Ранние крылья его были разбиты (или, может, сожжены,  как у Икара о любимое им солнце?) на благодатном рассвете 15 августа 1990 года. В 28 лет…

А в излёте весны того года мы с женой находились на очередной техникумовской сессии в Иркутске. В городе, переполненном ритмами песен Виктора Цоя (по крайней мере, так было в нашем студенческом городке, где голос певца звучал из всех окон домов и в самых потаённых уголках парка) как раз гастролировала легендарная ленинградская рок-группа «Кино». В тот период она достигла пика своей невероятной популярности. О «Кино» говорили везде и все. И, конечно, в один из вечеров, а именно 28-го мая, мы, студенты-заочники оказались небольшой группкой на Центральном спортивном стадионе, где проходил концерт питерских музыкантов.

Стадион был заполнен наполовину, но так, что все нижние ряды – всяк стремился  оказаться поближе к помосту-сцене, возведённой посреди футбольного поля -  забились до отказа. В основном – разновозрастной, пёстрой и возбуждённой молодёжью, к которой мы,  перешагнувшие тридцатилетний рубеж, уже не могли себя  причислять.

Концертная программа началась, когда позднее прибайкальское солнце плавно скатилось с густо фиолетового небесного круга куда-то за трибуны стадиона. Сначала на помост вышла местная рок-группа с замысловатым названием «Принцип неопределённости». Зрители встретили её без воодушевления: все с нетерпением ожидали выхода «Кино» и её неизменного лидера Цоя. Поэтому своих земляков публика слушала снисходительно, аплодировала жидко, но зато, озябшая,  проводила бурно, поскольку теперь,  наконец-то, наступило время встречи с кумирами из северной столицы.

И они появились  - вдруг и сразу - из неприметной двери под боковым сектором. Впереди, освещённый прожекторными лучами, крестообразными в пересечении друг с другом, шёл Виктор. Весь он был – от обуви до аспидных прямых  волос – в чёрном. Невысокий, стройный, даже какой-то тоненький, хрупкий… В  левой руке Цой держал гитару – ослепительно белую, сияющую в свете юпитеров и прожекторов.

Стадион стихийно взорвался, взревел, поднялся на дыбы. Певец вскинул вверх руку с гитарой, приветствуя сразу всех, и без чопорного поклона, скромно склонил голову на грудь. А затем зазвучали ритмы…

Весь вечер Цой пел без фонограмм. Об этом было объявлено и это не вызывало никаких сомнений. После каждой песни, наизусть подпеваемой стадионом, на поле устремлялись поклонники и поклонницы – с цветами, с рекламными плакатами группы, с  открытками и блокнотами. Цепь милицейского кордона, облачённая в новенькую, недавно введённую униформу и вооружённая внушительными резиновыми (или пластмассовыми?) дубинками не в силах была воспрепятствовать проскоку отдельных одержимых юнцов.  Цой принимал цветы, клал их на траву и наскоро давал автографы счастливчикам,  а сплоховавшие стражи порядки суетливо отлавливали их и тут же, довольно бесцеремонно,  выдворяли за пределы поля – обратно на трибуны. И концерт продолжался. И многобальное напряжение штормового зрительского моря нарастало…

          Вскоре сидеть на скамейках стало невозможно. Вокруг нас топали, прыгали, махали руками и одеждой, свистели, кричали и орали. И нам с супругой пришлось перебраться на верхние полупустые ряды, откуда  стало даже лучше обозревать помост и самого певца с бледным и желтоватым одновременно лицом, блестящим от освещения и пота…

  Вот, пожалуй,  и всё, что можно сказать о Цое в том давнем концерте. После выступления продолжительностью в час с небольшим, группа «Кино» под протестующие вопли поклонников попрощалась со слушателями и направилась к прежней двери, уже заблаговременно охраняемой милицией. Теперь Виктор замыкал музыкантов. Перед исчезновением, он обернулся и снова взметнул в сумрак руку с гитарой…

  Нескоро выбрались мы из замкнутой чаши стадиона через единственно открытый главный вход, куда устремился весь поток народа. Время было уже позднее – двенадцатый час ночи. Редкие трамваи и автобусы брались приступом, и половину пути до нашего студгородка мы прошли пешком, наперебой обсуждая выступление «Кино». И никто из нас не знал тогда, что видели и слышали Виктора Цоя  «вживую» в краткой жизни его земной мы в первый и в последний раз…

  Теперь, через годы, я подсчитал: жить этому парню, оставившему на нашем рок-небосклоне неповторимый и неугасимый след, жить ему после того вечера оставалось всего восемьдесят дней. Ничтожно мало для ярчайше одарённого человека, только-только обретавшего творческую зрелость! Но, как оказалось,  вполне достаточно, чтобы вместе со всем свершённым им, заполнить и восемьдесят лет иной жизни…

  Может быть, слишком пристрастно стал я относиться к трагическим датам и срокам в судьбе любимых мною творцов. Но как не вспомнить, говоря о Цое, ещё об одном удивительном российском юноше, имя которому – Лермонтов! Ведь песнь его была оборвана  тоже в роковом числе пятнадцать, только в июле и в другом веке.

  Впрочем, всё это лишь совпадения, жаль, что  до боли трагические. Песни же, они хоть и забываются порой, но не умирают никогда! И жизнь неистребима. И роковые числа и даты в ней относительны. И даже сама смерть относительна. В том же, например, пятнадцатом дне, только месяца мая, родилась великая для меня женщина – моя мама.

 И ещё. Именно пятнадцатого августа, через три года после гибели Виктора Цоя появился на свет мой сын…

Чудный ангел

Чёрный ангел с гитарой белой,

С нимбом чёрных, как смоль, волос,

Помнишь, вечером онемелым

Ровным голосом песню нёс?

Чёрный ангел с гитарой белой

В лучекрестье прожекторов

Сотрясал стадиона тело

Вихрем ритмов и правдой слов.

Чёрный ангел с гитарой белой

Был светящимся ликом юн.

Молча небо над ним скорбело

Под неистовый гик трибун…

Чудный ангел с гитарой белой

Смолк внезапно, разбив крыла…

В небо синее песнь взлетела,

В небе чёрном звезда взошла.