РЕШЕТО - независимый литературный портал
Евгений baturine Батурин / Художественная

На бичёвской тропе

310 просмотров

Гомарджоба, дорогие! Это снова я, Жека. Нет, в Грузии я никогда не был. Почему гомарджоба? Да так. Это я просто дурачусь. Есть у меня один знакомый грузин, Резо его зовут.


Я раненый и валяюсь дома один. Один потому, что папа всю последнюю неделю занят неотложными делами. К нам в УАМР прислали журналиста из «Известий», а может из «Правды». Да не простого, а заместителя главного редактора - из самой Москвы прикатил. Сначала во Владивосток, а потом к нам. Пишет статью, про океанический рыбный лов. Что у них там, в Москве, простых журналюг не хватает? А, может, проветриться решил.


Папу назначили «ответственным» по заместителю главного редактора. Помогает ему врубиться в ситуацию с океаническим ловом. А как в нее врубишься на берегу? Это в море на полгода идти надо, чтобы в тему хорошо попасть.


Врубаться начали с бани. В тему попали. Потом ресторан. Потом инспектировали пароходы. С людьми беседовали. В море журналист попал. На целые сутки - на ходовые испытания. Это когда после ремонта судно выходит в море и команда проводит испытания судовой машины в условиях приближенных к штормовым. Потом всякие штурманские дела – ищут и уничтожают магнитную девиацию, спирт в гироскопическом и магнитных компАсах меняют. На воду…


Шутка! Спирт на воду меняют в шлюпочных компАсах. Перед ходовыми испытаниями в них меняют старую воду на новый спирт, чтобы проверку пройти, как положено. А после ходовых испытаний, спирт из компасов сливают и заменяют новой водой. Все равно ими никогда не пользуются. Не компАсами, а шлюпками спасательными. Когда все в порядке, оно и ни к чему вроде. А когда что-то происходит неожиданно, ими воспользоваться не успевают, как на «Бакситогорске». Откуда я знаю? А это секрет! Не мой секрет, конечно. Меня тоже иногда на ходовые испытания берут.


Еще перед ходовыми испытаниями делают всякие мелочи. Меняют старые, истертые швартовы на новые, латают тралы, скоблят, драят, красят, заставляют салаг точить напильником лапы якорей, осаживать кувалдой в палубу кнехты и выкидывать всякие прочие фортели для смеха. Салаги - это молодые матросы, которые моря ещё не хлебнули и не могут отличить клотик от ботика, гальюн от камбуза и бом брамсели от бушприта. Про фортели меня Витя просвещает, мамин брат. Вы, что, не знаете, чем бом брамсели отличаются от бушприта? И правильно, на фиг вам это надо.


Ладно, щучу я так. Не смешно? Ну, извиняюсь. Что же, что на пароходах не бывает бушпритов и бом брамселей? Книжки-то я читаю! Вот сейчас, как раз, - Рафаэля Сабатини, «Одиссея капитана Блада». Не читали? А «Наследника из Калькутты»? Так, может, вы и Хаггарда не читали, и Буссенара, и Жаколио? Ну, вы, блин даёте! А что вы тогда здесь делаете? Ё-мое! И чего я тут для вас распинаюсь! Вы же совсем сухопутные!


Ладно, поясняю, чтобы и сугубо сухопутным людям было понятно. Камбуз - это кухня по-моряцкому. Швартовы – веревки, которыми пароход к причалу привязывают. Трал – снасть рыболовная. Авоську знаете, с какой на базар ходят? Так вот трал такая же авоська, преогромная только. Кнехты – стальные тумбы на палубе, на которые накидывают и закрепляют швартовы. Клотик – топ или верхушка мачты, самый кончик. Гальюн – туалет. Девиация - … Да что это я? Книжки читайте. А, если кому очень интересно – поступайте в нашу мореходку, там всё объяснят. Опять вот отвлёкся!


Видимо девиацию не сразу уничтожили, потому, что до статьи пока не дошло. Спирт журналисты не пьют. Они им очки протирают. Журналисты на коньяке специализируются. Даром, что ли «московские»? Да и какая там статья, при такой насыщенной программе. Два дня назад, перед отлетом журналиста, устроили в ресторане прощальный ужин. Маленький сабантуй, с коньяком, на посошок. Потом поехали в аэропорт на двадцать первой «Волжанке», которая силуэтом слегка акулу напоминает. По дороге в аэропорт, на железнодорожном переезде, прямо на рельсах, машина заглохла. Чем они там закусывали?


Машиниста паровоза нашорохали по полной программе! Перепугаешься тут! Сам чёрт не разберет кто, там, в черной «Волге». А ну как, «обком КПСС» переехал? Хорошо, что поезд не сильно быстро разогнался. А то бы костей не собрали. Двести метров ехали по шпалам, крышей вниз. Перед паровозом. А может перед тепловозом. Не суть. Как у наших моряков все суда - пароходы, так у меня все поезда – паровозы. Недаром у меня все предки по маминой линии потомственные железнодорожники.


Ну, может, не совсем все. Бабуля говорит, что её дедушка по маминой линии был купцом. В Новосибирске. И передвигался по городу в коляске, с лохматой шубой на плечах, и тростью в руках. А трость с огромным медным набалдашником. Я что-то даже не помню, как его звали. Тёмной ночью, тормознули его лихие разбойники с кистенями и хотели снять эту самую шубу. Замахнулись кистенями:


- «Скидывай шубу, купчина! Мы те щас мошну-то вытрясем, в момент, да из шубы-то соболиной выпростаем! А противиться будешь, так и душу-то напрочь вышибем!».


Делать нечего. Скинул дед её перед собой на землю. Кинулись разбойнички за шубой. Как он хрястнет, набалдашником по балде, одного, да другого, да третьего, да…
Ну, не важно! Это я так, к слову.


Кости потом собрали, только переломанные. Да, не разбойничьи, журналистские! Заместитель главного редактора поломался весь. Высокому папиному начальству тоже по полной программе обломилось, в смысле, сломалось что-то. Руки-ноги пополам. Папе насчитали шесть сломанных ребер. Или девять? Не помню. Зато все живы! Водитель совсем, как огурчик – ни одной царапины. С правильной стороны к поезду подъехал - начальством к паровозу. Уже три дня они в больнице всей теплой компанией - валяются загипсованные в одной палате. Руки-ноги растопырены, на растяжках. Папа говорит, что ему «валяться не меньше месяца, а остальным и тем паче - весь квАртал». Или квартАл? Надо будет у Зои Романовны спросить. Это училка классная. Неважно! Короче, будет время статью написать.


Маму за день до столкновения с паровозом, по «скорой», положили в больницу. Причину мне не сказали. Вернее сказали, но причина такая странная - «не твоего ума дело» называется. Это папа мне так пояснил. Небось, по-женски что-нибудь, раз «не моего ума дело». Не меньше, чем на неделю. Это я так думаю. В общем - одно к другому. Куча-мала! Все семейство на «больничной койке». Они, папа с мамой, что-то последнее время не ладят. При мне не разбираются, само собой, отправляют в другую комнату, или спать укладывают. Но я то не глухой, блин, слышу нормально и все понимаю!


У нас на площадке, в квартире напротив живет капитан Кабашников. Он как возвращается из рейса, там такой сабантуй закатывают – дым коромыслом. А проходит неделя и начинается. Кто, там, от кого и куда гуляет, непонятно. Но через неделю – шум-гам-трам-тара-рам. Только чемоданы громыхают. Это тётя Галя выставляет на лестничную площадку чемоданы капитана, выводит самого капитана под шафэ и, для пущего форсу, запускает его баулы пинком вниз по лестнице. Чемоданы тарахтят на весь подъезд! Следом летит фуражка, китель с золотыми капитанскими нашивками и всякая другая морская униформа. Вакханалия! Всё сопровождается возгласами типа: мать-перемать, иди со всем своим драным имуществом, к своим тёртым сучкам и прочим драным кошёлкам. Кобель драный, навязался мне на голову. Трам-тарам-та-ра-ра-ра-рам! Грохот стоит, такой, что мама не горюй! И так после каждого рейса. Потом мирятся. Походит капитан неделю с фингалом под глазом, попросит прощения и глядишь, тащит свои чемоданы назад. Попробовал бы кто другой капитану фингал поставить, только клочки полетели бы от обидчика. А от тёти Гали терпит. Тётя Галя она такая, у неё не забалуешь! Горячая! Но отходчивая! Как море - поштормит-поштормит, да и успокоится. Потому, верно, капитан её и любит.


Раненый я потому, что позавчера после занятий в школьном хоре, задрался до Ленки Пыхановой. Все так глупо произошло. Не просто так задрался. Ленка мне очень нравится. Люблю я Наташку, конечно, но к Ленке тоже неравнодушен. И задрался – то, чтобы иметь повод пообщаться. Сначала я дернул Ленку за бант, потом Ленка дала мне подзатыльник. И пошло-поехало.


В разгар общения Ленка схватила портфель Андрюшки Гридина и треснула меня им по башке. И все бы ничего, не в первой. Но! На уроке труда Андрюха, в тихую, притырил в мастерских молоток. Притырил и спрятал в свой портфельчик. А, может, это был и не Андрюшкин портфель? Точно не знаю. Но молоток в портфеле был. Точно! Вот этот самый молоток в портфельчике и пришёлся в пылу общения мне по затылку. Спасибо Андрюха! За скромность! Мог притырить и кувалду. Тогда бы мне стопроцентная хана была.


Сдается, Ленка ко мне тоже неравнодушна. Приложилась портфельчиком по макушке со всей душой - сколько было сил. Или мне показалось? Расспросить я не успел – потерял сознание. Очнулся – весь в крови. Пощупал. Череп вроде целый. Впуклостей нет, одни выпуклости. Без дырок, значит. Без проломов. На макушке шишака больше головы! Ленка вся в слезах и в пунцовых пятнах - с перепугу. Не мудрено. Чудом не убила. Еще чуть больше страсти - и все! Копец! Точно я ей нравлюсь! Классно отоварила! Мозги у меня теперь слегка набекрень. Врачиха со «скорой» говорит – до свадьбы заживет. А я и не спешу, до свадьбы то мне – о-го-го!
В больницу меня не взяли, швы наложили и забинтовали. Прямо шлем из бинтов навертели. Похоже, мозги не сильно сотряслись. Толстые у меня на затылке кости, если даже под молотком не проломились. Вот я и говорю – слегка! Не совсем чтобы очень, но чувствительно. Голова перемотана, как у Щорса. Как в той песне:


«Кто под красным знаменем, раненый идет?
Голова повязана, кровь на рукаве», -


это я под красным знаменем, раненый идет, это про меня. Точно! Если где увидите такого, не сомневайтесь – это я.


Одно обидно, по улице особо не погоняешь. Минус, и большой. С другой стороны - в школе разбор полетов проведут без моего участия. Присутствовать–то я не смогу, по причине состояния «полного не стояния» - постельный режим. Плюс, и не малый. И Ленка чувствует себя виноватой - от нее пострадал. Это просто класс! Еще плюс. Два к одному - в мою пользу.


У меня госпиталь прямо на дому. Сам себе больной, сам себе врач. Никто из родственников не знает, что я раненый. Родственников у меня в Находке – всего ничего, мамин брат Витя, его жена Аля, да сын их пятилетний, Олежка Я уж не стал информировать. А то себе дороже обойдется. Так, глядишь, и прокатит, пока все по больницам. Витя узнает, ох и нагорит мне. По первое число! Мы с ним корефаны, обидится, что я не сообщил. Лежу себе против телика, лечусь бутербродами с колбасой. Телик, это телевизор, чтобы вам понятно было. Меня после ранения «на жор пробило». Жую целый день, все подряд. Для восстановления раненых мозгов строительный материал, видимо, требуется. Вот и восполняю отсутствие мозгов колбасой. Холодильник уже почти дочиста вымел.


Беспокоиться, правда, пока особенно не о чем. Денег у меня вагон и маленькая тележка – папа из портмонета выделил, когда Витя меня к нему в больницу на свидание возил. Хватит и на продукты и на развлечения. Денек поваляюсь под телик и бутерброды, а завтра на улицу. Сгоняю в сопки или на море, пока в школу можно не ходить. Сентябрь на дворе. Тепло, даже купаться можно. Лафа! Гулять, так гулять! На полную катушку!


Лежу на кровати. Я хоть и оптимист, но голова-то болит. Между ушами постукивает палочками, вселившийся туда пионерский барабанщик. Медленно, будто нехотя, он выбивает барабанную дробь: «Бам-бам, ба-ба-бам, ба-ба-ба-ба, ба-бам!!!». Потом ритм убыстряется, я беру свою голову в ладони, и становится легче – барабанщик возвращает ритм в спокойное русло и он вновь, медленно пульсируя, течет по моим раненым мозгам. Блин! Как на пионерском сборе. Я - под красным знаменем. Барабанщик, намертво засевший в голове. Не хватает только горниста с надутыми щеками, для полного комплекта. Барабанная дробь в голове постепенно перетекает в бойкую мелодию:


«…Я теперь вспоминаю как прежде,
пионерии первый отряд,
снова вижу рабочую Пресню
И знакомые лица ребят…», -


Потом, в башке что-то щелкает и вступает новый мотив:


«…И Ленин всегда молодой
и юный Октябрь впереди…!».


Пионерский галстук висит на спинке кровати, в ногах. На алом шелковом треугольнике видны бурые пятна. Кровь. Моя кровь, конечно, чья же ещё? Из глубин травмированного затылка вылезают, красные, как дождевые червяки, строки:


«…Как повяжешь галстук, береги его,
он ведь с нашим знаменем цвета одного.
А под этим знаменем в бой идут бойцы -
За победу борются братья и отцы!».


Как мы с Ленкой! Вот и я оросил свой пионерский галстук красной кровью. Надо будет попросить маму купить новый. А этот на память оставлю, с кровью.
В голове звенит Ленкин голос:


Пионеры! К борьбе за дело Коммунистической партии, будьте готовы!
Всегда готовы!


Ленка у нас председатель совета отряда пионеров. Буду внукам рассказывать, как я проливал кровь в борьбе за дело Коммунистической партии.


От Ленки мне досталось больше, чем я предполагал. В черепной коробке кавардак! Перед тем, как Ленка драбалызнула меня по кумполу молотком, замаскированным под портфель, я был на продлёнке и на занятиях пионерского хора. Готовились к городскому смотру художественной самодеятельности. Видимо от удара у меня в извилинах заклинило весь пионерский хоровой репертуар, вместе с патриотическими речёвками промеж песен. Голос и слух у меня - абсолютные. В смысле, абсолютно отсутствуют. Но всё равно меня гоняют на занятия хора. Для массовости. Ставят в задний ряд. Вот уж я отвожу там душу – пою, как бог на душу положит. Все равно меня за хором не слышно. Ленка Пыханова поет первым голосом, Наташка вторым, а я самым последним, сто двадцать шестым, и то из заднего ряда. Тьфу! Лезет всячина, всякая в голову.


Со слухом у меня вышла такая история. Во втором классе повела меня мама в музыкальную школу на прослушивание. Очень уж маме хотелось, чтобы я стал музыкантом, или, по меньшей мере, научился играть на каком-нибудь музыкальном инструменте для себя. Ну и для неё, конечно. Когда-то в гарнизонные времена папа уже приобретал мне аккордеон. И надо сказать аккордеон был классный.
Во-первых, он был небольшой, почти игрушечный. Почти, да не так, на самом деле он был самый всамделишный, только небольшого размера. Во-вторых, прибыл он из Германии, из самого Берлина, в качестве трофея. Достался нашей доблестной Красной Армии при штурме Берлинской филармонии. Я так думаю, а может папа, что-то говорил, я уже и не помню. Папе аккордеон достался за пару бутылок водки, поскольку валялся этот аккордеон у хозяина в кладовке аж с 1945 года. Хозяин трофей взять-то взял, а на кой и сам не знает, в семействе этой гармоникой никто не владеет. Первое время поставили на видное место. Красивый, глаз не отвести - весь в перламутре, надписи готическим шрифтом, кнопочки из слоновой кости. Не аккордеон - экспонат музейный! А потом пыль надоело вытирать, они его в кладовку и оттаранили. Учеба на аккордеоне у меня не покатила – папа с мамой хотели, чтобы я научился на нем играть, а мне – нож острый. Не знаю, куда его дели, скорее всего, разменяли в обратную сторону. Исчез аккордеон как-то незаметно – был, и не стало.


Понятно, что перед тем, как идти прослушиваться в музыкальную школу, родители приняли волевое решение – купили пианино. Почему пианино я не знаю, потому, как мнения моего никто не спрашивал. Ну, а мне-то что? Купили и купили. Вот, говорят, Жека, будешь теперь фортепиано осваивать. Фортепиано, так фортепиано – я парень покладистый, мне хоть что купи, я на всё согласный. Осваивать, так осваивать. Пианино приобрели красивое - черного цвета, покрыто лаком. Блеск! «Приморье» называется. Ну, это понятно – в Приморье живем, всё называем «Приморье».


Повели в музыкальную школу, преподаватель усадил меня за рояль и давай по нему косточками пальцев стучать. Постучит-постучит, и говорит:
«Ну-ка Жека, повтори».


Я повторяю, стучу от души, сколько сил есть. Преподаватель снова - тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук-тук, тук-ту-тук:


«Жека, повтори».


Я стараюсь, кулаком: тук-тук-тук-ту-тук-ту-тук. Стукали, стукали, потом музыкант вздохнул тяжело так и говорит маме:


«С прискорбием могу констатировать – слух у вашего ребёнка абсолютно отсутствует, он не сможет играть даже на барабане».


И пошли мы, несолоно хлебавши. Во, проблема! Пианино-то куплено уже! Преподаватель сочувственно нас проводил, посоветовал не расстраиваться, живут же люди и без ног, без рук, слепые, и без мозгов, а отсутствие музыкального слуха не повод для расстройства.


Он просто не знает мою маму. Сказано осваивать фортепиано, значит, будем осваивать. И нашла мне мама другого преподавателя музыки – корейца лет сорока, а может и семидесяти. Я по их лицам что-то не могу понять, сколько им лет, двадцать или сто двадцать. Звали корейца так замысловато, что я до сей поры не могу произнести.
Занимался он со мной три раза в неделю. Поскольку учился я в первую смену, преподаватель появлялся после обеденного перерыва, часа в три. Я думаю, что в день, когда у него были занятия со мной, кореец специально не обедал. Да нет, все просто. Дома кроме меня никого, мама на работе, папа на работе, бабуля в Сибири. Усаживает он меня за пианино, показывает, как играть гаммы, переставлял мои пальцы, как положено, потом отдаёт команду:


«Ну, Жека, давай, а я послушаю, что тут у тебя получается», -


и уходит на кухню. До-ре-ми-фа-соль-ля-си-си-ля-соль-ми… нет - фа-ми-ре-до! Я наяриваю эти самые гаммы, прыгаю большими пальцами за мизинцы, а сам слушаю. Это у меня музыкального слуха абсолютно нет, а с обычным слухом всё очень даже в порядке. Жарю гаммы и слушаю, жарю и слушаю. И слышу, все слышу: хлоп - открывается холодильник, хрум - трещит переламываемая «краковская» колбаса, стук чашки, бряканье столового ножа, бульканье чайника. Всё так спокойно, обстоятельно. Чва-чва-чва. Обедает. А мне что, жаль колбасы что ли? На здоровье, лишь бы голову не забивал своей музыкой. До-ре-ми-фа-соль-ля … Гаммы мы мучаем уже две недели. После обеда маэстро, ковыряя пальцем в зубах, заходит из кухни ко мне:


- «Ну, что ж, терпимо, терпимо. К следующему уроку разучиваем пьесу «Жили у
бабуси два весёлых гуся».


Какая там пьеса, при таком дефиците времени как у меня? Если я буду разучивать «Жили у бабуси, два весёлых гуся», то кто за меня будет гонять в футбол во дворе, шнырять по окрестным сопкам и бухтам, ловить крабов, нырять за мидиями, забрасывать камнями гадюк и рвать морскую капусту для Сашки Маркелова? Сашка Маркелов мой друг, крещёный кореец. Его мама просит, чтобы мы, когда купаемся, рвали морскую капусту – ламинарию, на салат. Понятно, что музыкальные дела застряли и дальше двигались со скрипом. Тем не менее, мы три раза в неделю встречались с маэстро. Каждый раз он плотно обедал и в очередной раз показывал, как пальчиками перебирать на клавишах «Бабусю, с гусями». Длилось это два месяца, пока из Сибири не появилась бабуля. Посмотрела она на наши занятия раз, да два. После второго пошла, проводить корейца к выходу, ну и поговорила с ним у дверей по-мужски. Нет, бить его она не стала, но больше маэстро в нашем доме не появлялся. Маме бабуля сказала:


- «Мало того, что ему за каждое занятие по пяти рублей плати, так он еще всю колбасу в доме сожрал. Они с Жекой «Жили у бабуси, два весёлых гуся» два месяца никак не выучатся играть, а ну как за Бетховена возьмутся? Колбасы не напасешься!».


«Жили у бабуси…» я таки добил - доучил. Самостоятельно, правда, по бабулиному совету. Из принципа.


На продлёнку я хожу за компанию с Витьком Драгуца. Двоек у меня нет, и троек тоже, но поскольку дома никого нет и чего мне там делать. Остаюсь делать уроки в группе продлённых занятий. Это дополнительные занятия после уроков, для ребят у которых проблемы с учёбой. Все-таки здесь повеселей, чем дома. Честно говоря, бестолковое занятие. Как тут можно что-то выучить? Одно бесконечное балдение. Все теребят друг друга, подкладывают кнопки на парты, макают в «непроливашки» кончики девчоночьих косичек. «Непроливашки» - это чернильницы такие. Предполагается, что чернила из них не проливаются. Это только предполагается, на самом деле их надо «проливашками» называть. Я уроки делаю быстро, ухожу в конец класса и делаю. А математику в двух экземплярах – один в тетради, другой на листочке - для переписывания. Чтобы тетрадь не мусолили. А вот если к литературе стихи учить, то вилы – стихи здесь выучить не возможно.


Витька Драгуца живет недалеко от нас, мы с ним периодически делаем уроки вместе на продлёнке, а иногда у него, или у меня дома. Витёк живет с мамой и сестрёнкой лет пяти–шести. Папы у Витька нет, а мама работает уборщицей к какой-то конторе. Получает она сорок или пятьдесят рублей. Витёк учится плохо не оттого, что тупой. Просто у них в семье проблемы с питанием и проблемы эти оборачиваются плохой учёбой. Это моя мама так объясняет. Витька клёвый чувак, на него всегда можно положиться. Мы с ним на пару избороздили все окрестные сопки и бухты в радиусе пушечного выстрела. Ладно вам! Ну, приврал малость. Морские пушки они километров на тридцать стреляют.


Витек мечтает стать пионером-героем. Ну, чтобы война началась, Родина в опасности, а мы бы в партизаны ушли и, как в «Орлёнке»:


«Орлёнок, Орлёнок, взлети выше солнца
и степи с высот огляди…
У власти орлиной орлят миллионы,
И ими гордится страна».


Как Валя Котик или Володя Дубинин, с автоматом в одной руке и гранатой в другой, броситься в самую гущу врагов, и взорвать к чёртовой матери и врагов и себя. Вот тогда наши девчонки поплакали бы, что они нас раньше не очень ценили. Вы зря смеетесь, Витька, он такой. Случись война, он и себя и меня взорвет, чтобы врагов уничтожить. Точно! Вы не сомневайтесь! Это не шутки. Я же, не просто, ради красного словца говорю – Витёк малый отчаянный! Я с Витьком согласен - хорошо быть пионером-героем. Вот только, себя мне что-то взрывать не хочется, да и Витька жалко. Если бы как-нибудь растопыриться так, чтобы и врагов надуть и самим-то целехонькими остаться, вот тогда всё было бы нормалёк.


Когда мы делаем уроки у нас дома, мама всегда старается накормить Витька поплотнее. Жалеет она его. Витёк тоже в долгу не остаётся. Если мы делаем уроки у него дома, он всегда угощает меня «сухарницей». «Сухарница» классная штука – наламывают в тарелку сухари, наливают чуточку подсолнечного масла, крошат мелко репчатый лук. Соль и перец по вкусу. Заливают все это кипятком и перемешивают. Съесть всё надо, пока сухари не размокли капитально, до слякоти.


Нормально! Мне нравится. А если еще добавить сливочного масла, то просто блеск! Бабуля говорит, что они такую «сухарницу» в войну ели, правда, без подсолнечного масла – на кипяточке. Теперь она по моей просьбе мастырит иногда такое блюдо. А! Во! Можно еще зелёный лук подкрошить. Это Вам не ананасы в Сингапуре трескать! Как говорит Витя Строков: «Виват руссо совьетико!». Только русские из сухарей могут придумать такое шикарное блюдо. Хотя, Драгуце «сухарница», верно, шикарной не кажется. Это мне она в охотку – только хруст за ушами стоит!


Я вздрагиваю на своей кровати – действительно хрустит. Не за ушами же? Да, нет. Между ушей. Это барабанщик в моей раненой голове. Нет, не барабанщик. Хруст? Хруст вовсе и не хруст, а царапанье. Блин! Тим домой просится со своей бригадой - скребется в дверь. Совсем я про него забыл с этим ранением. Мне запретили пускать Тима домой. Почему – почему! Провинились мы с ним.


Года два назад мы всем классом ездили на пикник, на море. Зоя Романовна нас повезла, наша классная руководительница. Она такая интересная училка! Не простая! Я раньше не знал, а в прошлом году был её юбилей – 25 лет преподавательской работы. Зоя Романовна Долгова. Она была семнадцатилетней девушкой в 1941 году, когда началась война. Зоя Романовна попала в партизанскую зону, где-то в лесах Белоруссии и стала в лесной школе учить детей. Фашисты пытались разгромить зону, но партизаны переходили из одного района в другой. А с ними и школа. Так Зоя Романовна и учила детей – с автоматом за спиной. У неё даже боевой орден есть! Во как! Мировая училка! Когда мы всё узнали, так у нас просто ступор был. Мы ею все гордимся. Теперь вот нас учит. И на пикники возит.


На пикники мы ездим всем классом, каждый год, весною и осенью. В разные места - когда на море, когда в сопки, один раз даже в Преображение ходили на УАМРовском среднем траулере-морозильщике. Они наши шефы и порой балуют. На пикнике мы ловим рыбу, крабов, учимся костёр разжигать с одной спички ну и всякие другие премудрости. Если вода тёплая – купаемся, ныряем за морскими ежами, звездами, ракушками, камешками. Развлекаемся, как можем. Потом в ведре варим крабов, девчонки накрывают стол – режут помидоры, колбасу, которые мы из дома припасли. Всем весело. Иногда Зоя Романовна берет в помощь своего мужа. Они с ним вместе в партизанах были. Он классный рассказчик, просто заслушаешься. Время проходит здорово.


К чему это я? А, вот! На таком пикнике, два года назад я и нашел Тима. Он тогда еще не был Тимом, а был просто маленьким щенком в черно-белых пятнах. Мы были в сопках, у горной речушки. Я взял с собой удочку и ловил форель. Форели, судя по всему, было не до рыбалки - не желала ловиться. На таких речушках глубина от силы по колено. Вода холодная. На одном месте стоять не получается – надо забросить крючок и идти следом за поплавком, уносимым течением. За одним из мысков, на изгибе русла я и нашел Тима. Кто-то бросил его в воду, или сам он свалился, так и осталось неизвестно. Утонуть он не успел – прибило к берегу. Выбраться сам не мог, вода то холоднющая. Да, что там холоднющая – вода просто ледяная. Та и бултыхался у берега в воде. Слабо уже бултыхался. Замерз.


Девчонки высушили будущего Тима полотенцами и чем-то накормили. Он был уже довольно крупный и с зубами. Я, что-то не знаю, щенки с зубами рождаются или без? Потом я до самого вечера таскал собачонка за пазухой. Бедняга постепенно отогрелся, так, что даже стал высовывать свою любопытную, лопоухую мордочку. И привез, я его домой, по праву спасителя, хотя желающих забрать его было много. Мама не смогла устоять перед этим симпатягой. Для начала она пару часов продержала его в тазике с горячей водой. Он все безуспешно пытался выбраться. Потом растерла и уложила мне его ко мне под бок, когда я укладывался спать. Так с тех пор и повелось. Тим остался жить у нас. Перед сном мы вместе мыли ноги и укладывались в одну кровать. Валетом. Я головой в одну сторону, Тим у меня в ногах, в другую.


Все было просто отлично. С утра я уходил в школу, мама на работу. Папа ходил в моря. Тим оставался дома за хозяина. Потом я приходил из школы, собирал на совок отходы Тимовой жизнедеятельности и отмывал помеченную им территорию. Мы забирались в холодильник, делили по братски колбасу, если таковая там наблюдалась. Тим исчезал на какое-то время под диван, а потом появлялся за добавкой. На первое Тим предпочитал копчёную «краковскую» колбасу, а на добавку, уж, что дадут. Причём, добавку он предпочитал съедать при мне. Непонятно как-то вёл себя. Вечером проявлялась с работы мама, кормила меня и Тима, а дальше каждый по своему расписанию.


Выяснилось всё, когда в гости к нам приехала бабуля. Уже на второй день после приезда бабуля обнаружила под диваном залежи засохшей «краковской» колбасы, запасённой Тимом про «чёрный день». И «чёрный день» наступил - Тим переехал на коврик к входным дверям, у коврика появился ящик с песком. Всем вышло облегчение – мне с отходами Тимовой жизнедеятельности, Тиму с транспортировкой его толстого пуза. Ничего странного, просто у него теперь нет поводов, иметь толстое брюхо. Бегать он стал гораздо резвей – диета она и в Африке диета. В доме прибавилось колбасы, а Тим прошёл у бабули полный курс обучения на звание служебно-розыскной собаки. Процесс тренинга я не наблюдал, поскольку уходил в школу. Зато результаты учебы были налицо – Тим стал ниже травы и тише воды. Геройский пограничник и ловец американских шпионов товарищ Карацупа, по сравнению с моей бабулей, просто отдыхает.


Спустя какое-то время, когда Тим подрос, его коврик и ящик переехали. Всё к той же входной двери, но с обратной стороны. У бабули не забалуешь. Как в ежовых рукавицах. Конечно, когда бабуля уезжает к себе в Сибирь, мы с Тимом переходим к привычному для нас образу жизни. До бабулиного возвращения. Стоит маме получить телеграмму: «Встречайте. Еду. Целую..», коврик, ящик и Тим снова переезжают в подъезд, к большому картофельному ларю. А провинились мы три месяца назад. Бабуля, как раз, гостила у нас. У Тима, похоже, завелись интересы на стороне. Он нагулял снова свои толстые окорока и стал куда-то путешествовать, пропадая на целый день, но к вечеру всегда появлялся на своём коврике, как штык.


Его и раньше пацаны на улице подкармливали - то кусок колбасы приволокут, то котлету. Надо отдать Тиму должное, от подарков он никогда не отказывается, особенно последнее время. Напузыривается так, что в боках раздулся дай-дай. Просто бочонок на ножках, не пёс, так и переваливается с бока на бок, как шлюпка на волнах. Момент истины наступил как-то утречком. Тим как обычно после подъёма поскрёбся и я, думая, что он требует завтрак, открыл дверь. В приоткрытую дверь втиснулась половинка Тима. Куда дались его бока? Раза в два уже стал. В зубах Тим держал малюсенького пятнистого щенка.


Глянув на меня, Тим процокал когтями под мою кровать и тут же, метнувшись назад, за двери, появился снова, с щенком в зубах. И опять - шмыг под кровать. И так шесть раз. Бабуля, глядя, как он снует от двери к кровати, сказала маме:


- «С прибавлением! Тамара, как же вы не догадались этой шельме под хвост
заглянуть?».


Ларчик открывался просто. Тим оказался и не Тимом вовсе, а Тимоней - особой женского пола. Сучкой, проще сказать. И нарожал нам целых шесть слепых собачат. Затащив, под кровать последнего щенка, Тим нырнул за дверь и вернулся с половиком в зубах. Не зря бабуля дрессировала Тима. Пришлось мне лезть под кровать расстилать половик и укладывать поудобнее новое пополнение нашей семьи.


Тим продолжает, скрестись в дверь, и я поднимаюсь с постели. Не дожидаясь, пока я открою дверь настежь, он втискивается в щель, а за ним и вся его команда – два трёхмесячных щенка. Остальных бабуля растолкала по знакомым. Эти наглые шерстяные собачьи морды знают, что я дома один, поэтому ведут себя по-хозяйски. Если дома мама, или бабуля, то они, поджав хвост, втихую, прокрадывается в приоткрытую мною дверь и скрывается под моей кроватью. И ведут себя тихо-тихо, пока я им не принесу что-нибудь поесть. Потом они «шёпотом» трескают все, что я принёс, и также просачиваются через приоткрываемую мною входную дверь в обратном направлении, на улицу. А тут, раздухарились! Башибузуки!


Башибузуками их прозвала бабуля. Бывает, что она их вычисляет и появляется в моей комнате с веником в руках. Вся гоп-компания, наплевав на приличия, с шумом и грохотом «делает ноги» в коридор и мечется там, в панике, пока я не обеспечу им пути отступления. Даже выскочив за дверь, они, как кони, топочут с пятого этажа до выхода из подъезда, не останавливаясь. Бабуля приводит их просто в панический ужас, хотя я не видел ни разу, чтобы она ударила кого-то из этих вертихвостов. В худшем случае помашет веником, пошумит и обругает. Зато меня они не боятся ни капельки. Хоть охрипни, подавая им команды – преданно смотрят в глаза и вертят хвостами. Пофигу им все мои старания.


Пора, однако, укладываться. Ночёвка с этими «слюнявыми собачьими мордами» в мои планы не входила. Но не гнать же их на улицу, поросят этих, грязнулистых. Придется устроить им помывку с хозяйственным мылом, в ванне под душем. Не облезут! Я купаю их по одному – со всеми разом не справится, впрочем, они не особенно и противятся. Вертятся в основном малыши. Не любят они баню. Сначала отдраиваю их по очереди, потом протираю своим банным полотенцем - штатное щенячье куда-то запропало. Вытираю насухо и отношу на свою кровать, под одеяло. Они у меня ученые, знают, раз уж их накупали – на пол ни-ни. Сидят спокойно. Очередь за Тимом. Он старый купальщик, терпеливо ждет, пока я его намыливаю – бабулину школу прошёл. Наконец все на месте. Я тушу свет и втискиваюсь под одеяло сам. Слева один псина, справа второй, Тим в ногах, между пяток. Бабушка не велела давать имена щенкам, она намерена пристроить их к каким-либо знакомым. Пусть новые хозяева сами дают им имена. Всё!
Рота, отбой!


Спать что-то не хочется. Шерстяные вертихвосты уже вовсю сопят, а у меня ни в одном глазу. Ладно, так вот про моего знакомого Резо. Давным-давно, когда я был совсем маленьким и не умел плавать, мы жили в гарнизоне. Мы тогда были морскими лётчиками, и Хрущёв ещё не выгнал, с треском, из Вооруженных Сил нас и сто тысяч других офицеров. Летом шестьдесят первого года папа взял нас с мамой в турне. В отпуск, по-русски, говоря. На самом деле это было самое настоящее турне, я хоть и маленький был, но всё помню и очень подробно. Ни до, ни после я в таком турне в жизни больше не был. Один маршрут чего стоит: Владивосток – Новосибирск – Москва – Рига – Москва - Воронеж – Харьков - Симферополь – Севастополь – Форос – Москва – Владивосток. Во! Как вам такая программа? Вот я и говорю – турне!


Любит Родина своих офицеров. Какие деньжищи нужны, чтобы прокатить обычного капитана по всей стране из конца в конец? И все за капитанскую зарплату. Любит Родина своих капитанов…
Любила. Раньше! Потом разлюбила.
Скоро ли, долго ли? Прилетели мы из Москвы в Ригу, устроились в гостинице и пошли в ресторан. Это я к Резо подвожу. Ресторан самый, что ни на есть, Рижский, на первом этаже гостиницы. Официанты все в смокингах, с бабочками – так и струятся между столиками. И разговаривают все не на русском, а на латышском языке. Ни фига не понятно. Честное слово! И музыку оркестр играет не нашу, не такую к которой я привык. Папа естественно по последней военно-морской моде – китель, брюки от бедра, желтый парадный ремень, кортик на поясе, фуражка слева подмышкой. Сидим. Да нет, фуражку папа положил. Официанты струятся мимо. К нам не подходят.


За соседним столиком ужинает красивый молодой мужчина грузинской внешности. Такой кавказский орёл. Князь грузинский! Да, что там грузинский князь, самый настоящий граф Монтекристо. Официанты кружатся коршунами вокруг этого орла. Одни несут какие-то блюда, расставляют их на столе, открывают бутылки с вином, другие принимают у мужчины деньги. Пожилому, склонившемуся в поклоне к «орлиной» голове, мужчина сует в руку купюру и тихо что-то говорит. Официант кивает головой и, гордо выпятив грудь, шествует к оркестру, играющему какой-то медленный танец. Мама говорит, что это метрдотель. На гуся он больше похож. Купюра переходит к саксофонисту и следующим номером звучит народная грузинская песня, «Сулико» называется. Не слышали? Любимая песня моей бабули, она вместо колыбельной на ночь часто её пела. Грустная такая:


«Я могилу милой искал,
но найти её нелегко,
долго я томился и страдал,
где же ты, моя Сулико?…»


Её еще Сталин любил. Песню, не бабушку! Мне тоже «Сулико» нравится. Я очень люблю грузинские песни, особенно, когда мужчины хором поют.


Папе ждать надоедает, и он подходит к одному из официантов. Поговорить. Лицо у папы такое, как будто он полку команды отдаёт. Договорились. Нам приносят какие-то блюда, и мы ужинаем. Мама с папой о чем–то тихо разговаривают. Я жую и во все глаза наблюдаю за тем, что происходит за соседним столом. Мама, кивая головой на соседний столик, говорит папе:


«Сань, посмотри, они его догола разденут!».


Графа Мнтекристо, действительно «раздевают» - деньги текут шелестящей рекой. «Сулико» сменяется какой-то импортной песней. В руках князя появляется пачка денег. Метрдотель важно дефилирует к оркестру и звучит «Лезгинка». Официанты уносят одни нетронутые блюда и приносят другие. Чуть погодя, эти тоже уносят, заменяя их новыми. За графским столом жизнь бьёт ключом. Папа какое-то время смотрит на соседа и машет рукой:


«Красиво жить не запретишь!».


Оркестр по второму кругу играет «Сулико», «Кабардинку», потом что-то ещё кавказское, белобрысая певица пытается петь на грузинском языке. Граф под «Лезгинку» выделывает ногам натуральные фокусы, прямо факир, другой на его месте уже ноги вывихнул бы, а этому всё нипочем – салфеткой только взмахивает. Асса! Танцует и смотрит на нас. Сдается мне, это он перед мамой так выкаблучивает. Мужчина часто поворачивается и смотрит в нашу сторону. Мы с мамой сидим лицом к Монтекристо, а папа спиной, поэтому он не видит, что там происходит. Пока он танцует, официант подносит на наш стол бутылку коньяка и большую вазу с фруктами и, склонившись к папе, кивает на танцора – от него, дескать. Другой официант убегает с очередной купюрой и появляется в зале с последними аккордами «Лезгинки», с огромным букетом темно-бардовых роз. Кавказец принимает букет из его рук и, пошатываясь от выпитого вина, направляется к нашему столику. Он держится едва-едва, на ниточке. Устал, уморился, бедный. Отрежь ниточку и упадёт. Шатается, но красиво. Благородно шатается. Останавливается напротив мамы и гортанно так, но четко, без акцента говорит:


- «Гомарджоба, дорогие! Здравствуйте! Вы позволите? Меня зовут Резо! Девушка, как Вас зовут?».


- «Тамара», -


мама улыбается, понимая, что начинается веселье.


- «Тамар! Нашу царицу так зовут!», -


Резо опускается перед мамой на оба колена, протягивая букет:


- «Тамар! Я тебя люблю! Выходи за меня замуж!».


Папе не до смеха. А маме хоть бы что, ни тени смущения, она смеется:


- «Я уже замужем! Знакомьтесь, Резо, это мой муж Саша, а это сын – Жека».


Резо, не поднимаясь с колен, продолжает:


- «Возьми эти розы, Тамар! Это от всего сердца! Знаешь, у меня большой дом в Тбилиси, там места всем хватит! Мы всех с собой возьмем, и Сашу, и Жеку! Соглашайся! Я тебя на руках носить буду! Ты, знаешь, сколько у меня денег? Я тут всех купить могу! Официант!…».


Мама, улыбаясь, берет у Резо букет. Резо лезет во внутренний карман пиджака и достаёт ещё пачку денег. Деньги из руки рассыпаются на пол. Все, и мама, и я, и папа собираем купюры в одну кучу. Папа берет у нас деньги, молча поднимает Резо с колен и, положив его левую руку себе на плечо, а своей правой рукой обняв за талию, уводит влюбленного поговорить по-мужски. Резо поворачивает голову и сурово смотрит на него, чуть отводя голову, будто резкость фокусирует. Они, обнявшись, подходят к соседнему столу, и папа забирает, оставленную Резо пачку денег на столе, и суёт все деньги ему во внутренний карман пиджака. Официанты пытаются что-то возражать, но папа снова делает лицо, как перед полком и вопрос решается в нашу пользу.


На следующее утро Резо появляется в нашем номере с новыми розами и извинениями. А он ничего так, мужик. Говорит по-русски почти без акцента. Постоянно рассказывает веселые истории и анекдоты. Все три дня в Риге Резо сопровождает нас везде и всюду, предварительно испросив разрешения у папы, а затем у мамы. От ресторанного ухарства не осталось и следа. На маму он смотрит влюбленными глазами. Папа это видит, но внешне недовольства не проявляет. Да и Резо повода не дает. Всё в рамках приличий. Поначалу Резо везде пытался платить за нас. Папа спокойно, но твёрдо его притормозил.


Мы едем в Юрмалу - Резо с нами едет в Юрмалу. Мы едем в Палангу - Резо с нами едет в Палангу. Мы едем в Москву - Резо с нами едет в Москву. Мама Резо очень хорошо его воспитала – Резо ничего не делает просто так, он на всё спрашивает разрешение. С начала у папы, как у мужчины, потом у мамы, потом у меня. В Москве он опять всюду сопровождает нас. Вот мы и Резо на фоне Собора Василия Блаженного, мы и Резо на ВДНХ, мы и Резо на набережной Москва-реки, мы и Резо в Большом театре, мы и Резо в Малом театре. Я с Резо на руках, Резо со мной на руках, я и Резо у мавзолея. Когда мы собираемся ехать в Воронеж и далее по программе, Резо просит разрешения ехать с нами. Взрослые понимают ненормальность ситуации. Когда папа объясняет Резо, что так дальше нельзя, Резо грустно смотрит на нас и говорит:


- «Я сам всё понимаю, Саша. Вы на меня с Тамарой не обижайтесь, что я вот так за вами волочусь. Ничего поделать с собой не могу. Конечно, езжайте, я останусь в Москве. Всё нормально, мы же мужчины? А мужчины подлостей не делают. Я хоть и пьяный тогда в ресторане был, а что говорил – всё правда. Я всегда буду любить Тамар! Надумаете приехать в гости в Тбилиси, не стесняйтесь, я всегда буду вам рад.».


Вот такая странная история вышла с Резо. Еще бы чуть и выдали маму замуж, и жили бы в Тбилиси. Все! В большом доме. Больше мы никогда не видели Резо, но запомнили его на всю жизнь, и мама, и папа, и я. Чего я его вдруг вспомнил? Это, наверное, потому, что мама с папой в последнее время не ладят. Я тихонько переворачиваюсь на правый бок, чтобы не придавить щенят и…


Утром я просыпаюсь оттого, что две мохнатые морды мокрыми тёплыми пуговками носов и шершавыми язычками прогуливаются по моему носу и щекам. Проголодались. Вот собаки! Поспать не дадут! В ногах спокойно сидит Тим и понимающе смотрит на меня. Уж он то знает, какой я соня. Надо подниматься. Щупаю свою забинтованную голову. Барабанщик ещё спит, а то и вовсе дезертировал. Немного побаливает место удара, но это пустяки – для гуляний не помеха. Гулять - не учиться.


Звонок в дверь. Всё, хана моей свободе – мама из больницы выписалась, других вариантов быть не может. Поднимаюсь с кровати. Собачья стая горохом ссыпается с постели и устремляется к двери. Вот тебе и погулял. Мама теперь загонит меня в постель дня на три точно. Придётся потолок глазами протирать – не идти же в школу.


За дверью Витя. Пока я тут дрых, со слюнявыми корефанами, он успел побывать в больнице, и у мамы, и у папы. Рассказываю ему историю своего ранения. Витя большой спец по оперативной медицине – в детстве столько шишек получал, что сделался просто экспертом. Он же в сибирской деревне вырос. А они там деревня на деревню колами бьются, почем зря. Витя снимает повязку с моей головы, обследует и ставит диагноз – фигня, до свадьбы заживет. Мажет йодом шишку и выбрасывает бинт в мусорное ведро. Нечего, дескать, из себя тяжелобольного строить. Без повязки рана подсохнет, и всё будет нормалёк.


Собачья братия сидит против нас в рядок. В глазах так и блестит надежда. Да, что там надежда, уверенность – вот сейчас мне башку отремонтируют и тут же, бросив всё, займутся их кормёжкой. Они знают, что Витя никогда их не обидит и всегда найдёт каждому по кусочку колбасы. Постельный режим отменяется! Витя производит ревизию в холодильнике и выносит подарки собачьей компании в подъезд - за дверь квартиры. Братия мигом выметается из квартиры следом за колбасой. Это, чтобы промеж ног не путались. Мы вместе с Витей завтракаем. Собственно завтракаю я, а Витя откупоривает бутылочку пива. Бархатное, называется, в Хабаровске его делают.


Витя отдыхает. Он только из рейса и заняться ему особенно нечем. Его жена Аля на работе, а сын Олежка, мой двоюродный брат, в детском саду – ему в школу только в следующем году. Мама с папой в больнице. Все пристроены к делу. Самое время заняться моей персоной. В школу Витя уже заходил, это ему там сказали, что я получил производственную травму, посредством слесарного инструмента. Пьём мы чай с пивом, и строим планы. По первому пункту альтернативы нет. Вернее она есть, но весьма жестко ограничена. Для начала мы идем либо в овощной магазин, либо в дежурный магазин. Альтернатива состоит в том, что мы можем пойти сначала в овощной, а потом в дежурный, без либо.


Поход в овощной магазин означает, что Витя купит мне стакан томатного сока, а себе граммов двести Бургундского. Бургундское – это Витина шутка и означает, в зависимости от настроения, либо Ризлинг, либо Тырново, либо Солнцедар. Блин! Сколько альтернатив, а я сказал, что альтернативы нет. Дежурный магазин работает до двадцати двух часов и потому является, вместе с прилегающими кустами, штаб-квартирой местных бичей. А среди бичей у моего дяди просто море знакомых – с одними он служил в армии, с другими ходил в море на СРТМ «Нереида», с третьими на БМРТ «Барабинск», с четвертыми черт те на чем, черт те куда.


Мы с Витей на «бичевской тропе», как индейцы на «тропе войны» – бичуем, попросту говоря. Не совсем всерьез, а как бы, понарошку. Раз уж мы появимся у дежурного магазина, нам обязательно встретится кто-либо из перечисленных Витиных корешков. А тогда, уже ничего не поделаешь. Витя в отпуске и при деньгах, значит, он возьмёт для бывших корешков пару бутылок водки, что-нибудь закусить и мы пойдём лечить их от абстинентного синдрома. Не знаете, что такое абстинентный синдром? Странные вы ребята! У нас про это знают все!


Заезжие, залётные и прочие временные говорят, что «Находка – пыль, да водка!». Не верьте! Это неправда! Вернее, с точки зрения залётных, – правда, просто они не успевают рассмотреть ничего кроме водки, да пыли, как результата употребления водки. Так, вот, по порядку. «Бичевская тропа» происходит от слова бич. Бичи, это категория людей. Название произошло от английского выражения "beach sailor" – пляжный моряк, по-русски. Там моряки, ну, за Бугром, в промежутках между рейсами, дожидаясь вакансии на новом Шипе, валялись на пляже, ухаживали за английскими барышнями, пили пиво, посещали бары, устраивали дружеские кулачные потасовки и поножовщину, между собой. Все это длилось, пока beach sailor, не получал направление на новое судно и, тогда: прощай берег, привет волна, ветер надувай наши паруса! Эге-гей!


В Находке beach sailor начинает также. Ожидая направления на новый пароход, он посещает рестораны, угощает друзей, купает «девчонок» в шампанском. Пока есть деньги. Загуливается так, что пароход в очередной рейс уходит без него. Приходится ждать другой новый пароход. Финансы поют романсы, материальное положение не позволяет вести великосветский образ жизни и beach sailor встаёт на довольствие в магазин – водка, колбаса. Водка, колбаса, водка, водка, колбаса, водка. Водка. Водка. Водка…


Друзья попроще - из пребывающих в такой же, второй стадии, или перешедших в стадию номер три. Очередной новый пароход уходит в рейс без beach sailorа, благородное питие превращается в запой. Вeach sailor превращается в бича и переходит к дежурному магазину, где можно встретить старого кореша, вернувшегося из рейса, который не откажет старому товарищу в двухстах граммах для похмелья и закуске. Бичи два–три года, иной раз и пять лет, крутятся у дежурного магазина, а потом куда-то исчезают. Кому-то удается вынырнуть из этого омута и вернуться к нормальной жизни, кто-то переходит к стадиям четыре, пять и далее до кладбища. Так, что Бич, это промежуточная стадия между beach sailorом и гробом.


Через полчаса мы, в сопровождении тройки верных друзей-вертихвостов, направляемся к овощному магазину. Шерстяная троица терпеливо дожидается, пока я разминаюсь томатным соком, а Витя Бургундским. Планируемый маршрут – «овощной» - «дежурный» - «куда судьба занесет».
Мотивация у Вити сильная – «овощной», как разминка телу, «дежурный» – дань душе, «куда судьба занесет» - это уже для меня, для моего тела и моей души.


Витя, как я говорил уже, только из рейса, заработанные деньги просто жгут ему карманы. Большой Жека у «дежурного» наверняка знает, что Витя в городе, и ждет его. Большой Жека, он Большой, потому, что Маленький Жека - это я. Когда мы заходим к «дежурному», нас так именуют. Чтобы не запутаться. Большой Жека интересный малый, он был пилотом и летал во время войны на «аэрокобре», американском истрибителе. Их нам американцы во время войны по лендлизу поставляли. После войны ушёл в рыбаки, а года три назад «свалился в штопор» и забичевал. У него есть квартира, жена и сын, но, поскольку никак не выйти из штопора, домой он не появляется.


Витя и Большой Жека ходили вместе в море на СРТМ «Нереида», там и подружились. Витя не может вытащить Жеку из процесса бичевания. Этого не сможет никто, разве только сам Жека угомонится и решит завязать. Но Жека завязывать не собирается. Вскоре мы сидим за «дежурным» на лавочке, под кустами акации, в компании Больного Жеки, Бахрейна и еще пары страдальцев их бичёвской бригады. Большой Жек похмеляется принесенной Витей водкой через полотенце.


Похмеляться через полотенце – это процесс. Придуман этот способ для того, чтобы бич, страдающий жутким похмельем, не расплескал содержимое стакана. Руки Жеки от похмелья трясутся так, что стакан с водкой он не может поднести ко рту. Витя говорит, что, если Жека Большой попробует выпить без полотенца, он, либо водку расплескает, чего в этой компании не прощают, либо стаканом выбьет себе зубы.


Выполняется этот приём следующим манером: стакан ставится на пенёк и кто-либо из лиц, не страдающих похмельем, наливает водку в стакан. Жека Большой берет вафельное полотенце, являющееся обязательным атрибутом экипировки бичёвской компании, и
двумя руками накидывает себе на шею. Концы полотенца захватываются левой и правой рукой, причём, правая, зажимает полотенце мизинцем и безымянным пальцем, чтобы большой, указательный и средний были свободны, эти пальцы будут держать стакан. Какой-какой, граненый, которому в понедельник тристо лет исполняется. Как только полотенце захвачено обеими руками, правая тянет за полотенце, так, чтобы рука выпрямилась, левая рука оказывается у левого уха. Полотенце должно быть в натяг. В этот момент правая рука замкнута в локте и под действием усилия левой руки, передаваемого через полотенце, не трясется. Рука в относительно спокойном состоянии.


Вся эта конструкция подвигается кистью правой руки к стакану с водкой, и он захватывается тремя свободными пальцами. Левая рука начинает за полотенце подтягивать напряженную правую руку. Движение происходит почти без колебаний правой руки. Остается подставить рот под приближающийся стакан и, опростав его, сделать глоток. Минут через пять – десять после приёма целительной дозы руки Жеки Большого перестают трястись и он способен употреблять напитки без помощи полотенца. Витя передает Жеке пачку Беломорканала. Вся компания уже приняла по «соточке», Жека наделяет каждого папиросой и прячет пачку в карман. Мы с Витей через час-полтора
уйдём, а им тут «дежурить» до второго пришествия – без курева просто вилы. Бичи чередуют курево с закуской, иногда отбрасывая небольшие кусочки колбасы Тиму и его потомкам. Собачья компания усердно колотит хвостами по земле, чего не сделаешь за такую вкусную колбасу.


Закуриваем и переходим к разговорам. В смысле закуривают они, я то не курю. Из всей компании я знаю Жеку Большого и Бахрейна, остальные мне никогда не встречались. Или я им не встречался? Бахрейн бывший моторист, ранее ходил в море на больших, белых пассажирских лайнерах, потом перебрался в рыбаки, потом в beach sailorы, а затем в бичи. Бахрейном Лёху прозвали бичи, с лёгкой руки Жеки Большого, за то, что курит «больше целой». Непонятно? Это, когда у них туго с куревом, одну папиросу курят на двоих, или троих и курильщик должен следить, чтобы не выкурить лишнего и передать папиросу корешу своевременно. Как-то Лёха увлёкся разговорами и пару-ройку затяжек переборщил. Жека сделал ему замечание:


- «Ты, хрен из Бахрейна, имей совесть - выкурил уже «больше целой»!


Лёха принес коллегам извинения, передал чинарик Жеке и спросил:


- «А почему из Бахрейна-то?».


- «Почему-почему, хрен потому что!», -


ответствовал Жека.


Но Лёха не угомонился:


- «А почему хрен?».


Тогда Жека Большой дотянул чинарик, улыбнулся и тихо сказал:


- «Отчего? Почему? Для чего? Какая разница? Бахрейн ты, и есть Бахрейн. И быть тебе Бахрейном всю жизнь!».


Так и вышло. С тех пор Лёха превратился в Бахрейна и перестал быть Лёхой. Бахрейн не обижается:


- «Бахрейн, так Бахрейн, хоть Чомбой назови - только налей и дай закурить!».


Бахрейну всё пофигу, если бы меня Чомбой обозвали, я и то обиделся бы, да любой обидится. Чомбе, это такой африканский ставленник западных империалистов. Он сверг законное правительство Патриса Лумумбы в какой-то африканской стране, я уже не помню, узурпировал власть, а самого Патриса Лумумбу с соратниками поставил к стенке, в смысле расстрелял. Если вас кто обзовет Чомбой, имейте в виду – это страшное оскорбление, за это даже в ухо дать мало. За это я не знаю, что нужно сделать. У нас в районе есть один гад, все так и зовут его – Чомбе! Этот гад подлавливает пацанов где-нибудь в глухой подворотне и выворачивает им карманы – забирает копейки, которые мамы им дают на кино или мороженное. Меня Чомбе один раз тоже вытряхнул наизнанку – на целых девяносто копеек. Надо будет Бахрейну сказать, он его самого наизнанку вывернет. Самому мне с этим Чомбе не сладить, ему уже шестнадцать лет, а мне только одиннадцать. Если, только колом его стебануть из-за угла? Не, это не вариант. Чомбе один не ходит, с ним вечно ватага в три-четыре шкета.


Девяносто копеек это тебе не хухры-мухры – огромный капитал. Я целую неделю копил – хотел пластиковые ласты за рубль сорок купить. Накрылись мои ласты медным тазом и всё из-за Чомбе! Маска и трубка у меня есть, но чтобы достать со дна приличного гребешка или мидию, надо нырнуть на пять-шесть метров в глубину, а без ластов это как ногами надо бултыхать. Зато с ластами раз-два и ты на дне. У меня в авоське лежат и маска, и трубка. Мы после «дежурного» пойдем на море, а по пути и ласты купим. Витя так сказал, он финансирует.


Бичи похмеляются, а я грызу барбариски и слушаю их трёп. Витя заводит свежую байку из последнего рейса, про Нину Григорьевну. Нина Григорьевна, это повариха с тунцеловной плавбазы «Светлый луч» - Витиного парохода. Кок, если выражаться морским языком. Девушка она молодая, лет тридцати пяти и, что примечательно,
незамужняя. Витя говорит, что ТТД у неё - метр шестьдесят, на метр двадцать, на метр шестьдесят. ТТД, это по-морскому – Тактико-Технические Данные и означает что на уровне груди она в объёме сто шестьдесят сантиметров, в талии – сто двадцать сантиметров, а в бедрах – сто шестьдесят. Представляете? Ну, это понятно, не стюардессой же она работает. Перед возвращением из рейса Витин пароход зашел в порт
Майдзуру. Майдзуру один из городов-побратимов Находки. У нас вообще много городов-побратимов: Донг-Хэ, Майдзуру, Отару, Цуруга … да еще префектуры-побратимы Тояма, Осака, Тоттори и Симанэ. Тьфу, язык сломать можно, я даже толком и не помню какие еще, может, чего и перепутал. Неважно.


В городе-побратиме, отоварились, как следует, в припортовых магазинах и потом поехали на прием. Муниципалитет города решил пригласить всю команду на мероприятие, посвященное дружбе русского и японского народов. Нина Григорьевна, естественно, была среди приглашенных. Появилась она на приеме в своем лучшем вновь приобретенном вечернем платье. Кто-то выступил с дружественными речами, туда-сюда, перешли к столу: выпивка, танцы. К каждому из моряков приставили японскую девушку – гейшу.


Беседуют они, как могут, на руско-ангийско-японском. Все, в принципе,
владеют этой смесью на уровне купи-продай-выпить-закусить и так далее. Моряки танцуют с японскими гейшами. Гейши это такие специальные японские девушки, они получают хорошее образование, умеют петь, играть на национальных японских инструментах, читать стихи, в общем, делать всё, чтобы мужчинам с ними было интересно. Нину Григорьевну от имени муниципалитета развлекает разговорами маленький, худенький джапаниза в очках. Разговаривают они между собой неторопливо, она по-русски, он по-японски. Улыбаются. Бальное платье Нины Григорьевны, как говорит Витя, в стиле «а ля совьетик рюс» - с глухим воротом, грудь и руки закрыты. Япошка в процессе беседы задумчиво рассматривает ТТД Нины Григорьевны. Смотрел он, смотрел, на это дело, а потом возьми, да и двумя пальчиками пощупай Нину Григорьевну за грудь двенадцатого размера:


- «Поролон, мадам?».


Дескать, грудь у вас девушка из поролона? Видно, япошка раньше не бывал на приемах, где присутстввуют наши коки.


Поняв, о чем её спрашивают, Нина Григорьевна сначала немножко порозовела, но потом нашлась:


- «Ноу поролон! Айм нэйчер рашн гёл! Бэст нэйчер мит!».


Мол я девушка натуральная, никакого паралона, только натуральное мясо.
У джапаниза глаза больше очков стали:


- «Нэйчер мит? Итс импосибл!»
Дескать, это невозможно, чтобы натуральное мясо и такого размера. А Нина Григорьевна берет тогда японца за руку и кладет ее себе на бедро, а правой рукой обхватывает его за талию и плотно и сильно прижимает к себе, и мило улыбаясь, говорит:


- «Посибл! Всё посибл! Чудила! Итс рашн найчер мит, офф зэ риэл рашн вумэн! Андэстэнд ми?».


Ну, это понятно, на русско-японско-английском означает:
- «Возможно! Все возможно! Уважаемый япон-сан! Это натуральное русское мясо настоящей русской женщины! Понятно?».
Помполит, конечно тут как тут. Это помощник капитана по политической работе с экипажем. В его обязанности входит поддержание в наших моряках «высокого морального духа» и преданности делу КПСС, согласно Кодексу строителя Коммунизма. Для того он и существует, чтобы быть там, где джапанизы пытаются прощупать настроения наших советских моряков, и пресекать все поползновения японской и американской разведок и антисоветские провокации. Помпа цикает зубом на Нину Григорьевну, и через минуту она уже танцует с нашими моряками и веселит их рассказами о джапанизком чудиле, не поверившем, что такая грудь, как у неё может существовать в природе. Помполит объясняется с любознательным представителем муниципалитета и, разобравшись в сути вопроса, подтверждает, что действительно всё натурально и никакой синтетики:


- «Итс тру! Нина Григорьевна из нэйчер рашн гёл фром нэйчер мит. Ноу поролон. Шиз совьетик вумэн!».


На русский язык это переводится дословно так:


- «Нина Григорьевна, как и все наши советские коки, просто не может носить поролоновую накладную грудь, потому как:
а) ей это ни к чему, у неё и своей натуры достаточно,
б) но даже, если у кого своей натуры и не хватает, они никогда не сделают этого, просто потому, что они – СОВЕТСКИЕ ЖЕНЩИНЫ!».


После этого помполит, ласково улыбаясь японцу, раскланивается с ним и дефилирует к коку для проведения с ней, соответствующего политическому моменту, политико-воспитательного мероприятия. Не тут-то было! Джапаниза отходит от помполита с круглыми глазами и шепчется со своими коллегами, показывая глазами на кока Нину Григорьевну. В результате, муниципалитет в полном составе танцует Нину Григорьевну до конца банкета.


Витя заканчивает свою историю:


- «Так, что никакой синтетики! А насчет того, мясо там или не мясо - вопрос, конечно, интересный. Но!», -


Витя многозначительно, восклицательным знаком, поднимает указательный палец:


- «Помпе, оно, конечно, видней, на то он и Помпа!».
Бичёвская компания смеется, все знают Нину Григорьевну. Жека Большой, отсмеявшись,
говорит:


- «Да, Нина Григорьевна, она и есть Нина Григорьевна, ей палец в рот не клади – откусит!».


Кто-то из компании со смехом добавляет:


- «И не только палец… Ха-ха-ха!».
Витя неодобрительно смотрит на шутника и показывает ему глазами на меня. Бич смущенно прикрывает рот одной ладонью, другую кладет мне на плечо и говорит:


- «Извини, Жека, что-то я заболтался!».


Да, чего уж там, я не обижаюсь. На то они и моряки! Море-то оно ведь солёное, вот и байки, и шутки у них солёные. Я уже опытный слушатель - от пацанов, постарше, наслушался всякого. Ну, да мне-то что? Мне эти шутки на вкус не пробовать!


Интересные они все-таки, моряки. Вот сколько их я знаю, никогда и никто из них не хамит. Они могут, конечно, выругаться, по какому-либо поводу, но как бы забывшись. А вот, чтобы из них кто намеренно сквернословил, такого не было. Или может они при мне так? Не знаю. Мне кажется, они скорее в ухо дадут, чем будут переругиваться грязно, как на базаре. Я так думаю.


Жека Большой спрашивает Витю:


- «А Помпа-то кто был, не Мир-дверь-мяч случаем?»


- «Точно, он!», -


улыбается Витя. Компания снова хохочет, уже над Помпой. Я ничего не понимаю, отчего мир-дверь-мяч, для чего и какое отношение имеет к предыдущему рассказу. Наклоняюсь к Вите и спрашиваю шепотом:


- «Причем здесь мир-дверь-мяч?».


Витя снова улыбается:


- «Кличка, это, погоняло у Помпы! Прозвище такое – Мир-дверь-мяч!»


- «Ага, теперь понятно, что погоняло. Только почему погоняло такое странное – Мир-дверь-мяч?», -


не успокаиваюсь я.


- «Работа у него такая, да ты на английский язык переведи!», -


бросает мне Витя через плечо, наливая из бутылки в протянутый Бахрейном стакан.
Я начинаю вспоминать: мир - peace , дверь - door, мяч - ball, и складываю вместе. Знакомое слово, особенно если в транскрипции написать, да и на слух звучит. Похоже,
Помпа чем-то заслужил такое прозвище, ну, значит сам и виноват. Поворачиваюсь к Вите и спрашиваю:


- «А почему Помпе прямо так и не сказать, вместо Мир-дверь-мяч?»


Витя смотрит на меня серьезно:


- «Нельзя, Жека, вылетишь сразу из заграничного плавания – визу прикроют. Загранпаспорт моряка отнимут и отправят ловить селедку поближе к Аляске, без захода в загранпорты. Поэтому и зовем его Мир-дверь-мяч – для конспирации».


Я понимаю, что Жека Большой и Бахрейн - конченые ребята, да и Витя понимает. Все капитаны знают за ними грешок – запойные они, и в море их уже никто не возьмёт. В море надо работать – брать рыбу. Пьянствовать в море некогда. Один из незнакомых мне бичей опрастывает стакан, медленно цедя водку через зубы. Собственно теперь-то мы знакомы. Витя нас познакомил – Валентином зовут бича. Длится это минут пять, но никто
Валентина не торопит. Все понимают – у каждого свой манер пития. Никто даже не разговаривает. Наконец стакан Валентина пустой, бич вытирает губы внешней стороной ладони и, отодвинув протянутый бутерброд с колбасой, прикладывает к носу рукав и шумно вдыхает. Потом, не отводя руки от носа, переворачивает другой рукой пустой стакан. Это особый форс – со стакана не падает ни капли. Сухой! Поставив стакан, Валентин берет бутерброд и философски произносит:


- «Не надо путать процесс пития с процессом поглощения пищи! Питие – это удовольствие, а поглощение пищи – необходимость!», -


потом смотрит на меня и спрашивает:


- «Ну а ты, Жека, что же стесняешься? Накатил бы полтинничек!».


Все затихают и поворачиваются ко мне. Витя хмурится. Он знает эти «дежурные» проверки на «слабо», и они ему не нравятся. Я тоже знаком с такими подколками типа «Жека, закури», «Жека, накати», «Жека, а ты, как насчет девчонок». И я знаю, как на них отвечать.


- «Не!», -


говорю я:


- «Я только коньяк! Камю! Ну, в крайнем, Драй Гордон’c джин!».


Это папа из рейса всегда привозит такие напитки, отсюда мои
Теги:
26 February 2006

Немного об авторе:

... Подробнее

Ещё произведения этого автора:

Морская капуста
Мне память опаляет...
Вернуться...

 Комментарии

Комментариев нет