…дцать лет назад было такое же жаркое лето. Асфальт изнывал от нестерпимого зноя и молил хоть о капле дождя. На голубом небе ни облачка. Настоящий ад. Казанский вокзал Москвы. У пассажирского состава «Москва – Ташкент» стоит кучка молодых офицеров в окружении родителей, жён, невест. Стою среди них и я. Меня никто не провожает, вернее, проводили уже раньше. Позади у нас, молодых лейтенантов, выпуск из училища на Красной площади, счастливо проведённый отпуск. Впереди сначала Ташкент, потом Афганистан (это потом его стали называть короче – Афган). Настроение бодрое, боевое.
Состав цыкает спускаемыми тормозами, торопит проводница, последние поцелуи, объятья, кое-где слёзы, и вот мы уже в пути. Трём из нас, десяти, никогда не будет суждено вернуться обратно, двое вернутся инвалидами. А на перроне среди провожающих останется молодая жена лейтенанта Володи Порохни, которая через два месяца станет вдовой, и, кото-рая через полгода родит дочку, так и не увидевшую своего папу. Ну а тогда молодые “пору-чики”, гордые своей военной судьбой и золотыми погонами, в тесной компании пили водку, смеялись, неумело волочились за молодыми проводницами. Неожиданная свобода после че-тырёх лет “курсантской” жизни пьянила больше, чем водка. Молодые семейные офицеры, в том числе и я, не привыкли к своему новому положению, и поэтому наша мужская компания не была омрачена ничем.
Так и не заметили, как приехали в знойный Ташкент. Не мешкая, заарканили микро-автобус, меньше нельзя было; приехали в штаб Туркестанского военного округа. Долго не ждали, представились в управлении кадров, облегчили им задачу тем, что загранпаспорта привезли с собой ещё из Москвы. Всем предложили для начала службу в Чирчикской брига-де спецназа. Но мы все горели Афганистаном, и никто на голубую форму не польстился. То-гда нам представили десять дней в ожидании “борта” на Кабул и поместили в маленькую гостиницу КЭЧ ТуркВО, что напротив гостиницы и ресторана “Россия”, где и состоялся наш первый офицерский банкет.
Денег у господ офицеров куры не клюют, поэтому гуляли на широкую ногу. Было мо-ре шампанского, водки, закуски. Чудили по-дикому: скупили все розы у мальчика, торго-вавшего между столов, и подарили их официантке, обслуживающей наш столик, наперебой заказывали оркестру “цыганочку”, посылали шампанское на соседние столики. Но когда к нам подошла женщина узбечка средних лет и предложила девочек по сходной цене, мы от-казались (наверное, не привыкли к такому сервису). Зато всем десятерым хотелось пере-спать с длинноногой официанткой нашего стола. Как она ушла домой незамеченной – мы так и не поняли. Последующие три дня были другие рестораны, другие, ещё более глупые выходки, чуть было не доходившие до драк с местным населением.
Падали наши финансовые возможности, мы стали собираться уже в гостинице, меч-тая быстрее убыть к месту службы; изнывали от безделья.
“Восток – дело тонкое…” Эта фраза была нашим первым тостом на всех застольях. И вот на десятый день нас вызвали, вручили посадочные талоны и приказали вылететь завтра в Кабул. Радостные, поотсылали телеграммы родным, попрощались, последний кутёж и, на-конец, вылет. Таможня пропустила нас беспрепятственно, смотрели на нас жалостливо, но нам было плевать. Через два часа посадка в Кабуле. Впечатление удручающее: аэропорт на-ходится как-будто в кратере огромного вулкана, по стенкам которого располагается город. Самолёт нырнул в глубину и перед самой посадочной полосой выравнился.
Встретили скупо, определили койки в палаточном городке рядом с аэродромом, ска-зали ждать распределения. В этом палаточном лагере - пересыльном пункте понасмотрелись всякого,- и бред пьяных офицеров о перенесённых ужасах войны, и цинковые гробы, загру-жаемые в АН-2 – “Чёрные тюльпаны”, и скользкие предложения штабных офицеров и пи-сарьков за одну – две бутылки водки устроить служить в хорошее место. Но для нас назва-ния всех городов были одинаковыми, и поэтому нам всё равно, где было служить: в Баграме или Гардезе, в Баглане или Файзабаде, в Герате или Шинданде, в Кабуле или Кандагаре. Правда, само слово Кандагар мне очень понравилось, хотя это обстоятельство не повлияло на то, что я именно туда и попал. И вот нас распределили: два коммуниста, удивительней-шим образом затесавшиеся в нашу беспартийную команду, остались служить в батальоне охраны штаба 40-й армии; четверых раскидали по кабульским полкам, и остальные четве-ро, в том числе и я, на следующее же утро вылетели в Кандагар, в 70-ю отдельную мото-стрелковую бригаду.
Всё та же жара, а, может быть, и больше, так как Кандагар южнее Кабула и там дис-лоцируется самый южный гарнизон советских войск в Афганистане, всего 70 километров до пакистанской границы. От аэродрома до бригады едем на БТРе, мокрые от пота, а пот мо-ментально превращается в белые солевые пятна на наших “цивильных” форменных ру-башках.
Полуторжественная беседа у комбрига, сухой разговор в палатке комбата, и вот я уже перед очами ротного. Молодой мужик, голый по пояс, в тапочках, с вечными смешливыми ямочками на щеках.
- Федяшин, Александр Иванович,- представился он,- взводные зовут просто – командир. Ты не удивляйся, что я в таком виде – жарко. Расскажи о себе.

Я рассказал ему свою немудреную биографию. Он продолжил:
- Вечером соберутся все. Сразу и познакомимся и обсудим завтрашнюю операцию. Водку привёз?
- Нет.
- Ладно, что-нибудь придумаем.
Вечером собрались в палатке, гордо именуемой канцелярией роты. На столе стояло три бутылки водки и немудреная закуска, наскоро приготовленная каптёрщиком. За столом сидело шестеро.
- Знакомься,- сказал ротный,- мой замполит Саня Демаков, тоже только с училища, приехал неде-
лей раньше тебя, Володя Гейченко, командир третьего взвода, Саня Земсков, старшина. А это, господа, наш новый командир первого взвода, лейтенант Тарнакин Александр Борисо-вич. Старшина, по-первой за знакомство.
Молча выпили, закусили. Начались расспросы, как там на большой земле, что с пого-дой, женат ли.
- Коммунист?- спросил замполит.
- Нет,- ответил я.
- Это дело надо наверстать,- продолжил свою мысль Саня Демаков.

Последовал второй тост - “За вливание в коллектив”. Когда налили по третьей все без ко-манды встали. Я уже знал о третьем молчаливом тосте за тех, кто погиб. Тогда в нашей роте это был один солдат, погибший от шальной пули в горах.
- Завтра,- сказал ротный,- ты познакомишься с командиром второго взвода Рыльщиковым, а сейчас он пьян и спит. А теперь обсудим, куда завтра идём воевать.
В этот однодневный рейд я поехал на комбатовском БТРе. Мне следовало осмотреть-ся, да и не рискнули командиры подставлять мою голову под пули на второй день.
КП батальона установили в 300 метрах от кишлака, который пошли “чесать” наши ребята. Я стоял вместе с комбатом на БТРе и в бинокль рассматривал афганскую деревуш-ку, где по данным разведки расположилась небольшая банда душманов. Сначала по вы-стрелам, потом по радиостанции узнали о начале боя. Застав душманов врасплох, особого сопротивления наши роты не встретили. Свист пуль донёсся и до нас, ибо убегающие в па-нике моджахеды вышли на КП, но тремя очередями из АГС-17 мы загнали их обратно. Пленных, как обычно, не брали, но с трофеями ротный и взводные неслись на БТРах к КП батальона, как ковбои на разгоряченных мустангах.
И впереди, развевая на ветру зелёное исламское знамя, нёсся Саня Рыльщиков, с которым накануне я так и не познакомился.
По прибытию в бригаду обычный отчёт о результатах: сколько убитых душманов, сколько захвачено оружия, документов. Мы же обошлись без потерь. Мне такая война пока-залась лёгкой и безмятежной. «Так воевать можно”,- подумал я.
Приступил к приёму должности. При осмотре своих БТРов я ужаснулся от того, что они были внутри чёрные от копоти. «Да они, товарищ лейтенант, все были и на подрывах, и под гранатомётом,- отвечали водители,- зато надёжные и проверенные». Солдаты мои сте-пенные и уверенные в себе, в чём-то даже выше меня.
Из офицеров мне, как ни странно, больше понравился Шура Рыльщиков. Старший лейтенант, лет на пять старше меня, он явился в моём воображении этаким гусаром времён Дениса Давыдова. Если не воевал, значит, был пьян, а в рейдах рвался вперёд раньше всех. К тому же, на первый взгляд, был любимцем у женщин, хоть и насчитывалось таковых не более двадцати на всю бригаду. Был прекрасный рассказчик и балагур. Его-то и выбрал я в первое время в сотоварищи. Не сразу сложились у меня отношения с замполитом. Он как-то сторонился компании взводных, старался быть ближе к ротному. А ротный напротив, лю-бил нас взводных, любил потрепаться за мирную жизнь, порассказывать нам солдатские байки. 28-летний, он нам казался уже стариком.
Командир третьего взвода как-то и не запомнился; он был жадным до чеков, непьющим, во-общем, “правильным”. Таких в мужских компаниях не любят.
А дней через десять мне вместе с ротой предстояло уйти в рейд, где я был по-настоящему окрещён в бою. Многое меня поразило при подготовке в рейд. Дембеля брали тяжёлые пулемёты ПК, магазинов набирали по 10-12 штук. В вещь-мешки закидывали гор-стями патроны, гранаты, сигнальные патроны; у каждого за плечами одноразовые гранато-мёты РПГ-18. А вот касок с собой не брали. «Как канадские хоккеисты-профессионалы”, - подумал я. По два индивидуальных перевязочных пакета на брата, по одной аптечке на ка-ждого. Из одежды кто что мог достать удобного, сетчатые маскхалаты, кроссовки и т.д. И солдаты, и офицеры – все одинаково. Ну и я также. Рейд предстоял многодневный и труд-ный. Наша рота оказывала помощь частям афганского корпуса в сопровождении колонны с хлебом в центр горной провинции Таринкот. Из русских подразделений с нами шёл соседний третий батальон и рота десантно-штурмового батальона нашей же бригады.


В путь тронулись ранним утром после тяжёлого похмелья, как это всегда бывает. Я с любопытством смотрел в триплекс, голова трещала и, хотя воздух внутри БТРа ещё не про-грелся, меня тянуло вылезти из-под люка наверх. Увидев, что все офицеры так и сделали, я последовал их примеру. Наползала дневная жара, но и хмель потихоньку проходил. Я ос-мотрелся вокруг. Хоть я родился в Узбекистане, но здешняя природа совсем не походила на ту. Невозможно описать голубизну афганского неба, без малейшего намёка на облачко. Су-хая потрескавшаяся земля без единого кустика, травиночки, не видящая по 7-8 месяцев ни капли дождя, глиняные, сумрачные хижины афганцев, величественные мечети и минареты, пугливые афганские женщины в обязательной парандже. Эти и другие впечатления на всю жизнь отложились в моей памяти. Мне не с чем сравнивать опасные горные дороги, где с одной стороны отвесные скалы, а с другой умопомрачительные пропасти.
Оттого, что дорога была тихой, мне казалось, что всё не страшно здесь. И даже когда впереди по колонне на мине подорвалась машина, это виделось чем-то далеким. Подъехали к подорвавшейся машине, со спокойной деловитостью перегрузили мешки с мукой на дру-гие машины и дальше…
Нравились мне и ночные привалы. Земля за день нагревается так, что можно до утра спать на голой земле, не опасаясь подхватить насморк, правда, если не боишься скорпионов и фаланг. Организовав охранение, офицеры собирались у БТРа командира роты, до поздней ночи резались в карты, травили анекдоты, вспоминали дом. А утром снова вытягивали ма-шины в колонну и в путь.
В Таринкот прибыли благополучно. Пока афганцы разгружали хлеб, мы подружились с нашими вертолётчиками. Они нам с большой земли привозили водку, правда, за наши “кровные афгани”, которые не всегда понятным для меня путём попадали в наши руки.
-Хочешь слетать с нами на боевые?- спросил меня новый знакомец-вертолётчик.
- Хочу, - ответил я.
Меня обрядили в бронежилет, усадили у открытой двери вертолёта Ми-8, зацепили тросом за крюк (чтобы не выпал). Дверное пространство перекрыли турелью, на которую я устано-вил свой автомат.
- Готово,- крикнул.
Полетели. Это был мой первый полёт на вертолёте. И без того незабываемое впечатление усилилось тем, что земля уходила из-под ног не через стекло иллюминатора, а вот так на-прямую - высунул голову и она над землёй, отдельно от “вертушки”.
- Стрелять можно?- кричу сквозь грохот работающих винтов.
- Давай!- орёт штурман.
И я пошёл “мочить” из АКСа чёрт знает куда. Стрелять прицельно просто невозмож-но. И вдруг “вертушка” как-будто перестала работать винтами и ринулась вниз. Страшное чувство падения в бездну. А тут над самым ухом, перед самыми глазами в огне и дыму на-чался отстрел неуправляемых реактивных снарядов (НУРСов). Это был настоящий ад! Оборачиваюсь – штурман смеётся. Ну, гад,- думаю,- хоть бы предупредил!
Этим же вечером ротный собрал всех офицеров в палатку (рота располагалась рядом с аэро-дромом). Солдаты роты стали втягиваться в наркоманию. И немудрено… Афганские маль-чишки, вечно снующие между солдатами, продавали всякую дребедень от жвачек до дублё-нок. Ну и среди этих товаров был “чарс”- анаша, недорогой и доступный солдатскому кар-ману. И пошёл по солдатским палаткам сладкий дурманящий дымок.
- Что будем делать, мужики?- спросил ротный. Кто-то в шутку предложил:
- Чтобы бороться с этим злом, надо самим попробовать.
Откуда появилась лепёшечка “чарса”- неизвестно, а только забили косяк, подожгли и пус-тили по кругу. В первый и последний раз курил я анашу и вынес для себя противное ощу-щение во рту и никакого балдежа в голове. Возможно, благодаря этому меня к этому зелью больше никогда не тянуло.
Настало время возвращаться домой, в бригаду. Там, в бригаде письма от жены, одно-кашники, попавшие в другие батальоны, поэтому очень сильно тянуло. Возвращение было тяжёлым и запоминающимся. Душманы, обозлённые тем, что мы беспрепятственно доста-вили хлеб в революционный город, на обратном пути ждали нас, чуть ли не на каждом ки-лометре. Частые подрывы машин, нападения на отставшие грузовики и БТРы. Наша рота шла в передовом отряде. По радиостанции услышал, что в колонне подорвался на мине ГТМ (гусеничный транспортёр медицинский), приданный нашей роте. По приказу ротного я подъехал со своим взводом к раскорёженной машине. Бойцы из экипажа ротного БТРа вы-таскивали из люка ГТМ механика-водителя или, вернее, всё, что от него осталось. Вместо ног обрубки по колено, кровь хлестала отовсюду – из обрубков, из ушей, глаз, носа. Санин-структор-сержант ввёл ему антидот. Через 3 минуты бедняга умер.
-Санёк, слушай сюда,- устало сказал ротный,- сдаётся мне, что они, скоты, идут прямо перед нами, километрах в двух-трёх и ставят мины. Ну-ка сойди с дороги и вдоль неё по це-лине проскочи вперёд эдак километров на пять, посмотри, что и как.
Я, не мешкая, вскочил на свой БТР и повёл взвод вперёд. Действительно, через 20-25 минут хорошего хода я увидел двух “духов”, копающихся в песке на дороге. Дико заорав в ларингофоны: “Размах (позывной командира роты)! Я нашёл их!”, ринулся к ним. «Духи”, завидев БТРы, метнулись к водохранилищу, в воду и поплыли на другой берег. Боевые ма-шины остановились у берега, солдаты поспрыгивали и стали вести прицельный огонь по уплывающим, кто стоя, кто с колена. Один с головой ушёл в воду, уже не всплывая, другой, подняв руки, медленно и испуганно выходил навстречу нам. На вид ему было лет 25-28; ко-ротко стриженая голова, небольшая курчавая бородка. Под мышкой, соскочившая с головы чалма. Одет бедно, одежда в дырах и грязи, Затравленный взгляд ждал моего решения. В это время двое солдат тащили ящик с минами, указывая на стоящую вдали “Тайоту”. Сомне-ваться не приходилось – это минёры. Подъехал ротный. Оглядевшись, понял всё без слов, передёрнул затвор и в упор выпустил весь магазин в афганца. Тот успел только рухнуть на колени, вознеся руки к небу.
Последовала команда “по машинам” и через 3 минуты мы уже шли в колонне. Я ехал на броне и думал: «Правильно ли всё было? Ведь он пленник, он рассчитывал на суд или ещё там на что-нибудь, он был уже безоружный. Вдобавок ко всему бедняк». Но потом вспомнил русского парнишку, который из-за этой гниды стал куском мяса, Нет, ротный по-ступил верно, ни тогда, ни после я не испытывал угрызений совести в подобных ситуациях. Днем позже погиб зампотех нашего батальона, прилетевшего на вертолёте из бригады для ремонта подорвавшегося БТРа. Его просто расстреляли из придорожных валунов.
Подавленные, мы возвращались в бригаду. О если бы это были бы самые большие потери, выпавшие на нашу долю.… Два месяца мы провели в этом изнурительном рейде, но по возвращению я выглядел загоревшим и возмужавшим, Я имел полное право обсуждать боевые ситуации. По приезде я узнал горькую весть: погиб наш первый однокашник – лей-тенант Володя Порохня.
Пока мы ездили по горам, его батальон ходил на прочёску в Кандагар. Володя со своей бое-вой группой шёл от дома к дому, прочёсывая один из городских районов. Душманский снай-пер сразил его наповал, попав из “БУРа” прямо в затылок и размозжив весь череп. Вооб-щем, не мучился ни секунды, это было на тот момент самая близкая смерть для меня, и я очень сильно переживал её. Написал письмо в училище, сообщил о скорбном известии, про-сил помянуть и обещал отмстить.

Зачем написал? Я просто вспомнил, как рвался в Афганистан, будучи в училище и хотел дать понять тем, кто готовится к выпуску, что служба здесь не просто не сахар. Служба в Афгане – это постоянная готовность к смерти друзей, близких, к своей смерти, наконец.
А в первый вечер после возвращения из рейда мы сели за стол и поставили две круж-ки с водкой, накрытые корочками хлеба.… За зампотеха и Володю. А в солдатской палатке появилась вторая кровать, накрытая по диагонали красной материей.
За этот рейд ротному и замполиту послали на “Красную Звезду” за успешное выпол-нение
задания.
И началась будничная жизнь: наряды, работа в парке и т.д. Ну а я потихонечку изу-чал, что такое Афган. Афганистан – это забытая богом страна. Народ тёмный и забитый, не умеющий ни читать, ни писать. Живут убого в глинобитных хижинах; им не знакомы ни электричество, ни телевидение, ни газеты, ни книги, Всю свою жизнь они несут на себе жел-туху, не считая её за болезнь. Дети, бегающие под ногами, сопливые, в коросте, с признаками или рахита или дистрофии. Причём, родители на это не обращают внимания: помрёт дитя – значит, аллах к себе прибрал, выживет – хвала аллаху. Женщины в Афганистане – предмет особого разговора. На пальцах можно перечесть, сколько раз я видел открытые женские ли-ца. Чадра, паранджа – непременный атрибут женской одежды. В разговоре с афганцем не вздумай спросить, как здоровье его жены. А если тебя это интересует, можешь спросить: «Как здоровье матери Ваших детей?” Вроде бы разница небольшая, а существенная. Мо-жешь иметь одну жену, можешь две, а можешь и три. Лишь бы деньги позволили. А развес-тись с женой и того проще – надо принародно сказать трижды жене “уходи”. Афганцы – на-род гостеприимный и хлебосольный. Всегда усадят на самое почётное место и накормят (может, и не всегда вкусно). Все блюда приносят юноши, ибо женская половина дома всегда закрыта. Правда, мне не раз приходилось видеть любопытные женские личики в окнах; ну так хочется хоть одним глазком посмотреть на этих “шурави” (русских). Спиртное запреще-но аллахом, но члены НДПА (народно-демократической партии Афганистана) научились вместе с нами обходить этот закон.
В Афганистане две основных языковых группы – пушту и дари (фарси); последняя очень близка к нашему таджикскому языку, а поскольку всё идёт от тюркского, наши узбе-ки, туркмены, казахи, киргизы тоже весьма неплохо объясняются с местным населением. Множество племён населяют эту страну. Мне больше всего понравилось гордое кочевое племя – белуджи. Красивые, мускулистые с шёлковистыми волосами, бороды в косичках, мужчины, и, столь же независимые с открытыми лицами, женщины. С седлом лошади и с винтовкой мальчики и девочки этого племени знакомятся в пятилетнем возрасте и до самой смерти не теряют мастерства. Мне приходилось видеть, как глубокий старец – белуджи на расстоянии 50 метров выстрелом из “БУРа” отбил заводную головку у “Ориента”, любезно предоставленного Шурой Рыльщиковым. Моё уважение к белуджи усиливалось тем, что они сохраняли нейтралитет в этой войне, не позволяя втянуть себя в эту авантюру – ни душма-нам, ни советской стороне. На первых порах мы, русские, старались надавить на них. Но представьте, как с первого выстрела они разбивали триплексы БТРов, когда те не подъеха-ли и на 700 метров к горам, где расположился стан белуджи. Нет, уж лучше мир,- подумали наши начальники. И, слава богу.

…в афгане умный обогатится, красивый натраха-ется, а
дурак навоюется….
(Непризнанная мудрость)

Операция началась, как по хрестоматийному учебнику. Поэтому трудно, спустя годы, вспомнить её до мельчайших подробностей, однако очень хочется избежать художественного вымысла.
Наверное, в единичных случаях совпадали суровые предупреждения вышестоящего штаба о серьёзности ситуации в предстоящем рейде с реальной обстановкой. И наоборот. Сухие будничные инструктажи перед выходом в рейд сулили неординарность, а порой и тра-гичность исхода.
Не в первый раз приходилось “чесать” кварталы Кандагара с вообщем-то простой за-дачей – выявить склады с оружием (по чьей-то весьма призрачной наводке), провести отлов лиц мужского пола призывного возраста для набора в армию. Ну и, поскольку бригада во-шла в город,- третьей задачей являлось обеспечение беспрепятственного прохода колонны “наливников” и других машин по улицам Кандагара. А то обстрелы с гранатомётов стали уж частым явлением.
Мой взвод, как взвод молодого офицера, в очередной раз прикрепили к командиру ба-тальона вместо гранатомётного взвода, традиционно выполняющего обязанности охраны КП батальона.
КП разместился во дворе богатого, но пустующего дома в старом районе города. Организо-вав охранение и выставив посты, я улучил несколько минут, чтобы осмотреть дом и приле-гающий двор.
Дом выполнен из необожжённой глины в два этажа и насчитывал комнат шесть на втором этаже и где-то столько же на первом. Территориально он делился на две половины. По обстановке и по оставленным вещам несложно было догадаться – половины были муж-ская и женская. Дом был в таком виде, будто хозяева покинули его за полчаса до нашего прихода. Солдаты успели порыться в сундуках, шкафах и тюках. Среди заинтересовавших вещей солдаты отобрали одеяла, подушки, старый однокассетный магнитофон “National Panasonic”, кучу аудиокассет с нудной индо-афганской музыкой, из еды рис, изюм, кислое молоко. Сразу же из всего стали готовить место работы и отдыха комбату, сопровождающим офицерам, мне. А из найденных продуктов предполагалось приготовить вкуснейший афган-ский плов.
Я обратил внимание, что такая форма экспроприации не шокирует никого из офице-ров, включая комбата и замполита. Глупо было бы отказываться от всего этого, ограничи-ваясь сухим пайком и ночлегом в БТРах.
Ну а я, продолжая свой осмотр, был поражён двором. Стены двора были вровень со вторым этажом дома. Вверху, по периметру стены, можно было ходить, будучи защищённым или же имея возможность вести наблюдение и огонь из амбразур. «Воистину, мой дом - моя крепость!»- подумал я. И в завершение ко всему крепкие деревянные ворота, которые не всякая машина протаранит.
А внешний вид внутренности двора являл собой рай в миниатюре. Посредине ма-ленький бассейн, наполненный прозрачной слегка зеленоватой водой. И множество деревьев – лимоны, дикие апельсины, гранатовые деревья. Ближе к дому – большая глиняная печь – тандыр для выпечки лепёшек. Земля устлана травой, такой редкой для здешних мест. По-скольку вокруг царило утреннее затишье, я позволил себе через ворота выйти на улицу, да-бы осмотреть подступы к нашему КП. Моему взору открылась до боли знакомая картина, пришедшая на память по кинофильмам про Багдад, Али-Бабу и сорок разбойников, тысячу и одну ночь, Аладдина, Тахира и Зухру. Ничего, кроме боевых машин и солдат в современ-ном снаряжении, не могло напомнить, что я нахожусь в двадцатом столетии, как, впрочем, и то, что идёт война. Сама мысль о войне казалась абсурдной и неуместной. Можно было бы представить лошадиный топот всадников Чингисхана и Тамерлана, но рёв самолётов, раз-рыв гранат и орудий, пулемётные очереди никак не вязались с видами старого Кандагара, не тронутого ни цивилизацией, ни войной, как её проявлением.
Я встряхнул головой, освобождаясь от мыслей о бренности этого мира и возвращаясь к проблемам насущным. Организовывая охрану командного пункта, я вроде бы сдаю прак-тический экзамен комбату и самому себе на командирскую зрелость. Итак, на крыше дома наблюдатель с биноклем и расчёт автоматического гранатомёта АГС-17. На каждой из трёх стен двора по одному патрулирующему бойцу – наблюдателю. У закрытых ворот двое сол-дат. Один БТР – напротив ворот – с двумя пулемётами, направленными на выход. Ещё че-тыре машины построены в каре. Над внутренней площадкой натянут лёгкий тент от солнца. Это рабочее место командира батальона. Ровно по центру дворика я поставил сержанта с за-дачей – не выпускать из поля зрения ни одного поста и передавать мне распоряжения ком-бата. Не дождавшись похвалы от начальства, я сам восхищался своими гениальными реше-ниями. Наконец щенячий восторг схлынул, и я вспомнил о моих ребятах, которые барражи-руют по улицам города и, конечно же, не в пример мне, занимаются серьёзным делом.
Моя вторая рота спокойно работала, не встречая никакого сопротивления. В первой тоже было всё в порядке. И тут в эфире раздался взволнованный голос командира третьей роты старшего лейтенанта Киселёва Лёши (по кличке Кисель): «Кинжал! Я Раздел! Вышел на Старобазарную площадь! Площадь залита водой и превратилась в болото. Одна коробоч-ка пыталась проехать через площадь и застряла посередине в грязи. Сразу же из прилегаю-щих домов “духи” открыли огонь. Потерь пока нет, но коробочка самостоятельно выйти не может. Кинжал, я Раздел, приём!»
Комбат занервничал, закусал усы, закурил: «Раздел, я Кинжал, из чего стреляют “ду-хи”? Приём.» «Кинжал, я Раздел, стрельба из стрелкового, похоже на ППШ, приём».
Я понимал, чего опасается комбат. Легче лёгкого сейчас замочить беспомощный БТР из гранатомета. Я уже представил себе, как ищут “духи” в своих рядах “базуку” и я не поза-видовал экипажу застрявшей машины. Комбат тем временем ругал на чём свет стоит эки-паж засевшей в грязи машины, Лёху Киселёва, всю третью роту и всех, кто попадался под руку. Однако через секунды выдал в эфир: «Раздел, у тебя есть на коробочках рабочие ле-бёдки?» Уверен, что в Афгане никто сразу не ответит на этот вопрос. Во-первых, потому что машины старые, ещё с Монголии, а, во-вторых, никто и никогда этими лебёдками не инте-ресовался. Наступила длительная пауза в ответе. Предвидя этот ответ, комбат запросил ос-тальные две роты о наличии исправной лебедки. Командиры чуть ли не одновременно отве-тили – нет, нет, нет … И тут мне на ухо шепчет стоящий рядом мой водитель БТРа Муми-нов: «Таварыщ литенант! У мэня работайт!»
Ну, конечно, этот таджик Муминов – фанат от техники, терпеть не может всякого ро-да неисправности. У него, наверное, у единственного работают никому не нужные дворники стекла, обогрев стекла, фильтровентиляционная установка, навигационная аппаратура “Квадрат” и вот лебёдка тоже. Я не замедлил похвастаться: «Товарищ майор! У меня рабо-тает лебёдка!» Я не просто хвастался, я жаждал спасти БТР и людей; я жаждал подвига и мысленно давно уже примерял на свою грудь все существующие награды. В таких случаях, а их было немало, я говорил себе: «Вот наступил твой час, не упусти свой шанс!»
А сегодня я лишь боялся, что майор откажет мне, опасаясь за мою жизнь. Но тому выбирать не приходилось. Согласно жёсткому комбатовскому инструктажу я должен был максимально приблизиться к застрявшему БТРу, отправить ползком солдата с крюком ле-бёдки и зацепить крюк за форкоп, затем вытащить боевую машину и вернуться на КП. Уточнив по карте местоположение БТРа, усадив экипаж и десант, я начал движение. Вы-полняя приказ комбата, я через каждую минуту сообщал, где нахожусь, хотя и проехать надо было не более шести – семи кварталов. И вот я на месте. Перед выездом на площадь я заме-тил на земле пять – шесть лежащих солдат с третьей роты. Они все были живы, но букваль-но вмяты в землю. И не мудрено. Щёлканье пуль по броне моего БТРа неприятно холодило спину. «Ну и, слава богу!- подумал,- не надо будет своих вытаскивать из брони». Открыл бо-ковой люк и кричу лежащим: «Мужики! Подлезайте к носу машины, я спущу трос лебёдки, тащите его к вашей машине!»
И ещё не закончив отдавать распоряжения, вижу,- они никуда не пойдут. На лицах за-печатлён животный страх от близкой смерти. Ничто, даже угроза расстрелом, не сдвинет их с места. И в ответ на мои команды уже неслись истерические крики: «Никто не сможет до-ползти дотуда! Мы ещё жить хотим!»
Я ещё крыл их матом, а в голове прокручивал другие варианты. Бросил взгляд на свой экипаж, - зараза истерии уже проникла в их головы, их тела. Мне страшно было пред-ставить ту же реакцию, что и у тех, кто лежал на земле и, как, шакал, отказывался идти спа-сать своих ребят.
И тут я подумал, что не имею пока права посылать своих солдат на явную смерть, ибо каждый из них мог считать, что я бы на их месте не пошёл бы в это пекло. Нет из них никого - свидетелей моей храбрости и мужества, а у меня не было возможности их проявить. Никто из них не мог сказать, что их командир был и не в такой передряге. Ведь я искал случай, и вот… - случай нашёл меня. Что ж, надо пользоваться… Я скинул бронежилет, отстегнул подсумок с патронами, гранаты. Отдав последние указания, назначив за себя заместителя, я через боковой люк скользнул на землю. Всё… Я оторван от внешнего мира, без оружия, с единственной целью – спасти БТР и людей, что в нём находятся. Но теперь я точно знал, что если со мной что-нибудь случится – весь экипаж высыплет на землю, закрывая меня гру-дью. Именно в этот момент я становился воином в том понятии, которое существует сотни и тысячи лет.
Подполз к носу своей машины. Трос с крюком на конце уже спускался к земле. Я за-хватил его рукой, зацепил сзади за ремень и пополз по колее, проделанной застрявшим БТРом. До него было метров двадцать, но “духи” заметили меня сразу же. Защёлкали пули над головой. Порой мне казалось, что они задевают волосы, Смерть явственно дохнула мне в лицо, Вот так положеньеце. Теперь одинаково опасно было ползти, что вперёд, что назад. Назад даже опаснее – как развернёшься? Захотелось вдруг стать маленькой букашкой, за-рыться в землю – и никаких тебе мировых потрясений. Я даже нырнул головой в эту гряз-ную жижу настолько долго, насколько хватило дыхания. А, может, это меня и спасло… Вид-но “духи” приняли меня за убитого, и это дало мне возможность метров десять проползти беспрепятственно. Лишь потом они опомнились и обрушили шквал огня. И тогда я, уповая на бога, вновь опустил голову в жижу и, как крот, на ощупь попёр вперёд. Много мыслей успело промелькнуть за эти несколько коротких мгновений. Я ругал себя последними сло-вами за мальчишеский поступок, говорил сам себе, что ничего бы не случилось с экипажем застрявшей машины. Отогнали бы стрелявших душманов и в безопасной обстановке выта-щили бы БТР. И потом,- зачем мне даже звание Героя Советского Союза, но посмертно?! Я очень захотел жить. Просто жить! Не ради кого-то. Хотелось дышать, есть, пить, не испы-тывать боли. А потом самому стало до истерики смешно. Ну а как ты вернёшься в исходное состояние, когда принял уже это важное для себя решение? И потом на тебя смотрят со всех сторон – через щели дувалов, через триплексы БТРов. Весь радиоэфир в эту минуту забит вопросами и ответами о тебе,- как он там? У него пока всё в порядке! И последние мысли привели в порядок голову и тело. И вот я у кормы БТРа. Не помню, сколько раз я поднимал и опускал руку с крюком, чтобы зацепиться за форкоп. Мне всё казалось, что “духи” целят-ся именно туда. Наконец удалось..
Но мне предстояло ещё как-то залезть в этот злополучный БТР, чтобы приступить к опера-ции по вытаскиванию. Пролезть к боковому люку под колёсами было невозможно, ибо ма-шина по брюхо сидела в грязи. Пришлось вылезать из такой “приятной” наезженной колеи и, огибая БТР с правой безопасной стороны, пробираться к люку. Видно, бог мне помог вы-полнить этот манёвр без последствий, если не считать ободранные в кровь локти и колени. Но разве можно это принимать во внимание, если на кону стояла моя жизнь. Всё остальное промелькнуло как в быстром немом кино, быстрые короткие команды в эфире и четыре мо-тора двух БТРов начали битву за жизнь машины и экипажа, А я, уверенный в неизбежной победе, восторженно, но с внешней невозмутимостью, ловил на себе восхищённые взгляды сидевших в бронемашине солдат. Как же! Спаситель! Предвкушение торжественного докла-да комбату о выполненной задаче распирало меня. Выйдя двумя машинами в безопасное ме-сто, я спешился вместе с остальными, дал команду отцепить крюк, собрать лебёдку. Осмот-рел машину свою и другую. По два колеса были пробиты на обоих БТРах, но компрессоры уже качали в них воздух и приводили “броню” в боевое состояние. Подлетел командирский БТР капитана Киселёва. Рыжий исполин облапил меня мужскими объятьями, чмокнул в щёку и сказал: «Шура! Спасибо тебе! Пузырь с меня!» И ещё раз хлопнул по плечу.
Чёрт побери! Приятно ощутить такую грубую, но от всего сердца благодарность от кавалера двух орденов Красной Звезды, трижды раненного в этой стране мужественного че-ловека.
Окрылённый я тронулся на КП батальона. Воображение уже рисовало летящий в Мо-скву наградной лист, где обязательно должны быть такие строки: «… и тогда лейтенант N., рискуя своей жизнью для спасения экипажа машины, лично пробрался к БТРу и умелыми действиями вытащил его из-под огня, проявив при этом образец мужества и героизма…»
«Дурак! Безмозглый дурак! Балбес!»- брызжа слюной, кричал на меня комбат, - «Ка-кое ты имел право принимать такое решение? У меня же солдат четыре сотни, а командиров взводов по пальцам перечесть.… А ты подумал о последствиях для всех и для меня, если бы ты погиб? Пацан! Погеройствовать захотелось? Хрен тебе, а не представление к награде! Мальчишка в погонах!!!
Я стоял навытяжку, сжимая кулаки и еле сдерживая слёзы гнева и ненависти. Вот сволочь, вот гад, за что он меня так! Хоть бы спасибо сказал.
Вместо этого… Кру-гом! Шагом – марш!
И уже когда я стоял во дворе и нервными движениями прикуривал с пятой спички сигарету, ко мне подошёл замполит и стал кропотливо объяснять, что искусство командо-вать и заключается в том, чтобы заставить подчинённых выполнить любой обдуманный приказ.
«Ты для этого и поставлен,- сказал он,- чтобы руководить действиями подчинённых, а не выполнять задачи вместо них. И потом, вряд ли кто-нибудь из сержантов сможет сегодня заменить погибшего командира. Наконец, гибель молодого офицера, без году неделю нахо-дящегося в Афганистане, равносильна для комбата снятию с должности. Так что не сердись на командира и постарайся его понять. Ведь он тебя жалеет».
Слова замполита несколько успокоили меня, но не переубедили в моей правоте.
А между тем, подразделения батальона наскочили на группы “духов” и будто разво-рошили пчелиный улей. Огрызаясь поначалу редкими автоматными очередями и разрыва-ми базук, душманы местами стали делать дерзкие попытки прорвать кольцо окружения. И, наконец, трагическая развязка этих попыток наступила в районе КП нашего батальона.
Мы уже сразу поняли, что душманские группировки вопреки замыслам командова-ния оттеснялись в нашем направлении. Изменить это направление было уже невозможно. Все, находящиеся на КП заняли боевые позиции. Вообщем-то, сил и средств хватало на то, чтобы не дать себя в обиду и устроить “духам” настоящую баню. Но беда пришла с другой стороны…
Видимо, не сработала система оповещения и один БТР взвода связи нашего батальо-на, стоявший на улице, не сменил позиции, оставшись открытой мишенью. “Духи” (они и есть духи) в количестве двух человек материализовались в метрах сорока от БТРа. И, спус-тя секунду, ухнул гранатомётный выстрел. Граната прошила борт бронемашины в районе бензобака. Мгновенно вспыхнул огненный гриб. Из машины раздался истошный нечелове-ческий крик, от которого не только у меня, наверное, пробежал мороз по спине. Срезать “ду-хов” никто не успел. Но сейчас было главным вытащить того, кто сидел в подбитом БТРе. И поэтому, поливая улицу свинцом, я с группой в пять человек бросился к машине. Но бежать в полный рост душманы нам не позволили. Сначала один, потом второй боец упали слева и справа от меня, не сдерживая криков боли. Я молниеносно определил у обоих ранения в но-ги и решил, что доползти под защиту стен они смогут самостоятельно. С оставшимися сол-датами уже ползком мы продолжили путь к горящему БТРу. Нас подстёгивали крики горя-щего внутри человека, но и при этом те же десять – пятнадцать метров мы под пулями пре-одолевали минут восемь – десять, а этого вполне хватило, чтобы машину полностью охвати-ло пламенем, да так, что жар не позволял приблизиться ближе, чем на три метра. И тут раз-дались первые разрывы от боекомплекта БТРа. Уже свои пули от КПВТ и ПКТ, взрывы гранат внутри машины явились не меньшей опасностью, чем обстрел врага. И замер голос внутри… Я чуть ли не облегчённо подумал, что ему уже никто и ничто не поможет, а, зна-чит, пора заняться своими потерями.
Сосредоточившись всей группой, включая и раненных, в глухом дворике где-то пять на пять метров, занялись обработкой пострадавших. Вкололи каждому в бедро через х/б по тюбику промедола, наложили повязки. Я параллельно оценивал обстановку. От основной цитадели комбата мы удалились метров на пятьдесят – семьдесят, причём на другую сторо-ну улицы. Трассеры, извергающиеся из горящего БТРа, представляли собой непредсказуе-мое броуновское движение с одной стороны, и, уже прицельный огонь “духов” с другой сто-роны исключали, пожалуй, всякую возможность благополучного возвращения на КП ба-тальона. Тем более два снаряда в одну воронку не падают»,- думал я, памятуя об утреннем происшествии.
Итак, что мы имеем? Шесть автоматов, по десять магазинов в среднем на каждого, две «Мухи» (РПГ-18), шесть “эргэшек” (РГ-42), да и всё, пожалуй. И радиостанция Р-148, ко-торой до данного момента и не пользовались. А это связь со всеми, это возможность расска-зать, как нам плохо, это возможность вызвать помощь. Такие трезвые размышления вслух восстановили внутреннее спокойствие и у меня, и у моих солдат. Я совершенно без эмоций вышел на связь с командиром батальона и доложил обстановку. Я представляю, как все три ротных, стоящих на комбатовской частоте, обалдевают от того, что они, хоть и гонят “на флажки волков”, но практически не видят их, а зелёный лейтенант, возглавляющий охрану КП батальона, при значительных потерях (один сгоревший и двое раненных плюс подбитый и сгоревший БТР), “мочится с духами” налево и направо. Комбат также спокойным голосом, как будто и не материл меня тремя часами раньше, боясь оборвать натянутую струну наших нервов, ставит задачу на круговое наблюдение, а также обозначить себя НСП ОД (наземны-ми сигнальными патронами оранжевого дыма). И хотя моя группа отлично видит стволы батальонных АГСов на крыше, мы зажигаем дымы. И тут я с ужасом понимаю, что обозна-чил себя не только для комбата. «Духи”, как шакалы, учуявшие запах крови раненного зве-ря, упоённые лёгкою победой над “шурави зерипуш” (советскими бронетранспортёрами), усмотрели во мне лакомый кусочек и приступили к комбинированному обстрелу и атаке моего маленького бастиона. Трудно и опасно было поднимать голову над дувалом и вести ответный огонь. Трудно, но возможно. Тем более, что не было паники, боязни смерти. Не мною придумано, что на миру и смерть красна. Никто не хотел выглядеть трусом в глазах товарищей. И это давало нам ясность мышления. Бой вёлся профессионально. А комбат во-обще, наверное, подумал, что мы там все с ума посходили, когда я чуть ли не с шутками – прибаутками давал целеуказания, где надо “поработать” АГСами. Не было в тот момент бо-лее приятного зрелища, чем видеть, как чётко гранаты ложатся туда, где секундой ранее стрелял “дух”. Молодцы гранатометчики! Но радоваться было рано.
В метрах двухстах по направлению к “духам”, появилась большая группа людей, где кучкой, а где цепью. Поначалу я принял их за выходящие на нас подразделения батальона. Потом уже я узнал, что роты давно уже свернулись и окружным путём спешили на КП ба-тальона, а на приближавшихся людях я скоро различил чалмы и долгополую национальную одежду. Душманы. На скорый взгляд я оценил группу где-то в сто стволов. Мне стало не по себе, И не мудрено! Даже все силы комбата рисковали не устоять перед душманской ротой, а что я со своей группой в шесть человек, из которых двое раненных?! Немедленно доложил комбату. Комбат отвечает: «Успокойся и слушай задачу. Я вызываю авиацию, минуты через три я выскакиваю всей колонной из двора и на полной скорости мчу в твоём направлении. Левые люки на всех машинах будут открытыми, Я делаю остановку возле тебя (обозна-чишься оранжевыми дымами) и помни – в твоём распоряжении пять, ну максимум десять, секунд на посадку. Убью, если не успеешь! Всё, готовь людей».
Я сижу и пытаюсь сообразить, как можно проводить бомбометание, если сцепка с вра-гом уже не превышает ста пятидесяти метров. Впрочем, до конца осмыслить это не хватило времени. Раздался гул летящих СУ-17, и, буквально сразу же земля содрогнулась от разры-вов. Оглохли мы все сразу, пронаблюдать результаты бомбёжки не хватило ни ума, ни же-лания. Но душманской атаки можно было не опасаться, ибо первое состояние всех людей, имевших несчастье оказаться на этом клочке грешной земли, это шок. Шок, повлекший за собой оцепенение, из которого мы вышли чуточку быстрее, чем они, ибо мы были готовы к этому аду, а они нет. Я выдёргиваю запальный шнур НСП оранжевого дыма и всматрива-юсь туда, откуда должны появиться наши БТРы.
Вот они. Пять боевых машин неуклюже выползают со двора и, выехав на дорогу, на-брав максимальную скорость, двигаются в нашем направлении. Движение колонны было столь быстрым, что я засомневался в их намерениях подобрать нас. Тем более что с появле-нием техники стрельба противника перестала быть хаотичной, а приобрела прицельный ха-рактер. Стук пуль о броню долетал и до нас. Ну, как, скажите мне, в таких условиях можно выбежать на обстреливаемую площадку и пытаться сесть в машины. Пока я задавался этим риторическим вопросом, кавалькада резко остановилась напротив нас, ориентируясь на оранжевый дым, исторгавшийся прямо из моих рук. Люки открыты. Оттуда дикие крики сидящих внутри: «Быстрей, быстрей, быстрей, пошёл – пошёл – пошёл ….!!!».Никто не засе-кал время. Но, думается, что процесс посадки шестерых человек, из которых двое раненных, в четыре боковых люка размером 60 на 60 см, занял не более пяти секунд. О преувеличении не может быть и речи. Очень жить хотелось. Повторить тот трюк, думаю, никто из нас больше не сможет. И вот мы внутри. Салон весь синий от порохового дыма, - ведь с другого борта машины беспрерывно вёлся автоматный огонь, который наверняка стал нам огром-ной поддержкой. Колонна ринулась вперёд, будто и не останавливалась. Через какие-то два-дцать минут сумасшедшей гонки мы были на командном пункте афганского танкового кор-пуса. Из машин вылезали обессилевшие и не верящие в то, что всё позади. Ко мне с первой машины шёл комбат. Я не знал, какие грехи он припишет мне на этот раз. Но он молча про-тянул мне руку. Моя рука предательски дрожала, и мне было нестерпимо стыдно показать это. Тогда комбат просто обнял меня за плечи и прошептал: «Молодец…». Самая лучшая награда…



Мир. Какое это сладкое слово, и так мало людей, понимающих его истинное значение. Перед новым 198… годом я подхватил желтуху. Стояли на точках, на охранении кандагар-ского аэродрома по взводам. Это напоминало скучную позиционную войну с немцами в 1914 году. Днём тишина, сижу, бренчу на гитаре белогвардейские романсы.
- Гришка!
- Слушаю, товарищ лейтенант.
- Скушно…
Вот от безделья и пожелтел. Пока ждал санитарного самолёта, целую неделю каждый день, вечер и ночь пили с друзьями водку, спирт, брагу, всё, что было, да так, что к отлёту белки глаз избавились от желтизны. И вот Союз…: Чарджоу, Самарканд, Москва, Брянск. Лёг лечиться в тамошний госпиталь. Навещала каждый день жена. Но в памяти ничего не осталось.… Кроме, разве что, возмущения жены, что я позволил себе спать с ней, будучи больным гепатитом. Осадок неприятный.
В Ташкенте на обратном пути встретился с замполитом, которого не минула эта участь, переболеть желтухой. Сели в кабаке, разговорились о том, о сём. Подпив, замполит, не со свойственной ему сентиментальностью, вспомнил о матери, от которой ушёл муж – его отец; о невесте, которая ждёт – не дождётся, когда летом сыграют они свою свадьбу. Я спро-сил, почему он в бригаде такой нелюдимый, не общительный со взводными.
- Нас в училище преподаватели учили не садиться со взводными пить за один стол.
- А со мной сейчас что же?
- Ну, так это не в служебное время.
Вот так.
Зима прошла на “зимних квартирах”. Днём обычная возня с машинами, наряды, за-нятия с солдатами. Изредка ходили в ночные засады, не приносящие результатов. Ещё реже сопровождали колонны через кандагарскую “зелёнку”.
Первое серьёзное дело случилось в начале апреля. Батальон уходил в кандагарскую зону деревень, виноградных садов, кишащую душманами, которые после зимней стужи сно-ва стали тревожить проходящие колонны. Уходили ранним утром, чтобы вечером вернуть-ся. Замысел был прост. Подъехать на БТРах к деревне, спешиться и пешком двинуться туда, где по данным разведки затаилась банда. Приключения начались, как только мы прошли первые двести-триста шагов. Не может не испытавший человек сказать, какой звук издают летящие пули. Нет, они не свистят, они щёлкают, как кнут пастуха. И лишь пуля, предна-значенная тебе, не издаёт звука, а тихо и предательски вонзается в твоё тело. Рота, разбив-шись на боевые группы, ринулась вперёд. Попытались обойти “духов”- не получилось. Слишком плотно и прицельно бьют. Командир второй группы моего взвода балагур и ве-сельчак, молдаванин, сержант Илиеску предлагает:
- Товарищ лейтенант, разрешите мне с группой по глубокому арыку подобраться к пулемё-ту, что на крыше – мы его гранатами закидаем?!
Я смерил глазами расстояние, возможные подходы и коротко бросил: «Иди»
И они поползли. Мы, в свою очередь, стали чаще стрелять, чтобы отвлечь внимание “ду-хов”. Время шло, а результатов никаких. Запрашиваю сержанта по радиостанции. В ответ – тишина. Вдруг голос в эфире:
- Размах-1! Мы подошли к нему, он видит нас, бьёт прицельно, головы не поднять. Перед нами поле. До него через поле гранатами не докинем!
- 11-ый! Я – Размах-1! Рядом есть что-нибудь, где можно спрятаться?
- Я – 11-ый! В двадцати метрах справа “кишмишовка”.
- Двигайте туда. Через пять минут обработаем “духов” АГСами, потом попробуем пойти дальше.
А ещё через десять минут:
- Размах-1! Я 11-ый! У нас трёхсотый (раненный)!

Я вздрогнул. Этого ещё не хватало. Надо что-то делать. Нельзя тянуть. Сейчас “духи” опом-нятся, отрежут маленькую группу от меня, потом сам бог им не поможет. Принимаю реше-ние – идём к ним. И первый пополз по арыку вперёд. За мной снайпер, мой телохранитель и переводчик Норов, пулемётчик Ягофаров, замкомвзвода Несякин, Болтаев … всего десять человек. Не проползли и десяти метров, как противно защёлкали душманские пули. «В чём дело,- думаю, - вроде бы арычок глубокий, скрывает нас полностью, а “духи”, словно на-сквозь видят нас и сопровождают огнём». Потом дошло. Ё-маё, антенна от радиостанции, что на моей спине, торчит метра на полтора над арыком. Она-то меня и выдаёт. Кричу по радиостанции, прежде чем свернуть антенну:
- Размах-4! Я первый! Поработай над нами в сторону “духов” из АГС! Мочи нет, прохода не дают, гады!
Толик Парахин, 35-летний прапорщик, командир четвёртого гранатометно-пулемётного взвода нашей роты, навёл свои АГСы и дал три очереди по три гранаты.
Та-та-та! Та-та-та! Та-та-та! – прозвучало над нашими головами. На нашу беду гранаты сде-тонировали в листве прямо над нами и веер смертоносных осколков разлетелся над голова-ми. Только счастливый случай спас нас от собственных гранат.
- Хватит, Размах-4, хватит!!! – заорал я в ларингофон.
- Первый! Вы все живы? – спокойно спрашивает Толик.
- Слава богу, вроде бы да, - ответил я, лихорадочно размышляя, что же делать.
Мои сомнения разрешил голос в эфире:
- Размах-1! Я – 11-ый! У нас 021 (труп)!
Грязно выругавшись, плюнув на опасность, я вскочил и в полный рост диагональ-ными перебежками пересёк эти злосчастные сто метров, отделявшие нас от гибнущей груп-пы. Мои “рейнджеры” в точности повторили мой манёвр. Мужики из 11-ой группы приль-нули к дувалу и окошкам кишмишовки и скупо вели огонь по душманскому пулемёту. Сза-ди них лежало тело, накрытое солдатской плащ-палаткой. Я откинул край палатки – на земле лежал командир группы Ваня Илиеску. Его прошили две пули – одна в грудь, другая в шею. Х/б и бронежилет были буквально залиты липкой, густой, тёмной кровью. А лицо ста-ло уже землисто-жёлтым, открытые глаза бессмысленно смотрели куда-то в небо. Большие зелёные мухи облепили кровавое месиво. Как он был непохож на живого Ваньку, шибутного на привале и упивавшегося своей командирской властью во время боя. Настоящий коман-дир, подумал я, и даже погиб первым, прежде чем послать на смерть подчинённого. И до то-го мелочной показалась мне эта сумасшедшая война в сравнении со смертью Вани. Господи! За что? Во имя чего погиб Иван Илиеску? Что принесла его смерть родителям, стране, Ро-дине?!
Ладно, мёртвого не оживить; десятки глаз смотрят на меня: командир, что будем де-лать? Отбросил к чёрту эмоции. Вызвал по радиостанции ротного, доложил обстановку, по-просил помощи огнём, обозначил своё местоположение оранжевыми дымами, дал ракету красного огня в сторону душманов. Через минут пять три АГСа выплюнули по двадцать девять гранат. Душманская огневая точка захлебнулась в огненном смерче, покрылась чёр-ной пороховой гарью. С последними разрывами, с матом и молитвами мы ринулись на ду-хов, поливая свинцом всё, что попадалось на пути. И вот цель. В глаза бросились шесть-семь человек, пятеро из которых не подавали признаков жизни, а остальные, окровавленные, жалко поднимали руки, затравленно глядя на наши зверские рожи. Лютая ненависть не да-ла ни минуты на размышления. В пятнадцать автоматов и в считанные секунды мы пре-вратили их в груду мяса. «Суки, сволочи, гады»,- снимал каждый свой стресс, платил за тот страх, который охватил всех в эту позднюю минуту. Серёга Несякин потом обошёл каждый труп, сделав контрольный выстрел в голову. Итак, семь духов, один пулемёт ПК, два Ка-лашниковых, три БУРа, один гранатомёт, кучка американских ручных гранат,- вот плата за твою смерть, Ваня.
«Товарищ лейтенант»,- позвал меня замкомвзвода. Я увидел в его окровавленных руках ма-терчатый узелок. Развязали – деньги, афгани, пакистанские риалы. «Тысяч десять»,- поду-мал я и бросил деньги в чехол от радиостанции. Вышел на связь с ротным, обрисовал обста-новку, получил приказ взять трофеи, труп сержанта и выходить к бронегруппе. Медленно, с громадной тяжестью на душе шли мы к БТРам, Ивана несли по очереди… Возле бронегруп-пы нас встретила собравшаяся рота, фельдшер констатировал смерть сержанта, хотя это выглядело очень глупо и неуместно, чай не дураки же рядом. Подъехал комбат, подошёл ко мне, не говоря ни слова, положил руку на плечо; знал, что слова не принесут облегчения. Но я чувствовал, что он был рад, что в живых остался я. Батальонная колонна тронулась до-мой.
По прибытию в бригаду, не разоблачаясь из бронежилетов, с автоматами за спиной зашли в офицерскую палатку – канцелярию роты; каждый офицер и прапорщик бросил на стол все деньги, что имел с собой – на помин, я вытащил из брезентовой сумки красную от крови пачку денег и прибавил к общей сумме. Всё это делалось молча и без объяснений. Как будто по предварительной договорённости Шура Рыльщиков сгрёб все деньги в панаму, вскочил на БТР и поехал к лётчикам за водкой.
Вечером собрались как обычно за столом. В полной тишине выпили по-первой. По-молчали.
Потом до мельчайших подробностей снова рассказал про сегодняшний бой. И в уме как буд-то второй раз его провёл. С каждым стаканом тело становилось всё более ватным, на разум не мутнел.
«Почему,- размышлял я,- так получается… Погиб сержант, отправят цинковый гроб в Союз, пышно похоронят парня, а там и забудут про него все… все, кроме отца и матери. Ма-ло того, что за неполные двадцать лет пацан ничего не увидел, да и не сделал ничего. Ради чего погиб? Ради чего жил? Кто отец, мать? Скромные учителя, простые колхозники, рабо-чие клячи на заводе. Ведь у всех солдат, сержантов, прапорщиков, офицеров в учётно-послужных карточках, личных делах простые метрики, неблагородная родословная, обыч-ные родители. А где же внуки Брежнева, сыновья Устинова, зятья министров и командар-мов? Ни одного я не встретил там за всю службу. И сам бы мог стать таким, если бы согла-сился на предложение тестя – высокопоставленного профсоюзного деятеля не ехать сюда. Выходит мы дети рабочих и крестьян – пушечное мясо?! А они там белая кость? А я думал, что я офицер – белая кость. Не кость, а так – косточка… Сволочи! Мы тут на политзанятиях с пеной у рта доказываем солдату, как вовремя подоспела наша дружественная помощь аф-ганским дехканам! Что-то ни одного друга-афганца я тут не встретил… Непримиримые, не-навидящие глаза, выстрелы в спину, мины на дорогах и… ни одного букета цветов, ни в од-ном кишлаке. А мы, воодушевлённые “решениями Партии” вытаскиваем из огня раненых ребят, радуемся орденам и медалям, обмываем их вместе с новыми офицерскими звёздочка-ми, с любовью вспоминаем своих близких, хотим выжить в этой войне, но боимся выдать свой страх. Страх этот мы засовываем в самый дальний уголок вещь-мешка, который за-кладываем патронами и гранатами (сколько унесёшь), отказываясь от сухого пайка, Выка-зывая своё пренебрежение к смерти, на голое тело надеваем бронежилеты, а чаще даже не надеваем, а пользуемся плавжилетами ( которые в изобилии в ЗИПах БТРов), давая им со-вершенно другое предназначение. Выкидываем к чёртовой матери из карманов плвжилетов ватные мешочки и закладываем туда 10-12 снаряжённых магазинов, запасные батареи к ра-диостанции, сигарет пачек 10, туалетные принадлежности, топографическую карту. Эта сбруя намного важнее, чем дурацкий бронежилет, который насквозь пробивает и АКМ и БУР и недоступен лишь пистолету и ППШ. Для кого же вы его делали, козлы несчастные, что наверху сидят? Разве что для ваших телохранителей… По этой же причине никогда не одевали касок. А полусапожки армейские, так ими только дерьмо месить; заменили их на кроссовки. Вот и получается, что за сорок мирных лет военная машина ничего не придумала для облегчения тяжёлого солдатского труда. А кто нас научил хлоркой вытравливать х/б, делая из него маскхалат? А перед боем мазать лицо сажей – кто учил? Да те же американцы. Кстати, зачем мажут лица сажей? Наши политработники утверждают, чтобы нельзя опреде-лить национальную принадлежность американского солдата. Бред! Индейцы наносили бое-вую раскраску на лицо для устрашения врага, злых духов. А мы делаем то же самое с той же допотопной целью, а, в конечном счёте, чтобы выжить. Мы благодарим бога в лице старших начальников за приспособления для бесшумной и беспламенной стрельбы, за подствольные, одноразовые и автоматические гранатомёты, за огнемёты, за сигнальные и дистанционные мины. В училище, до Афгана мы об этом и не слыхом не слыхивали. Секретно было… От кого секретно?!! И теперь всё это оружие пришлось осваивать в боевой обстановке, не всегда удачно и без жертв.
И получается, что учились мы воевать не из опыта Великой Отечественной войны, не из боевых уставов, а из опыта вьетнамской войны, причём в роли американцев. Выходит, и воюем мы не за идею, а за материальное благополучие. А оно, конечно чувствовалось. У лейтенанта в Союзе денежное содержание 250 рублей, а у меня 500. Да плюс чеки Внешпо-сылторга 230, да плюс, повышенный паёк: сгущённое молоко, печенье, сыр, сливочное мас-ло, мясные, растительные, рыбные консервы, да плюс сигареты «Столичные» 37 пачек в месяц. Легкое ранение – 1 оклад, тяжёлое – три, смерть – 1500 рублей на похороны, да пенсия за погибшего при выполнении правительственного задания. Вот за эти «тридцать сребрени-ков» мы и стали рейнджерами с холодным рассудком, но далеко не с горячим сердцем. Мы тоже могли и убивали женщин, стариков и детей, отрезали уши и головы, мародёрствовали. Но не за идею, а из мести, злости, а ещё из-за страха… из-за страха быть убитым первым, чтобы не у тебя отрезали уши, голову, вспарывали живот и набивали его яблоками. А это тоже было. И об этом знает каждый, кто побывал там. Знает, но молчит. К чему об этом го-ворить?!
Немного нам дали времени на приведение в порядок своих нервов, техники и людей. Да и не мудрено. Ведь прошлый «поход за славой» провалился. Мы не выполнили той цели, которая ставилась на прошлый рейд – не очистили «зелёнку» от душманов. И по-прежнему гремели взрывы на дорогах, горели «КАМАЗы»- топливозаправщики, гибли люди. Но ошибки были учтены. В рейд выходила почти вся бригада с артиллерией и танками, уси-ленная вертолётами и СУ-17. Из Гардеза прибыли в помощь части десантно-штурмовой бригады. Готовились тщательно, знали на что идём.
17-го апреля 1982 года, в памятный для меня день и год, наш батальон погрузился в вертолёты-восьмёрки, которые понесли нас в осиное гнездо. И мы должны будем разворо-шить его, будем шерстить «духов» изнутри в то время, как вся остальная пехота шла к нам навстречу со стороны дороги; оттуда нас поддерживала и артиллерия. Подлетели к месту, «вертушки» не садились, а мы десантировались с высоты 2-3 метра. И как только десант высадился, винтокрылые машины исчезли в небе. Всё, мы одни; начинаем работать. Рот-ный вызвал к себе командиров взводов, по карте и на местности каждому наметил маршру-ты. Время терять нельзя. Разошлись по своим направлениям и двинулись чесать первую де-ревню. А вернее сделали попытку двинуться. С первых секунд последовал лёгкий обстрел роты со стороны деревушки. Но расстояние было большое, стрельба не прицельная и никого не задело. Последовал доклад наверх, вызвали «вертушки», которые прилетели минут через 15-20 и по нашей наводке обработали НУРСами (неуправляемыми реактивными снаряда-ми). После этой адовой обработки мы перебежками и переползаниями устремились вперёд. Двигались то осторожно, помня о прежней неудаче, то в охотничьем азарте неслись, сломя голову. Надеялись увидеть душманские трупы, валяющееся рядом оружие, предвкушали трофеи. Увы! Взору предстала совсем другая картина. Ни одного взрослого, старше 14-15 лет, мужчины не было. Женщины, дети, валяющийся убитый скот, и, самое страшное, рядом с побитыми овцами и ослами трупик ребёнка лет 4-5(видимо, не успел вместе со всеми забе-жать в хижину). Его живот был насквозь проткнут реактивным снарядом. А около одной мамаши скулит мальчонка такого же возраста с оторванной ручкой; кровь ручьём хлещет из культяпки. Мать какой-то грязной тряпицей промакивает кровь, а на её лице нельзя прочесть ни жалости, ни ненависти, ни страха. Я дал команду санинструктору наложить ре-бёнку жгут и уколоть промедол. Мальчишка, видимо, пребывал в шоке, что боль даже не лишила его сознания. Солдаты тем временем обыскивали дома и дворы. Два бойца выво-локли под руки старика и подвели ко мне. Он был настолько немощен, что когда его отпус-тили, он упал передо мной на колени.
- Душман? – спросил я. Он испуганно замахал руками и залопотал:
- Нис, нис, командор, мА дуст, мА дуст. Душман нис…
- Где душманы? – спросил я уже через переводчика.
- Они здесь были, - ответил старик,- ночевали одну ночь, утром увидели вас и ушли.
- Куда?
Старик махнул рукой в сторону, куда мы направлялись согласно задаче.
- Где мужчины аула?
- Они забрали их с собой.
Я оставил старика в покое и пошёл между дворами, на край деревни. Солдаты же мои трясли каждый дом, каждый метр земли. В конце концов, ко мне подвели ещё двоих муж-чин. Один типичный афганец-крестьянин 40-45 лет, с равнодушным лицом. Норов, мой те-лохранитель и переводчик, говорит мне:
- Товарищ лейтенант, женщины говорят, что он глухонемой.
- Несякин, - тихо говорю я, - зайди незаметно за мужика и дай очередь из автомата.

Замкомвзвод в точности выполнил мой приказ. Раздались выстрелы – афганец вздрогнул. Я подошёл к нему, содрал одежду с правого плеча – синяк. Сомнений не было, этому мужику знакома стрельба из БУРа.
- Несякин! Расстрелять!
- Понял.

Через минуту автоматная очередь в саду подтвердила выполненный мой приказ.
Второй пленный был поинтересней.. Это был рыжеволосый и рыжебородый гигант ростом где-то метр девяносто, приблизительно 35-ти лет. Глаза голубые. Ни по одному из указанных признаков он не то, что не походил на афганца – в нём и азиатского-то ничего не было. Я, признаться, опешил – ну, чисто рязанская рожа. И на каком языке с ним разгова-ривать?! А, может, это русский? Слухи о перебежчиках и предателях уже просачивались в войска. Я “блеснул” своими знаниями европейских языков:
- Ду ю спик инглиш? Парле ля Франсе? Шпрехен зи дойч? Ты русский?

Пленный жестами показывал, что ничего не понимает. Моя боевая группа обступила кругом диковинного незнакомца. “Провалиться мне на этом месте, если он афганец”, - по-думал я. Настоящий абориген или униженно кланяется перед русскими, уверяя, что он не душман или с ненавистью смотрит им прямо в глаза. Мой пленный чувствовал себя, как цивилизованный человек, попавший в племя дикарей. Он развёл руки, показывая, что в них нет оружия, потом положил правую руку себе на грудь, затем указал на меня и сделал двумя руками рукопожатие, дескать, мир и дружба. Эх, как хотелось знать, кто он, как он здесь оказался, что здесь делает? И, чёрт побери, как это узнать? И тут пришла в голову мысль:
- Несякин!
- Я, товарищ лейтенант!
- Этого расстрелять.

И тут он вздрогнул. Не надо было быть профессиональным физиономистом, чтобы заметить это. Он понял, что с ним хотят сделать. Последние сомнения улетучились. Это враг, враг, враг!!! И, несмотря на это, его нужно обязательно оставить живым. Ведь это, ско-рее всего, душманский инструктор, и, теперь уже не важно, кто он – англичанин, француз, американец или русский (наверху разберутся). Главное, это такая важная птица, находка которой сравнима с находкой склада с оружием или главаря банды душманов.
Я готов был прыгать, как мальчишка, и сам вести его к комбату, но вовремя спохва-тился – я же командир группы, идут боевые действия, а я…. Вообщем, командую:
- Болтаев, Норов, этому рыжему руки связать и отвести его на КП батальона. Да, смотрите, мужики, головой отвечаете!
- Есть.

Ну, а нам стоять нельзя. Соседи справа и слева ушли вперёд, метров на 100-200. Пере-дав по радиостанции ротному, чтобы встретил и направил дальше на КП моих посланников, повёл группу вперёд. Больше бежали, поэтому минут через 5-7 выровняли цепь. Я шёл, за-нятый своими мыслями: “Вдруг, окажется, что это крупный американский военный совет-ник; вызовут меня с группой в бригаде, объявят нам с ребятами кому отпуск, кого к медали, кого к ордену представят”. А я так мечтал об ордене на груди! Так и не заметили, как про-шли ещё один пустой кишлак. Перепрыгнули через ручей, перемахнули через последний ду-вал и ступили на твёрдую всю пересохшую в трещинах землю. Солнце уже поднялось в зе-нит, каска накалилась, как сковородка, пот из-под неё ручьём стекает на голое тело, на ко-тором только бронежилет, который за полдня потяжелел раза в три.
Наверное, мы расслабились. Притупилась бдительность, нарушилась зрительная и локтевая связь в цепи. Народ устало плёлся еле, перебирая ногами, и, никакому командиру в ту минуту не удалось бы заставить людей сбросить хандру. Никто не верил в то, что на пу-ти могут встретиться душманы. Уже кто-то снял каску, рассупонил бронежилет, закинул на плечо автомат, ругая, на чём свет стоит, не зная кого за то, что не получилось внезапности, и, душманам известен каждый наш шаг. И вот в этот момент началось светопреставление.

Из крон деревьев, из-за дувалов кишлака, что был на нашем пути, ударил шквал ог-ня. Винтовочные выстрелы, автоматно-пулемётные очереди, выстрелы с ручных гранато-мётов. Вот если бы мне сообщили о предстоящем обстреле в такой ситуации за тридцать ми-нут до начала, и то я вряд ли смог бы принять правильное решение. А тут ни минуты на размышления. Впереди в 100 метрах море огня, сзади в 15 метрах спасительный дувал. Ста-раясь перекрыть грохот стрельбы, я заорал исто