Ада тупо смотрела в экран телевизора. Пришла после работы, включила – думала быстро пробежаться по каналам, может, чего интересного – да так и застряла. Пульт беспомощно и преданно лежал рядом. Ада его не замечала. Уперлась в один-единственный канал. Сначала какой-то сериал. Дебильный до рези в душе. Потом реалити шоу. Дегенеративное снаружи и внутри. В промежутках реклама. Не лучше. Два часа драгоценной жизни легко, одним нажатием кнопки, оказались выдавлены за рамки бытия. Ада ощутила себя наркоманкой. Злобно думала об убожестве тех, кто это делает и, тем паче, смотрит. И продолжала, отупев до мозга костей, уподобляться им. Накрыло депрессивной волной.

Настало время новостей. Ада все еще сидела. Изредка, не отрываясь от экрана, отдавала приказы ребенку «сложи портфель», «почисти зубы», «ложись спать». Сын ковырялся сам по себе – опять, небось, наелся для запаха пасты, а щетку даже в руки не брал. Хотелось наорать.

Экран, после демонстрации двух прилизанных лиц ведущих теленовостей, внезапно заполыхал огнем. Явил массам взъерошенные фигуры пожарных и перекошенные физиономии служителей порядка. Носилки. Лежащих людей. Кровь. Ада внимала – до сознания с опозданием дошел комментарий к кадрам. Снова взрыв в метро. Есть погибшие. Ада вздрогнула. Зеленая ветка.

Веко задергалось. Взглянула на часы. И поняла, что так оно и есть – самое время. Задрожала резко и безудержно от озноба. Схватила мобильный телефон, набрала номер мужа. «Абонент временно не доступен или находится вне зоны доступа сети». Набрала. Снова. Снова. Всего тридцать раз. Параллельно подползала все ближе к экрану, пока чуть не влетела в него полыхающей мыслями головой. Репортаж все еще шел. Камера скользила по пострадавшим. Окровавленным. Бессознательным. Телам. ОН! Ни крови. Ни раны. Чистый, одетый в синие джинсы и клетчатую рубашку труп. Ада врезалась лбом в экран. Странно, что кинескоп не разбила.

В телевизоре синим засветились номера телефонов. Адреса морга и больниц. Ада уже влезала в ветровку, вытаскивала из мерцающего ящика кабель антенны, и выскакивала за дверь. Сын лежал в кроватке, бабушка ему читала.

Она не знала, как добралась до морга. Но когда добралась, стояла глубокая ночь. Ее впустили. Посмотрели документы. Спросили что-то про сердце. Повели вниз. Покойники лежали рядами. Почему-то в одежде. Хотя теперь она была им совершенно не нужна. Ада не искала, не склонялась над каждым. Она сразу и уверенно направилась к стене. К предпоследнему в правом ряду. Посмотрела и сообщила человеку за своей спиной «это мой муж». Он лежал – бледный, красивый. Без червоточинки. Без изъяна. Только мертвый. Странно, из какого отверстия утекли вдруг жизненные силы – ни разрывов, ни ран.

Ада заполняла бумаги. Путалась. Переписывала. Комкала и снова просила бланки. Ей выдавали. Сочувственно объяснили, что при покойнике не найдено документов, поэтому процедура усложнилась. Было все равно. И не хотелось заканчивать. Писала бы и исправляла. Выкидывала в ведро и писала снова. Но она справилась и получила неясное своими преимуществами право – забрать тело домой. Ей даже дали машину и каких-то мрачных, похожих на изъеденные мраком тени, ребят.

Сын спал. Мама – тоже. Ада руководила. Тело положили в гостиной на диван – тот самый, на котором пять часов назад она сидела и смотрела телевизор. Выглядело оно чужим на фоне заботливого уюта. Инородным. Ада выключила свет. Лицо покойника призрачно белело в темноте, освещаемое летней луной. Стало страшно. Она снова щелкнула выключателем. Электрическое сияние озарило все до мельчайших деталей. Пробивающуюся из выбритого утром подбородка щетину, родинку около уха, тени на щеках от склеенных ресниц. «Слезы были – тупо подумала Ада – значит, не без боли». Она подошла к дивану и опустилась рядом на пол. Приблизила лицо, стала рассматривать каждую крохотную морщинку, каждую пору. Не плакалось. Только оцепенение схватило ледяными железными пальцами за плечи и не отпускало.

Ада так долго и пристально рассматривала лицо покойного мужа, что в результате перестала его узнавать. Вроде – все то же. Все мельчайшие детали на месте, но создают они какое-то иное, неведомое сочетание. Словно элементы мозаики взяли и сложили в другом порядке – тоже реальном, тоже красивом, но другом. Через десять минут, вечностью охладивших сердце изнутри, Ада знала. ЭТО НЕ ОН. Она принесла в дом чужое тело. Прошиб холодный пот. Зубы застучали. Ледяные капли упали со лба в его раскрытую безвольную ладонь. Ада отпрянула. В замочной скважине раздалось звяканье ключа.

Не было смысла спрашивать мужа, где он был. Значения не имело. Важно было другое – огромное мужское тело, расположившееся в их гостиной. Ада завела мужу на кухню. Шепотом рассказала. Муж на глазах начал бледно зеленеть и схватился за сердце. Она бухнула в рюмку лошадиную дозу пустырника пополам с валерьянкой. «Плохо для потенции» – поворочала неуместной мыслью. И стала спасать.

Он согласился войти в гостиную только через два часа – уже начинало светать. Мертвец мирно покоился там, куда его положили. Но место было слишком неподходящим. Проснутся мама и сын – нельзя их пугать. Ада с мужем вдвоем взяли отяжелевшее тело и переместили его на деревянный пол. Вышло нехорошо. Неправильно держать мертвых, даже чужих, вот так. Муж покосился на широкую гладильную доску. Ада поняла. Они вместе подняли тело. Гладильная доска испуганно заскрипела под внушительным весом. Ноги не помещались. Муж покосился на балкон. Ада отрицательно покачала головой. Оба заглянули в шкаф. Попытались пристроить его там стоя. Получилось. Даже закрыли дверцы – для верности на ключ. Но дошли только до спальни – дальше ноги не слушались. Подгибались и отказывались идти. Страх превратился в ужас. Стоило отвернуться, потерять из виду тело, и тут же казалось, что оно выйдет сейчас из-за ближайшего угла. Пришлось возвращаться и искать новые надежные места.

Живые холодно потели. Мертвый изменений не претерпел и снова занял законное место на диване. Муж, шатаясь от нервов и физического истощения, потянул Аду на кухню. Встали под форточкой. Трясущимися руками закурили. Скоро проснется дом – мама и сын. Нужно убирать. Легче всего отвезти обратно – в морг. Извиниться. Отказаться. Ошиблась. Предъявить живой экземпляр. Но Ада словно в бездну провалилась – ни адреса, ни дороги туда вспомнить она не могла. Сдаться милиции – и пусть сами ищут, где дама себе мертвеца присмотрела. Нет. Посадят как минимум до выяснения обстоятельств. А если не выяснят, что тоже вероятно, – можно и навеки застрять. Решено было прятать. И вспоминать местоположение морга.

Ада притащила с балкона коробку, освободив ее из-под искусственной новогодней елки. В ширину тело уместилось. В длину не влезало. Ада не дышала, стараясь согнуть мускулистые ноги в коленях и разместить таким образом внутри. Муж бледнел. Краснел. Едкие капли со лба падали на паркет. Оставляли расплывчатые пятна как от кислоты. Он дернулся, обоими плечами сразу, и пошел за пилой. Ада не успела поймать его руки.

Шума не было. Только тошнотворный мокрый скрежет. Хлюпало. Плюхалось глухо. Как в лавке мясника. Ада едва успевала подтирать. Пот катился градом. Руки тряслись. Пальцы норовили отрезать самих себя. Работа продолжалась. Куски разместились в коробке так, что место даже осталось. Еще что-нибудь положить. Но, вроде, было не надо. Плотный картон размокал. Обмотали в полиэтилен. Запихали за шкаф. Пошли в ванную — умываться. Ада хотела остаться там – закрыться изнутри и лечь, свернувшись калачиком, на теплый пол. Муж не дал. Вывел и, одержимый страхом, повел ее в гостиную.

Мертвец, целый и невредимый, лежал на диване. Муж сполз по стене. В окно брызнуло солнце. В детской послышался утренний шум. И сынишка, радостный и субботний, выскочил в гостиную. Ринулся, предвкушая удовольствие к дивану, и одним махом взобрался к мертвецу на живот. Он знал — начинать скакать нужно, пока папа, то есть конь, не сообразил что к чему. И не прогнал веселого всадника в зашей. Первым же движением ребенок вдавил безучастное тело в диван. Тело вздрогнуло. Дернулось. Веки открылись. «Пап, а почему у тебя голубые глаза?» заинтересованно спросил малыш. Ада не слышала. Она сползала по стене рядом с неподвижным, уже остывающим, мужем.