Я упал. В щелях лепились мыши.
С интересом наблюдая миг.
Интерес их весь под сводом крыши.
Здесь – их мир, а я в него проник.

Пока смерть мои ломала кости,
бусинок глазела чехарда.
Миллионы. Я пришёл к ним в гости,
но остался видно навсегда.

Серые беспечные комочки.
Серый незатейливый наряд.
Зубки, аккуратные белые точки,
глазки – блеск, восторженно горят.

Велика случайная добыча.
Булькает огромный великан.
Всё тусклее взгляд, всё безразличней,
всё верней захлопнутый капкан.

Растворились стены у Аида,
Цербер вышел посмотреть на труп,
осторожно тронул, фыркнул, видно,
дурно пахнул труп, был грязен, груб.

Затворились стены, и ватага
бросилась лицо моё лобзать,
по лицу ручьём стекала влага,
капельками, Божья благодать.

Мышек – города, деревни, веси.
Голод донимает их, нужда.
От того и Цербер здесь не лезет,
подарил всё мышкам без труда.

Чрез мгновение лежал угрюмо
на полу обглоданный скелет,
мрачной дымкою мерцала дума,
подле глаз, которых более нет.

Мысль скелет тяжёлая донимала,
будут ли землицей укрывать.
Холодно в пустынных сводах зала,
где легко живое убивать…

Серые беспечные комочки.
Серый незатейливый наряд.
Губки, аккуратные тонкие строчки,
о желаниях снова говорят.

Настороженно застыли. Воет
Цербер от непрошенной тоски.
Кончил выть. Лишь капли беспокоют,
халцедон серебрянной реки.

Годы, годы, годы утекают,
легкоструйные из залы в щель,
и эфир метанный обнимает,
сводов благозвучную качель.


4 декабря 2009 г.
С-Петербург