мгновенно в её ясную свежесть, видел весь спектр неба, фиолетовый, синий и серый с пятнышками стали. Облака, подкрашенные сурьмой, охряные, розовато-лиловые и мрачно-немыслимые горы, зеленые холмы с россыпью полевых цветов, названия которых воскресали в памяти нехотя. Длинное озеро в долине. Этого было достаточно. Весь день он искал ведьму, и теперь возвращался ночевать - пепельный дом теперь принимал его, каждый раз на новом месте. Итан просто находил его там, где нужно.
  Он совсем не удивился, когда между еловых лап мелькнуло знакомое здание с белой верандой: пять ступенек вверх, три вниз - так и должно быть, и почти ничего не изменилось.
  Только окончательно потрескались колонны, и растения в саду казались унылыми и тусклыми, а в его центре появился колодец. Большой, каменный, круглый, поросший мхом и лишайником, со сломанным журавлем.
  Ведьма сидела на краю и смотрела вниз; она разрывала свое рябиновое ожерелье и бросала почерневшие ягоды в воду. Её шея была в царапинах, и в волосах застряли сухие листья.
  - Здравствуй, - подошёл к ней Итан.
  Ведьма посмотрела на него, склонив голову. Она неуловимо изменилась, став похожей на призрака, и подняла взгляд будто бы как на чужого, без тени узнавания. Казалось, она пребывала где-то ещё.
  - И ты, гость. Откуда идешь?
  Бесцветно и устало.
  - Тии? Элва? Исмин? Ты не помнишь меня?
  - Я тебя не знала.
  - Как твоё имя? - спросил Итан, начиная с начала. Что здесь скажешь? Он сам виноват во всем. Он должен был поспешить.
  - Мой любимый услышит его только ценой своей жизни, - сказала ведьма, - без этого он не будет принадлежать мне, а я - ему. Но я уже ничего не понимаю.
  - Значит ли это, что он умрет?
  - Ты не понимаешь смерти. Да. И нет.
  Ведьма закрыла глаза и печально улыбнулась. Потом снова отщипнула сухую рябину и уронила во тьму. Итан думал, что трещины на колоннах напоминают веточки плюща, а её голос - открытую сушь.
  - Зачем ты сидишь у колодца?
  - Хочу на дно. Говорят, со дна звезд видно. Они по ночам пригорошнями внизу. Моё время утекает. Круги бегут, меня зовут.
  - Как же именно?
  - Я забыла. Я не помню. Оставь, гость. Меня никто не зовет, кроме них.
  - А тот, кого ты видишь в кольце кругов? Вдруг он зовёт тебя, а ты не слышишь? Вдруг он прошёл далеко и искал такую, как ты, а найдя, испугался, что придётся больше не спать?
  - Он похож на тебя, мой гость.... Я сделала ему подарок однажды... Как твое имя?
  - Одно я потерял. Второго мне еще не дали.
  Ведьм стянула с нитки оставшиеся ягоды. Итан с напряжением ловил каждый жест: узнай. Пожалуйста, я прошу тебя. Узнай сейчас.
  - Я брошу пять, и мой дом и мои вороны забудут меня. У меня были вороны, гость.
  Маленький всплеск, дрожащие круги на черной воде. В них снова видно...
  - Я брошу вниз семь, и меня забудет мой любимый, как луна и солнце забыли обо мне. Я брошу вниз девять...
  Не дав сделать этого, Итан перехватил её за тонкое запястье. На ладони темнели оставшиеся три сухие ягоды.
  - Я помню твое имя...
  - Откуда?
  - Слышал во сне, который у меня украли. Его поили с серебряной ложки осколками янтаря.
  Рука ведьмы разжалась, и Итан поймал выпавшие черные крупинки. Одна все-таки упала в колодец.
  - Назови его.
  Итан шепнул ей слово на ухо. И почувствовал, что она, часто задышав, падает; тогда он положил левую руку ведьме на пояс, чтобы она могла откинуться сильнее.
  Та немигающими глазами уставилась на солнце. Черты разгладились, затем в мучительном припоминании нахмурились брови.
  - Отдай мне моего журавля, - попросила ведьма.
  - Какого журавля, маленькая?
  - Его звали, как колокольчик звенит. Я забыла, - Она выгнулась, вдохнув очень глубоко, полуоскалив зубы.
  Итан наклонился и повторил её имя; ягоды в его пальцах вдруг набухли и налились соком. Чернела вода в колодце - одно движение, и обоим лететь вниз.
  Струились искрасные волосы, волнистые, кое-где спутанные, качались над пропастью, скользнув по плечам, отражая осень, с черной кружевной шалью травинок и листьев.
  Итан положил одну из рыжих рябин женщине в рот и снова позвал её по имени, заклиная назвать своё. Проглотив, ведьма тихонько ахнула и тут же заслонилась рукой от заката, а потом перетекла Итану на плечо.
  - Ты вернулся ко мне? Ты - возлюбленный мой? - произнесла она, забирая вторую ягоду и обводя указательным пальцем его губы, - Ты - это он?
  - Я это не то и не то.
  - Тогда слушай...
  На вкус - кисло-горькая, будто и не зимовавшая.
  Сладость лишь после заморозков.
  Итан закрыл глаза рукой, последний раз смотря в темноту.
  - Что ты отдал за меня? - спросил ведьма, спрыгивая с камня и давая обнять себя.
  - Все, что у меня было: старую жизнь и уютную кожу.
  - Всю?
  - Всю. У тебя есть теперь пернатый змей с погремушкой на хвосте.
  Ведьма вдруг вывернулась и отскочила, загораживая руками лицо.
  - Не подходи...
  - Что такое?
  - Я тебя видела. Ты местью мстил. В тебе огонь горит, огонь яркий, огонь жаркий, злой!
  Голос... Господи, опять?
  Итан попробовал к ней подойти. Ведьма попятилась к дому. Её черты сложились как-то по-новому, жёстко и насмешливо; узнала. Узнала, но что с ней такое! Кто снова поселил злобу в это тело?
  - Хочешь получить меня? Искал? Просил? Боялся?
  - Я пришёл. За тобой. Я долго тебя искал. Я не должен был покидать твоего дома.
  - А! Случись это, если б я тебя не разбудила. А что ты мне дашь?
  Что может быть нужно ведьме?
  - Чего не имею.
  - Ты хоть в этом умён. Чего не имеешь в одиночку, то другому и даёшь... Но ты уже ушёл отсюда. К чему ты вернулся? Мне не нужны должники. За колдовство не платят нехотя.
  Итан попытался поймать её руку, но ведьма увернулась, продолжая отступать.
  На ней - он только сейчас обратил внимание на одежду - были серая разлетающаяся юбка и бесформенная белая кофта из полупрозрачной ткани, и больше ничего, несмотря на осень. Босые ноги целила трава, но слишком медленно.
  - Да, я в долгу, но...
  - Не лги мне. Ты не умеешь. Тебе не за ложь платили.
  Ты права, девочка... кино теперь просто бизнес: ты даёшь деньги, ты получаешь деньги, а Итан Сэндэрс - это такая деталь в машинке, которая обеспечивает их круговорот. О "пробуждать чувства, открывать сердца" речи нет, каково первое предназначение лжи, возведённой в искусство? Пробудите чувства планктона. Он будет вести себя так же или нет - его не перестанут от этого жрать те, кто голодны на дне.
  Но какая нам-то с тобой разница? Я ведь покинул всё это. Тебя там не было.
  - Убирайся отсюда.
  - Тии...
  - Ты назвал моё имя. Тии любила тебя. Я говорю, чтобы ты убирался.
  - А чего ты хочешь?
  Она захохотала, раскинув руки по перилам и снова откинув голову. Ключицы, мелкие жилки, тонкие царапины, трахея. Уязвимость и сила.
  - Так ты оставишь это место?
  - Как ты скажешь, непонятная женщина, - смутился Итан и сделал вид, что отступает прочь. Что с ней творится? Как вернуть её? Неужели он настолько опоздал, не сумеет прогнать это зло?
  - Оставишь? Вот так? Повернёшься и уйдешь?
  Она взяла что-то с перил и подошла к нему вплотную.
  - Будь... будь же ты проклят, - это вырвалось и задрожало, как тетива, и с хлопком обрело прямоту, - Чего я хочу! Когда тебя укусит бешеная собака, ты вспомнишь, чего я хотела. Когда тебя обовьёт аспид и выпьет очи, ты вспомнишь, о чём я умоляла тебя...
  Итан чуть встряхнул её за предплечья.
  - Это же не ты говоришь...
  - А я теперь не знаю, кто я такая! Я за тобой шла, на тебя глядела, о тебе смотрела вокруг. А ты приходишь, и думаешь, что теперь можешь просто взять и получить, что тебя ждёт.
  Ведьма странно улыбнулась и вдруг снова спрятала лицо в ладонях, склонив голову так низко, что коснулась теменем его груди.
  - Итан?
  - Что?
  - Итан, любимый мой, не уходи. Я тьму увела, сон дурачила, да что-то сталось со мной...
  Это - уже Тии. Чуть испуганные интонации той, первой, которую он встретил.
  Мужчина обнял её и привлёк к себе.
  - Тише. Тише, маленькая.
  - Итан. Мне страшно. Я и тебя боюсь. Твой мир зыбкий. В нём ложь, ложь...
  Подрагивающая спина под его ладонями вдруг окаменела; вздёрнулось злое лицо. Элва тронула его волосы, теперь отпущенные до плеч, и вдруг отсекла прядь у самого виска маленьким костяным ножом, сделанным из цельной звериной лопатки. Принюхалась.
  - А-а! Так ты не ушёл. Зря...
  - Что с тобой? - с тоской спросил Итан. Он знал, что виноват в её перемене.
  - Ты два раза ушел, на третий Ночная Госпожа заберет меня. Но я не пойду к ней так скоро.
  - Я здесь.
  - Что мне с того?
  - Тебя никто не заберет.
  Ведьма переложила его руки себе на талию и обняла крепче. От её ласковых прикосновений, не вязавшихся со словами, стало жарко. Итан наклонился и коснулся её дыхания своим.
  - Никто и никогда! И ты в том числе. Замолчи! Ты просто слепой, - ведьма резко ударила его под ребро, смотря Итану в глаза не отрываясь, приняв боль, что плеснула оттуда, - лучше испей из моего родника. Пусть память о обо мне застелет тебе небо, и ты не уйдешь в него, и сожжет землю под тобою в жесткую корку, и ты не прорастёшь травой, но будешь вечно лежать под солнцем. Но это будет нескоро...
  Ведьма принялась целовать его, пачкая губы алым, и смочила отрезанную прядь в крови, а потом зашептала рану, ни на секунду не переставая смотреть мужчине в глаза.
  - Таковая моя кара, любовь моя, такова моя воля, такова наша судьба, а чем я заплачу, собой ли, иной, и чем заплачу, речной ли, морской водой, тебе не должно быть ведомо... Я возьму с собой твое сердце, твою душу возьму с собой...
  
  23.
  Треснул журавль на колодце.
  Рванулись четыре ветра, морозными иглами вскарабкавшись по хребту, сев на шею и вцепившись в загривок. Сгущалось колдовство, ударяло стрелками на часах, вцепившихся в руку; Итан сорвал их и бросил оземь, разбив о камень.
  Ухали совы, потемнел горизонт, замолчали листья наверху, где птицы да сумерки.
  Все потеряло время и обрело стремление. Некуда падать вверх.
  - Я - беда, - выдохнула Тии, отталкивая Итана.
  - Я - пустые года, - расхохоталась Элва, откидывая себя.
  - Я - чёрная вода, - произнесла Исмин, падая вниз.
  Ветра забрались ей под одежду, трогали кожу холодными пальцами, пустоглазую, вертели в танце с собой, а актёра связали чёрным плющом по рукам и ногам, чтобы прорастить сквозь волосы зелёный и красный мох.
  Явилась к ним Ночная Госпожа, у которой прорезь рта, как проветренный льдяный край, у которой тело, какое лишь чужеземцу дарить, хлопнула в ладоши, велела ветрам подвести к себе, и воронам выклевать рябину из лохматых вод, и высыпать ей в подол, где уже лежал ведьмин нож.
  У Итана больше не осталось "не верю" - он сам теперь чувствовал колдовство и его жестокий закон, и потому смотрел без страха на полыхавшие искорки на паутинке её одежд.
  - Чего тебе надо, чего тебе надо, чего тебе надо? - морозила ему брови Госпожа, - на кого ты похож? Зачем тебе, вор, забирать мою дочь? Уходи, уходи, убирайся прочь, она будет со мной, ей не следует быть с чужим. Уходи натреть, и она вернётся к своим.
  Ведьма играла с ветвями елей. Она была не своя, она стала прозрачней льна - мимо такой пройдёшь, подумаешь, что полдень жесток, да купишь воды с неискренним смехом пузырьков, и только.
  Итан подался вперёд, хрустнув плющом, открыл было рот, но обжёгся о визг Госпожи.
  - Её никому не забрать. Уходи трижды! Уходи насовсем, без оглядок и перепон. Я выпущу тебя в наши края, погляди, как они хороши!
  Тьма ударила Итану в грудь, обдала кипятком, запахом черемши. Ринулись вперёд чужие года, свои повернули вспять, сошлись и родили синь, остуженную в тиши, втекшую в серпик век.
  - Что с ней творится? - Итан вырвался из плетучих оков, озираясь в кромешной тени, пытаясь сбросить заговорный ритм, затягивавший в себя: Он был готов с этим драться, готов что угодно отдать, только бы не вернуться, нет, не заснуть опять... Опять! Госпожа плела свои чары, разбивая то ведьмин смех, то его собственный детский плач, окликала дроздов и кукушек, что метались под куполом чащ, с осколками янтаря в зрачке, с трещиной августа у спины, и травы склоняли головы, не знаючи, чем больны.
  Пепельный дом стоял и смотрел, не зная, то ли рассыпаться в прах, то ли исчезнуть прочь, то ли уйти в золу.
  - Что, я должна тебя привечать? Не для того я рожала дочь...
  Шёпот со всех сторон, как крыльями по щекам.
  Заговор всему, семени, ветви, листу, стволу.
  - Ты у неё в груди. Мне теперь её отравить, зачем ты явился на свет?
  Итан потряс головой, отгоняя текучий морок: речитативом говорило все. Даже складки его рубашки. Не поддаться, не уснуть, не уйти под землю, не прорасти быльём, не проступить росой.
  - Я желаю остаться там, где есть. Отдай её мне или впусти.
  - За мою дочь тебе нечем платить. У тебя есть душа, но она распята на всех столбах.
  - Забирай.
  Подошла Госпожа, сминая в кокон мглу, сбивая венчики трав каплями серых пуль.
  Итан зажмурился, задержав дыхание, покоя рифмовку-пульс: если попал на грань, кайся, коли не прав, борись, если хочешь взять, гадай с подколодных карт.
  - Уходи, тебе уже не помочь. От тебя жар и плачь, станешь снова старик.
  - Нет.
  - Уходи, её уже не достать. От неё сон и крик, сердце ломает вскачь.
  - Нет.
  Шипела и визжала Ночная Госпожа, как кошка, у которой отобрали котят, и взвивала листья, кинжалами осыпавшиеся вокруг, и призывала демонов ночных и вечерних. Но Итан менял лица, и чары её не узнавали, кому вредить, и создания её, скуля, убирались прочь.
  - Хорошо, хорошо, хорошо! Твоя взяла, - щёрились мышиные черепа в плетении чёрных кос, - Ты заберёшь мою дочь, как она забрала тебя. Но мне ты отдашь о себе всю память. Я заберу её с собой, чтобы никто больше не видел тебя и не знал. Чтобы ни один из моих детей не прочел тебя и не пропал!
  Легла узкая ледяная ладонь в человеческую, и заморозила своей метелью.
  - Бери.
  Не так уж много нужно слов...
  
  24.
  Смотрят сепиевые демоны, как Лос Анджелес в своем белом палии проводит литургию самому себе, и склоняются пальмовые ветви за невидимкой.
  Ищет ведьму британец со впалыми щеками, мечется в метро поджарый человек, словно овчарка потерявшая нюх, но всё ещё видящая, как находить следы. Светящимися сырыми пятнами дрожат листки на полу. Пахнет виски пропитанная солнцем пыль.
  Исчезают с полок кассеты. Блекнут буквы на дисках, грызут обложки тысячи крыс, выцветают пластмасса и пластик, осыпается пеплом афиша над столом выронившего трубку Джеймса, лопаются бобины плёнки, и она ползёт живым змеем, окунаясь в растворитель. Рушатся сайты, исчезает банковский счёт. Забывает, куда шла, женщина с гладкими ногами, и не может вспомнить, почему никогда не заходит на другую половину дома. Считает стулья к кануну Всех Святых младший брат, и не понимает, почему поставил столько - ведь их трое, о четвёртом не говорят, но зачем он принёс ещё один?
  Круговая сцена вертится каруселью. Сухой хлопок зависти оседает пеной огнетушителя - к кому она была?
  Подёргивается серым шипом телевизор, и показывает вновь: "Дивине" сегодня не будет, не будет уже никогда. Забудьте об Итане Сэндерсе - вы никогда не знали о нём.
  Вы никогда не знали о человеке с потемневшей рукой, что обнимает ведьму у колодца и мрачных елей, и женщину, что больше не теряет себя на перекрестках, силясь отыскать ненужную маску, а прижалась к его груди.
  Вы никогда не знали их, обещайте им это.
  Или не нужно слов?..
  Им ведь тоже не стоит больше о нас знать.

01 December 2009

Немного об авторе:

Обаятелен, как кувалда.... Подробнее

Ещё произведения этого автора:

Останови!
Касыда о бродяге
Жизнь ни о чём

 Комментарии

Комментариев нет