Выборы

Перед 8 Марта мне передали маленький телевизор и теперь все наблюдали за ходом предвыборной кампании в парламент. Правда, новости интересовали только меня, всех остальных – мыльлные оперы.
По сизо уже проползли слухи о том, что кого-то из больших начальников области поселили недавно в одну из камер. О том, что это как-то связано с предстоящими выборами, молчали даже всезнающие надзирательницы. Даже прапорщик Светлана Петровна, знавшая все, всегда и про всех, и та отводила глаза и меняла тему. Возле кормушки теперь было самое информационное место – здесь можно было подслушать разговоры офицеров и контролеров. Да, кто-то кому-то помешал на этих выборах.
Вечером пришел Марат Маратович Ахинов – опер, курирующий «гарем». Первый раз, когда я увидела Марата и он стал (тет-а-тет) уговаривать меня писать явку с повинной, он был воспринят мной не как Марат Ахинов, а как «марать» и «ахинея». Позже я поняла, что этот молодой мужик с еще не сошедшими с лица юношескими прыщиками – просто опер и все, связанное с его профессионализмом, претит тому, кто сидит в камере, но с другой стороны – а что тут такого? Всего лишь человек, ну опер, ну любопытный, зато с Маратом всегда было приятно поговорить, даже ниочем, потому что он был «человек с воли», и неглупый.
Маратик пришел не с пустыми руками, он принес какие-то бумаги.
- Здравствуйте!
- Здрасьте! – хором отозвалась камера.
- Я принес вам тут кое-что. Вы же знаете, что скоро выборы?
- Да, знаем. – опять проблеяла камера.
Меня стал разбирать смех. При чем я еле сдерживалась. На тот момент у нас в камере было две цыганки. Кроме того, что Маратик уже перебил им просмотр сериала, он еще вызвал на их лицах такое глупое выражение лиц, что я и сейчас хохочу, когда вспоминаю. Они и так были эталоном в этой области (я о глупости), но самое смешное заключалось в том, что они хмурились, делая вид «я знаю и понимаю» - примерно такая хохма, когда обезьяна читает газету или вот, еще лучшее сравнение: когда вдруг пьяный пытается показаться трезвым.
Марат продолжил:
- Плакаты расклеить, газеты выложить и читать – теперь заключенные также имеют право голоса, но об этом поговорим позже.
И ушел.
Лялька взносилась по камере.
- Зае…ли! И так жизни нету, еще и чешется везде.
Я уточнила:
- А ну-ка, ну-ка, что там чешется?
- Да, или подстыла, или хрен его знает, я на доктора вылезла, так он крапиву дал запарить да подмываться.
- Ну а ты?
- Уже запарила.
После сериала Лялька взяла кружку и пошла на «дальняк» (унитаз) подмываться. Села, задрала свою цыганскую юбку и что-то хлюпалась там. Потом покой камеры был разрушен ее ненормальным воплем:
- А-а-а, печет!!! А-а-а!!!
Она соскочила с унитаза, расставила ноги по-кавалеристски и стала махать юбкой как веером.
Мы стали смеяться.
- Вы что ржете, проститутки? Дуйте!!!
- Лялька, да что там случилось?
- Печет не могу! Дуйте! Поубиваю!
Мы продолжали хохотать.
- Дайте воды, я хоть лашпорта посмываю.
- Ляля, какие лашпорта?
- С крапивы.
Оказалось, что эта дура запарила крапиву как чифирь и подмылась этим непроцеженным «отваром». Лашпорта – это листья с крапивы, которые в заварке набухли и в процессе подмывания поналипали Вальке на гениталии, а чифирь жег слизистую. Одна только мысль о том, как бы кто-то в горячке начал «дуть», колыхала мое тело в хохоте. Валька злилась и хохотала, попросилась выйти к дежурному врачу и, когда открыли дверь, она вытерла в камере ноги о коврик и вышла в коридор. Только что успокоившись от смеха, камера опять «взорвалась». Представляете такую картину – человек выходит из квартиры и вытирает ноги, выходя на улицу, а не наоборот. Смешно получилось, а Валька просто задумалась – до нее только потом дошло, когда с санчасти вернулась.
Пересмеялись и стали разбирать Маратовы «гостинцы». Плакаты повесили над столом, календарики разобрали по нычкам – в тюрьме это дефицит, а время считают все, и не так, как это делают люди на свободе. Остальные проспекты и газеты отложили под камсу и самокрутки. Ржавую старую камсу шнырь каждый день приносил с обеденной баландой, видно, в тюрьму привезли откуда-то. Страшная, конечно, но есть можно, да еще на газетке, как дома, да еще с черным тюремным хлебушком – благо пекарь-шнырь соображал в своем деле. Красота! Разнообразие в тюремном рационе – одна из немногих радостей заключенных, особенно тех, кто не греется. Рассматривая все, принесенное Маратом, нетрудно было заметить, что все это агитировало за одного конкретного человека и за одну политическую партию. Это не было потрясением для меня – на свободе агитировали примерно также узко и направленно.
Маратик пришел на следующий день:
- Ну что, почитали?
- Почитали, - вразнобой ответила камера.
- Какие выводы?
- Мы – за демократию, - хитро улыбнувшись, сказала я. Все остальные молчали – на свободе за пьянками и наркотой им некогда было даже новости смотреть.
Марат поморщил лоб:
- Не понял.
- Да за него мы, за него проголосуем, - сказала я – показывая на кандидата на плакате.
- Ну, я надеюсь, что не только Абекова понимает, что надо делать? – Он глазами обвел спецконтингент – Валька цыганка, как она сама выразилась «то есть наркобароны, а я наркобарониха», Лизка цыганка, тоже ширку варила да ворованых коров да свиней перекупала, Люська, я ей кличку дала «Нудота» - 19 лет в пьяной драке за закуску – банку кильки зарубала общего с мамашей-алкоголичкой любовника-алкоголика, Светка-разбойница – сельская баба-пьяница, с подругой душили какую-то бабку шарфом, чтобы раздобыть денег на бутылку, Нинка – без передних зубов, та вообще за водкой ничего вспомнить не могла, где что крали, куда лазили, еще Светка – двух курей у соседки сперла, не по злобе а из-за ментальности – просто плохо лежало и какая-то еще неяркая Алла, по моему, воровка и наркоманка, грязная с полной головой вшей и самое запоминающееся в ней – это повисший на грязном голубом свитере скелет камсы. Видно, когда ела, уронила, а он косточками зацепился и висел. Еще и колыхался от движения. Марат тоже увидел скелет:
- Ты что, в порядок себя не можешь привести? Ты же женщина, вид у тебя, ну, зарыга, тебе на зоне бы за это уже морду набили.
Зарыга-Алла сняла скелетик со свитера и, растерявшись от «комплимента», не знала куда его деть.
- Значит так, вы здесь живете, хоть это и неприятно, но на данный момент это ваша крыша над головой. Мы все делаем, чтобы вы ели и спали, и мылись вовремя, поэтому будьте добры – выполнить и вы нашу просьбу, проголосуйте как надо. Всем все понятно?
- Угу, да, - откликнулись все.
Марат ушел и все разбрелись по своим нарам досматривать сериал.
* * *
В день перед выборами с утра на продоле поднялся шум – открывались и закрывались камеры.
по нашей двери тоже предупредительно стукнули ключом и через несколько секунд дверь открылась. Надо отдать должное начальство следственного изолятора – сидевшие знали так сказать «их в лицо». Каждый четверг они совершали обход и интересовались проблемами зеков. Не знаю, как обстояло дело в мужском корпусе или, скажем, на «коммерческих постах» - так их называли сами контролеры СИЗО – там сидели блатные и судя по названию постов, проблем там не было. Начальник тюрьмы Москаль – полковник, высокий мужик лет пятидесяти с брюшком и ангельскими щечками. А за ним – его зам, гроза зеков, строгий и ужасный Барсеков, с квадратным бульдожьим лицом, резким командным голосом, матерным лексиконом и смешной кличкой Барсик.
Я отрапортовала:
- В камере 8 человек. Дежурная Абекова.
Москаль заговорил с нами, стоящими по струнке и боящимися даже взгляда Барсика.
- Ну что, женщины, проблемы, вопросы, жалобы есть?
- Нет, - хором ответили ему.
- Мы к вам вот по какому вопросу. Завтра состоятся выборы в парламент Украины. Я знаю, что Марат Маратович провел разъяснительную работу…
У него зазвонил мобильный. Москаль заговорил с кем-то и вышел из камеры – перед ним расступилась «свита», стоящая за Барсиком – Марат, доктор с санчасти, бледная лейтенантка из спецчасти на кривых ногах и человек пять охраны.
Барсеков выступил вперед:
- Значит так, вы теперь имеете право голосовать, и поскольку у вас проблем, жалоб нет, то, чтобы их не возникало в дальнейшем, делайте как положено. Вам завтра сделают нормально покушать, так сказать, администрация идет вам на встречу, делает такой подарок. Поэтому, вот вам список, до завтра чтоб выучили и чтоб без проблем. Я быстро вычислю, кто будет умничать! Понятно?! Дежурная? Нам всех перепишешь.
И протянул мне список из шести пунктов такого содержания:
- красный бюллетень – …ФИО
- голубой бюллетень – …ФИО
- коричневый бюллетень – …ФИО
- желтый бюллетень – …ФИО
- зеленый бюллетень – …ФИО
- большой белый бюллетень – …ФИО
И Барсик со свитой вышел из камеры.
* * *
На следующее утро в камере был ажиотаж – впрочем, наверное, как и во всем изоляторе. С утра шнырь принес с хлебом пампушки с чесноком из серой муки таки страшненькие. Моя бабушка про такой хлеб говорила «глевкий, хоч коників ліпи». И винегрет тоже не совсем удачный, крупными ломтями наспех, но все равно по тюремным меркам – роскошь.
Лизка цыганка бродила по камере и по листку зубрила, на каком бюлетне какая фамилия. Она материлась, курила, а потом сказала, что листок-шпаргалку с собой возьмет и уже в кабине просто перепишет, а Нудота список на ладонь переписала, чтоб не зубрить.
Надзирательница Людмила Викторовна дружелюбно сообщила, что в СИЗО приехала комиссия проверять выборы, чтоб в камере был порядок. Лизка тут же спрятала список в тапок, видимо, чтоб комиссия не нашла. Я еще подметила в мыслях с сарказмом: «Политически подкованная». И мысленно хихикнула.
Потом прибежал кто-то на пост, громко говорил по телефону. Голос Барсика. Потом голос Марата.
Барсик:
- Марат Маратович! Я по глазкам посмотрел – бардак у тебя на гареме! Ты меня уже достал! Я смотрю, ты не Ахимов, а Ахуинов! Будешь сам полы в камерах мыть, если комиссия замечание сделает.!
Тут же открылась наша кормушка и четко по ее форме квадратное лицо Барсика громко крикнуло:
- Мясо в каше есть?!
Мы недоуменно переглянулись.
- Комиссия ходит. Я спрашиваю: мясо в каше есть?! Если спросят!
- А-а, есть. Конечно, – кто-то отозвался.
- Смотрите мне! Будете умничать – и каши не будет! Ясно?!
И захлопнул кормушку.
Открылась дверь и забежал Марат, красный как рак.
- Так, где список?
- Какой список?
- Тот, что вчера выучить дали. Сюда его быстро. Комиссия в сизо, если найдут, вам не поздоровится. Список!!! – заорал он.
Лизка вытащила из тапка список и отдала его Марату. Тот брезгливо поморщился, взял его и смыл тут же в унитазе.
- Кто-нибудь переписывал?
Люська Нудота отозвалась:
- Я на руку переписала.
- Стереть!!! – рявкнул Марат. – Плакаты снять! Полы вымыть!
Дежурная Светка сказала:
- Только что помыла перед проверкой утренней.
Марат аж подскочил:
- Ты что, перетрудиться боишься?
Очевидно, предложенная начальством перспектива самому мыть камеры ему не понравилась. Марат был взбешен тем, что Барсик на него наорал, но самое неприятное было в том, что все мы это слышали и Марат это знал. На месте опера я бы тоже злилась.
Перед обедом пришел конвой – на голосование. Нас вывели на продол и построили по двое и повели. Голосование проходило недалеко – за углом корпуса. Там стояли столы, кабины, и какие-то люди в гражданском, и опера. За столом спецчасть выдавала бюллетни – все, как на свободе, потом кабина – галочки, и конвой строит нас обратно в камеру. Гражданские – это были наблюдатели, они сторонились от сержанта с овчаркой, который замыкал наш конвой. Я поймала на себе взгляд одного наблюдателя и он поразил меня так сильно, что я до сих пор могу его точно вспомнить и описать. Он смотрел на нас – заключенных под стражу женщин со страхом, запретным любопытством и брезгливостью одновременно. Так люди смотрят на диковинных гадов в зоопарке или террариуме. Я почувствовала, что земля уходит из-под ног и я уже ничего не видела от волны слез, нахлынувших на глаза. В камере нас ждал «праздничный» борщ с крапивой и мой любимый КВН по телевизору. Но ничто не могло отвлечь меня от горя, которое принес мне тот взгляд. Я упала на свои нары, отвернулась к стене, закусила свернутый носовой платок, чтоб не выть, и плакала. Я плакала, сотрясаясь всем телом, это была самая настоящая истерика. Никогда я ничего подобного не ощущала ни ранее, ни потом – такой обиды и боли, я не хотела быть объектом того взгляда, но он упал и на меня тоже. Почему я здесь? Как же так получилось? Я не такая, как они. Они даже не понимали, почему я плачу да и объяснить им «про «взгляд из зоопарка» я не смогла бы. Они не понимали сложных предложений и я была одной из них и ничего не могла изменить. Мое естество отвергало мою причастность к уголовникам, но я была одна из них, отбросом социума. Единство противоположностей в чистом виде. Я проплакала тогда часа три, глаза опухли и голова раскалывалась, но надо было держаться. И я держалась…