Сундучок

Пахло лавандой, василиском, лесной малопонятной горечью трав, стертых в бабкиной ступе. Валентин шумно поперхнулся носом и уселся на кровати. Глаза не открывались. Веки будто приклеились к мертвой точке кошмара, сводило лицевые мышцы, виски ломило от тупой боли, а утро не приходило. Он махал руками, силился заорать, отодвигался от ночи шаг за шагом и тонул, все одно тонул в душном мареве сорнетравья.

Сдвинулось. Одноместной номер в гостинице заштатного варианта. Изрезанный походным ножом столик, торшер, непотушенный с ночи. Вереница пустых бутылок, мятая пачка сигарет и прочая бытовуха. Но лучше уж здесь,  чем там на заставе, в тараканьей тьме, под боком у великого узкоглазого соседа по мирному существованию.

Стране не хватало рук. При чем всяких и работающих, и нагловато сующих пальчики в ее закрома, а то прямо - дулю под нос с намеком, что кулак еще больше. Валентина загребли в армию прямо от операционного стола, когда он решал, оставить ли жизнь матери или ребенку, ну и лучше обоим сразу. Ибо у нас строгая отчетность, которой плевать на шалости природы и непроходимость каналов,  даже слабую жизненность недоразвитого плода.

Военком что-то кричал про трибунал, про выпестованных Родиной-Матерью сопляков, которые по уши в дерьме, но не желают отдавать святого долга и чести. От него несло перегаром, его желудок дышал на ладан, налитые кровью веночки разрывали кожаный покров, а кожа блестела подозрительной инфальтийностью лимфоузлов и общей изношенностью организма.

Его бы послать прямиком, но он сам посылал многих, а они любили устраиваться и жить там не хуже, чем раньше, и закусывать, чем привыкли, и  чтобы восемь часов от  звонка до звонка, а потом им не лезли в душу.

Но тогда Валентин не смолчал. Он назвал полкаша идиотом. У Валентина специальность гинеколог, а делать операции на солдатских причиндалах он не обучен, и лазают в прочие места, только фрактологи с тремя большими звездами на плечах и одной вместо прожектора во лбу.

Ему выписали направление в комариный ад, в город без названия, необозначенную даль, с привкусом идиотизма от солдата Швейка, с пожеланием сгнить там от гнилой воды и не возвращаться, и никогда не быть в этом большом,  теплом кабинете.

Так бы и случилось, но начальник гарнизона в промежуточном Н-ске, а жена его больна, и до ближайшего гинеколога три часа полета. По иному, было бы глупо. Его оставили, и женская половина населения, с трепетом ждала открытия нового кабинета в районной больнице. Дембеля круто правили на аккорд,  бухали стоптанными сапогами по полам, мухами таская песок и цемент с третьеэтажным матом.

Но заноза была в другом. С детства засев в его теле, выбрав  его судьбу, она не отпускала Валентина, раз и навсегда прикрепила к судьбе бабки-Татьяны. Ее морщинистое, вечно смеющееся лицо никогда не расставалось с дымящейся папиросой. Струи сизого дыма были вуалью, и там, в недостижимой для прочих глубине и загадочности, жила повитуха и наперсница сильных мира сего, благожелательная ваятельница чужих судеб бабка-Татьяна.

Жила, но вот не стало. Один саквояжик с пузырьками и пипетками с наклейками при арабской вязи и крышечками, что ни снять, ни вывернуть нет возможности. А вопросов - ни один ее наговор не спасет, одна поминальная записка чего стоит. Так ее и назвала - "По-Ми=на-льна-я". Оберегов рисованных пруд пруди, и наказ - не вскрывать. А тогда зачем дарены, коли так?

Валя вылизал худой кадык бритвой жилет, плеснул в пригоршню одеколона,  морщась, протер им лицо. Была в его гарнизонно-акушерской службе одна неприятность. А именно то, что должности такой по штату не существовало. Офицер по особым поручениям - значилось в не лишенном каламбура документе, который выдал ему лично сам генерал.

На улице Валентина поджидал старенький армейский бобик. К старой заставе ведут наезженные пути покорные только этому русскому чуду. Полусонный водила  таращился на офицера новичка с подобающим почтением.

- Дорогу знаешь?

- Так точно!

- Тогда поехали.

Квартала через три дорога запрыгала ухабами, глинистая вода из огромных луж стремилась выплеснуться на лобовое стекло, и Вале казалось, что они плывут вверх по течению реки, перепрыгивая через пороги, буксуя в тинных омутах, набирая крейсерский ход в просветах чистоты.

Часов через пять после штормовой качки и привала на перекус на дорогу наползла мощная каменная кладка двухэтажной стены. Обжитая надоедливой зеленью, она казалась щупальцем гигантского спрута, раскинувшего щупальца в веках.

Ближе к центру его тела пространство окончательно скомкалось, запуталось в виадуках, проранах и тоннелях из перемежающихся крон вяза, дуба, раскидистых тополей. Валентину казалось, что они попали в тот самый лабиринт, так бездарно профуканный царем Мидасом нахрапистому античному герою.

Сама застава на удивление была ухожена и нова. У ворот, увенчанных свежебетонной стелой с недремлющим архетектурно-пограничным штыком, прибывших поджидал седеющий майор в мятом парадном обмундировании. Его лошадиное лицо носило следы вечерней попойки и малопонятного изумления, даже растерянности. Валентин отнес, сей отрадный факт к собственной персоне. Видно его приближенность к начальственным семейным делам имела в этом захолустье явно гипертрофированное значение.

    - Товарищ старший лейтенант! На пятой заставе ситуация выполнена и все под контролем! Имеется одно крайнее происшествие, задержанных - один, пострадавших четверо, все в розыске. Личный состав по боевой тревоге, ожидаю Ваших дальнейших указаний. Вы ведь доктор?

- Врач психотерапевт и сексопатолог! - сгоряча бухнул Валентин, чем поверг командира заставы в полную обструкцию и изумление. Майор сразу сник, смешковался фигурой, высокая тулья фуражки полезла наискосяк. С его широких плеч опадал груз непомерной ответственности, глаза набухли просительной резью. Казалось еще чутка, и майор расплачется в плане разрядки.

- Вот ведь Батя! Все как есть понимает! - взрыднул командир.

Валентин сразу вспомнил нервозность ночного звонка от генерала лично старлею, требования конфиденциальности и прочую несуразность обстановки. Что-то было не чисто. Вытянутый перед лейтенантом в струнку майор требовал причин крайних, непонятных и малоприятных.

- Доложить по порядку! - нахраписто рубанул новичок, и ни слова не говоря его, утащили внутрь, в святую святых - комнату за шумопуленепроницаемой перегородкой, командный пункт заставы.

Очутившись за привычным столом, майор заварил чаю, пришел в себя и плеснул в обе кружки изрядную порцию водки.

- В камере он, с десяти до двенадцати, когда кормежку несут. А поест сволочь, минут десять дрыхнет, потом в туман и пропадает.

- Кто пропадает?

- Да негр этот, колдун сраный. Мы его и в наручники и рот ему пластырем затягивали, а он в туман и через щели. Пять секунд, и его нет. А вчера обернулся в циклопа, так наш фельдшер чуть сам с ума не сошел.

- Что-о?!

- В циклопа! Один глаз величиной с кулак и на боку где-то. Я как  увидел, пол часа блевал, а негру хоть бы фиг. Сидит ухмыляется. Я б его в шомпола или пулей, да боюсь, порчу наведет. Итак, границу на сутки обнажили. Сейчас всех от греха по боевой и в засады. Товарищ старший лейтенант, может это узкоглазые? Оружие новое, нервно-паралетическое или другой финт? Вы только команду дайте. Так из всех стволов шибанем, мигом про все хитрости забудут!

И тут накатило. Не было дневального на тумбочке у входа и вообще никого на заставе не было. Один он в командном пункте, сейчас приказ в трубку рявкнет, и там из кустов в гранатометы по противоположной стороне. Типичный случай одиночной шизофрении. Или все-таки массовый, вдруг сообщники? Надо его с командного пункта выводить.

- Пошли! - строго сказал Валентин.

- К циклопу?

- А хоть и к нему. Ключи от комнаты дай.

- А ответственность?

- На себя.

- Ну, слава богу! А может, ты из этих, из особистов?

- Из этих, этих. Ключи давай.

- Ну, Батя, ну спасибо. За ним, как за каменной стеной. За ним и к циклопу. Пошли, я сам лично морду разнесу.

 Ключи Валя спрятал  во внутренний карман. Вывались из дверей пустой заставы и пошагали в сторону остатков древнего каменного спрута. На внешность территория  военного городка изменений не претерпела. Порядок - деревья побелены, двери прикрыты, техника под чехлом. Видать еще толком не командовал, в шашки наголо не призывал.

Приблизились к толстостенному каземату губы. Майор неловко засеменил, и норовил уйти Валентину за спину. Он шумно дышал, охал и охальничал, вытирал градины пота с венозно набрякшего лица.

- Не выходил! - шипяще четко и строго доложил скрытый дозор из кустов.

- А облако? - вопросил невидимого часового трясущийся начальник.

- Ничего, - четко и совсем не шизофренически подтвердили невидимые губы.

Значит все-таки массовая истерия - понял Валентин. Счас осмотрим и до командного, вызывать подкрепление. Оглянулся на въезд в территорию заставы, но бобика не было. Пути отступления значились как неисповедимые.

Внутри помещения старлей двигался на автомате, глубоко погруженный в невеселые варианты разрешения ситуации.

- Сами входите, а я снаружи.

- Что?!

- Не могу я, насмотрелся, того гляди, ролики двину. Ключи вот, а я снаружи.

- Ладно, - почему-то согласился Валя, и майор сразу исчез. Щелкнул дверной замок. На единственном стуле, в пустой камере сидел негр-циклоп и задумчиво ковырялся пальцем в правой ноздре.

- Мы ее изнасиловали, а подельников я убил случайно - доверчиво сообщил Вале Циклоп. - Бросанул, чтобы не приставали, но силы не рассчитал. Корнеев на дубе у сторожки висит, другой вообще в речке, километров за тридцать. Душонки у них мерзкие, и мне не жалко. Сам я не из святых и как вышло, так и вышло.

Валентин, наконец, понял, что приземлился задом на пол и отбил оный при падении порядочно. Сейчас его заботливо прислонили к стене, он дышал ртом, весь взмок, но удивление от отупелости не приходило.

Негр по-прежнему покоился на стуле, только вынул из носа палец и занимался теперь не им, а Валиной персоной. Смотрел на него одноглазо задумчиво с примесью усталости и печали.

- То, что я негр, - продолжил циклоп вполне тривиально. Папаша зачал в командировке, а маму бросил. Так я вырос черномазым с русской фамилией, так и в армию призвался. А об остальном премудрый Волька ни тебе, ни Старику-Хотабычу размышлять не след. Как вышло, так оно и вышло.

К концу службы за Андреем прочно уцепилась кличка Мавр. В наряды на караул их уже не отправляли, несли службу туго подле кухни. Продувной прапор-узбек Салимов использовал троицу для доставки не совсем честных  продовольственных грузов из столовой в квартиру лично и для пущей связи в квартиры старшего командного состава.

Иногда удавалось напиться. В основном на заимке остатками от радушно-обильного приема Бати, но сейчас самодельной брагой, выстоянной в теплых вентиляционных отверстиях неисякающей запасами кухни.  

Затопили баньку и вызвали цыган. В третьем часу ночи мадьяры подымались с постелей не охотно, но пинки действие возымели. А когда молодости поднесли чарку от широты  гуляющей русской души, то те заголосили стройно, с сердцем про обжигающе красивых юных дев, мужское естество и Наденьку, ожидавшую пацана с поля битвы.

Не то, чтобы жратвы было мало, просто Саня крепил брагу спиртом и, похоже, не рассчитал. Заблевали всю каптерку и поперлись втроем мыться до бани. Шли гуськом и весьма тихо. Попоек в части не признавали, их будто и не было, но если нарваться, можно надолго угодить на местную губу.

Парились долго, но добавленный в предбаннике хмель раскрутил голову с колес, и ночь смешалась в огненном вихре пьяной, направленной в пустоту удали. Нацелились в бассейн. Одеться по форме никто уже не мог, и ползли в ту сторону голышом, умело по-пластунски.

В части ходили легенды о призраке юной девы купающейся в реке по ночам. Река была далеко, девственниц на заставе не имелось, и когда Саня наткнулся в воде на голую бабу, ему не поверили. Великан Зано принялся похабно ржать, зачалась возня. Кто был явно не свой, изворачивался, попал мавру в глаз порядочной оплеухой. 

Ее изловили и скопом подмяли в траве. Распалившиеся мужики лапали грудь, шарили по бедрам, и вот тогда Мавр понял, что они остались вдвоем, наедине под одной крышей, называемой небом.

Перепонки безголосой тишины лопнули гранатами, Мавр увидел, как ночь расцветилась фейерверками. Это тысячи эльфов-мотыльков стали зримы человеческому восприятию. Он увидел, как зашевелился каменный кракен, выброшенный из моря и уснувший до сроку неизведанные тысячелетия назад. Мавр заглянул в ее белесые, прозрачные глаза и увидел мир на такое количество перерождений вперед и назад, на такое количество проб и ошибок, что сущее откатилось волной, стало глупым и маленьким.

Он вдруг понял, что Нимфа ждала только его. Он увидел сеть живых морщин на живой земле и понял, что это и есть история человечества. Он познал вкус приходящего за ним потока, потока, что уносит земной разум в неизведанные дали. Он понял, как глупо и суетно ошибался, измеряя свое сердце привычками, секундами, местом отведенным ему судьбой. Он прозрел.

 Потом пришла боль. Это Зано душил его, пытаясь всей своей силой сломать шейные позвонки и не пустить в двери нового мира. Глубоко внутри колыхнулась злость. Мавр шевельнул пальцами и увидел, как Зано, хватая раззявленным ртом воздух, ракетой ушел вверх. Потом кувыркнулся Саня, волна унесла и его, запутав осколками сломанного тела в кронах вязов.

Тьма ночи была тысячинога и тысячирука, она нежилась на остывающих от дневного солнца камнях, она плескалась в мириадах живых разноголосиц. Она обнимала тело мавра и растворяла в неизведанно, открытом течении жизни. Она жила вечно, и забирала к себе то, что ей нравилось.

  Валентин сидел на полу каменного бункера, а замолчавший Мавр опять ковырялся пальцем в носу. Его циклопический глаз ушел с переносицы и мерно блуждал в районе макушки, изучая своды каземата.

- То есть, что? - шипом выдавил из себя новоявленный командир.

- Ничего, - ответил за хозяина вполне самостоятельный рот циклопа, - поосторожней с бабушкиными пузырьками. Им лет столько, сколько тебе недель отроду. А что там этот врачеватель смешал, никто и не помнит. Только из-за них Ностердамус и прогорел. Нравилось ему смеси горючие делать, а такие эксперименты не к добру. Хочешь, верь, хочешь, не верь, но реальность на всех одна. Как ты ей распорядишься, в какие рамки заключишь? Но лучше ее не взрывать, запутаемся в осколках. Пусть все будет по старому, каждый сам выбирает. По-другому ничего хорошего не получится.

- Что выбирает?

- Себя и остальных. Пусть они сами, а я пошел.

- Куда?

- Тебя дожидаться, на кудыкину гору. В Ботсвану на родину, к предкам. Осторожней с пузырьками!

Через час Валентин набрел на правильное направление к выходу. На крашеной желтым деревянной скамейке его поджидал майор. Его бравая фуражка валялась рядом. Служивый чесал многострадальную репу и при малейшем намеке кинулся бы прочь.

- В Багдаде все спокойно, - юморнул док.

- А этот где? – неожиданно быстро среагировал служивый.

- Этого не было, - решил за всех Валентин. - Привиделось вам, всем привиделось. 

И тут из него полезло:

- Генерал в курсе, но и словом не скажи. А то в психушку или в дисбат. Оружие на вас испытали, да переборщили чутка. Но это конфендицально. Три урода потерялись в болотах и сгинули - официальная версия. Трупы захоронить, честь по чести. Несчастный случай на учениях. Так и доложим по инстанциям. А в гарнизоне я улажу. Понял?!

- Так точно, товарищ лейтенант!

А Валентин сел в мирно стоящий у ворот бобик и поехал разбираться с бабушкиным наследством...

Старший лейтенант по особым поручениям Валентин Орлов развалился на кровати и в полный рост ощущал философскую радость жизни. После удачных разборок на заставе его служебная карьера неслась в гору. Батя действительно понимал и прикрывал своих людей телом на двести процентов. Его не смущали ни выверты, ни  досадные житейские переверты. Его не интересовало как и почему, важно, чтобы в Багдаде все спокойно, а остальное для него - гнилые выдумки империалистов.

Нелепица произошедшая на заставе казалась Вале дурным сном, а могучая вчерашняя попойка – диалектическим материализмом. Старлей с удовольствием вспомнил круглые глаза и широко открытые рты однополчан, в момент его вечернего рассказа о пикантных подробностях операции по восстановлению девственности у дамы бальзаковского возраста.

 Даме тогда  срочно приспичило под венец, а мужик попался жутко ревнивый и честный до чужой жизни. Вот и поступил заказ. А имена в нем были нарицательные, скрытые глубокой тайной, но прозрачные истиной для всякого жителя города – деревни Н-ска.

Валентин потянулся к стоящей на подоконнике бутылке пива, глотнул выдохшегося, но прохладного натурпродукта и тут же поперхнулся жидкостью навылет. За окном, на противоположной стороне улицы, в позе ожидающего чуда, стоял известный в городе придурок и шарлатан кореец Ли.

Его вшивая не по ветру одежонка продувалась на корню. Длинные волосы и бороденка топорщились метлой, но их хозяин возносил голову к небу, уставившись в окна четвертого этажа гостиницы, и ждал. Ждал со смирением мученика, готового ко всякому бесчестию, во исполнение праведно-святого долга.

А должен был ему Валентин и не много, ни мало - всю ожидаемую получку. А с процентами, так и на год вперед. Славная попойка требует значительных средств. Обмытие внеочередного звания при внедрении в новый коллектив требует средств непосильных, а потому заемных, но подразумеваемых к неотдаванию. А тут конфуз.

Корейца обычно били, но он не отказывал и ссужал. Его ростовщические способности были притчей во языцах. Кто-то загулявший, регулярно лепил из него шпиона, но финт уже не проходил. В последний раз Ли мотал срок диверсантом лет десять назад. Потом его выпустили по тупости, как полного олигафрена, он сделал стартовый капитал на попрошайничестве и ни разу за границу не уходил, чем заслужил расположение Бати, а это серьезно.

Надо отметить, что живущие на границе, за границу ходили все. Предприимчивые узкоглазые организовали блошиные рынки, на которых покупалось и продавалось что просила душа, включая крайне необходимые гарнизонным женщинам гигиенические вещи.

Там можно было купить и вертолет «Апачи», но следовало сделать столь обширную предоплату, что позволить такое, могла лишь дивизионная контрразведка. Но та боялась, справедливо пеняя на нулевую гарантируемость сделки и хитрость узкоглазых.

 Все знали, что Ли был тайным агентом, завербованным Батей в глубокой молодости. Стратегических сведений он в казну не приносил, но на офицеров стучал регулярно и незлобиво, не подставляя по крупному, отсиживаясь в мелочах.

Старик был у Валентина трижды. После четвертого пойдет докладывать Бате, и его материальному положению каюк. Говаривали, что средства, удерживаемые Батей из довольствия, они делят с корейцем наполовину. Но, доказать сие, не смогли даже из финуправления. Потому спорить здесь, без собственно выеденного яйца. Валентин призывно махнул рукой, и кореец быстро засеменил в сторону входа в гостиницу.

-          Здравствуйте, товарищ старший офицер, - голос Ли был предельно слащав и услужлив, но некоторое самодовольство в нем все же ощущалось, что привело Валю в отнюдь не доброе настроение.

-          Что надо?! – казарменно круто рубанул Офицер, и кореец согнулся еще ниже.

-          Денезки, - корявя благородность русского языка, ответила узкоглазая сволось.

-          Ан, нет!

-          Сто-нибудь дай?

-          А бери что хочешь, - решил Валя и отвернулся к недопитой бутылке с пивом.

За спиною долго возились и разочарованно ухали. Валя знал, что его грязные трусы стоят лишь ровно половину долга, а все новое обмундирование не потянет на месячные проценты.

Неожиданно уханье прекратилось, и повисла напряженная тишина. Валя развернулся внутрь комнаты и увидел такую нелепую картину, что чуть не упал попам на пол, так же, как в камере у давешнего Циклопа.

 Кореец сидел над бабушкиным сундучком, окаменев в позе безукоризненного лотоса. Видимые части его тощего тела имели исключительно гранитный окрас. Даже жидкие волосенки казались острыми металлическими иглами, проколовшими тысячелетия.  А прямо над фигурой мини рэкетира висел огромный и довольно правдоподобный в своей огнености джинн. Валентин икнул с перепугу и от бессилия. Шизофрения с заставы догнала его и в маленькой уютности Н-ска.

-          Чего изволите? – вежливо спросил джинн, и Валя икнул еще раз, теперь уже неприлично громко.

-          А-а-а!!! – задыхаясь, пророкотал Волька, - пошел вон!

-          Слушаю и повинуюсь хозяин, - миролюбиво протянул джин, свернулся в газово-огненную воронку и заслоился к бутылке.

Вдруг его движение замедлилось, из огня материализовалась улыбчивая голова и услужливо вопросила:

-          А с этим?

-          Вон!!! – в натуге проорал хозяин, и бутылек самостоятельно заткнулся пробкой.

Валентин медленно добрел до ложа и сел. Китаец откамнезировался и возвращался к жизни. Перестала топорщиться и искриться булатом его борода, провисли щеки, задвигались глаза. Он расправлялся из позы неудобоваримого лотоса.

-          Ето, забери? – спросил оживший кореец.

-          Во-он!!! – повторно заорал больной доктор так громко, что старик дернул дряблыми щеками.

-          Долг – платезом красен, - неназойливо утвердил истину кореец. – Сундусек дай, и мы поровну. Я Бате нисиво не сказу.

У Вали тут же мелькнула спасительная мысль расстаться с ними обоими. Он уже живо представлял, как джин увековечит корейца в камне в одной из поз голубой камасутры. Но кто же тогда заткнет бутыль пробочкой?

-          Завтра, - вторично мудро решил Валентин, и кореец явно обрадовался.

В его суетливом вылете из комнаты таился нескромный намек, на то, что и в позе камня, он не прерывал своих соглядательных наклонностей.

Валентин выставил бабушкино наследство на обшарпанную поверхность журнального столика. Посетителей более не ожидалось, но его предусмотрительность замкнула дверь на замок и ключа из скважины не вынимала.

-          Ab ovo usque ad mala, - провозгласил вслух Валентин. – От яйца, до яблок, с древней латыни. Так сказать полный греческий обеденный рацион. Ничего себе.

Из корпускулярного разбора бумажечек, и пузырьков с наклейками, вырисовывалась следующая ситуация. Бабкиному саквояжу насчитывалось ни много,  ни мало - несколько сотен лет. Определенность фразы «Ispe fectial Paracelsus» (сделано собственноручно Парацельсом), добавляла в ситуацию медицинского оттенка.

Каждый из пузырьков имел собственный неповторимо филигранный облик. Каждый обозначал человеческую страсть и имел подробное, малопонятное описание по применению. На шизофрению сия прагматика доподлинно не смахивала.

По закоренелой привычке старого холостяка Валя выбрал из кучки пузырек с латинским обозначением похоти и вытащил пробку. На этот раз, никакого джина не было. И началась такая белиберда, о которой обычно говорят, тушите свет. В его постели лежала юная, но откровенно соблазнительная дочка начальника гарнизона, то бишь Батина Лялька.

Неожиданно стало душно. Вале показалось, что осень ушла и снова лето. Комната прикрыта полумраком с необычно теплыми рыжими тонами. Валентин потянулся к шее и расстегнул пару пуговок на армейской рубашке. Ему очень хотелось проверить дверь, хотя он точно знал о ключе в замке.

А Лялька спала. А он так не хотел совращать малолетних. В его голове метались извинительные формы предупредительных падежей. Но ее тело казалось созданным для страсти, непрерывно ее желающим, бархатным, мягким, умопомрачительно обнаженным и ждущим.

  Валентин только хотел прикрыть ее наготу одеялом, только затронул постель пальцами, как молодая женщина и притянула его к себе. Так безудержно хорошо ему еще не было. Он вылился к ней словно опрокинутый стакан, до боли, до чистоты стекла отдав себя страсти растворясь в ней, изведав свою силу, свою власть над каждой клеточкой любимого тела.  А оно было ненасытным.

Валентин лежал навзничь, а его молодая муза трудилась над его уставшей спиной. Сильно пошатнувшийся холостяк раздумывал, о неожиданно возникшем повороте в его служебной карьере.  Быть родственником Бате – совсем другой жизненно-гарнизонный коленкор. Его немного смущала сексуальная многоопытность восемнадцатилетней Ляльки. За то столько развлечений. Ревностью старлей не страдал. Лишь бы на части делить не пришлось, а что было, то было.

Под маленькими но сильными руками, его спина заново расправлялась, тело обретало былую силу. Волька подумал, что секреты ее обихода могут сделать честь и состояние любому столичному массажисту.

-          Что ты сейчас делаешь? – спросил он, не видя, какое движение выполняет его будущая жена.

-          Готовлю тебя мой господин.

-          К чему? Кстати, что мы скажем твоему отцу? Он ведь еще и мой начальник.

-          Какому отцу? Я готовлю твое ненасытное тело к встрече с Марианной. Или ты желаешь кого-нибудь еще?

Валька подскочил как ужаленный. Оказавшись лицом к наготе Ляльки, он понял, что нисколько ей не насытился и чуть не кинулся на нее снова. Где-то в его больничном мозгу пробуждалась истина. Такого не бывает.

Сделав над собой немыслимое усилие, он вернулся к прерванному разговору:

-          Какая Марианна?

-          Твоя вторая наложница, мой господин. Весь город знает, что ты никогда не имеешь меньше пяти наложниц в сутки. Они радуются и ждут.

-          Ждут!?

-          Да, сегодня Марианна, Настасья, Инга, Елена и я. Или, может, у тебя сменились вкусы? Ты желаешь других или более пикантных развлечений?

Скорчив ужасную мину, Валя рванулся к проклятому пузырьку и закрыл оный спасительной пробкой. И тут действительно началось! Лялька вдруг поняла, что она совсем голая, одна перед чужим мужчиной.

-          И-и-и! - завизжала дама и тут же кинулась к офицерскому обмундированию.

-          Пижаму! Лучше пижаму! – причитал Волька, но женская стыдоба избранного направления не меняла.

-          Ты кто?!

-          Валентин Орлов!

-          Поручик?!

-          Какой поручик?

-          Ржевский. Про тебя весь гарнизон сплетничает.

Валька самодовольно усмехнулся, и пошел напропалую. В конце концов ситуация требовала немедленных действий.

-          Про нас, сударыня, именно про нас. Другой судьбы я уже никак не вижу.

Глаза Ляльки стали еще круглее.

-          Я опять, опять напилась?

-          О, и это входит в ваши достоинства, - нахрапистая ирония офицера пределов не ощущала.

-          Я все расскажу отцу! – последний козырь был неотразим.

-          Я сам, - перешел в наступление Волька (джин был в его запаснике), - я сам имею честь просить вашей руки.

И тут хлипкая дверь вылетела от первого же удара, в комнату ввалился хмурый и весьма некоммуникабельный начальник гарнизона Батя. Следом за ним семенил поверенный в трудных делах кореец Ли. Повисла напряженная пауза.

Батя прошествовал через всю комнату и тяжело бухнулся в кресло.

-          Приехали. – отрезюмировал командир, - сам объяснишь, или на губу сразу?

Волька встрепенулся и приложил вытянутую ладонь к пустой голове:

-          Товарищ генерал! Старший лейтенант Орлов находится при исполнении воинского долга во вверенном вам гарни...

Тяжелая Батина пятерня с размаху пришлась ему в левое ухо. Валентин упал на пол во вверенном ему помещении.

-          Прикормил я тебя, сука. А ты... Лялька, ну пошла в мою машину у входа. Здесь разговор мужской сейчас будет!

-          Папа...

-          Пошла!

С уходом Ляльки комната приняла почти обыденные очертания. Генерал закурил беломорину, кореец спрятался за его обширной спиной и вязким дымом. Старлей натянул китель и штаны, что придало комнате  вид боевой беседы.

-          Что тут за блядство? – выдал занозу Батя.

-          Имею честь просить руки вашей дочери, - бил наповал младший чин.

-          А она?

-          Согласна, товарищ генерал!

-     Ты мне не крути, - наклонился вперед Батя, - что за сундук ты спер у корейца? Он уже в прокуратуру жалобу накатал.

-    Сундучек? – нашелся лейтенант, - так какие корейцы, у меня и документы на него по наследству, заверенные нотариально. Бабка Татьяна завещала.

Опершись могучими руками на подлокотники Батя повернулся в сторону подлеца шпиона и спросил:

-          Ты что, сволочь узкоглазая, в тюрьму захотел?

-          Двадцать тысяч долларов, - не поведя бровью, тихо сказал китаец.

-          Что?! – переспросил Батя.

-          Сорок, - уточнил иностранный шпион.

-          Братья по оружию, - миролюбиво запел Волька, разве это стоит таких денег? Тут же дюжина пузырьков, стопка туалетной бумаги и пр...

Волька двигался к сундучку с самой слащавой и расслабленной в мире физиономией. Он хотел джина из пузырька от военных конфликтов., но Ли его тактику разгадал. Учился, видать, стратегии у китайцев.

Легонько оттолкнувшись от основания черепа грузного генерала, он змеею скользнул к Вольке, сбил хитрой подножкой и в его же падении, зацепил чем-то стальным в пах. Через секунду шпиона и сундучка в комнате не было.

Генерал надсадно хрипел. Валентин корчился буквой зю, сжимая в руках горящие огнем причиндалы. Упал занавес.

Генерал оправился на удивление быстро, но действий по поводу исчезнувшего корейца не предпринимал никаких. Последующая служба гарнизонная из колеи не выходила, Валентина не трогали, на ковер не вызывали. А красавица Лялька уехала в Москву для поступления то ли во Мхат, то ли в Гитис.

Первую неделю походка бравого фельдшера напоминала безусого, но печально известного Буденого, вторую конного эквилибриста под седлом, а на третью в его комнату  явился огненный джин с личным пузырьком и бабушкиным сундучком под мышкой.

После тщательного изучения ситуации, посредством долгих доверительных бесед между джином и его храбрым хозяином, наша история обросла следующими подробностями.

Кто такой циклоп и почему служил он негром на третьей заставе, не знал ни джин, ни его приятели домовые и лешие. Бывают ведь в жизни истории, которые никак не объяснишь? Случилось, да и случилось.

А с бабкиным наследством не разделаться Валентину никогда. Принадлежать оно может только лекарю, и никакой вражеской разведке дела до него нет. Ибо более всего, создавший его Парацельс ненавидел войны и прочие беды, заставляющие людей сбиваться в волчьи стаи. 

Потому, обретенное им после долгих скитаний чудесное наследство для мирских и прочих властей бесполезно. И призвано оно, возвращать людей к жизни, а не служить орудием ее  массовой утраты. Возвращать одним дуновением своим силы усталым, огонь потухшим, разум потерявшимся. Восстанавливать должную меру людских желаний.

Живет себе в маленьком Н-ске доктор Айболит Волька, но лечит не всех, а действительно страждущих. И хотя, больных недугами усталости разума  у нас вся страна, славы ему не сыскать. Батя таких вывертов уже не потерпит.

05.10.01. Драгунов П.П.