Еврейские корни всегда вырубала
с пристрастьем советская власть.
А вместо – задаром идеи давала
и идеологии всласть.

Я в их усвоении слыл вундеркиндом,
казалось – в них счастье нашёл.
И был идеалом моим, без прикида,
пурпурного знамени шёлк.

Меня комиссары далёкой гражданской
в грядущие дали вели.
И вместе – о, ужас! – тропой партизанской
мы в безрезультатность пришли.

Развёрстую бездну увидели все мы,
хватил нас осознанный шок,
что вдруг превратился в сплошные проблемы
пурпурного знамени шёлк.

Схватила одна из них цепко за горло:
«Ты всё-таки, братец, еврей!
и должен от этого чувствовать гордость…»
«Еврей – я? А может пырей?..»

Союз сотрясали раскатные громы,
по швам распадалась страна.
И гарью, и кровью дышали погромы –
их чуяла даже спина.

Как сеянцы, раны на ней прорастали,
разбужен генетикой страх.
В баулы мы вещи свои собирали
в предчувствии: это вот крах.

На клочья пурпурное знамя порвалось.
Выл ветер новейших эпох.
И нас разметало, хоть мы упирались,
и бросило всех за порог.

И вот мы в Израиле. Снова улыбки
бывают на лицах у нас,
хотя ощущенья достаточно зыбки,
и видим мы жизнь без прикрас,
и часто нас мучают страхи террора,
есть сложности разных проблем.
Но всё ж ощущается в жизни опора,
и это – еврейский мой ген.

И даже безбожность – она, как заноза –
я вижу еврейской чертой.
Недаром я чую, что Борух Спиноза
какой-то прадедушка мой.

Поэтому многое я отвергаю,
копаясь в душе, как в золе.
Но больше гораздо я всё ж принимаю
на этой священной земле.