Дар Моря. Максимиллиан торопился. Он быстро шёл по аккуратно вычищенной, выметенной начисто тропинке, петляющей средь деревьев. Сердце его гулко бухало. Мужчина порциями, с длительными задержками на выдохе, порывисто хватал ртом воздух и привычно отклонялся от веток, внезапно, колко возникавших из темноты. Ночь празднично шумела; слух ловил заглушённый плотным покровом листвы непрерывный бой барабанов, всплески громкого смеха: переплетение дразнящих воображение высоких женских голосов с глухим, низким тембром мужских. Шагать по исхоженной не один раз тропинке не представляло особой трудности. Высокое ночное небо, засеянное неисчислимыми горстями звёзд, матово светилось и казалось белёсым. Сияющий шар «ночного солнца» изливал поток прозрачного серебра, высвечивая Остров не хуже солнечного света. Угловато-резкие тени камней насытились угольной чернотой. Листья нервно вздрагивали от бережно - любовного прикосновения прохладного ветерка, сползающего тонким слоем с вершин холмов, высвечиваясь по ночному - серо и каменно. Шелест крон усиливался, когда ветер задувал сильнее. Тогда по орешнику проносился с нарастающим шумом прохладный вал. Он мягко студил споро шагавшего Максимиллиана, разгорячённого и взбудораженного. На мгновение порыв ветра заглушал пронзительный звон неисчислимых армий цикад, безраздельно овладевших этой частью Острова, затем летел дальше, чтобы окончательно раствориться в упокоенной темноте невидимого моря. В след его полёта с новой силой оживал торжественный хор ночи, казалось, что от режущего слух звона скрытых в траве «музыкантов» явственно шевелится сам воздух, напоённый острой зябкостью морского дыхания.... Максимиллиан шёл скоро, почти бежал. И не замечал этого. Рукоять древнего клинка впечаталась в ладонь. Ныли колени, и уже накатывала усталость. В ушах пульсировала, толкалась кровь. В голове звенело от пронзительного без остановочного пения крошечных насекомых и непрерывного боя барабанов. Но много хуже, неумолимее этого всего Стражника изводил мучительный образ нагой девушки: наивный, липко - бесстыжий, взгляд девичьих глаз... Глаза. О, эти глаза. Быстрые, влажные... Вздохнуть свободно, полной грудью не получалось. Лицо пылало, сделалось красным, подобно солнцу в закат, в паху, казалось, «проворачивался» и больно тянул вниз тяжкий, нагретый дневным жаром валун. Максимиллиан, оправдывая себя за внезапно возникшее желание, этого проявления слабости духа, своего рода заболевание, вторгающееся в организм мужчины при виде раздетой женщины, безуспешно пытался вырвать из головы колючки наваждения. Он винил лунный свет, наделивший наготу девицы загадочной властью, непостижимой и необъяснимой. Максимиллиан, в силу простоты устройства собственных ума и характера не подозревал, и никогда не знал, что в отношениях противоположных полов действует закон превосходства слабого. К женщинам он относился, как того требовали заветы святого Марьятта. Уважение и почитание. Отец завещал беречь женщин, называя их «сокровищами Острова», призывал признавать их превосходство во всём, но, в совместной жизни отстаивать право на силу, дарованную мужчинам небом и морем, следствием чего на них возлагается абсолютная ответственность за процветание и благостное проживание общины на Острова. Максимиллиану всё было ясно. Он уважал, признавал и хранил независимость. До сегодняшней ночи, когда его мужская воля разом обратилась в прах, защитные бастионы пали, и он оказался в плену совершенной красоты представительницы противоположного лагеря. И что теперь, не понятно? В Законе не прописывались варианты поведения при возникновении подобных ситуаций. «Гравюра» - скрипел зубами и рычал полюбившееся слово Максимиллиан, находя в наборе букв спасение; буквицы ложились поверх воспалённых чувств, дарили сердцу драгоценные мгновения покоя. Но, только мгновения. Затем возвращалась и набрасывалась, с ещё большей жестокостью вгрызалась в грудь боль, ровно в то место где бухает, бухает и бухает не переставая. Стражник резко остановился. Взрослый мужчина, он не мог и подумать, что с ним может произойти подобное. Да, он одинок, но к нему благоволит «свободная хозяйка», к которой он сам питает не только физическое влечение. Конечно, его интерес отвергли, но это не мешает ему любить Гертруду. Почему тогда с ним происходит то, что происходит? Отчего хочется плакать, а губы глупо кривятся в усмешке. Он едва сдерживает рвущийся из горла крик. Совершенно неожиданно для самого себя на полном шаге Стражник встал на руки и, балансируя полусогнутыми ногами, напрягая изогнутую спину, прошёл несколько шагов вниз головой. Когда вернул себя в вертикальное положение, лицо его расплылось в мальчишеской улыбке. «Дальше что - спросил вслух, голос хрипел - разбежаться да головой о дерево»? Что с ним? Он пытался взять себя в руки, но... Над ним издевались... Обжигающий, заманивающий взгляд. Намёк... На что? Что нёс и какую готовил бездну? Призывно приоткрытые, с лёгкой улыбкой, детски пухлые, но, обольстительно женские, невыносимо желанные губы... Прикрывая наготу руками, Марьяна, словно только больше оголялась... Осанка, поза... Максимиллиан прожил вполне достаточно, чтоб понимать: с ним играют, а игра называется «возьми мужчину». Но... Почему он? Безусловно, женщины главное, что есть на Острове, выбирают они, но... как быть с Ангроном? Только этим вечером жрицы объявили о «священной любви» молодых. Что случилось? А-а, ладно, ему то что, какое дело до паренька, переживёт. Не он первый, не он и последний. Существует более серьёзная причина, чтобы не заявлять «интереса», да что там «интереса», думать нельзя в сторону Марьяны. Какой интерес, ну, какой, если эта красавица в будущем займёт место Верховной жрицы? Ей не суждено познать радость материнства, рядом никогда не быть мужскому плечу. Ангрон не в счёт. Стражнику ли не знать, как скоро заканчивается «объявленная» во время праздника «любовь». Не он, разве, помогает «жрицам» освободить несмышлёнышей от настигшей их беды. Именно он распечатывает кули с порошками, доставленные из Храма. Правда, «беда» эта была, по видимому, на первых порах, ох, какая сладкая, судя по выражению глаз и смеху молодых, сведённых в пару по «освящении». К ещё большему собственному несчастью, он, Максимиллиан, законник и представитель порядка. Молодой мужчина ухватился за спасительную мысль. «Я закон. Я слежу за исполнением правил. Представляю Владыку Острова. И потом, что случилось? Смазливая девчонка положила на меня глаз и что? Страж возьми да растай? Нет, не произошло ничего, ничего и не произойдёт. Так-то». Он кусками, по частям «вырывал» себя из ловушки, в которой оказался его разум. « Не думать, не думать, не вспоминать. Нельзя. Перед тобой никогда не стояла сияющая в лунном свете девушка. Понятно, Страж? Забудь». Максимиллиан расправил плечи, ускорил шаг. Воздух беспрепятственно потёк в лёгкие. Стражник бежал и улыбался. Едва слышимые за спиной барабаны не будоражили теперь кровь: дыхание родного моря несло влажную прохладу, оно шумело и ждало его. Совсем близко. Максимиллиан остановился, внезапно, словно споткнулся. Громко простонал. Улыбка сползла с его лица, когда он сообразил, что, оказывается, не понятно как долго в его голове «пылает» картинка: шагающая по чёрной занавеси ночи обнажённая Марьяна и позади её «жених». Он велел пленникам идти за ним и, видит святой Марьятта, ни разу не обернулся, хотя далось ему это, ох, как не просто. Но тогда отчего видится всё так, словно он сопровождал пойманных нарушителей сбоку. Как такое может быть? Он видел или представляет как подпрыгивают юные грудки, как спорят с лунным ликом полушария девичьих ягодиц, и, в его глазах, выигрывают; в самом деле, небесная красавица двигается по небу не так, как её соперница на земле. Горделивый, смягчённый лёгким поворотом бедра шаг, завершающее совершенство стройных ног изящество лодыжек, кисть руки, откинутая небрежно и изумительно свободно, срывающийся с плеч слепящий свет... Глаза Максимиллиана разъедала соль, а удушающий обруч всё сильнее сдавливал грудь: ни от чего он не освободился, голова всё также занята девушкой. Страж выскочил на пляж. Желание у него было одно: броситься в объятия ласковых волн. Тёплая, должно быть не успевшая ещё остыть вода успокоит, примет в мягкие ладони, убаюкает. На ходу Максимиллиан дёргал шнуровку безрукавки, освобождаясь из кожаного захвата. Вдруг увидел неподвижно сидящего Дара Моря. Человек сидел в одной из своих не обычных поз на кромке пляжа. Набегавшие на берег волны лизали песок у скрещенных ног. Максимиллиан знал, как долго чужак может сидеть в полной неподвижности. Внезапно, повинуясь внутреннему посылу, Стражник решительно направился к пришельцу. Шипение набегающих на берег волн, безостановочно сглатываемых мокрым песком, глушило хруст под каблуками сапог, но Максимиллиан был уверен - Дар Моря слышит его шаги. Он не стал подходить совсем близко, и остановился не за спиной, а, сбоку, чтобы Посланник мог видеть. Получилось бы не правильно, если Странник примет его внезапное появление за враждебное. Максимиллиан, стоя рядом с неподвижной фигурой, молчал ровно столько времени, сколько требовали правила - сидевший человек не шевелился. Решив, что выждал достаточно, он прокашлялся в кулак и произнёс стандартное приветствие: -- Доброй ночи, Дар Моря. --Доброй, Стражник - голос у Посланника оказался странно тонок - хочешь присесть? -- Пожалуй, если приглашаешь ты, Дар. Максимиллиан опустился на слегка тёплый песок. Скрестил ноги, пытаясь сесть в занятную позицию; разом заломило в пояснице, а колени остались в воздухе, не желая укладываться. «Разве можно так сидеть - подумал Максимиллиан - больно»? Он поёрзал, устраиваясь по-человечески: согнул ноги, подтянул колени к груди; палаш рядом. Вздрогнул, не ожидая услышать тонкий голос: -- Сразу не получиться, надо тренироваться. Очень долго. Максимиллиан быстро взглянул на заговорившего молчуна. Он впервые оказался на расстоянии вытянутой руки с необычным «подарком» Острова. Незнакомец был светел. Бесцветные и длинные, прореженные волосы заброшены назад и спутанными прядями сыпались на плечи. За полтора года нож для стрижки ни разу не коснулся неприбранных косм, но волосы выглядели чистыми. Белое лицо чужака усеяно отметинами от перенесённой, скорее всего в детстве, болезни. Лоб высокий, очень впалые щёки. Тонкий нос с излишней горбинкой. Острый, прыгнувший вперед кадык, подбородок разваливала на две части глубокая продольная ямка. Борода и усы у Посланника не росли. Серые, совсем бесцветные глаза. Невидимые ресницы. Взгляд стылый, недвижен, устремлён в море. Изнемогающая от собственной боли душа Стражника «узнала» товарища по страданиям. Чужие муки определялись степенью адской, ровно, как собственные Максимиллиана. Охранитель Острова, боясь принять в себя ещё одну боль, почти не заметно подался в сторону от источника напасти. Дар Моря, продолжая смотреть прямо, произнёс обесцвеченным, как сам, голосом: -- Вот так, Стражник. Со мной это всю жизнь. Я привык. Максимиллиан, смущённый, но и удивлённый тем, что его не заметное, внутреннее, как он надеялся, движение было отмечено, поспешно спросил: -- Говоришь ты правильно, Посланник. Когда выучился нашей речи? Горькая усмешка раздвинула лепестки тонких губ: -- Я полиглот, Стражник. Профессор. Лингвист. Поверь на слово, я знаю много языков разных народов. Ещё больше могу узнать... Мог... Максимиллиан уже спешил перебить: -- Многих слов я не понял. Но сказал ты народов. Значит ли это, что там, где пребывал ты ранее есть другие? Сколько их? Ответом на искренний интерес Стражника родилась очередная горечь усмешки: -- Очень много, Страж - голос угас. Затем Дар в открытую усмехнулся - так много, что если ты представишь, будто каждый человек на твоем острове это целый народ, то и тогда вас будет мало. Максимиллиан потрясённо молчал. Официальное лицо, по сути один из управленцев, он имел доступ к четырём священным сундукам святого Марьятты. В одном из них хранились бесценные дары Отца. Знания и мудрость, заключённые в Книгах. Фолианты, как ещё называл их сам Отец. Максимиллиан любил это словцо, смаковал его. Оно казалось таким... таким... вкусным, что ли. Как зеницу ока храмовницы оберегали сокровищницу. В трёх других сундуках хранились личные предметы и вещи членов святого семейства; механизмы, из которых многие утратили свой изначальный смысл и превратились в недоступные пониманию святыни и символы. Из фолиантов, хранившихся в Главном сундуке, Максимиллиан знал, что земля имеет форму водного шара, на котором расположен Остров. И ещё существовали два места, где обитали люди. Из одного, с названием Гишпения, прибыл Отец. Он переправлялся вместе с семьёй на другую землю. В Анжар или Халифат. Естественно, что там должны были жить народы, но, чтобы столько? Не укладывалось в голове. Он осторожно покашлял: -- Не таи, Дар, ответа. Если в правду на свете столь много народов, где жить им? Даже на Острове становится тесно... в последнее время... Пришелец засмеялся. Тихо и почтительно, но быстро смолк и молчал. Максимиллиан ждал. Услышал он не ответ: -- Стражник - спросил Бесцветный - ты, я вижу умный человек, не зря служишь третий срок, кажется? Ага - наклонил голову в ответ на утвердительный кивок Максимиллиана - понятно. Ну, так вот - краткая пауза прервала не многословную тираду, а затем в воздухе повис, разрезав его, вопрос, остро непочтительный, почти враждебный - оно тебе надо, Страж? На самом деле интересно? Максимиллиан неопределённо пожал плечами. Интересно ему? Он не знал. И да, и нет. Коль Пришелец расскажет, стало быть, интересно; нет, ну что же, обойдёмся. Жили просто, и дальше будем. Но головой покивал. Дар Моря хмыкнул: -- Хорошо, Страж, расскажу. Только вот что - он слабо помялся, обдумывая что-то - поступим так. Как говорится - дашь на дашь. Я расскажу, и отвечу на всё, что вдруг тебя затронет, но и ты мне подноготную выложишь. Знаешь, очень не хочется, чтобы из тебя строили дурака. Официальная версия меня не устроит. Я учёный. Понимаю, что ваши основатели не вымышленные персонажи, а, реальные люди. Мне крайне интересно знать, как они смогли выжить, мало того, создать целую цивилизацию. Думаю, люди они были поразительные. Ну, как, Страж - Дар повернул голову и впервые взгляды молодых мужчин встретились: Максимиллиан не выдержал тусклого, какого-то скользкого свечения белёсых глаз, отвернулся, спасительно цепляясь взглядом за морскую тьму - проходит моё предложение? Стражник молчал, пребывая в полной растерянности. В речи чужака прозвучало много не знакомых слов, хотя общий смысл он уловил. Вот это и было невероятным. Он размышлял. Откуда Посланник мог узнать о Тайной истории? Слово «официальная» это, по всей видимости, означает «явное». Но каким образом Посланнику известно, что явная - «официальная» - история сильно разнится с Тайной, истиной. Её знали на Острове только Правитель, жрицы и Страж. Как, вообще, он смог догадался? По Тайной истории выходило так, что Дар Моря всегда появляется накануне значимых событий и играет роль не меньшую, чем когда - то сам святой Марьятта. Первый Посланник, тот вовсе спас семейство Отца. В благодарность за совершённое им, все последующие Пришельцы велением Марьятта получали не мыслимые права и привилегии. Стало быть, знать Тайную историю чужаку положено по праву. В «официальной» - Максимиллиану понравилось новое слово, оно запомнилось сразу - истории описывалось, как устав от грязи и пороков Большого Мира, Отец и его праведное семейство отправились на поиски новой Земли, желая создать совершенный мир. Где люди жили бы в любви и братстве. Где никто не возжелал ограбить слабого. Место, где все равны и пребывают в постоянном труде, добывая пропитание себе и своим детям. После долгих мытарств, призвав на помощь Высокую Волну, Отец нашёл Остров, где основал царство справедливости. Тайная же история была совсем иная. Кровавая, страшная... Море с мягким шуршанием ласково тёрлось о песок, отдавая накопленное за день тепло. Ночной воздух быстро стыл, прохлада бриза ощутимо холодила сидящих рядом мужчин. Оба молчали, вглядываясь в сверкающую красоту неба и слушая сильный, ровный, никогда не спящий голос моря. Молчание затягивалось. Максимиллиан чувствовал неловкость, Посланник ждал ответа. И ещё, он чувствовал, что от предстоящего разговора зависит многое. Будущее. Его, а возможно и Острова. Ощущение особенности, судьбоносности момента мурашками с головы до пяток пробежало по телу Стражника: -- Хорошо, Дар - отчаянье охватило Максимиллиана; говорить, не говорить? надо или нельзя? Правильно будет сказать или ошибкой станет не сказать? Он разрывался между желанием и запретом. -- Я пойду к Правителю, передам просьбу твою. Пусть решает. «Уф, выкрутился». Он не нарушил табу, растворённое, казалось, в его крови. Стало легче, но сожаление осталось, как саднение в ранке, после того, как из наболевшего пальца вытащена заноза. Добавляло неловкости явственное разочарование, проступившее в лёгком движении плечами и шеей сидевшего рядом собеседника. Максимиллиан поспешно, досадливо вскинулся: -- Ответь мне, Дар, ты, вот хочешь знать нашу Тайную историю, но не интересуешься обычной жизнью. Не живёшь с нами, не принимаешь положенного Дара. Почему? Вечностью показалось Максимиллиану время, пока Посланник молчал. А когда тот заговорил, медленно повернув голову и ударив бесцветным взглядом по глазам самого Стража, он и вовсе растерялся: -- Ты ошибаешься, Максимиллиан... «Откуда знать ему моё имя»? - насторожился Стражник. -- Не я, а вы не желаете общения. Все на Острове обходят меня по широкой дуге. Ты только, что спросил, откуда я знаю ваш язык? Но не спросил, кто помог мне его выучить? Никто, Страж, никто, понимаешь? Да, в пещеру ко мне приходят женщины, убирают и готовят, забирают бельё, оставляют чистое. Но, ни одна не заговорила. Ни разу. Ни о чём. Ни ра- зу, понимаешь? Словно я пустое место. Вот так-то, Максимиллиан. Ты говоришь о каких - то привилегиях. Каких? Перед кем? Может в этом дело, Стражник? Знаешь, мне так хочется крикнуть: «Люди, на вашем Острове появилась ещё одна живая душа. Вы не заметили»? Тишина накрыла пляж. В неуловимое мгновение погасло очарование ночи: яркий свет полной луны, и прерывистый перегляд звёзд над головой, их пляшущее отражении в море. Ровный шум набегающих на берег волн больно отчёркивал обрушившуюся на людей тишину. Всю красоту окружающего смело вырвавшимся наружу криком боли души человеческой. На крошечном кусочке земли, диком пляже с чистейшим песком: размер - несколько десятков шагов в глубину - над двумя сидящими рядом молодыми мужчинами зависла мука. Пронзительная, морозная. Она секла удивлённо раскрытые глаза Стражника, хлестала по окрасившимся в пурпур щёкам, ввинчивалась в самое сердце Максимиллиана, человека натуры необычайно доброй, прямодушного и честного. В ответ на боль одиночества в нём родилась другая. Боль стыда. Без раздумья он признал правоту Дара, безразличие, проявленное островитянами к чужаку и свое собственное равнодушие. Что с того, что его интересовал Дар Моря, ведь он ни разу не подошёл, не испросил, в чём испытывает нужду Посланник? Как его имя, в конце концов. Нет оправдания ему, Стражу Острова. Он, как все жители деревни, предпочли не замечать Странника. Но деревенских винить не за что, они не знают Тайной летописи. Мужчин привилегии Дара Моря только раздражали, особенно, что касается возможности беспрепятственного интереса к женщинам. Понять их можно, делиться жёнами или дочерьми с незнакомцем никому не хочется, не смотря на то, что «храмовницы» утверждают, эта обязанность Посланника должна восприниматься ими, как необходимая для Острова и почётная. Так-то оно так, да сердцу не прикажешь радоваться, если в твоём же доме другой мужчина, пусть даже сам Дар Моря, человек из легенды, возляжет на законное место супруга или, что ещё горше, возьмёт к себе дочь. В праздник Стояния и Перехода - совсем другое дело. Но, чтобы вот так, чужак станет ходить по дворам? Женщины обиделись совсем по другому поводу. Молодой пришелец не проявляет к ним интереса. Они не знают, откуда он прибыл, но не считают, что женщины его мира какие-то особенные, сделаны из орехового масла. Чем они ему неприглядны? Порядок есть порядок, а закон «свежей» крови, есть закон; никто не смеет его нарушать. Жизнь на Острове текла по заветам, прописанным святым Марьятта, в унисон с окружающим миром, то есть морем и небом. Море кормило, небо регулярно присылало необходимые дожди. Солнце давало жизнь всему, что выращивалось в беспрестанном, безостановочном и тяжком труде деревенских жителей. Всё, что добывала деревня, отдавалось в Храм. По сути, деревенской жизнью распоряжались «храмовницы». Жрицы. Без них деревня не могла существовать, как без деревни не мог быть сам Храм. Храм и деревня подчинялись Правителю. Страж являлся посредником между двумя правящими органами власти. Незыблемость жизненных циклов. Конечно, личная или совместная жизнь семейных соединений развивалась по законам человеческих отношений, поэтому случалось всякое, но, в целом, островное существование не менялось. Никогда... Максимиллиана потрясло, что чужак одной каплей-глыбой своего одиночества смог разрушить целостность его взгляда на миросоздание. Не соответствие между тайной, настоящей историей Острова и её прикрытием, хотя и терзало «слишком правильную», по оценке Правителя, натуру Максимиллиана, но, никоим образом не боролось с незыблемой твердыней основных принципов, присущих его моральному облику; в тридцать два года Максимиллиан по-прежнему представлял собой наивного мальчишку, зависимого от авторитета взрослого товарища. «Эх, Максимиллиан, Максимиллиан, с твоей честностью быть бы тебе рыбаком. Не зря ли, думаю, я остановил выбор на тебе. Ни хитринки нет - Правитель вздыхал, играл густыми, сросшимися на переносице бровями, затем, неожиданно расплывался в широкой улыбке, белея крупными зубами в пружинистой курчавости черной бороды - но это хорошо, сынок... Хорошо, что ты у меня... правдивый столь. Спокойно мне». И отправлял с поручением. Сейчас в голове Максимиллиана дикими осами кружили и жалили мысли: «Кто ты, Дар Моря? Откуда прознал про Тайную историю? Что принёс ты в мир наш спокойный и тихий»? В сердце росла тревога. Он решился: -- Хорошо, Дар. Сегодня поведу тебя в Дом Правителя. Тревожно мне. Из-за тебя, видно. Решать Владыке. С болезненной гримасой Стражник поднялся. Горячие иглы вонзились в одеревенелые икры. Он не спешил уходить, стоял и ждал, пока сбегут с ног болезненные «мурашки»: -- Будь готов к чёрному гюйсу. В полдень заберу тебя я. Ожидай в Долине Праздников. Не опаздывай Дар. Посланник покивал головой. Ответа Страж не дождался, но когда колкая боль в ногах отпустила, и он сделал первые не ловкие шаги, в след прилетело: -- Не беспокойся, Стражник. Я буду ровно в полдень. Максимиллиан вздрогнул, так неожиданно прозвучал голос незнакомца, подождал, надеясь услышать что-то ещё. Желания уйти не было. Но вслушивался он напрасно. Ночную тишину нарушало только дыхание прибоя... Во дворце Правителя сидели один против другого двое мужчин. Пожизненный Правитель Острова - Владыка - и единственный его помощник, Максимиллиан. Сидели они в Зале Советов: большой, в пятнадцать шагов, но низкой - рукой можно достать потолка - совершенно пустой комнате. Вдоль стен из обожженного кирпича бежал выступ. На нём сверху лежала толстая полированная доска, набранная из брусков, пригнанными так тонко, что казалось, сделана из цельного массива. Утренний свет в помещение проникал из узких и высоких остроконечных окон-бойниц. Оживляя пустоту помещения, вытягивались по глиняному полу пятна света, скрещиваясь, они ткали своеобразный солнечный ковёр. Оконные вырезы, в не вероятной толщины стенах, по три на каждой, начинались на высоте пояса человека и тянулись вверх, достигая потолка. Человеческой руки не хватило бы, чтобы дотянуться изнутри до наружного края бойницы. В четвёртой стене строители вырезали только два окна, по краям. Между ними на возвышении в три ступени расположился трон Правителя, представлявший собой старинный стул. Сделан он был из неведомой породы дерева, очень мягкой в сравнение с орехом. «Пытошный», раз и навсегда определили для себя его статус Владыка. Потому как сидеть на реликвии - особый род искусства, сродни геройству. Высокая прямая спинка, неудобно задранные к верху подлокотники и совсем узкое, не по человеческим пропорциям сидение. Стул самого Отца. Предмет поклонения, святыня. С низкого потолка, ровно по центру комнаты, параллельно полу свисала крестовина - две толстые в руку человека скрещённые палки. Правителя раздирало желание соскочить с проклятого престола, но лицо мужчины хранило маску покоя - никаких эмоций. Лицо это было знакомо каждому островитянину на протяжении сорока с лишком лет. Суровый чеканный профиль, на создание которого творцу хватило нескольких скупых ударов резца. Проницательный взгляд глаз - бусинок, мерцавших в тени глубоких впадин под нависшими надбровными сводами; густые, плотные брови. Полотно бороды, аккуратно завитой и выкрашенной в чёрный цвет укрывало могучую шею, а плотная грива таких же, в смоль, волос пластала покатые плечи. В их волнах прятался тонкий обруч, сдерживая буйство растительности на голове Владыки. Одет он был в рядовой наряд. Белая рубаха навыпуск и порты. На ногах лёгкие сандалеты. Правитель утвердительно кивал головой, выслушивая отчёт Стражника о вчерашнем Празднике. К концу рассказа он подозрительно глядел на в конец стушевавшегося помощника: -- Значит, всё обычно, Страж - непонятно, спрашивая, или утвердительно пророкотал густой бас. -- Да, Владыка... -- Не таи от меня ничего, сынок. Вижу, храна на сердце и дума в челе. Что гложет Стражника? Почто не отчитываешь про Марьянну с Ангроном? Голос у Правителя был тяжёл, под стать облику, и рокочущий - напоминал раскаты грома. Это когда он пребывал в покое, как сейчас. В гневе сила голоса увеличивалась настолько, что повергала в трепет любого. Максимиллиан прекрасно знал про необыкновенную особенность Правителя, потому, спешно сглотнув липкую слюну, начал комкать слова: -- Прав ты, Владыка... Есть ещё... что должен доложить твоему вниманию, но - для убедительности он замотал головой - к Марьянне и Ангрону ни причём то - выбросил из себя спасительную полу ложь - полу правду, чувствуя, как предательски заалело лицо - с ними всё в правиле... Правитель перебил; наклонив голову несколько вбок, он с прищуром наблюдал за растерянным помощником: -- На «лунной» поляне были? -- Были. Замолк. Владыка вздохнул, по - отцовски терпеливо: -- Не мучь понапрасну себя, меня не томи. Не мямли, далее как... Он откинулся на спинку, упёр ладонь в поручень и выставил локоть углом. Максимиллиан, наконец, решился: -- Касаемо Дара Моря. Я говорил с ним... Правитель подался вперёд: -- Дар Моря? Ишь ты, камень заговорил. Долго вынудил ждать он. Левая бровь вползла на лоб, что означало крайнюю заинтересованность: -- Посланник заговорил - Владыка рассуждал в бороду-- он тих, и, стало быть, умён. Старается ни с кем не общаться, значит наблюдает. Сильно тоскует, что означает - уязвим. Занимается странным видом боя. Опасен... Да... Но далее, что за речи вы толковали? Максимиллиан в который раз поразился проницательности сидящего перед ним хозяина Острова. Сидя во Дворце, Правитель знает о Страннике больше, нежели он, Страж Закона и Порядка, ежедневно посещающий и деревню, и Храм. Вообще - то знал, поскольку не ведает, что этой ночью Дар Моря сказал ему, Стражу. Сам Максимиллиан был уверен, ясно и, как-то, зримо понимал, что ночной разговор не случаен, положено начало событиям и что они трое, Владыка, Посланник и он, Страж, каким - то образом уже едины. Словно заговорщики. Он попытался расслабиться. Когда получилось, собрался с мыслями, Правитель терпеливо ждал, и продолжил говорить: -- Я вёл речи с нашим Даром... -- Уже «наш»... -- Да, Правитель. Ночью мы сидели плечо к плечу на пляже. Он страдает... -- Я знаю про то, Стражник. Что он сказал и ещё... Что чувствовал ты в общение с ним? -- Силу, Правитель. Неведомую. Дар Моря послан не просто... -- Сынок, легче вырывать себе ногти на ногах, чем выждать из тебя рассказа. Ты лучше других ведаешь, что Посланники приходят перед Великими событиями. В Тайной истории... -- Дар знает про неё... Трон заскрипел, это медленно выбирался из пленивших тело подлокотников Правитель. Болезненно потянулся, ладонями разминая поясницу; сошёл с постамента и направился к Максимиллиану, сидевшему на приступке у противоположной стены. Три удлиненных тени легли на солнечный ковёр, распластанный по полу, потянулись к Стражнику. Он встал, когда перед ним выросла скало образная фигура богатыря. Сам рослый, Страж на голову уступал в росте Владыке. Он положил руку на плечо Максимиллиану, внимательно вглядываясь в помощника. Стражник выдержал тяжесть взгляда Владыки Острова, хотя чувствовал неловкость ещё и от того, что приходилось напрягать плечо, на которое давила рука Хозяина. Наконец, Правитель хлопнул ладонью по груди напряжённого Максимиллиана, принялся вымерять неторопливым шагом середину комнаты. Опустив голову, он не громко рассуждал: -- Вижу, что не выговорил ты Посланнику про Тайную историю. Не тревожься напрасну... -- Посланник знает о ней... -- Ты ошибаешься, Страж, не знает. Пока... но догадывается. Он мудр - усмехнулся, повторив определение Максимиллиана - «наш» Дар Моря. Откуда бы знать ему про Историю, а, Стражник? Максимиллиан вспыхнул: -- Я не говорил ничего. Указал, чтобы ждал в полдень в Лощине. Что отведу его к тебе. -- Понятно, далее? -- Больше ничего, Владыка. Взамен он обещал рассказать свою правду... -- Свою-ю - протянул Правитель - обмен достойный. Но, не мне одному решать. Сам знаешь, Книга бережётся в Храме. Нужен Большой Совет. А со Жрицами не просто в последнее время столковаться... Правитель перестал расхаживать по комнате, подошёл к недвижному Максимиллиану, сел сбоку и потянул за рукав: -- Не стой, в ногах правды нет. Стражник послушно присел: -- Вот что мы решим, сынок. Иди к Дару и скажи, что встреча состоится, но не сегодня и не завтра. Как сложится, пусть ждёт. Сам же отныне будь с ним рядом. Понял о чём я? -- Да, Владыка... Дар Моря. Над дворцом Владыки взвился чёрный гюйс. Полдень. Лион облегчённо, протяжно вздохнул: «Наконец». Он устал ждать. Ему надоело наблюдать за чайками, хозяйничающими в не совсем высохшем небе, за которыми он следил сквозь прозрачное марево лёгкого жара, который в скором времени сменится на жестокий солнечный пал. Появление разных цветов над Дворцом Правителя, Лион приравнивал к бою курантов на часовых башнях в городах Дарнии, местный аналог хронометра. Остроумный и действенный способ следить за временем в месте, где оно почти не обязательный атрибут цивилизации. Чёрный гюйс обозначал полдень. А, значит, Страж должен появиться с минуты на минуту, чтоб успеть до прихода жара отвезти его к Правителю. Наконец он попадёт в загадочный Дворец. «Мэрию». Своего рода артефакт; невозможность. Самим существованием неизвестный Остров опрокидывал любые все известные ему «академические» теории о параметрах возникновения, выживания и развитие человеческих цивилизаций. Человеческая общность, спрессованная из двухсот семей - он высчитал, на Острове живёт примерно человек семьсот - не могла существовать. Она обязана была давно выродиться. Кануть в Лету, согласно теории великого старца об эволюции живых видов... Лион вытянулся на мягкой подстилке из травы... Международное, официально принятое название его родины образовывалось путём слияния заглавных букв четырёх слов: Союз Независимых Конфедераций Дарнии. Естественно, громада названия, помимо бумажного официоза нигде и не применялась, а использовалось другое - Дарнийский Конфедерат, по названию центрального и самого значимого конвента в составе Союза. Граждане самого СНК и вовсе обходились одной частью названия. Дарния. Маленькая обустроенная страна, заботливо ухоженная трудолюбивыми жителями. Она, подобно жемчужине в раковине, мирно покоилась среди больших по размерам территорий и военной мощи других стран. Четыреста лет без войн. Бог и международные соглашения берегли Дарнийскую Конфедерацию от потрясений, чего нельзя было сказать о соседях. Войны: быстрые наскоки и вялые, размазанные по десятилетиям завоевательные походы врагов судорожным волнами прокатывались по полям и долам окружавших её государств. Навсегда исчезали побеждённые; на пепелищах их земель нарождались новые образования, перерождаясь до своей политической противоположности. Котёл этот варился веками, бурлил, смешивая всё и вся. А Дарния процветала: слишком маленькой для алчного взора завоевателей была её территория, укрытая горами и не имевшая, с военной точки зрения стратегической значимости. Напротив, для перманентно враждующих государств Дарния, как оазис спокойствия, нейтральная и лояльная к любым режимам страна превратилась в жизненную необходимость. В её многочисленных банках с известной долей надёжности размещали стратегический золотой запас воинственные соседи. В благословенной стране родился, рос и мужал Лион. К тридцати двум годам он смог достичь прочного материального благосостояния, почёт и уважение коллег. Лион последовательно окончил три университета. Учиться он любил, а, буквально, армейская дисциплина, в которую он себя вогнал, самоорганизации собственной жизни, особо его не тяготили. Он понимал, что без ограничений личного время, отречения от окружавших со всех сторон соблазнов мечта о получении высших образований становилась не реальной. Зато теперь, после бесконечных лет самопожертвований, он единственный молодой профессор в университете. Преподаёт. Собственно, он не просто преподавал, а имел «свою» кафедру. Совет попечителей единогласно проголосовал за выделение необходимых сумм на создание отдельного факультета. Под его дар. Дело в том, что молодой учёный обладал уникальной особенностью: любой незнакомый язык открывался ему самое большее через неделю, а не редко в течение часа. Без методических пособий, равно, как и иных справочников и словарей. Собственно, он их сам и писал. Лион был полиглотом. Сто двенадцать языков составлял его послужной список к моменту необъяснимого исчезновения. Его метод освоения языков не понимал никто, включая самого носителя. Лиона призывали, когда фольклорно - лингвистическая экспедиция добывала незнакомый материал. Это могла быть древняя рукопись или её фрагмент, слова песни, магнитофонная запись шамкающей речи беззубого старца. Неважно, что это было. Материал отправлялся к Лиону, и он приступал к расшифровке. А «коллеги по цеху» оказывались в состоянии лёгкой прострации. Потому что молодой профессор... ничего не делал. Лион садился за рабочий стол и часами рассматривал, вертел, смотрел на просвет, нюхал и вбирал в себя запах листа, покрытого неведомыми значками. Или слушал демо запись. Заваривал утреннюю чашку кофе - копия текста лежала рядом на кухонном столе, запираясь в ванной комнате, усиливал громкость магнитофона, на котором не переставала крутиться и шелестеть магнитофонная бобина. Ленч и ужин он проводил со свёрнутым в трубку листом с копией изучаемого текста. Готовясь ко сну, клал свиток на ночной столик. Результатом его «ничегонеделания» всегда становилось «раскрытие» незнакомого текста. Удивительная сверх способность открылась в Лионе в юношеские годы. Как во всех схожих историях, его способность открылась достаточно случайно. При подготовке к вступительным экзаменам в свой первый университет Лион ни в одном читательском центре не мог найти необходимое пособие. Называлось оно совсем не претенциозно: «Методика по практике усвоения и запоминания полученной информации. Фильтрация. Сегментирование. Адаптированные таблицы». Авторов он не запомнил. В какую бы научную библиотеку, известную ему, Лион не обращался, везде слышал ответ: «Была методичка, разобрали». Только в маленьком, частным образом организованном, базирующемся в невзрачной библиотеке, обслуживающей один из окраинных округов столицы, хранилище книг для абитуриентов отыскалась тоненькая в мягкой обложке нужная брошюрка. На незнакомом языке. Лион взял её от отчаяния, надеясь хотя бы просмотреть таблицы. Удивлению его не было предела, когда через пару часов всматривания в столбики цифр, он вдруг осознал, что понимает сопроводительные тексты... Лион стал украшением, «большой» звездой маленького университета. Постепенно успокоились медицинские «светила». Растерянность вальяжных академиков от медицины вылилась в краткий диагноз своей беспомощности: «уникум, феномен. Научного объяснения не существует». Он же с лёгкостью штудировал любые труды «монстров», отцов научных догм в авторском варианте. К тридцати пяти годам и сам сделался профессором. Педагогическая нагрузка у него была не большой. Из года в год на курс записывалось ровно четырнадцать студентов. Лион не уставал удивляться подобному постоянству. Двухчасовые лекции через день обозначали личную его свободу! Так что жизнь молодого профессора текла легко. В деньгах Лион не нуждался: тоненькая струйка денежных чеков со всего мира за переводы и авторские права надолго никогда не прерывалась. Он превратился в завсегдатая тренажёрных и спортивных залов. Выбрал удивительный вид боевого искусства древнего Анжарского Халифата, когда то могущественного, воинственного государства, исчезнувшего из истории четыре века назад. Бой на копьях. Как и в науке, Лион и в спорте достиг высших показателей, получил «зелёный ран» и превратился для соперников в серьёзного противника, в поединках преподнося чемпионам не приятные сюрпризы. А в последние годы он увлёкся новомодным видом спорта - одиночные гонки на яхтах по Срединному морю. Разумеется, яхта была его личной. Совсем не дешёвой. Она, его ласточка и доставила недвижное, полу живое тело профессора лингвистики на неизвестный остров, сама исчезнув бесследно. По долгому размышлению, Лион пришёл к выводу, что островок существует в параллельном измерении. Действительно, не может в конце его века, во времена «Гуглов», в море, объезженном вдоль и поперёк, сфотографированном из космоса до дюйма вдруг взять да и появиться остров с основательно развитой цивилизацией. Мозг учёного бился над загадкой, благо времени у него оказалось вдоволь. Аборигены не собирались, насколько он мог судить по их поведению, налаживать никакого контакта. В его пещеру приходили женщины, оставляли еду на день, забирали и уносили с собой грязную посуду. Бессловесно, по мере загрязнения, меняли одежду и бельё. Редкие порывы Лиона жестами привлечь внимание к собственной персоне затухли, не случились по его же вине. Мешало строгое воспитание. У Лиона не получилось преодолеть вложенные в него запреты. Мать внушила мальчику, что находясь в гостях, он должен дожидаться обращения к себе хозяев и ни в коем случае не лезть в разговор первым, не показывать свою не воспитанность. Лион ждал, «хозяева» острова молчали. Поняв, что ожидание напрасно, начал наблюдать. Но сначала он пережил ужасающий период. Как только искусные врачеватели отобрали его от смерти, и он встал на ноги, на него обрушилась дикая, звериная тоска. Лион в полной мере осознал, что очутился на острове; что остров изолирован не только от реального мира, но априори существует в неизвестном континууме. Его не покидала уверенность, что он оказался на другой планете или в какой - то другой космологической пространственной инсталляции, в общем, чёрт знает где, но только не на Земле, и что надежду на возвращение в комфортную жизнь родной Дарнии следует похоронить раз и навсегда. Свет померк в глазах, душевные силы его надломились, и он надолго погрузился в беспросветное отчаянье. Как прожились «чёрных» месяцы страданий, Лион не помнил, но сумел разобраться, что именно «беспамятные» месяцы отделили его от аборигенов... Но тяжкая депрессия обернулась неожиданной стороной, оглушительно приятным осознанием того, что язык островитян перестал быть загадкой: он понимает, о чём говорят сами с собой приходящие к нему «уборщицы». Мозг учёного отреагировал мгновенно; поглощал, обрабатывал и классифицировал любое слово, услышанное им от приходивших в пещеру женщин. А говорили, вернее, ворчали в себя они по многу. Вскоре он в целом представлял, на какой стадии развития находилось общество, в котором очутился. Понимая, что чем скорее первым выйдет на контакт, тем правильней и легче пойдёт дальше его жизнь, Лион принялся практиковаться в произношении... Лёжа на душистом покрывале местной флоры, окутанный терпким травяным благоуханием, чувствуя, как скоро разогревается под солнечными лучами земля, покусывая сорванную былинку, и катая разжёванный стебелёк в зубах, он ждал прихода Стражника. Мозгу, исцелившемуся, но иссохшему, как вода для обмелевшей реки необходима была информация. Уже давно, он, проанализировав всё, что смог уловить из не хитрого ворчания «уборщиц», сопоставив с аналогами утерянного, «своего» мира, Лион примерно понял иерархическую составляющую диковинной цивилизации. Страж Острова, тот уровень местной власти, единственная реальная персона, с которой он сможет войти в контакт напрямую. Лион начал страстно желать встречи, зная, что сильное желание чаще всего в той или иной степени материализуется, при условии его достаточной разумности. И вот случилось. Прошедшая ночь принесла с собой не только ставшей уже привычной восхитительную красоту природы удивительного острова; отраду бархатистого воздуха, глубину бездонного неба и алмазное блистание звёздных россыпей, но и подтвердила постулат... Лион лежал и ждал. Тишина накрыла остров: холмы отдыхали от барабанного марафона. Редко мелькали быстрые тени - птица в стремительном броске вылетала из толщи ореховой зелени, закладывала пируэт, хватала добычу и пикировала обратно в прохладу. Хлопанье крыльев неожиданно и кратко разбивало немоту горячего воздуха. Лион начинал потеть. Маленькие бусинки пота покрыли лицо. Самое время перебраться в тень, но встреча назначена в Лощине, поэтому он солёную вытер влагу рукавом и продолжал лежать. Мысли невольно вернулись к прошлому... В гонках он участвовал не из-за желания победить. Лион искал уединения. В последний год это желание приобрело форму наваждения, страстного и ни чем не объяснимого. Он использовал любую возможность сбежать от считающихся - почему-то? - необходимыми, в рамках неформальных, встреч с коллегами по университету, непосредственно в его стенах или на неизменном воскресном барбекю. Всегда одна компания, плюс множество супруг, а вокруг маленьких непоседливых детишек. Но главной причиной искать уединения стало странное томление, овладевшее им, жителем маленькой и прохладной, гористой страны. Молодой профессор, читающий лекции на кафедре, созданной специально под его дар, влюбился в море. Сколько потребовалось преодолеть руководству университета многочисленных, утомительных согласований, совещаний и прочих бумажных и не бумажных хлопот и формальностей, чтобы подобрать ключи к замку бюрократического механизма высших инстанций, от коих зависело решение: быть или не быть? После долгой борьбы кафедра, его! курс начал своё существование официально, хотя не была признанна ни одним лингвистическим учреждением в научном мире. Конечно, Лион был благодарен ректорату. Он честно выполнял возложенные на него функции, пытаясь передать не многочисленным студентам все знания, которые он имел в себе, но, главное, как он догадывался, и для чего, собственно, руководство билось за создание его кафедры, это его слава уникума и деньги. Слава делала университет известным, привлекая студентов, а переводы незнакомых языков приносили в казну университета ещё больший доход. Самого Лиона собственная жизнь устраивала. Но после периода размеренного, даже сонного спокойствия молодой профессор внезапно, с первой случайной встречи влюбился в море. И всё изменилось. Окружавший его мир потускнел, превратился в тягучую, серую скуку. Беспробудную ленту однообразия. Море притянуло профессора. Лиона восхищал цвет волн, разный каждодневно, волновал запах первородной свежести, изначальной и, лично для него, в чём - то сексуальной. Шуму волн он внимал, словно музыкальному произведению, не подобию, а законченному, совершенному в рамках гармонично выстроенного звукового ряда. Виды малиновых закатов и расцвеченных золотом рассветов, какие он встречал один - в открытом море - заставляли плакать от восхищения, благо никого рядом не было. Море наполнило его душу. Может только любовь к женщине на тот момент смогла бы оспорить первенство, но Лион был одинок. Приобретение лодки стало логическим развитием всё возрастающей влюблённости. Неспешно Лион выучился управлению судном. Периодически участвовал в любительских гонках, и сам не заметил, как превратился в настоящего «морского волка», а регата по Срединному морю обрела для него статус обязательной Подготовка к очередному этапу начиналась, образно говоря, сразу после финиширования... Лион вскинулся. Оказывается, он спал, и как обычно бывало при пробуждении, его уже привычно ожидала тоска. Терзавшая в снах печаль по утерянному им миру. Она всегда покидала сон за мгновение до пробуждения, чтобы встретить Лиона снаружи. Сейчас душевный дискомфорт усиливало раздражение, направленное на запаздывающего Стража. «Где же он»? Подушка нагретого воздуха толкнула Лиона снизу. Он вскочил на ноги, выпрямился, с наслаждением ощущая взмокшим лбом лёгкую прохладу едва ощутимого ветра. Блаженства хватило ненадолго, солнце крепко стояло в зените, до прихода смертельно опасного пекла оставалось несколько десятков минут. «Что ж он не идёт» - сердился Лион, оглядывая окрестности? К не сказанному его облегчению знакомый силуэт, наконец, появился. Страж спешно спускался по склону со стороны Утёса. Скрылся в овраге, затем «вынырнули» голова, плечи. Заметив стоящего Лиона, Максимиллиан приветно махнул рукой. Вновь «нырнул» в очередную покатость склона, но сразу вырос в полный рост и упруго зашагал по тропинке, ведущей прямо к Лиону. Профессор невольно залюбовался безупречным строением фигуры Стража. Ночное бдение способствовало появлению близости между ними, по крайней мере, Лион в это желал верить. Внятно объяснить народившиеся чувства к волосатому человеку он вряд ли бы смог, но чувствовал, что тот, ответно, симпатизирует ему. Максимиллиан подошёл и встал напротив. Лион обратил внимание, что палаша, висевшего ночью на бедре Стражника, сейчас не было. Одет он был повседневно. Порты, как называли аборигены штаны, с длинными рукавами рубаха на шнуровке. Оба предмета гардероба вялого серого цвета, не окрашенные. Рубаха просторная, размером несколько больше, чем необходимо. «Из-за волос - сообразил Лион - бедняга». Он сочувствовал Стражнику; в таком волосяном коконе попробуй походить в субтропиках. Не скинешь за просто так... Максимиллиан, в свою очередь, внимательно, с интересом разглядывал незнакомца. Его вновь поразила белизна кожи Дара: женщины на Острове были много смуглее. Мужчины стояли напротив друг друга, отводили глаза, чувствуя неловкость, которая охватывает мало знакомых людей, если никак не удаётся начать разговор. Но, вот взгляды встретились. По облачному забелели улыбки. Стражник протянул руку для пожатия: -- Здравствовать тебе, Дар. Чувствуешь ли силу? Как отвечать на приветствие Лион знал. -- Тебе здравствовать, Страж. И тебе силы. Уйдём с солнца? -- Уйдём. Они быстро направились к роще. Шагнув в тень, оказались в другом мире. Переход в прохладу изумил Лиона. Только что он плавился в потоке солнечного жара, а теперь ёжится в ознобе. Это холодил пот, липкий и тяжёлый. -- Господи - вырвалось - как вы выживаете на своём острове? Максимиллиан удивлённо посмотрел на него: -- Не понял тебя, о чём молвишь? Лион пожал плечами: -- Забудь, вырвалось. Просто жалуюсь. Он огляделся, отыскивая в сумраке рощи пень или упавшее дерево, на чём можно было сидеть. Лес поражал ухоженностью. И сучьев не валялось на земле. Опавшая листва, мох и папоротники. Догадался: «Естественно, для них всё стройматериал». Но одно поваленное дерево нашлось, всего в метре от них, достаточно массивное, чтобы выдержать вес не одного только Лиона. -- Я сяду, ладно? - полу спросил, и шагнул к стволу. Но сел почему - то рядом. В свой любимый «лотос». Максимиллиан с завистливым восхищением глядел сверху, затем, тоже опустился сбоку. Лион подвинулся. Страж подтянул ноги к груди, обхватил руками и, упокоив на коленях подбородок, повернул голову. Спросил: -- Как получается, что ты часами можешь сидеть в столь неудобном человеку положении? Лион, вспоминая муки первых лет тренировок, улыбнулся: -- Человек может многое, Стражник. Терпение, желание. Более ничего и не нужно. Лично меня поражает другое, как вы сами живёте в этих не выносимых условиях? Максимиллиан не понял смысла фразы, но переспросить не захотел, не желая показаться глупым. Он чувствовал превосходство незнакомца. Дар Моря самостоятельно выучил их речь; он владеет неведомым видом боя, который, Максимиллиан понимал, ему никогда не познать. Но главное заключалось не в этом. Пришелец, конечно, не походил на Владыку Острова ни силой, ни грозным видом или громоподобным голосом, но, цельность, сила и уверенное внутреннее спокойствие роднили этих людей. А Максимиллиану необходимо было внешнее руководство. Сильный физически, он, однако, нуждался в другой силе; мощной энергетике руководителя. Мужчины сидели на земле. Мох, здесь, на опушке - границе с жаром - рос изреженно. Большие проплешины пятнали почву, мешаясь с пятнами солнечными. Перед ними открывался полный вид на остров. Прямо дыбились два холма. Меньший наползал на громаду собрата, скрывая подножие и нижнюю часть. На его пологой вершине таился Дворец Правителя. Если не знать, в какую сторону смотреть, то отыскать резиденцию Владыки Острова простым глазом не представлялось возможным, так искусно он маскировался в колючих кустах. За малым холмом, с левой стороны в море не сильно вышагнул утёс. Там начинались Птичьи скалы. На косом срезе вершины Утёса, едва видимой темнел против солнца дом Стража. Второй холм в три раза превышал «брата» в высоту, скорее это была скала и на её изломанной вершине, врезаясь в бело-голубое небо, отчётливо виделись постройки Храма, прибежища таинственных жриц. Холм с вершины и до половины также оказался обернутым в «терновое одеяло». Резкая линия обрыва кустарника на середине холма наводил на мысль об искусственной продуманности. Что кусты - дело рук человеческих. По краям обоих холмов слюдой сверкало море. В небе теснились, сминая друг друга, гигантские, мягких форм белые башни облаков. Мужчины жмурили веки, глядя на блистающее море, и молчали. Первым молчание нарушил Максимиллиан: -- Скажи Дар... если хочешь... - и замолчал. Лион ждал, пока не догадался, что продолжения не будет: ответом должен стать встречный вопрос: -- Хочу что? Стражник тотчас откликнулся: -- Какое имя твоё родительское? Лион недоумённо пожал плечами: -- Не понял, прости, родительское, это как... Пришёл черёд поводить в замешательстве плечами Максимиллиану. -- На твоей земле нет разве родителей? Хоть и «назначенных», как мои. Я Максимиллиан, сын Ма ксионы и мужа её Иллиайа. А твоё? -- Я, Лион. Конечно, у меня есть родители. И они живы. По крайней мере, я так надеюсь. Мама, отец. Маму зовут Тутто, папу - Жерар. Мама по рождению фринка, но родилась в Дарнии, моей стране, а, папа - чистый дарниец. Прости, Максимиллиан, но для меня странны твои слова. Родительское имя. В «моём» мире родительской бывает фамилия. По тому, что ты спросил, я делаю вывод, что на Острове люди не носят фамилий. Только имена? -- Да. -- И этого хватает? -- Что значит хватает? Говоришь загадочно ты. Что значит носить фамилий, мне не ведомо. Но, родительские имена необходимы... Лион чувствовал, волосатый представитель законности сооружает в голове убедительно - объяснительную фразу для него, невежественного Посланника, и опередил: -- Как можно жрицам прослеживать родовые линии и составлять карты, не имея фамилий? Замечательное выражение недоумения на лице Стражника обозначало одно, его не понимают. Лион замолчал. Максимиллиан держал паузу, давая возможность Дару продолжить говорить. Но незнакомец только покусывал нижнюю губу. Тогда, в виду полной неосведомлённости пришельца, решил заговорить сам. Страж вздохнул: -- Достойно ведёшь разговор на нашем языке ты. Откуда выучился ему, Дар?.. Не упрямь себя, меня не терзай, поясни, что такое... фамилий? Лион невольно усмехнулся: «фамилий», но задумался. «Как объяснить, помочь понять, донести до сознания представителя чуждой, даже не культуры, цивилизации смысловую нагрузку фамилии; её общественную, личностную, а если подумать, то и политико-государственную значимость: что есть и для чего нужна фамилия»? Островитяне обходятся, как он теперь знает, именами, составленными из имён родителей, тот ещё казус. -- Послушай, Макс - Лион не заметил, что сократил имя Стража - я полагаю, что ваши законы многое значат, раз помогают выживать. Я уважаю твой мир, но, к сожалению, не знаю его. Объясни мне, ради бога, как вы не путаетесь в этих самых родовых линиях, если в употреблении приняты только имена? Возникает мно-о-го хитрых вопросов, тебе не кажется? Инцест, к примеру. Как брат женится на сестре? Кровесмешение. -- Похоже речие твоё на наше. У нас называется кровесмес. Но не думай, Дар Лион, что сиё возможно. Жрицы в Храме ведут карточки на каждую ветовь рода и одаряют в семьи детей так, что не случилось дальнего кровесмеса: не легли на брачное ложе брат с сестрой... -- Прости, что перебиваю, Макс, я не ослышался? Что значит «дарят детей»? Я, наверное, неправильно понял? -- Не так в твоём мире разве? -- Дела, фу-у - Лион с долгим свистом выдохнул - у нас принято жениться... то есть вначале люди влюбляются. Парень и девушка встречают друг друга. Женятся. Когда появляются дети, растят их, воспитывают... заботятся, в общем. Детей никто никому не дарит, в голову не придёт такое... подарить. Бывает, что детей государство забирает из не благополучных семей, но чтоб так... Внимательно вслушиваясь в нервную, запальчивой интонации речь светловолосого собеседника, Максимиллиан скреб бороду мощной пятернёй и морщил высокий лоб. Скоро в глазах его высветилось облегчение; он нашёл объяснение горячке слов Дара: -- Возможно подобие там, где много народов. Но разве можно встретить свою любовь, коли людей столь много, как ты говорил. Как узнаешь? В голосе сквозил искренний интерес к теме, внезапно возникшей в разговоре. Лион окинул взглядом Максимиллиана. -- Никто на Земле не знает, как? Человек влюбляется и всё. Вот так просто, встретились, посмотрели друг на друга и... Понимаешь? Безусловно, существует множество и объяснений, и научных изысканий, но, мне кажется, что все они не значат ничего. Это богово, если понимаешь, про что я. Вы любите своих девушек? Страж пожал могучими плечами: -- Разве можно чтобы нет? Жрицы знают, кто будет любить... Лион досадливо перебил: -- Опять жрицы. Я, конечно, не такой, как вы. Знаешь, в моём мире в отношения между парой принято не встревать. Мне лично неприятно, что кто-то станет выбирать для меня невесту. Я подобных отношений не приемлю, но раз у Вас заведено, ради бога. О другом я - большим, указательным и средним, «щепоткой», он потёр друг о дружку кончиками пальцев рук - про настоящую любовь, друг. Когда дышать трудно, жить не можешь... Максимиллиан дольше, чем следовало бы, как показалось Лиону, молчал. Он хотел было извиниться, за что правда, не знал, но, на всякий случай, мало ли, какую болевую точку он случайно задел по незнанию, но Страж опередил. Уперев взгляд вдаль, он странно изменившимся голосом сказал: -- Есть. У нас она почитается, как «косновение Отца». По Острову объявляется о появлении «священной» любви... Но, это... - Страж трудно подыскивал слова - это... не много схоже с болезнью, потому что... это... Лион перебил: -- Что любовь болезнь, с этим трудно не согласиться. И дальше? -- Что? -- Как вы обходитесь с влюблёнными... -- Никак. Отличие одно есть. Младенца, если он появляется, жрицы отдают в «назначенные» семьи или оставляют у себя в Храме. Брови Леона начали медленное движение вверх, но сработали реакции, «намученные» многолетними тренингами в освоении технических вершин рукопашного боя и, что не менее важно, повадки опытного яхтсмена. «Железные заслоны» самодисциплины захлопнулись. Справляясь с потрясением, застыв во внутреннем напряжении, он осторожно принялся подбирать слова: -- Следует ли понимать это так, что у других пар детей оставляют? -- Да. -- Так - Лион начал закипать. Обыденность, с каким Страж рассказывал про непостижимые вещи, чудовищные для цивилизованного человека, особым образом уязвляла. Словно он, профессор лингвист, стоит сейчас ниже на ступеньке лестницы и задирает голову, чтобы узреть, не понять, этого не возможно, хотя бы высмотреть, что кроется за видимой нормальностью в поведении местного дикаря. Он чувствовал, как внутри зарождается волна; гнев, праведный и яростный стремительно поднимался из глубин души. Измученной и страдающей. Глаза застил лиловый туман. Посланник повернулся к Стражу. Он пытался обуздать волну ярости. Веки сомкнулись в узкую щель. Сквозь прищур Лион с презрением глядел на волосатого «варвара»: -- Значит, вот так. Да? Расскажи всё по порядку, а то я свихнусь, сидя тут с тобой. -- Что с голосом у тебя, Дар Лион? Максимиллиан настороженно поглядывал на Лиона, в голосе обозначилось недоумение и растерянность: -- Ты гневаешься? Какие слова оскорбили Посланника? Лион решительным, резким глотком протолкнул воздушный «мяч», застрявший в горле и болезненно затруднявший дыхание. Нарочито спокойно ответил в сторону: -- Макс, ещё раз повторяю. Пойми, пожалуйста, правильно. Ты обо мне ничего не знаешь, а я понятия не имею ничего о вашем острове, о Вас. Понимаешь? Мне понятно, что я застрял у вас навсегда и, кажется, уже начинаю свыкаться. Но мне страшно и мне надо приспосабливаться, встраиваться в ваш уклад жизни. А как? Я ничего не знаю. Что это за Остров такой, в конце концов, которого и быть не должно. Как называется? По каким законам вы живёте? По моим прикидкам вашей цивилизации лет двести. Как такое возможно? Расскажи, ты ради бога, Макс обо всём. Историю острова с истоков. Только настоящую, истинную, слышишь... Повелительным жестом Страж остановил взволнованного Лиона: -- Я с этим и пришёл, Дар. Владыка Острова передаёт, чтобы ты ждал. Он впустит тебя к священным книгам. -- Замечательно, но когда? -- Знать этого не можно, но... я... мне... -- Что? -- Можно мне ответить на вопросы твои. -- А-а... Что же, отвечай. Максимиллиан повёл плечом: -- Слушаю. Покорное согласие Стражника, ушатом холодной воды остудил пыл Лиона. Он задумался. С чего начать, если интересует всё. Как учёного его влекла загадочность конструкции общественного организма изолированных ото всего людей. Что позволяет им выжить? Ясно, что в базисной основе лежит не эволюционный процесс. Движение вперёд, развитие островного народа, лучше сказать, отсутствие, казалось бы, логической тенденции к вымиранию, определяет свод таинственных законов, заложенных основателем, святым Марьяттой или Отцом, как его ещё называют. Что это за законы? Какую идеологию они обслуживают? Каким образом удалось наладить натуральное хозяйство. Запустить, пусть примитивную, но, всё же, промышленность, судя по керамической посуде. Неведомые «звёздные» карты, это что? Без специальных знаний в астрономии никак не обойдёшься. Десятки вопросов роились в голове. Он вздохнул: -- Хорошо. Давай начнём оттуда, где остановились. Скажи, пожалуйста, как на острове происходит восполнение населения... э-э-э... кто и как рожает, коли институт семьи абсолютно парадоксальный, не похож ни на один другой, известный мне. -- Право родить имеют - мерно заговорил Максимиллиан - «освященные», но мало таких. В основном рожают в «назначенных» семьях, по разрешению могут иметь детей пары, соединённые в « интересе», и «храмовницы» в служении. Каждый год они выбирают шестерых мужчин. На полгода поднимаются они в Храм. Вчерашним вечером ушли, был праздник, ты слышал? -- Господи, ты, боже, мой, невероятно... -- Что удивляет тебя, Дар Лион? -- Всё. Зачем детей отнимают от родителей. К чему эти перетасовки? Не понимаю? --«Назначенные» семьи надёжны. Дети в них растут счастливыми, чего не можно сказать об «освящённых» парах. Они распадаются. -- Допустим. А что с детьми жриц? -- Остаются в Храме, но многих отдают в свободные семьи. К «назначенным» или по «интересу» соединёнными. В храме становится тесно. -- Понятно, то есть пока мало что, но удивительно. -- Напрасно ты, Дар Лион - обиделся Максимиллиан - так выслушиваешь речь мою. Мы живём по заветам святого Марьятта. Когда узнаешь тайную историю, поймёшь, что не прихоть то... Лион поспешил перебить, боясь, что Страж разобидится окончательно: -- Я и хочу знать, дорогой ты мой Макс. Досконально. Поверь, никоим образом я не намерен обидеть твой народ. Напротив, уважение к Вашим обычаям растёт во мне тем сильнее, чем больше открываю для себя удивительного в них. Они так разнятся с... Прости, если ненароком обидел. -- Мудрые речи, Дар. Вижу, не зря море подарило тебя. Это всё. Нет, есть ещё. Тебе предстоит служение, коль ты принимаешь нашу жизнь. -- Служение - живо заинтересовался Лион? Исчерпав потенциал, короткий конфликт, народившийся было между молодыми мужчинами, привёл их к тропинке сближения. Подобно тому, как после грозы воздух наполняется свежестью, так и в отношениях между ними пахнуло ароматом первых, осторожных ростков зарождающейся дружбы. Пряча улыбку в бороду, Максимиллиана хмыкнул: -- Должно обойти тебе будет наших женщин, всех, кроме «освященных» и немочных, но, и, то можно, по их, разумеется, хм... желанию. Оставить предстоит в лонах их тебе своё семя. Думаю, откажут не многие. Услышанное поразило Лиона. Пряча растерянность от ново обретённого приятеля, он долго возился, поменяв позу и пытаясь устроиться удобней. Успокоился Лион только когда сел также, как Максимиллиан: ноги подтянуты к груди, руки - в обхват голеней. Покачиваясь, Дар подбородком касался коленей. Максимиллиан в терпеливом ожидании косился в сторону Посланника. -- О-о-о - внезапно тихо протянул Лион и повернулся к Стражу - «уборщиц» тоже? -- Убо-о-р- р- р - щи-и - ц - повторил озадаченный Максимиллиан. Подобный расклад ему в голову не приходил. Воображение тут же, с издевательской угодливостью выставило на просмотр картинку: огромные, белые, колышущиеся шары грудей, расплывшиеся, неряшливые розовые пятна вокруг коричневых сосков: валы жира, опоясывающие необъёмную, в квадрат, не высокую фигуру фру Миллены... Он беспомощно посмотрел на приятеля. В глазах растерянность. Несоответствие крепко сбитой фигуры Максимиллиана, от которого веяло силой, даже когда он просто сидел, и детской беспомощности во взгляде; мольба ребёнка, когда он смотрит на родителей, узнавших о его проступке, и прямо перед ним перебирают способы наказания; страшно, но кричать и просить о прощении запрещено. Выглядело это так комично, что Лион заулыбался. И увидел, как расслабились волосатые покатые плечи, шевельнулась борода и в лукавой улыбке ответно ослепительно засверкали ровные, один к одному, зубы. Взгляды молодых людей встретились. Невозможность подобного варианта, понимание абсурдности возникшей ситуации накрыли их. Смеялись мужчины долго, натужно, не в силах остановиться; до рези под рёбрами. Максимиллиан, упал на спину и сучил подтянутыми к животу ногами, Лион, стоя на коленях, упирался одной рукой на лежащий ствол, другой мял затылок - боль огненным обручем сжимала голову, ввинчивалась в затылок. Смех не отпускал долго. Когда казалось, что всё, отсмеялись - вытягивались ноги, и расправлялась спина, улыбки гасли, вытирались слёзы, а горло царапали сухие когти мелкого кашля - стоило на краткий миг их взглядам пересечься, один или другой складывал трубочкой губы, тянул «убо-о-о-о--щиц», и вспышка неудержимого смеха с неумолимой силой вновь терзала болевшие мышцы пресса. Но рано или поздно всему приходит конец. Обессиленные, плечом к плечу, они сидели на редкой, пожухлой траве, прислонясь к стволу поваленного дерева. Спазмы отпустили, зато животы у обоих громким урчанием заявляли о желании получить съестного; последующий день по завершению праздника до вечера всегда был постным. Разрешалось только пить воду. Лион не знал подобного рода «завета», а есть хотелось изрядно. Сиповато, слабым, тонким своим голосом, обозначив наклон головы в сторону сидящего рядом Максимиллиана, он спросил: -- С Вами всё ясно, дорогой Макс. Ох, как есть хочется. Мне сегодня не принесли завтрак. Не знаешь, в чём дело? Максимиллиан кивнул головой: -- Правильно, не знаешь ты. До вечера еды не будет, таков закон. -- Понятно, будем терпеть. Лион тяжело вздохнул, но раздался придавленный смешок Стражника: -- Можно и нет. Лион тотчас превратился в образец исключительного внимания: повернул голову к приятелю и раскрыл широко глаза: -- Что ты имеешь в виду?