Изволь, спешу поведать про того,
Кто всё знал,
Кто всё видел,
И умер в конце,
Как в самом дешёвом романе.

Он жил день от дня спокойно,
Неслышно. Едва заметно
Являлся в срок домой.
Он жил, забравшись в перемены
И грезил,
Бредил,
Лишь Тобой.

Он раздражался, и часто беспречинно,
Кричал,
Метался,
И жаждал пониманья.
Но ты не обладала тем вниманьем
Которое ему нужнО.

Сказал: "Люблю"
Ответила: "Я знаю!"
Продолжил: "За тебя умру"
Ты говорила: "Я всё прекрасно понимаю"
Не понимая ничерта.

Да-да, похоже, ты была к нему глуха, слепа.
И только маску натянув, доверья,
Ему внушала откровенья,
Собснасочинённые.

Его стихи, прожжённые,
Рассветом, утренней росой,
Не понимала.
И не писала их сама.
Лишь изредко ему кивала,
Вновь получая новые тома.

Ну а когда тебе всё это надоело,
До боли всё остачертело,
Ты, подойдя к нему, не смело,
Хотя уверенной со стороны казалась ты.
Промолвила, нет, ты прошептала:
"Я ухожу, начни, мой милый всё сначало,
Меня не жди"
Ретировалась после ты мгновенно.
Я говорю вам откровенно!

Укнувшись своим кошачьем носом, я утешал,
Хотел сказать, да знал, что не услышат.
Хозяина мне было жаль,
Это не то, что нам, котам, гулять по крышам.
И не бояться падать вниз.

Три дня хозяин мой сидел,
Не ел,
Не пил.
А я тем временем судил.
Мне, чеширскому, породистому кошаку,
Не ястно было,
Зачем же столько лжи
С её-то стороны?
Ну не любила, ну не люби,
Ну не хотела, ушла б давно.
Она ж терпела,
Она ждала,
Я видел сразу - ей всё равно.

Теперь скажу:
Любовь то чувство, что сгонит в гроб,
Что сделает из лодыря поэта,
Что заставляет трепетать на зло,
Всем нелюдям и ей цена - монета.
Одна! И та с печатию не той.
Из зрячего она сумеет сотворить слепца,
Немого обрести - раз два: готово.
И самое пАдлое, что нету ей конца.
Она заполанила всё живое.

А мне, коту, всё нипочём,
Я кисок подпускаю смело,
Одна, за нею следует другая,
На утро миска молока.
Всё просто, всё просчитано, умело.

Мурлыча, улыбнусь в усы,
Подмечу с наслажденьем,
Что кот я,
Что я не человек.
Дай Бог прожить спокойно это век.