Je te rends ton amour
Au moins pour toujours
Je te rends ton amour
Le mien est trop lourd
Et je te rends ton amour
C'est plus flagrant le jour
Ses couleurs se sont dilu;es
Et je reprends mon amour
Redeviens les contours
De mon seul maitre: Egon Shiele

Mylene Farmer “Je Te Rends Ton Amour”

Начало Исповеди

– Святой Отец, я пришла к вам на исповедь.
– Вы считаете себя грешной, дочь моя?
– Святой Отец, я не просто грешна, я и есть сам Грех…
Священник осторожно пошевелился, покашлял. Он не ожидал услышать таких слов от юной дамы, нарушившей тишину храма мерным постукиванием шпилек своих чёрных лаковых туфель в этот ранний утренний час. За всё то долгое время, пока он был священником, он ещё никогда не встречался со столь абсурдными, и в то же время пугающими, заявлениями. Уже по одной интонации голоса женщины можно было судить о её несомненной вине перед Господом Богом, а в её глазах, лишь на мгновение встретившихся с умудрёнными жизнью глазами Святого Отца, читалась хитрая усмешка, жгучий разврат и хрустальная слеза сострадания, оплакивающая множество ни в чём не повинных душ.
Гостья едва заметно шагнула в умиротворённый полусвет-полумрак церкви и, с необычайной лёгкостью, истинно кошачьей грацией, подкралась к священнику сзади и быстро, плавно и чуть небрежно пробежалась пальцами с длинными заточенными ногтями, выкрашенными в багровый цвет, по плечу захваченного врасплох служителя церкви, словно вновь играя на фортепиано полюбившуюся ей мелодию одного из великих композиторов, на которых выучилось музыке не одно поколение кудесников звуков и слов.
Женщина обворожительно улыбалась, чуть наивно приподняв брови, будто признавала свою вину перед ошеломлённым священником, резко обернувшимся под воздействием того изысканного движения пальцев, что словно коготки оставили после себя покалывающий огненный след на плече. Нарушительница спокойствия сделала вид, что смутилась того серьёзного и даже немного презрительного взгляда, каким смотрел на неё зрелый и невероятно обаятельный мужчина в рясе, явно упрекая нежданную гостью в вольности и неэтичности её действий. Однако, этот взгляд поражал своей страстью и дерзостью, и, не будь мужчина священником, женщина сразу подумала бы о том, что он хочет заманить её в постель, как заманивает паук в свои похотливые сети гулящую и взбалмошную муху. Но утренней посетительнице церкви не было не по себе от этого взгляда, наоборот, она готова была вступить в ту игру, что ненароком затеяла сама. И она знала, что не способна сдаться. А священник понимал, что двое в этой игре не могут победить.
 Было сложно угадать её возраст, ибо лицо женщины избежало морщин, придавая ей сходство с совсем юной девушкой. Но что-то большее скрывалось за этой невинной красотой, ибо костры её глаз выдавали в ней неприкрытую грешницу, погубившую, должно быть, немало непостоянных мужских сердец. Священник же, напротив, уже перешёл черту беспечной молодости – когда кровь бурлит, и внезапно нагрянувшие чувства тревожат спокойствие сна –, но остался безумно привлекательным и, наверняка, многие девушки теряли из-за него голову… но он всегда оставался холоден и беспристрастен, верный своим божественным принципам и мифическим идеалам. Но то, к;к он смотрел, как;м проницательным был его взгляд – казалось, ему доставляло удовольствие то, что ему дозволено убивать одним движением глаз, оставаясь живым, храня осколок льда в груди. Встретившись здесь, под сводами церкви, женщина и мужчина оказались невероятно похожи и безгранично различны, и если в женщине окружающие видели власть порока, то в мужчине отражалась чистота голубого льда.
– Вы верите в то, что вы говорите?
– Oui, я уверена в этом как никогда.
– Что заставило вас поверить в это?
Женщина пожала плечами. Священник покачал головой.
– Думаю, нам следует пройти в подобающее для нашего разговора место.
Он указал рукой в сторону исповедальни и, положив руку на плечо женщины, двинулся вместе с ней в указанном направлении. Отчего-то женщине казалось, что её ведут туда насильно, что всё дальнейшее будет происходить против её воли. Впрочем, она не собиралась отступать. Она пришла в церковь, чтобы покаяться… Но теперь женщина не была полностью уверена в том, что хочет этого. Или она уже просто не знала, за чем именно пришла. Рука священника приятно сжимала плечо утренней гостьи…
; Но в этом ведь нет ничего постыдного и предосудительного, ведь так?! – вскричала она в душе и тут же успокоилась.
; Ведь так… – вторило эхо, – Ведь так…

Женщина вошла в кабинку. Священник зашёл с другой стороны. Эхо смолкло. Прихожане, с интересом следившие за мужчиной и женщиной, скрывшимися в кабинке, отвернулись и вновь принялись за повседневные бытовые монологи с Богом. Остальные продолжили созерцание икон, горящих восковых свечей и солнечных зайчиков, весело и беззаботно прыгавших по причудливым витражам. Некоторые посетители спали, облачённые в призрачные мантии паров ладана… Кабинка уже никого не интересовала. Она вместила в себя мужчину, готового выслушать покаяние, и женщину, пришедшую излить свою душу. Их покой уже никто не смел нарушить. Но никто не мог знать, к чему приведёт их разговор. Наверное, как всегда, священник наставит грешницу на путь истинный, и жизнь вновь польётся своим чередом. Как всегда…
– Могу я узнать ваше имя?
– Но…зачем оно вам?
– Могу я узнать…


Исповедь

– Лидия…
– Хорошо. Что ж, Лидия, вы утверждаете, что вы есть сам Грех?
– Да… – но голос женщины звучал уже менее уверенно, чем прежде.
– Вы сейчас сомневаетесь в этом?
– Нет.
– Тогда нам следует разобраться в том, что позволяет вам утверждать такое.
Женщина едва заметно кивнула. Она взяла себя в руки и уже не сомневалась. Она была готова ко всему. Священник же как будто чувствовал её. Он не мог видеть её кивка, но не стал дожидаться, когда Лидия вновь заговорит…
– Не говорите ничего. Подумайте лучше над тем, с чего начать свой рассказ. В вашем покаянии я не хочу слышать ничего лишнего. Всё должно касаться вас и того Греха, о котором вы говорите. Не бойтесь ничего, доверьтесь мне, Лидия, я постараюсь избавить вас от той боли, что вы несёте.
Его голос располагал к откровениям. Женщина чувствовала себя свободно и открыто, ощущая дыхание священника за занавеской. Она была готова поведать ему всё, но в то же время что-то её сковывало. Так всегда бывает, когда натурщица в первый раз раздевается перед художником, предпочитающим рисовать обнажённые человеческие тела. Она чувствует себя легко, свободно, но ей неловко и она смущена…до поры до времени, пока не войдёт во вкус и не отдастся искусству живописи всей своей душой и телом.
– Но…я не знаю с чего начать… – Лидия опустила голову.
– Начните с детства. Восстанавливая полную картину своей жизни, куда легче обратиться к её частностям.
– Но вы ведь сами сказали, что не хотите услышать всё…
– Так поведайте мне то, что я хоч; услышать.
Женщина задумалась. Она по-настоящему не знала, с чего начать. Ей даже вдруг стало страшно того, что она вообще пришла в церковь на исповедь. Ужасно! Но так было поначалу. Священник же терпеливо ждал…
– Меня зовут…
– Но зачем же повторяться, – чуть устало прошептал священник, и на устах его появилась улыбка.
Лидия знала, что он улыбается. Она очень хорошо научилась сопоставлять интонации и движения, и мимику. Жизнь научила её понимать людей по мельчайшему намёку. Только этого мужчину, мужчину в рясе, она поняла далеко не сразу. Точнее, она его вообще не поняла. Лидия угадывала его эмоции, но не предугадывала его слова. Каждая новая секунда наедине со священником представлялась ей новым откровением. Женщина трепетала в невидимых объятьях силы куда более могущественной, чем та, что вела её по жизни. Выбора не было. Лидия не могла уйти. И тогда она решила, что впервые в жизни способна проиграть… Дьявольская игра – в ней нет козырей, все карты закрыты, каждая карта – всех мастей.
– Я родилась…
– Вы задумались. Но ведь так часто бывает. Многие не помнят своего детства. Оно может быть недостойным для воспоминаний – слишком скудным и неинтересным. Память может сама избегать его – детство было кошмаром наяву, и его просто не хочется вспоминать. Но я не прошу вас рассказывать мне всё, Лидия. Просто поведайте мне то, что подвигло вас на те прегрешения, что вы совершали. А ведь вы их совершали. Вы сами сказали мне, что вы и есть Грех.
– Да. Я сказала, и я не стану отрекаться от своих слов.
– Но ведь никто этого не хочет. Ни я, ни вы. Нас здесь двое, и оба мы заинтересованы в том, чтобы ваше заявление оказалось правдой, не так ли?
Голос заискивающий, играющий, нахальный – и это священник? Женщина задержала дыхание. Здесь, наедине со служителем церкви, она чувствовала себя слабой. Никогда ещё она не была такой слабой…
– Ах, Лидия, только не пытайтесь разубедить меня в моей правоте!
Женщина вскинула голову.
– Я не совсем понимаю вас, Святой Отец.
– Вы грешны, и вам это нравится, не так ли?
– Нет…не знаю…не уверена…
– Вы знаете, просто боитесь признать. Вы жаждете сострадания, но не ждёте его. Мир бросил вас, или вы сами покинули его?
– Ни то, ни другое. Никто ничего не бросал. Просто я вошла в эту жизнь не такой как все. Я пыталась меняться, но оставалась всё той же…
– А кем вы были? Лидия, кем оставались вы?
Он хочет свести меня с ума! Ведь хочет! Женщина теряла терпение. Голос священника вводил её в нервную дрожь. Ещё немного, и она сорвётся. Ещё немного, и…
– Шлюхой! Грязной, порочной, низкой, пошлой, дешёвой шлюхой! Самой грешной из всех других шлюх! Самой…
– Тише… Вы шлюха, Лидия, но вы остаётесь женщиной. Успокойтесь и попробуйте начать свой рассказ. С чего началась та жизнь, что увлекла вас за собой в Содом и Гоморру.
– Ах!
Женский вздох отдалённо напоминал сладострастный стон. Прихожане с удивлением и испугом смотрели на злосчастную кабинку, откуда раздавалась исповедь грешницы. Больше чем половина из посетителей церкви отказывалась верить в произошедшее совсем недавно. Одновременно с этим, людям, ужасно уставшим от повседневных забот, хотелось, чтобы то, что они слышали было правдой, ибо для них всё это было одним из тех божественных чудес, которых ждут на протяжении всей жизни, но чаще не дожидаются. Горстка посетителей сразу же разделилась на две части, одна из которых поддерживала женщину – шлюху, а другая мужчину – священника. Кто-то покинул церковь, кто-то остался, но в душе никто не мог знать, кто победит в этом, казалось бы, неравном противостоянии Святого Духа и Демона Греха.
– Я не помню своего детства, – обречёно промолвила женщина.
– У вас не было родителей?
– Они оставили меня у ворот монастыря почти сразу же после рождения.
– Откуда вы знаете это?
– Мне рассказали монашки, что приняли, вскормили и вырастили меня.
– Сколько вам было лет, когда вас бросили родители?
– Монашки утверждали, что около года.
– Так рано вы остались без родных…печально, – но ни капли сострадания в голосе его слышно не было.
– Да…
– Вы француженка?
– Oui.
– Что вы делаете здесь, в Италии?
– Волны океана жизни забрасывали меня, словно щепку, в разные места…
– Вы когда-нибудь были счастливы?
Женщина ехидно улыбнулась.
– Только в те мгновения, когда испытывала оргазм.
Священник нисколько не смутился.
– И как часто это было?
– Довольно часто…
– Понятно.
И их разговор обратился в молчание. Часто случается, что тема почти не приспособлена к развитию. Тогда диалог замирает, и только смена направления общения даёт какие-то результаты…
– И как долго вы пробыли в монастыре?
– Около десяти лет.
– А что потом?
– Потом?.. Потом…я росла быстро, развивалась тоже быстро. В одиннадцать лет я сбежала из монастыря с одним молодым бароном, и в те же одиннадцать лет я потеряла девственность.
– И сколько вы прожили с этим бароном?
– Не больше года. Вокруг столько хороших мужчин…
Их разговор всё чаще и больше начинал касаться интимных подробностей из жизни Лидии, и всё меньше он был похож на покаяние. Женщина решила вести себя несколько по-другому. Она пришла в церковь, чтобы обрести себя, но встретилась лицом к лицу со священником, готовым выслушать и узнать о ней всё. Он оказался роскошным мужчиной, и Лидия не устояла перед тем, чтобы не воспользоваться своей природой искусной и обольстительной жрицы любви. Немного холодна, спокойна, решительна, хитра, насмешлива, обманчиво наивна, горяча и остра на язык, страстна, властолюбива – грешница приготовилась сыграть в кости с церковью, надеясь обыграть её в пух и прах.
– Вы безвольны по отношению к сильному полу?
– А вам не кажется, что вы задаете не те вопросы, что соответствует задавать священнику?
– А вам не кажется, что здесь Я задаю вопросы?
Женщина невольно прикрыла рот рукой. В голосе этого мужчины было столько силы, что она не могла не подчиниться, а он, в свою очередь, требовал подчинения. Священник думал не о своей миссии, не об отпущении грехов. Никто не знал, о чём он думал. Может, разве что Бог…
Подслушивающему разговор в кабинке со стороны показалось бы, что сошлись два заклятых врага, похожих друг на друга как братья. Но этот парадокс не мог заметить никто, ибо женщина и мужчина говорили почти шёпотом, словно два влюблённых в ольховой роще, прячущиеся от любопытных глаз. А к ним никто и не прислушивался, ибо не хотел встревать между поднявшимися на дыбы стихиями, неуправляемыми мощью самых стремительных ветров.
– Итак, продолжим.
Женщина подняла взгляд и встретилась с глазами мужчины, тускло блеснувшими за перегородкой исповедальни, словно две ущербных луны, затаившихся в тине эбонитовой мглы. Мгновение – они молчали, пока, наконец, священник не заговорил снова.
– В ваших глазах много страсти и боли. Вы не можете быть Грехом.
– А ваши глаза затемнены, мутны. Я ничего не вижу в них. Я утопаю в них, словно в чёрном омуте… Вы не можете быть священником.
– Почему же? А какими, по-вашему, должны быть глаза священника?
– Не знаю…не такими…
А кто я, собственно, такая, чтобы судить о ком-то? Я грешница, блудница. Бог давно оставил меня. Я лишь грязь, которой пользуются, в которую многим так сладко упасть. Может, он и прав! Я уже давно не Грех, ибо те, кто спит со мной – не грешны! Бог не карает их за то, что они проводят со мной ночи и дни! Бог не карает, потому что не признаёт моё существование. Я насекомое… Меня можно раздавить в любой момент, но пока я живу, я хоть самую малость, но остаюсь полезной.
Слезинка скатилась по щеке женщины, но она сдержалась. Сдержалась, чтобы не разрыдаться. Она должна была продолжать игру. Ведь она ещё не проигрывала…
– Не плачьте, Лидия, – даже мельчайшая слезинка не ускользнула от внимания мужчины.
– Не плачу, – ответил внутренний голос ненавидящей показывать свою слабость женщины.
– Хорошо. Вернёмся к вам. Почему вы стали такой?
– Вы хотите сказать, шлюхой?
– Именно это я и сказал.
– Точнее, именно так – правильно – я вас поняла.
– Именно, – его было почти невозможно вывести из себя, в этом Лидия уже успела убедиться, хоть и продолжала язвить и острить, – Так, почему?
– Вам это так интересно, Святой Отец?
– Я хочу помочь вам, Лидия.
И снова странное чувство, будто кровь ударила в голову. Женщина еле пришла в себя. Никто ещё не говорил Лидии, что хочет помочь ей. Все говорили, что хотят её, но помощь – это совсем другое. Для Лидии это слово звучало как запрет, как нечто неземное, недоступное, непостижимое. Сплетение всех страстей, экстазов, оргазмов, восхитительных ласк и льстивых слов, что обычно говорятся мужчинами после ночи в постели с женщиной, истинная любовь и самый могущественный грех – вот какой представлялась помощь Лидии, и отказать себе принять предложение священника она попросту не могла.
– А я хочу испытать на себе вашу помощь!
– Вы сказали это так, как будто хотите переспать со мной.
– Если это будет частью помощи, то – да!
– Я думаю, лучше начать с разговора.
– Но мы только и делаем, что говорим! Возьми меня! Возьми меня здесь и сейчас! Ты же знаешь, что я хочу этого! Помоги мне!
Женщина снова сорвалась на крик. На улице стоял полдень, и многие предпочли спрятаться от жары в церкви. В исповедальне всё было тихо, но вдруг из неё снова полетели странные для ойкумены божественного духа фразы. В искушённом недоумении прихожане вперили свои взоры в пустоту, прислушиваясь к женским мольбам. Никогда ещё не слышал никто, чтобы так молили о свершении греха, чтобы в понятии помощи заключалось понятие запрещённой плотской любви – повсеместной и всеми взлелеянной. Здесь, в церкви, женские крики представлялись верхом разврата и пошлости, негуманности и насмешки над Богом. Люди роптали, но слушали. Их уже было сложно чем-либо удивить, но, тем не менее, они удивлялись и с интересом ждали, что же будет дальше. И снова каждый скрещивал пальцы за душу грешницы или священника, и снова души посетителей церкви не могли отдать предпочтения никому из враждующих и столь родственных сторон.
– Лидия, вы просите невозможного. Если бы на моём месте сейчас был другой священник, он бы давно вышвырнул вас из церкви… Но вам повезло, что вы встретили меня. Я помогу вам.
– Так помогай же! Дьявол! Что ты ломаешься!
– Я буду ждать, пока вы успокоитесь.
– А если я не успокоюсь?
– Я не стану помогать вам.
Лидия сложила губы в замок и замерла, с трудом сдерживая свой порыв. Часто она позволяла себе такие вольности в постелях с мужчинами – кричала, ругалась на них, управляла их чувствами – так Лидия-женщина спасалась от боли, что причиняла ей жизнь, что она проживала. Теперь же она заставила себя успокоиться. Видно, помощь – это куда больше, чем просто секс.
– Я в порядке.
– Я вижу. Что подвигло вас на связь с тем бароном, с которым вы сбежали из монастыря?
– Ничего особенного. Он мне понравился.
– Он взял вас силой?
– Ннет…хотя, да. Но откуда вы?.. – лицо женщины изобразило удивление; каждый поверил бы в его искренность, если бы не встречал Лидию почти повсеместно в дешёвых барах и притонах для выходцев из высшего света, любящих страсть и грязь.
– Вам понравилось?
– Как сказать… Я не совсем поняла.
– И тогда вы…
– Я сбежала от барона в поисках кого-нибудь другого. Мне казалось, что с новым мужчиной у меня всё будет по-иному…
– Но…
– Но, в конце концов, я поняла, что чем больше мужчин я меняла, тем меньше различий между ними я выделяла. В итоге, все они стали для меня одним большим стадом, от которых я получала одно лишь жалкое удовлетворение.
– Вы не искали настоящей любви?
– Нет! А зачем она мне? К тому же, кто полюбит такую, как я?!
Никогда ещё не слышал священник в её голосе столько отчаяния. Что-то мелькнуло у него в голове, кольнуло в сердце, но мужчина не подал и виду. Осколок льда, цел и невредим, спокойно бился в груди.
– Вас никто никогда не любил?
– Никто…никогда… Я не заслуживаю любви.
Священник непроизвольно пожал плечами. Женщина слышала этот жест.
– Знаете, Святой Отец, иногда мне кажется, что я создана, чтобы давать любовь… Но каждый раз, когда я прихожу к этой мысли, я снова засыпаю в объятьях мужчины, которому достаточно моего тела и нет никакого дела до моей души. Каждый раз после успешно сыгранного оргазма (а их я уже давно не ощущаю) я плачу. Мужчины думают, что доставили мне незабываемое удовольствие, и с гордостью покидают меня, но я-то знаю, что мой плач – это самая настоящая скорбь. Я давно позабыла мечты о принце на белом коне, что спасёт меня от этой грешной жизни, из которой мне уже просто не вырваться. Я давно перестала задумываться о настоящей любви. Я не верю в её существование. Даже если она и существует, то это не мой удел. Я слаба и безвольна. Я не могу вырваться из объятий Греха. Я стала частью его. Мне жалко всех, мне страшно за всех. Но меньше всего я жалею и боюсь за себя. Я – ничто! Я – вещь, и мною надлежит пользоваться. Но мне грустно за тех мужчин, что приходят ко мне, оставляя своих жён, а те, в свою очередь сбегают к чужим мужьям. Мне грустно за весь этот мир. Куда он катится? К чему мы придём? Век недоверия и лживой лести, разрушения идеалов и невозможности создания новых. Все пороки обнажились, как никогда раньше. Мы – оголены перед временем, но это не та великая античная красота, которой гордились, а извращённая телесная плесень, которой можно только стыдиться. Но стыд проглотил грех. И этим грехом предпочли наслаждаться. Я – шлюха! Скажи любому, и он поймёт, кто я. Сперва на меня плюнут, а потом трахнут! Деньги мне бросают, как свиньям их поганое пойло, и большая часть мужчин уверена, что я не заслуживаю даже этих грошей. Они ждут моей смерти, но я живу. Тогда они решают воспользоваться мной ещё раз, а потом ещё и ещё… И я становлюсь одной из их вредных привычек, как то: сигары или пьянство. И им всё сложнее меня бросить, а я всё больше завишу от них. В Древней Греции гетерам поклонялись, и к ним приходили ради любви. В нашей же современной Европе мне кланяются, только чтобы сделать петтинг, да и то – это происходит так редко – ведь это должно доставлять мне удовольствие, но для них я не женщина, а способ развлечься ненадолго в перерывах между едким дымом табака и тошнотворным запахом алкоголя. Дьявол! А вы, Святой Отец, говорите мне про любовь?! Да я готова всё отдать ради неё, но кто захочет вытащить меня из всего того дерьма, куда я окунулась? Я пропащая! Зря вы пытаетесь мне помочь! Я недостойна помощи! Даже когда я увидела вас в первый раз, я хотела только одного… Я – самая настоящая шлюха. Я впустую трачу ваше время.
Женщина встала, зачем-то отряхнулась, посмотрела по сторонам, вздохнула и собралась уже уходить, но тихий, умоляющий голос остановил её:
– Лидия, постойте… Побудьте со мной…
Она тут же села. Она словно ждала, что её попросят остаться, но не верила в это. Её остекленевшие, наполненные слезами глаза застыли в одной точке. Лидия дрожала, но не издавала ни звука. Такое состояние можно было бы назвать балансированием на соломинке. Любое слово, движение, мысль или ещё что-либо могут привести к срыву, и тогда произойдёт нечто ужасное. Человек, предавшийся чувствам – он непредсказуем. Иногда случается, что ты не ждёшь от кого-то тебе близкого слёз, не ждёшь, но они приходят, и ты не можешь выдержать эту боль – ты разрываешься на части, ты готов разрыдаться на месте, неизвестно от чего, или разрушить всё вокруг, лишь бы они перестали течь. Особенно, если это слёзы любимой…
Лидия же была готова разрыдаться. Она чувствовала – что-то случилось. С ней, с ним… Всё как-то странно. Мужчина же боялся слёз. Он не знал, что будет, если вдруг она заплачет. Не знал… Священник мял в руках рясу и с обречённостью смотрел на силуэт женщины, сидящей перед ним. Она не дрожала от холода, она не дрожала от злости или ненависти, но не могла же она дрожать от!…
Священник не верил в это, но понимал, что сам дрожит. И осколок льда в груди начал незаметно таять. И в янтарно-карих глазах его выступила капля грусти и сострадания…
Быть может, именно так и начинается любовь…


Конец Исповеди

И она не выдержала. Никогда ещё она не плакала так за всю свою безумную грязную жизнь. Рыдания её сотрясали своды церкви; прихожане с криками бросились вон, исчезая в вечерних сумерках, уверовав в то, что наступил канун Страшного Суда; а статуи, что стояли внутри храма Господни, обагрились кровью… Но Лидия продолжала рыдать. Её уже ничто не могло остановить – она не могла остановиться. Вот слёзы кончились, и вместо них потекла кровь – густая, терпкая и противная на вкус, словно перебродившее вино. Тёмными пятнами она выступила на груди, более яркая – она потекла из ложбинки между ног Лидии. Казалось, что вместе с кровью женщину покидали все её грехи. Но Лидия не могла сдержать плач, и кровь бурной рекой изливалась из тела пришедшей на покаяние.
И она встала, открыла дверь кабинки и ступила босой ногой на мраморный пол церкви. Статуи упали и разбились. Кровь тяжёлым дождём срывалась с потрескавшихся гобеленов. Ангельские хоры пели панихиду грешной душе.
Священник словно очнулся от векового сна. Смутно осознав происходящее, он вскочил и ринулся было за Лидией, но тут же застыл, испустив пронзительный крик, увидев перед собой картину Греха в своём истинном обличье. Тени, множество теней окружили Лидию. Они насиловали её, разрывая в клочья одежды, а она, вся в крови, ползла к распятию. Губы женщины шевелились, но не произносили ни слова…ни звука. Она умирала, но продолжала ползти вперёд. Тени покинули Лидию лишь тогда, когда она, обнажённая, мертвенно-бледная, руками обвила распятие… На последнем издыхании, одетая в окровавленное причастие, рабыня греха, изогнувшись и приподнявшись на полу, вонзила затвердевший фаллос Иисуса в себя и обмякла, отдаваясь божественной страсти. В её мёртвых глазах читалась любовь ко всему миру. В её обескровленных членах больше не текла жизнь.

О грешный свет!
Божественное благо…
Кровью надетый траурный саван…

Порок и бездна
Лицемерных красок…
Стигматы красного разврата ран…

Страдание и разочарованье:
Надежда прячется в Стигийской мгле,
Презреньем излучается сиянье,
Эхом рыданья раздаются в тишине…

Стоны лукавой
Беспредельной страсти…
Незримый страх, упавший на глаза…

Горький смешок,
Немое состраданье –
Любовью названные контуры креста…

Смертная жизнь…
Живительная смерть…
Рабство иллюзий:
Грязь, обман…и плеть…

Теней ансамбль, жаждущий греха –
Насилие под какофонию любви –
Откровение в объятиях Христа –
Причащение растаявшей души…

О грешный свет!
В мучениях – свобода…
В оргазмах тьма танцует свой балет…

В померкшем теле
Не осталось боли –
Достойный прелого художника сюжет…