Я вышел из дома с надувшимся от гордости рюкзаком, верой и правдой служившим мне более четырех лет. Честно говоря, было жаль старика - выглядел он неважно: безнадежно выцвел, правая лямка давно оторвалась в нижнем креплении, остальные держались лишь из гордости. Кроме того, молния во всех отсеках еле сходилась, и выглядело это жутковато. Но я не беспокоился - вместе мы пережили немало, и он просто не мог подвести меня в такой момент.
Так вот, я вышел из дома с переполненным, угловатого вида рюкзаком, отчаянно рваными кедами (задник правого был оторван почти полностью, на левом такая эрозия уже созревала). В одной руке была куртка, (весеннее утро было теплым и солнечным, и я использовал ее как дамскую сумочку, сложив туда деньги, ключи и документы). Правую, поместившись в ней со всеми удобствами, украшал сам Фридрих Ницше, или, по крайней мере, не худшая его часть, представленная книгой о речах Заратустры (в переполненном рюкзаке просто не хватило места для столь выдающийся личности). На голове прочно сидела бейсболка, видавшая мучения хозяина последнего школьного дня. А в голове жила мелодия, выливавшаяся в мир словами Цоя: "Тот, кто в пятнадцать лет убежал из дома вряд ли поймет того, кто учился в спецшколе..." Сердце же напевало марсельезу - свобода, наконец-то я уезжаю.
Эту ночь я не спал... На то были страшные причины, но о них я обещал молчать. В общем, вчера мне не хотелось, чтобы наступило "завтра". Я сжульничал, но это не имело особого значения. Я не спал, а значит "сегодня" было еще "вчера", а не "завтра". А это значит, что все еще живы.
Я вышел из подъезда в пять часов девять минут. Вышел в надежде на первую электричку, уходящую со своего перрона в 5:55. Немного подозрительное число, не правда ли? Я имею в виду - у него жутковатый потенциал.
Только мои сегодняшние (а точнее вчерашние) приключения начались минутой ранее. Двери лифта низвергнувшего меня с пятого этажа, несколько лишних мгновений, впитавших в себя рождение и смерть вселенной, медлили, словно взвешивая, стоит ли меня отпускать. "Мгновения"?.. - несколько ударов сердца... или по сердцу?
Однако, видимо решив, что простой пассажирский лифт не рассчитан на тяжелейший груз вины от несправедливого заточения беглеца в одиночную камеру, он с великодушным скрипом открываемых дверей простил мне свою раннюю работу.
Итак, я вышел на улицу в пять часов утра, не спавший ночь, имея кучу времени на подготовку... и, знаете, выходил все равно в спешке. Есть такая особенность (по крайней мере, у меня) - чем раньше начинаешь готовиться к поездке, тем больше в итоге опаздываешь.
Ну вот, я вышел в драных кедах, в шортах (которые получат сквозную рану уже в пути), с томиком Ницше и латанной-перелатанной курткой. Вышел в моей короне, с огромным, помеченным нашивкой "ДДТ" рюкзаком, словно бы набитым абстрактными идеальными треугольниками, и в футболке СССР, купленной когда-то по случаю, насвистывая "тот, кто в пятнадцать лет убежал из дому".
Я шел улыбаясь, думая, что я один такой чуть ли не на всем белом свете, но тут же был цинично поставлен на место. Не пройдя и тридцати метров, я увидел показавшегося из-за дома, в образе злого гения моих надежд, какого-то мужичка. Одет он был до боли знакомо: кеды, шорты и бейсболка. За плечами у него висел баул, в котором, казалось, могла бы искупаться висящая над нами полная луна, причем в натуральную величину. Единственное что утешало - кеды у него были целые, а о Ницше он, по-видимому, и не слышал.
Да, пожалуй я к нему жесток, но он же все-таки соперник, пусть и в ребячестве.
Впрочем, он не помешал мне пытаться наконец вспомнить второй куплет "Бошетунмая". Попытки были смешны, что только подливало масла в мою улыбку. Приходилось вновь и вновь теребить первый...
А ведь я никогда, подумалось мне, не сбегал из дому. И уж тем более не учился в спецшколе. Даже совестно перед Цоем. Чай в старых квартирах я пил, а из дому не убегал.
Я привычно срезал путь по траве, думая что там, куда я еду, словно в том фильме, дороги не нужны. Как и внешность, как и мысли. Там они только мешают. Там важно лишь действие и бездействие. Там нужны лишь инстинкты и азарт. Там нужно то, что находится в самом истоке того кораллового рифа, коим сейчас стал каждый человек. То, что было в самом начале.
Впрочем, моим планам не суждено было сбыться. Нет, на первый поезд я все-таки успел. Вот только это был поезд метро. И уехал он из Отрадного где-то в 5.45.
Ну откуда мне было знать, что наша станция открывается только в 5.40? Хотя, казалось бы, я проходил мимо надписи, возвещающей об этом лишь немногим меньше, чем мимо надписей "не прислоняться" и "выхода нет". Кстати, иногда кажется, что "выхода нет" в московском метро больше чем "www" в интернете... Однако я не расстроился. Там, куда я еду, нет еще и времени. Туда нельзя опоздать. Там умеют ждать.
Я поднялся по пандусу и присел на услужливо подстеленную судьбой картонку: "на, дружище, посиди - подумай". У меня было где-то двадцать пять минут. Я достал мобильник и начал писать.
Старина Т9 пока хреново справлялся с ролью помощника молодого, средней перспективности писателя. Его приходилось многому учить. Он не знал самых элементарных слов. Если б он еще спрашивал их значение, то напомнил бы меня в детстве.
Время исписалось незаметно. Чернила минут испарились почти моментально. Конечно - ведь я писал не диктант, не под диктовку; я будто бы составлял список подарков на собственный день рождения. Дали б мне такую задачу лет десять назад, и человечество вновь вернулось бы к клинописи - чернила и бумага стали бы дефицитом.
Идя к метро, я предвкушал, как за долгие месяцы попрошу у кассирши билет на одну поездку. Я представлял как возьму его - мой счастливый билет. Это было волнительней ожиданий получения аттестата, студенческого и диплома вместе взятых.
Действительность, как водится, оказалась куда сумрачней. Ведь был вторник (который для меня был понедельником). Почти шесть утра. Рабочий день; и лицо билетерши лучилось соответствующим радушием. Мрачно втянув полтинник в сопло своей конуры, она безо всякого почтения к потенциалу счастья этого кусочка бумаги, вулканическим выбросом извергла его в мир, что казался ей так жесток.
К несчастью и все остальные приличествовали моменту: собраться пассажиры собирались с духом перед тяжелой поездкой словно партизаны перед допросом, машинисту больше пошел бы катафалк, а дежурная по станции следила за людом так, словно всерьез подозревала каждого в намерении стянуть пару рельс.
До Менделеевской я доехал без приключений, поражая мобильный немобильными нагрузками. Единственное что, я поглядывал на людей с нескрываемым любопытством, вспоминая впервые прочитанного вчера (точнее сегодня) "Маленького принца". Неужели им всем, как и мне, было так плохо там, откуда они едут? Неужели все они, как и я, всерьез верят, что там, куда они едут, им будет лучше?.. Впрочем, этот вопрос задавала та часть меня, что Экзюпери не читала.
На кольцевой мне впервые наступили на ногу. Но тут же вежливо и учтиво извинились, что, согласитесь, бывает нечасто.
Меня так и подмывало ответить этой милой женщине: "Можете отдавить мне все ноги. Мне похуй. Я не на работу". Но боюсь, она неверно меня бы поняла.
Хотя я действительно ехал не на работу. Я не стал бы вымещать злость на коллег и сослуживцев. Не стал бы поминать ее недобрым словом. Это даже не стало бы очередным камешком в огород города. Мне было и впрямь похуй (а вы всерьез надеялись избежать мата, читая текст под таким заглавием?) Но дело даже не в этом. Просто я не мог подобрать синонима более короткого и емкого, ведь если бы я потратил больше пяти букв на описание моего чувства, можно было бы подумать, что мне не все равно.
Так вот, буквально через полминуты, с правого фланга, словно засадный полк, словно из окопа в атаку вдруг возникла старушенция...
Знаете, сейчас, вспоминая об этом, я уже не уверен в самом факте материального существования этой личности. Она проскочила словно нечисть из сказки, перессорив всех персонажей, оставшись при этом почти невидимой. Я не увидел ее лица, и сомневаюсь, что хоть кто-нибудь увидел. Но знаете, если она все-таки существовала, она, наверняка, походила бы на старуху-процентщицу. Возможно это она и была... Впрочем, я совсем затянул с этой историей.
А ведь забавно выходит. На самом деле я уже подъезжаю к Орехово, а пишу все еще про метро. Нет, определенно, хоть и говорят "машинопись", всегда машина будет ехать быстрее, чем пишет человек.
Ну так вот, в истории этой, на самом деле, нет ничего необычного. Просто я так повышаю собственную значимость, подражая приему заинтриговывания читателя. По правде сказать, все это обязательно (или почти обязательно) случится с каждым, вздумай он с утра пропутешествовать от Отрадного до Глубокого. Почти всё описанное - чистейшая правда. Почти все мысли почти в таком же виде и порядке явились мне в этом пути. "Почти?!" - возмутитесь вы. Но я же, черт возьми, писатель!.. ну, или пытаюсь им казаться.
Так вот, бабуля зачем-то сразу после закрытия дверей словно заправский регбист ринулась в противоположный конец вагона.
В отличие от регбиста она не церемонилась. Наткнувшись на давешнюю милую женщину, она без колебаний пустила в ход клюку в этот миг ощутимо напоминавшую гарпун. И та самая милая женщина, совсем недавно так учтиво извинявшаяся, взвизгнула что-то неразборчивое и закончила обвинительную тираду восклицанием: "карга!"
Все - транспортный паритет между бобром и ослом восстановлен. Проявивший вежливость должен нагрубить. Не это ли равновесие поддерживали бы темные?
Так или иначе, в метро есть какой-то следящий за этим дух.
Как бы то ни было в 6. 10(20?) я был уже на Курском.

Есть вокзалы, с которых можно буквально в другой мир попасть. Можно ли считать их космодромами?
Впрочем, Курский, как будто, не из таких.
Свидание с электричкой было назначено на семь с копейками.
И что же делать все это время?
Будь на моем месте другой автор (хотя, по справедливости, это я на его месте), он бы нашел себе занятие непосредственно связанное с градусом. И это ни разу не тригонометрия.
Впрочем, с таким заглавием избежать упоминания об этом деле не удалось бы.
Пара бутылок пива. Сегодня (то есть вчера).
На первый взгляд немного. Но что это был за литр!.. Будто не пиво вовсе, а чья-то кровь. Может и моя.
Хм, говорят можно выпить целую пинту собственной крови прежде чем тебя вырвет.
Интересно, а сколько для этого нужно чужой крови? И сколько это вообще - пинта?
А вот и она: длинная, сигарообразная и обтекаемая как обещание. Она такая, что бы быстрее нестись сквозь пространство; что бы уменьшить трение ветра.
Как же будет выглядеть машина времени? Что за вид ей придадут, дабы она лучше проскальзывала сквозь время? Что время старается пересечь как можно быстрее? Я ухмыляюсь - счастье. Машина времени должна иметь форму счастья - что бы время не слишком цеплялась за путешественников.
Поезд замедлил ход. На перроне уже скопились люди. Остановка первого (или последнего) вагона; там всегда много народа, больше чем где-то еще. Здесь ближе всего ко входу, но кроме всего прочего это места для тех, кто право имеет. Я где-то у третьего-четвертого, но и здесь уже суета.
Машинист тормозит, а я, стоя у середины вагона, прошу Ницше занять мне место. Фридрих любезно соглашается и предлагает заодно захватить мою куртку. Я не вполне уверен, что ему под силу ее сберечь, к тому же там ключи и деньги, но как не доверится такому человеку.
Я просовываю книгу и куртку в окно и кладу их на ближайшую скамейку, а сам, с рюкзаком, иду к дверям и протискиваюсь в вагон.
Занимаю свое место и закидываю рюкзак вместе с курткой наверх. Заратустру сажаю на колени и осматриваюсь.
Напротив уже сидит крепкого вида мужчина с довольно угрюмым выражением лица и внушительными кулачищами. Однако угрозы я в нем не чувствую, скорее надменность и жесткость. На коленях у него небольшой чемодан, но на офисного служащего он не похож. Про себя пожимаю плечами и продолжаю осмотр. Справа от меня, через место, садится какой-то господин, ничем особенным мне не запомнившийся, и, отворачиваясь, я тут же забываю как он выглядит. Через пару секунд мне думается, что я что-то упустил: вновь смотрю на него, вновь отворачиваюсь и вновь забываю. Есть такие люди.
Рядом с угрюмым попутчиком напротив лежит его пухлая куртка, что вкупе со мной и моим невзрачным соседом по скамье создает иллюзию того, что транспортная ячейка на шесть человек полна; и хотя вокруг нас свободных мест остается все меньше люди проходят мимо ни о чем не спрашивая.
Возможно их пугает суровый вид господина с чемоданом. Возможно не вызываю симпатий я - не многих я располагаю к себе с первого взгляда. Почему - понятия не имею.
В конце концов, к нашим скамьям подходят две подруги. Не в моем вкусе, поэтому я не обращаю на них особого внимания; лишь немного теснюсь, что бы та из них, что потоньше, могла сесть между мной и тем невзрачным типом. Вторая - сущая матрона -садится на скамью надменного соседа.
Незаметно улыбаюсь - прекрасная пара: вдвоем они заняли почти столько же места, сколько мы втроем.
Поезд трогается, а я углубляюсь в мобильный.
На Серпе я выплываю из пучины азарта и с удивлением смотрю перед собой. Надменный господин что-то бормочет под нос, вглядываясь через массивные очки в разложенные у него на коленях ноты. Он шепчет не то слова, не то числа, а пальцы его, лежащие на верхней части страницы, перебегают по невидимым клавишам. Может пианист, может баянист - увы, я в этом не разбираюсь. Но такое я вижу впервые.
Пожалуй, это объясняет некоторую его надменность. Хотя соседство более чем занятное: писатель едет напротив музыканта в пригородной электричке горьковского направления - надстройка в пролетарском транспорте. Какая концентрация искусства, кто бы мог подумать? А вдруг справа сидит балерина, а за ней хоровой (и оттого невзрачный) певец? А девушка напротив, судя по размерам, вполне могла бы быть оперной дивой.
Что ж, может и так - я не знаю. Зато я начинаю думать, а не махнуть ли мне до самых Петушков? Так гладко мне не писалось еще никогда.
Вдруг меня там встретят? Вдруг (внезапно озарило) тоже кто-нибудь ждет?
Фрязево я проехал не печатая. Передавал приветы Грустной. Каждому увиденному мной человеку, каждому сантиметру города, ведь конкретный адресат не был назван. Разумеется, передавал мысленно.
Доехав до Глубоково я вышел. Поезд поспешно отползал, и я остался стоять в одиночестве на платформе.
Надышавшись тишиной, я спустился с перрона, и направился к дому.
И вдруг мне вспомнился разговор с одним моим знакомым. Его однажды сильно ударило током, и пока он был без сознания, ему виделся прекрасный сад. Все что он запомнил - это цветущие яблони и покой. Он думает, что это мог быть рай. Что ж - возможно. С чем у меня ассоциируется рай? Яблоня, покой и змеи. Во сне моего знакомого не было змей, тут нет яблонь. Совершенства тоже нет.
Я, наконец, добрел до озера. До конца моего пути. Прилег на песчаном пляже. Вода практически не замечала легкого ветра, лишь изредка морщась легкой рябью на его назойливый шепот. Наблюдая эту картину, мне пришла в голову забавная теория, точнее вопрос - интересно, поселения на берегах рек прогрессивней тех, что стоят на берегах вот таких вот умиротворенных озер?..

***

Куда и зачем я тогда ехал? Я ехал не на дачу, не к озеру, не к отдыху и не к свободе от города. Я ехал в детство. Но в детство дороги нет. Что бы окончательно понять это, хватило нескольких дней. Хотя на самом деле мне все рассказало озеро. В первую же минуту.