Целую в мочку уха, доводя
тебя до исступления. Спустя
какие-то мгновенья проникаю
одной рукой под лифчик, а другая
уже скользит под юбку между ног
и сутью всей ложится на лобок.
А трусики для пальцев – не преграда,
коль ты сама вторжению их рада.
И проникают пальцы под резинку,
в горячую и влажную ложбинку,
где без труда находят страсти кладезь,
и вслед за ними, не спеша приладясь,
пытается проникнуть новый гость.
Но движется он робко, как слепец,
чуть впереди свою несущий трость,
и сам – подобье трости. Наконец
он входит внутрь чуть-чуть наискосок,
но тут же застывает на пороге
и, выждав вечность, делает рывок –
и вот он весь, он весь в твоем чертоге.
Иль твой чертог, не знаю почему,
вдруг сам навстречу ринулся ему?
Не все ль равно, коль гость уже под сводом
священной залы, прячущей алтарь,
что просит влаги жертвенной, Эротом
обещанной ему. Но гость – дикарь,
своим богам молящийся, наверно,
поскольку не спешит вершить финал,
а, двигаясь по кругу равномерно,
обшаривает заповедный зал.
Сжимая грудь твою одной рукою,
другой могу побиться об заклад,
что он в твоей пещере ищет клад.
Коль не найдет, не знать ему покою.
Но не нашел, и в исступленье бьется,
как в клетке обезумевший бунтарь,
и ничего ему не остается,
как выплеснуть молитву на алтарь.
Эрот был прав в итоге: гость излился,
ты в этот миг была всей сутью с ним.
Вот так всегда – своим богам молился,
а заодно и послужил твоим.