О  войне  уже  столько  показано, 
а  тем  более  говорено, 
что,  конечно,  мной  повторено 
будет  много  моими  рассказами.

Не  конкретный  участник  иль  зритель, –
мне  она  искорёжила  детство.
И  за  это  преступное  действо 
я – пристрастный  её  обвинитель 
вместе  с  теми,  кто  съеден  был  ею, 
от  кого  не  осталось  и  праха.

Чем  старей  становлюсь,  тем  больнее 
шрамы  дикого  детского  страха, 
что  рубцами  на  сердце  поныне 
с  самых  первых  фашистских  бомбёжек, 
когда  рвали,  душили,  палили 
мозг  и  душу  по  милости  божьей.

Бог  с  фашистами  шесть  миллионов 
ни  за  что  уничтожил  евреев.
И  не  слушал  молитвы  и  стоны 
он,  в  кровавом  экстазе  зверея.

Это  нынче  ему  оправданья 
ортодоксы  зачем-то  находят.
О  кровавых  его  злодеяньях 
мысли  с  детства  во  мне  колобродят.

С  той  далёкой  поры  я  не  знаю 
ни  почтенья  к  нему  и  ни  веры.
И,  не  веря  в  него,  проклинаю 
образ  религиозной  химеры 
и  все  войны – его  порождение, 
катаклизмы,  что  мир  сотрясают.

И  гнетёт  меня  сожаление, 
что  все  люди  об  этом  не  знают.