Собственной же прихоти смущаясь,
заведёшь "Юпитер" с похмела
и бормочешь, к центру обращаясь:
"Вольфганг Амадеич, все дела..."
День с похмелья тягостен и долог.
Грозно книги нависают с полок
в неизменном кожаном строю.
И австрийский умерший нарколог
кротко чинит голову мою.
Та-та-та, шестнадцатые доли,
музыка, "прекрасная до боли",
"вдалеке от мира и людей".
"Ну-с, поговорим об алкоголе" -
отвечает Вольфганг Амадей.

Хуле говорить, мой друг сердешный -
всё уже говорено давно.
Всё пропивший, неживой и грешный -
я забил на всё бы это, но -
вид в окне - всё тот же двор ебучий,
двор, покрытый коркою воды,
небо, загороженное тучей
и австрийский гений, беспесды.