Лето для меня особое время для чтения книг. Жара все нагревает, каждый предмет (если только его очертания не искажаются маревом) становится более ярким, его сердцевина более отчетливой и заостренной. Чем основательнее этот предмет, тем его суть острее. Если он - первооснова, то его сердцевина пробивает любое марево и любую защиту, врезаясь в сознание и память, и, словно пуля, расплющивается (плавится в жаре лета) стремясь поразить максимальную площадь, но не разлетается осколками, а концентрируется в одном, особом месте попадания, оставляя там зияющий, долго не зарастающий след. Так у меня со всем, особенно с книгами.
Находясь под потоком вязкой патоки солнечных лучей с книгой в руках, где бы я не был: в доме (под защитой стен высотного строения, по которым с внешней стороны, цепляясь за малейшие неровности вниз ползет водопад оранжевой, сладкой смеси ультрафиолета; медленно, старясь не спугнуть, подбираясь к черному асфальту и другим (особенно черным) жертвам); в метро (под уже не выглядывающей даже горами, утонувшей в солнечном меде землей); в электричке (отважно, из последних сил, крушащей вертикальные статуи, возведенные прямо на рельсах и посвященные самому же себе великим светилом); или прямо под ним, налепляя на себя каждый упавший в пределах досягаемости луч; везде я чувствую как лавовый поток, льющийся со звезды, испепеляет время, пространство и любые другие препятствия, стоящие между мной и книгой, или, вернее, даже этой, конкретной страницей, которая открыта прямо передо мной.
Под обволакивающим покрывалом высоких, ярких температур и красок я таю, вначале превращаясь в озеро чистой, ярко-оранжевый, подстать цвету света, смолы, на идеально ровную гладь которого опускается картинка, последняя, самая сочная, увиденная мной перед этим, и запечатлевается в янтаре - надежно, на всю оставшуюся жизнь. Затем озеро смолы с добычей уходит дозревать, вынашивать, затвердевать, а я же обращаюсь в сырье парфюмера из одноименной книги. Теперь я чистейший, незамутненный ничем, белый как свет луны - другого светила, жир. И я безжалостно опускаю в себя все что находится на той картинке: людей, зверей, деревья, пластик, цвета, предметы, слова, текст и образы той конкретной страницы, даже тактильные ощущения, и это кипит во мне, отдавая все что в себе есть, все что я в этом видел, пока не превращается в бесцветные, неосязаемые тени дуновений пустынных миражей; создавая во мне квинтесенцию момента, многотомную энциклопедию одной секунды; сей труд законно получает свою иллюстрацию - тот образ, запечатленный в янтаре.
Но это только часть произошедшего - его доля, может половина, но вряд ли больше. Созданное произведение, выпестованное такими громадными силами но вовсе без усилий, оно предстает, подставляет себя под свет того же солнца и в свою очередь, словно созданное только для него, на секунду поражая высокого зрителя до сужения зрачков, до мгновенного затмения, потемнения, тут же, из эгоистических соображений (никто кроме него не должен больше это видеть), получает двойную-тройную дозу сливочной лавы, и тоже начинает плавиться. Но шедевры не горят. Несмотря на весь напор, несмотря на весь жар тугоплавкое полотно остается своей формы. И сам рисунок, узор: визуальный, обонятельный и вкусовой остается прежним. Не выдерживают краски. Но не испаряются, а только меняют цвет, перемешиваются, переплетаются, замещают друг друга. И я вижу ту же картину, в памяти у меня воскресает тот же узор, но деревья там красные, люди пахнут высушенными белыми грибами а пластмасса пьется стаканами. И самое яркое, самое сильное то, что все действующие лица, все участники картины понимают произошедшие изменения, чувствуют их, чувствуют их противоестественность и ведут себя именно так, что бы эта противоестественность проявлялась с как можно большей силой. Солнце, лето и жара усиливает все - выжигает глубину для новых маневров, для новых собственных кульбитов, там, где ее не было, и быть просто не могло.
  Наверно из этого кошмара я и выливаюсь на страницы книги, а может книга накрывает меня сверху. В наступившей тьме черные отпечатки букв начинают светиться собственным светом, еще раз выжигая на памяти тот момент, что не оставит меня никогда.