1
В стране, где лютые морозы,
Где доверяют кулакам...
И переполненный стакан
Не любят разбивать на дозы.
Где толстозадые чинуши
Приумножают барыши.
И где привыкли за гроши
Самозабвенно бить баклуши.
Где постоянный недород,
Хоть нет крупнее суши в мире...
В одной вместительной квартире
Жил замечательный народ.
Рабочий шинного завода,
С женой и сыном-сорванцом.
Сынок с веснушчатым лицом
Ходил в любое время года.
Ну, а жена из всех забот
Вела проблему дефицита,
Так как в системе "Общепита"
Работала не первый год.
Портной, грузин Авессалом
(Как раз напротив комнатушка),
С супругой, пышной, как ватрушка,
И доброй, как индийский слон.
Их балагуры-сыновья,
Окончив школу с кучей троек,
Умчались на одну из строек
Постичь суровость бытия.
Не забывая присылать
По пачке писем ежегодно,
Которые при всенародно
Читала плачущая мать.
И все судьбу её детей
Несли, как общую заботу...
(Что, в общем, по большому счёту
Довольно странно для людей).
Но так уж правил их мирок,
Почти не зная слова "скука"...
Здесь каждый волен был без стука
Чужой переступить порог.
Здесь всё - и радости, и горе,
Тепло сердец и батарей,
Делилось по числу дверей
Стоящих в общем коридоре.
И для озлобленной страны
Их жизнь была подобна сказке...
Но, чтоб приблизиться к развязке,
Спешу представить остальных.

                         2
Седой еврей с копной волос.
Он тем и был народу дорог,
Что жил, как отоларинголог,
А мог, как Ухо-Горло-Нос.
Его супруга (дочь "врага")
Принадлежала к той же расе,
И для детей в начальном классе,
Как педагог, была строга.
Но, как радивую соседку,
Её любили все вокруг -
За мастерство проворных рук,
Что превращали хлам в "конфетку",
За толкование примет,
С вниканъем в каждую подробность,
И за блестящую способность
Дать обстоятельный совет.
У них взрослели дочь и сын,
(Хотя могло бы быть и трое)...
Но оставляя их в покое
Мы переходим к остальным.

                      3
И о двоих упомянуть
Приятно будет и забавно -
Так как они совсем недавно
Вступили на совместный путь.
А перед тем, как пожениться
Тайком излазили весь сквер...
(Он первогодок-инженер,
Она - студентка-выпускница).
В трудах у кухонной плиты
Жильцы, обласканные нами,
Пытались стать опекунами
Для новоявленной четы.
Они спускали с облаков
(Без предпосылок к укоризне)
И, как могли, учили жизни
Двух беззаботных голубков.
Особенно Любовь Петровна,
Чья дверь, как раз, была в конце...
И на стареющем лице
Полоска губ почти бескровна.
Она кружилась, как пчела
У молодой, беспечной пары.
И под шальные тары-бары
Им помогала, чем могла.
Изрядно преуспев в науке
По укрощению мужчин,
Ей было, что поведать им
(Тем паче молодой супруге).

                        4
Ну, вот и весь прекрасный люд,
Что размещался в той квартире.
И было трудно в ихнем мире
Постичь душевный неуют.
Здесь не ругались, не дрались,
Не матерились в пьяном виде,
И в тесноте, но не в обиде,
Текла размеренная жизнь.
Делились всем: щепоткой соли,
Посудой, хозинвентарём,
Водой, последним сухарём,
Лекарством от пронзившей боли.
И позабавиться могли,
Развеселясь почти по-детски...
А вечерами, по-соседски,
Беседы долгие вели.
И всё бы было хорошо,
Но вот негаданно, нежданно,
Господь с небес "обетованных"
До грешной суши снизошёл.
И, как не зря веками учит
Нас всех народная молва, -
Берёт из общего числа
Он непременно самых лучших.
Вот и на этот раз в пивнушку
Господь заглядывать не стал,
А дал понять, что выбор пал
На нашу бойкую старушку.
Как лист растенья без тепла
Любовь Петровна стала чахнуть
И не успели даже ахнуть,
Как, наконец, совсем слегла.
Она ещё при всех для вида
Храбрилась из последних сил.
Но тот же голос пригласил
Её в тенёк садов Аида,
И опечалилось лицо
Неунывающей старушки.
Всю жизнь палившей, как из пушки,
Палитрой каверзных "словцов".
И посуровели черты
На дряблой коже цвета мела...
Спустя три дня накрыли тело
Куском кладбищенской плиты.
И как-то враз лишился дом
Того былого оптимизма.
Как у живого организма,
Вдруг хирургическим ножом
Какой-то доктор из глубинки
Отсёк конечность с криком: "Прочь!.."
И были мрачными, как ночь,
Многострадальные поминки.

                          5
Но как бы не было всем грустно
В волненьях, леденящих кровь,
Но жизнь имеет свойство вновь
Впадать в намеченное русло.
И ровный бег обычных дней
Загладил смерть седой старушки,
Лишь дверь убогой комнатушки
Служила памятью о ней.
Она осталась, как клеймо
Скоропостижного отъезда...
Но, как известно, свято место
Пустеть подолгу не должно.
И тех же дней спортивный бег
Принёс печать другой тревоги -
Лишь появился на пороге
Довольно странный человек.
Он был пузат, как поросёнок,
Имел короткие усы,
И было что-то от лисы
В разрезе маленьких глазёнок.
Не дав открыть соседям рот,
Он прошагал, как сквозь аллею...
Лощёной лысиной своею
Блестя, как яркий катафот.
И, заглянув в дверной проём
Полупустого помещенья,
Убрался... Наглым посещеньем
Обдав, как врач нашатырём.
И, как уже прознали позже,
Тот тип, с неряшливым лицом,
Был новоявленным жильцом
На обезлюдевшую площадь.
Не забывая поливать
Цветы в убежище забытом,
Все знали - со вторым визитом
Он не заставит долго ждать.
И точно - на помине лёгок,
Явился, словно кем-то ждан,
И внёс тяжёлый чемодан,
И кучу связанных коробок.
Закрылся, дом набив битком,
(Как будто кто-то мог ворваться),
И, видно, начал обживаться
Стуча по стенам молотком.
И скоро каждый видеть мог,
Дурных предчувствий не скрывая,
Что в дверь его, стоящей с краю,
Был врезан новенький замок.
Второй замок висел на кухне,
На дверце старого стола...
И стало ясно, как скала
Весь мир в квартире скоро рухнет.
Соседи как-то лезть к нему
Робели, не желая стычки.
И продолжали по привычке
Радеть порядку своему.
А между тем "король пижонов"
Буравил что-то и долбил...
И первых с панталыку сбил,
Не знавших жизнь, молодожёнов.
Они, сочтя его урок
Для подражанья очень гожим,
Внесли свой стол на кухню тоже,
И тоже вставили замок.
Они шутили для притворства,
Чтоб прецедент не создавать...
Но не заставил долго ждать
Инстинкт повального затворства.
И покатился под откос
Мир, на идиллию похожий, -
Уже никто не мог в прихожей
Оставить пачки папирос.
Не потому, что ждал пропажи,
А просто проявляя злость...
И через месяц всё слилось
В одном большом ажиотаже.
Уже никто не брал взаймы
Деньжонок мятые бумажки.
И в думах о "своей рубашке"
Истлели ясные умы.
А между тем, тот странный тип,
Ещё пожив у них немного,
Напутал что-то с чувством долга
И в авантюру чью-то влип.
Он хапнуть звёзд хотел с небес,
И был в стремленье неусыпен...
Но перевёз его "столыпин"
Туда, где урки рубят лес.

                       6
Прошло полгода с той поры,
И всё устроиться должно бы.
Но люди там, в порывах злобы,
Всё также "точат топоры".
Ворчат, уже не вспоминая,
Кто первым начал ту бузу...
И в щели узких амбразур
Глядят, квартиры открывая.
Вот так всегда - чужая хмурь
Рождает тьму и безотрадность.
И если многих губит жадность,
То остальных своя же дурь.
И если кто-то те нарывы
Способен вылечить за раз,
То кто-то смоет в унитаз
"Души прекрасные порывы".
Вот и поверь в правдивость слов
О доброте и гуманизме -
Вся наша жизнь подобна призме
Из девятнадцати углов.
Она меняет суть явлений
В непредсказуемость судьбы,
И мы по-прежнему слабы
В процессе крайний проявлений
Неувядающих пороков.
Мы можем только их клеймить!
А чтобы в корне изменить,
Порою не хватает сроков.