О войне уже столько показано,
а тем более говорено,
что, конечно, мной повторено
будет много моими рассказами.

Не конкретный участник иль зритель, –
мне она искорёжила детство.
И за это преступное действо
я – пристрастный её обвинитель
вместе с теми, кто съеден был ею,
от кого не осталось и праха.

Чем старей становлюсь, тем больнее
шрамы дикого детского страха,
что рубцами на сердце поныне
с самых первых фашистских бомбёжек,
когда рвали, душили, палили
мозг и душу по милости божьей.

Бог с фашистами шесть миллионов
ни за что уничтожил евреев.
И не слушал молитвы и стоны
он, в кровавом экстазе зверея.

Это нынче ему оправданья
ортодоксы зачем-то находят.
О кровавых его злодеяньях
мысли с детства во мне колобродят.

С той далёкой поры я не знаю
ни почтенья к нему и ни веры.
И, не веря в него, проклинаю
образ религиозной химеры
и все войны – его порождение,
катаклизмы, что мир сотрясают.
И гнетёт меня сожаление,
что все люди такого не знают.