КОРОВЯК
Исторический эпос времён приватизации России

Заработную плату работникам автопредприятия выдавали почти своевременно, соблюдая лукавые условия коллективного договора, где в одном из пунктов было написано, что деньги начисляются «…не реже, чем два раза в месяц в любой конвертируемой и неконвертируемой валюте». При отсутствии в кассе наличности и непротивлении сторон администрация обязывалась рассчитываться с людьми товарами народного потребления или материальными ценностями автобазы на сумму задолженности по амортизационной цене с учетом их износа. Директор предприятия стал первым человеком, принявшим на себя удар новой экономической доктрины. Четыре «поношенных» джипа-чиррокки достались его семье недёшево – по цене самых лучших итальянских кроссовок за каждую машину.

– Ох, и возни мне с ними теперь!.. Какая рухлядь! – скрипело сердце администратора. Бумаги на выдачу остальной заработной платы лежали у его супруги Таньши в столе на материальном складе. Ведущий бухгалтер предприятия она по совместительству была товароведом и кассиром.

Первым видом оплаты труда рабочих стал рубероид. В расчётной ведомости он значился как аванс. Выручили его по бартеру у нефтяников. Те закупали цемент на заводе-производителе, но бумажных мешков, как ранее - в «недобрые советские времена» в отделе сбыта не оказалось. Наличные деньги исчезли. Управляющий бумажной фабрикой, поставляющей эти мешки на цементный завод, потребовал предоплату и не поддался на бартер, цемент ему был не нужен. Гундосившая местами осенняя слякоть сыграла на руку директору автобазы! Вывозить цемент россыпью в кузовАх нефтяники не хотели - накрыть его было нечем, да и не солидно для олигарха пылить на покосы сельчан – шла страда. Вот и пригодились на деле тяжёлые цементовозы, благо, что автобаза ещё дышала под боком у цемзавода остатками дизельного топлива – оказия вышла! Баш на баш – не за копейки, наша техника – ваш товар!..

Вторым и основным видом оплаты стал цемент! Конвертирование денег в него происходило иначе и дольше. Немного, не мало, а около тонны цемента возвращалось домой в автобазу в каждом цементовозе и мешки для его дальнейшего хранения у руководства нашлись. Он и стал весомым подспорьем для расчетов с людьми. Незаприходованный нигде цемент отдавался работникам автопредприятия на реализацию «за полцены» как получка. Хочешь, не хочешь, а брать было надо: «…а то и того не получишь!..».

Ни свет, ни заря все водители автобазы выстроили машины в две колонны около материального склада: ругались, дрались, костерили Россию-матушку, разбрызгивая с горячих губ накопившуюся на власти досаду, уповали на Штаты и хвалили Европу: «Живут, - мол, - люди!». Даже старые советские грузовики и те сварливо сморкались друг на друга выхлопными газами реформизма.

Хоть и мал самосвал, да дорог. Сегодня Семёну удалось загрузить в него невозможное: не только последнюю задолженность по зарплате, почитай полгода ждал, но ещё и предоплату за этот месяц. Он выпросил у Таньши на будущее пятнадцать рулонов рубероида и двадцать мешков цемента.
- Многие не хотят отовариваться, Татьяна Михайловна, ждут манны небесной от господа!.. А я…
И в самом деле. Народ ворчал и только самые отпетые трезвенники терпели без денег, скандалили с руководством, думая, что государственная власть ни сегодня завтра окрепнет и образумится, что всё ещё возвратится на круги своя и будет по справедливости.
- Вот здесь! – показала Таньша Семёну, где расписаться. – И вот здесь!.. Одну минутку!..
Пока она искала в столе новую ведомость за октябрь месяц, ещё два мешка цемента незаметно легли в кабину Семёнова самосвала. Нерасторопная Таньша так и не взыскала у него за них ни копейки.

Теперь можно было отвезти отоварку за город и отдать её на реализацию жене. Длинный предлинный тракт располовинил губернию. Справа и слева от него лежали другие дороги и на каждом их повороте стояли, продавая свой бартер, династии остолопов - обналичивали зарплату!
Жена, словно мужик, укутавшись в телогрейку, дневала и ночевала на шоссе около фешенебельного посёлка, в котором городские милиционеры и приближённые к управляющему директору металлургического комбината люди достраивали свои многоэтажные особняки. Семён и сам недавно проживал припеваючи там же - в низине около кладбища, да только вот конфуз у него получился, скрысятничал он по недоразумению. Во время охоты на лисицу залез в чужой гараж, разобранный злоумышленниками, не зная того, что хозяином этого гаража был его сосед по улице Назим. Скандал получился нешуточный. Потерпевший Назим в милицию не пошёл, а устроил Семёну самосуд, во время которого изнасиловал его жену и чуть было не лишил чести самого Семёна. После этого случая Назима посадили в тюрьму за убийство (такое возможно по нашим законам!), а за Семёном укрепилась дурная слава человека, присвоившего себе плоды чужого труда. Скоро он от стыда переехал в город и только время от времени появлялся в посёлке, чтобы что-нибудь подороже продать сельчанам или купить у них по дешёвке для перепродажи на рынок…

Жена его Светка была одна. Она сидела в обнимку с двумя мешками цемента, подняв воротник телогрейки на уши, и дремала, уткнувшись подбородком в грудь - было прохладно. «Ждёт Советскую власть, чтобы выспаться всласть», - рассердился Семён, но, оглядев обочину, он с удовлетворением отметил, что два мешка цемента исчезли.

- Как дела, жена? Помоги!..

Скрипя суставами, водитель поднялся в кузов автомобиля и выкинул из него на землю рубероид, кровельный сезон ещё не закончился, небо светлело и многие беспокойные застройщики готовили свои дома на зиму к отделке. С крышами им надо было кончать своевременно, до наступления холодов и рубероид покупали в больших количествах, не спрашивая сдачи.

- Где же твои соседи?..

Эта богатая на покупателя развилка не пустовала. Каждое утро бабы на ней ругались, как вороны, за место, переплачивая за «крышу» ментам, и косились весь день друг на друга, язвя, готовые драться до крови за каждого богатого клиента. Но сегодня жена скучала одна.

- На празднике… - осторожно улыбнулась она мужу
- На пра-азднике?.. – удивился он.
- Мы же теперь православные.
- Ты это чего?.. Белены объелась?
- Новую церковь открыли в городе - грехи отпускают, вот и повалил народ на причастие, только я одна, как дура, с твоими мешками сопли морожу, - пожаловалась супруга. – Звонили колокола!..
- Да это же вчера было, а ныне…
- Первое сентября!.. – сказала она сквозь слёзы.
- Корова и та тебя стройнее!.. Четвёртый десяток лет уже за ушами, а ты всё ещё корчишь из себя непорочную деву!.. Тоже мне – пионерша!.. Косички пришей, зараза!.. На-ка!.. Держи!

Он швырнул ей из кузова в объятья мешок с цементом и рассмеялся. Женщина оступилась и упала. Она стояла на коленях с мешком в обнимку и плакала, сетую на планиду:
- Это по мою душу звонили... Шар пролетал. Вихрем в небе кружились деньги!.. А я вся в цементе… - истерически всхлипывала она, подвывая ветру. - А я вся в заплатах!.. С головы и до ног!..
- Ну, да ладно, хватит! Развела мне мокроту, - обозлился Семён и плюнул в сердцах. Перебираясь из кузова обратно в кабину, он заметил: – Давай сюда деньги!..
- У меня их нет, - пробормотала жена.
- Как это нет?.. - заорал Семён.
- Были старушки древние, святые старушки!.. «Замёрзнешь ты, внученька, - говорят. - День и ночь ты торгуешь - холодно, возьми – погрейся!».
- Что за бред?
Она показала рукой за обочину, на жёлтый суглинок, где чернело пятно от костра, словно кто-то прошёл и высыпал ведро огня - ни угля, ни огарка.
- Ты что это жжёшь? – зашипел на неё Семён. Лицо у него покраснело. Бешено стреляя глазами в сторону рубероида, он принялся пересчитывать свой товар. Но рулоны были на месте и он чуть остыл.
- Я поменяла цемент на навоз и сожгла его ночью.
Перепуганная жена стояла понуро перед мужем виноватая и неприкаянная, ожидая расправы.
- Ты же не дал мне бензина... Руку, несущую тепло, нельзя оставлять без награды. Иначе она отсохнет и потеряет дар!..
Муж оттаял, кумекая, что хранить цемент ему негде, а сбыть нелегко. Этим товаром выдавали зарплату не одним только водителям автобазы, работники цемзавода тоже повсюду оккупировали дороги. На рынке строительных материалов они успешно удерживали прилавки и могли потеснить и разорить любого «водилу».
«Благо, что я вот здесь родился, - подумал Семён. – А то бы погнали меня отовсюду лопатами вместе с женой, что ни наторгуешь, то и отдашь рэкетирам! Орать на неё не буду…»..
- Ты как меняла? – поинтересовался он.
- Мешок на мешок, - призналась жена.
- Продешевила!..
Он подытожил итоги её сделки и наказал вести дальнейший обмен не объёму товара, а по его весу – килограмм на килограмм. Навоз имел сбыт и не боялся погоды.
Отошедшая от страха женщина молчала, безнадёжно глядя под ноги мужа.

Пробуксовывая, Семён двинулся в степь по разбитой дождями грунтовой дороге в ту самую сторону отрогов Губерлинских гор, где вчера исчез пресловутый воздушный шар - денежный мешок «Новотроицк-банка». Старый поношенный самосвал дрожал на ухабах, скользил и нервозно подпрыгивал, ржавые телеса у машины скрипели, тянуло вбок и езда показалась ему опасной. Но одна удивительная мысль гнала Семёна вперед, не давая покоя, ему хотелось быстрее удостовериться в своей правоте. Немцы дали огромные деньги на реконструкцию металлургического комбината. Самые смелые проекты уже воплотились в жизнь. Построена церковь; стоит мечеть (иж ты, как завывает мулла на всю округу, мешает спать!); новый дом отдыха в междуречье принимает первых почётных гостей. «Оренбургской Швейцарией» называют газеты это зелёное, охорошенное деньгами место. Преобразился посёлок. Кто бы мог подумать, что на месте вчерашних землянок поднимутся в небо двух-трёхэтажные коттеджи–особняки за счёт отмывки шикарных смет в то самое время, когда наличных денег раз-два и обчёлся! Семён полюбил его. Машина была подспорьем в хозяйстве. Разница между пешим и конным татарином была очевидна и очень чувствительна. Позавчера на площади он угостил своего приятеля Зарифа пивом - были лишние деньги. Но что взять с того обратно? Нечего. «Несостоявшийся человек Зариф – таких немало», - посмеивался Семён, из кабины глядя на мир. Он чувствовал себя великосветским вельможей и очень гордился. Где-то в глубине души было жалко истраченные на Зарифа впрок рубли, но карманы не пустовали, хмель в голове не переводился и Семён сделал очень важный вывод. «С этого взятки гладки», - решил он про Зарифа и растрезвонил на весь посёлок о своей благотворительности. Он равнял себя публично с кредиторами комбината с немцами, поясняя слушателям: – Пять миллиардов рублей для них выкинуть в Россию на ветер всё равно, что мне Зарифу на выпивку дать, благие дела надо делать торжественно и важно! Фрицы от этого не обеднеют и никогда не потребуют долги обратно. Разве это грех повеселиться за чужой счёт, укрепить своё подворье или обновить машину? Правильно делает Павел Иванович Гуркалов, что обустраивает культуру и физкультуру. Наш комбинат всё равно развалится – на ладан дышит парализованный, а жить надо всем. Пускай чужие буржуйские копейки золотят купола нашей веры, наши дома. Я ещё не волшебник, я пока учусь!».

Прямо желтела роща. Согнутые в три погибели степные берёзы, трепетали на сочном от холода ветру ещё довольно крепкой ветошью живого убранства. Около самой рощи он увидел людей. Три очень древние старухи, одетые словно монахини во всё чёрное до самых пят, маленькими грабельками что-то искали в траве, методично шаг за шагом прочёсывая ложбину. Время от времени одна из них раскрывала до отказа большой холщёвый мешок, а две другие, падали на колени перед ним и что-то бойко складывали внутрь.

- Шампиньоны! – подумал Семён, но осёкся. – В мае здесь неплохой урожай. Но на дворе уже сентябрь. Может быть это грузди или опята?

И вдруг его осенило: это деньги! Да, да – именно деньги! И в самом деле, шар пролетал вот здесь на ночь глядя и если только бумажные купюры попали на благодатную почву? Значит, они дали прирост! Семён неоднократно слышал и знал, что многие предприимчивые люди, чаще всего большие начальники со стажем не менее пяти лет, с тридцать первого числа и на первое на ночь клали всю мужицкую зарплату в «Новотроицк-банк», задерживая расчёт. В эту сказочную ночь деньги обрастали процентами. Они повсюду множились и росли.

- Грабить старух я не буду – не рэкетир, разве только узнаю какой урожай.

Он резко притормозил около самой древней из них с мешком – хранительнице богатства и сварливо потребовал у неё: - А ну, покажи!
Та, не понимая что ему от неё нужно, начала дрожащими от страха руками, завязывать набитый почти до самого верха мешок.
- Покажи-и! – рассердился Семён. – Не трону!
Он выпрыгнул из кабины на землю и рванул мешок на себя. Старая ткань захрустела. Мешок лопнул. Из него вывалился Семёну под ноги сухой коровий помёт - навоз, который в деревне, зовут кизяком, употребляя его в строительство вместо цемента.
- Зачем тебе это, старая? – удивился Семён.
- Топить зимою печку, - ответила ему женщина.
- А где же вчерашние деньги?..
Всё ещё не веря своим глазам, Семён вырвал мешок у неё из рук и принялся из него вытряхивать на траву всё содержимое.
- Вчера тут шар пролетал, - объяснил он старухам. Те перекрестились и согласно закивали ему в ответ: - Видели мы, мил человек, а как же, а как же – видели. Да не про нашу честь!..
- Врут! – догадался Семён и спросил: - И ничего, ничего вам не перепало?
- Что ты, мил человек?..
- Не может быть.

Он жадно буравил глазами вокруг каждую поломанную веточку, каждый затоптанный бугорок, каждый придавленный кустик. Одна старая, полусгнившая берёза показалась ему волшебной. Она покоилась лёжа около ручья в глубине рощи, упираясь вывороченными корнями в этот высокий берег, а верхними самыми дальними ветками в воду, почти как мост, касаясь немного отмели на том берегу, притягивая к себе прохожих, как магнит. В тревожном сомнении водитель двинулся к ней. Это преждевременно пожухшее, покрытое повсюду наростами дерево представляло собой богатство. Семён неоднократно видел и слышал, что вот из этих самых наростов получаются очень красивые вещи. Берёзовый кап искусно выделывается народными умельцами и очень дорого ценится знатоками. Кора на стволе поверженной ниц берёзы была повсеместно ободрана. «Не иначе она пошла на туеса и на рынок», - догадался Семён. Он вдруг припомнил старого седого художника, почти глухого, городские мальчишки-оболтусы его дразнили уже много лет, выпендриваясь друг перед другом, а тому хоть бы хны - ни инсульта, ни инфаркта. И паралич не берёт. «Вот он откуда черпает свои силы, - смекнул Семён. - Не одну только новую церковь спонсирует комбинат - Павел Иванович Гуркалов!». По телевидению много талдычили про народные промыслы, за нашу самобытную русскую жизнь. Солидные люди – начальники наперебой обещали большие деньги на развитие культуры. Вчерашний транш видели все. Деньги сыпались с неба на землю широким потоком, долгожданные инвестиции не оставили равнодушными никого. Быть культуре! Семён осторожно нагнулся и заглянул этой поверженной берёзе под ствол – одни почерневшие листья. Он принялся осторожно шерудить руками по почве так, как это делают опытные грибники, обнаружив семейство груздей или рыжиков, но было пусто - ни рубля, ни копеечки!
«Эти проклятые старухи граблями всю денежную грибницу разворотили. Откуда в этой стране и когда появится прибыль, если вот так - варварски относиться к природе? Набили мошну навозом и прочь из экономики! Надо бы его отобрать у них да рассыпать вот здесь, около этой гнилой берёзы. И подождать следующего месяца - октября, чтобы снять проценты».

Но старухи помолодели, едва только тот заикнулся вернуть их богатство обратно природе. Это наши коровы наделали! Это наши проценты! Старшая вековая старуха припомнила керенки и «николаевские рубли», а две другие - её дочка и внучка наперебой закричали на Семёна, размахивая руками, рассказывая про НЭП и про облигации шестидесятых годов. «Что нам дала детонация рубля? - так они называли девальвацию и деноминацию, думая, что это связано с детьми, с их рождаемостью и смертностью. - Чем она облегчила нашу жизнь?.. Ничем!». Отсекли три нуля от тысячи, словно четвертовали, оставили одноногого инвалида без рук, и костыль-то ему одному не поднять и некуда его подоткнуть – культя не держит, повсюду очереди и гвалт - идёт обмен чулочных денег. Хватит ли их ему на гроб, на достойные поминки? Вот задача! Вот это боль!.. Люди хотели тепла сегодня, а не завтра!

- Мои дивиденды! – шипела совершенно беззубым ртом самая старшая женщина.
Вторая прошамкала дешёвыми протезами в лицо Семёну о том, что это их «прывылегия» забрать все деньги и пояснила, что мало осталось жить – помилуйте, господи, скоро зима! Самая молодая из них шестидесятилетняя дама, рассудительно и вполне членораздельно заговорила о бартере, прямо парализуя Семёна своей начитанностью.

- «Денег мало!», – сказали нам в банке, тоже кричали: «Оставьте их!». «Но нам холодно», - доказали мы. Администрация банка предложила нам бартер. «Врезайтесь в газовое хозяйство комбината и процветайте!». «Но наши мужики все давно умерли, - объяснила им я. – Кто на войне, кто от водки, последний в больнице от рака лёгких и некому сегодня поддержать развалившееся хозяйство, трубы варить мы не умеем. Нашли консенсус – банкиры предложили нам вместо денег и газа кизяки в этом районе и мы их взяли.

Дока молчал. Крыть ему было нечем. Справка из банка, предоставленная Семёну его бойкой собеседницей, подтверждала её права на собранную в холщовый мешок часть национального богатства.

- Коровяк, - продолжала объяснять Семёну самая юная старуха, переламывая дрожащими от слабости руками, очередную, ещё сыроватую плюху навоза. – Он и топливо, и строительный материал и удобрение на саду-огороде!.. Коровяк это жизнь!