С начала сентября двухтысячного года мою жену, с которой
прожили сорок восемь счастливых лет, окончательно приковало
к больничной койке. Сначала было ортопедическое отделение,
потом – онкологическое. А в конце декабря её перевели в
хоспис, где она в ночь с 1-го на 2-е января 2001 г. скончалась.
Перелистывая сборник стихов Анны Ахматовой, углубился в
чтение «Поэмы без героя», и сами по себе возникли строчки:

1. Анне Ахматовой, автору «Поэмы без героя»
-------------------------------------------------

Мне не по сердцу с детства это –
подражать знаменитым поэтам,
быть вслепую под чьим-то влиянием,
исходить не своим излиянием.
Но сегодня совсем другое:
из поэмы твоей без героя
буду брать и слова, и строки.
И за это прошу прощенья –
просто выразить так ощущенья
моей боли, прошедшей сквозь сроки,
когда надо уже подлечиться,
самому никогда не случится.

Твоя речь и объёмней, точнее,
не сумею сказать я вернее
в разговоре с ушедшей любимой.
Здесь слова твои незаменимы!
Потому их я и повторяю.
И притом от стыда не сгораю.
В этом нету ничуть плагиата,
и тебе небольшая утрата.

2. Любимой
------------

Ночь последняя тысячелетья.
Нету, нет у людей бессмертья!

И сегодня уже на рассвете
без тебя я останусь на свете.

Леденею я не от страха –
от предчувствия дикого краха (1 – 326).

У меня нет ему названия,
а тем более, нет объяснения:
ну, кому все твои страдания
принесут удовлетворение?

Я и ты, мы в Бога не верим,
и религия нам не устав.
Смерть, лишь Смерть открывает двери
в мир, где властвует пустота.

*
«Нету в мире ей ограничения,
забирает придурка и гения.

Ну, а кто же дарит мучения?
У меня нет ни капли сомнения:
только Он, мной непризнанный Бог!
Беспощаден, донельзя жесток,
зная, что избежит наказания,
Он приносит всем людям страдания.
И смешно мне до непонимания,
сколько всё же Ему почитания.
А за что? Что Он сделал доброе,
или хоть доброте подобное?
Для меня неновы эти новости,
что боятся Его суровости
все слепые Его почитатели.
Не годится Он во спасатели.
Не годится для роли защитника.
И не то, чтоб Его ненавистник я,
но не чту и не бью поклоны,
и во мне навсегда миллионы
уничтоженных Холокостом.

За мученья жены, что погостом
завершатся, Ему нет прощения,
а не Смерти, чья радость – мгновения.
И спокон Богу чьи-то мучения
доставляют удовлетворение.

Из Эдема Адама и Еву
за пустяк выгнал без сожалений.
Разрослось за историю древо
бесконечных Его преступлений»

*
… Мысли, мысли, а ночь всё ближе.
Нету меры моей тревоге (2 – 328).
Новый год, Новый век на пороге,
с ними время несчастье движет.

До чего же страшна развязка! (3 – 336)
На лице предсмертная маска.

Но ты это не ощущаешь.
Вообще ты не воспринимаешь
мир реальный. Глаза закрыты,
звук не входит в холодное ухо,
вместе с болью и чувства убиты,
плоть, почти что ставшая духом (4 – 337),
под рукой моей остывает.
Смерть объятья свои раскрывает.

Мне ужасно видеть всё это!
Мне ужасно чувствовать это!
Мне всё это кажется бредом!

Ни за что, ни за что на свете
не отдам тебя в этом столетье!
Никому!
Двадцать первый век
встретим вместе, родной человек!

И ору молчаливым матом,
что разрушить способен и атом.
А суть крика едина: «Не сметь!»
Вопль: «Не надо!» (5 – 332)
В палате смятение
длится, кажется, только мгновение.
Но, смотрю, испугавшись, Смерть
отступает. Какие-то звуки
с губ срываются, вроде: «Пить…»
Я целую и щёки, и руки,
их пытаясь вот так разогреть,
их пытаясь вот так оживить.

Вот реснички уже шевелятся,
и прожилка на лбу дрожит.
Я смотрю, и мне верится, верится,
что ты будешь, ты будешь жить!

Не пожатие – шевеление
твоих пальцев я чую рукой.

О, какое в душе упоение
от единой секунды такой!
И сейчас, вся, всему благодарный,
я – счастливейший человек!

А вокруг занимает плацдармы
двадцать первый, желанный век (6 – 340).

Но двадцатый чего-то ради
до исхода этого дня
все мгновенья последние тратит (7 – 342),
чтоб забрать тебя у меня,
в злобе вечер последний студит,
ветром бьёт подошедшую ночь.

Разве кто-то меня осудит (8 – 329),
что я матом гоню его прочь?

Полумёртвую и немую (9 – 346)
я тащу тебя в новый век:
пусть хоть на день тебя продлю я,
самый близкий, родной человек!
… Вот, как будто, щека румянится.
Нет, она лишь слегка побелела.
О, кому благодарственно кланяться,
что в руке рука потеплела,
и что губы твои прошептали,
или так показалось: «Спать…»?

Нет, успехи ещё не настали –
отвоёвана только пядь.
И, возможно, к утру сраженье
проиграем с тобой, родная.
Неизбежное ждёт пораженье
нас, и это я точно знаю.
А пока подремли. Обезболено,
чтоб не мучилась, всё автоматом.

Век двадцатый, как мяч отфутболенный,
скрылся, сопровождаемый матом.

Может, мне и не стоит браниться? –
И не век виноват в злоключениях?
Только как же могло случиться (10 – 329),
что ты гибнешь в ужасных мучениях?

Он нас свёл на своей середине,
судьбы сплёл на десятилетия.
Всё всегда у нас было едино,
и хорошие выросли дети.

Так за что же его я ругаю?
Нервы, нервы… Тревог не избыться.
Не они, а их тени пугают.

Ночь бездонна и длится, длится (11 – 331),
оставляя с глазу на глаз (12 – 332)

меня в сумраке с чёрной рамой,
из которой глядит тот самый,
ставший наигорчайшей драмой
и ещё не оплаканный час.
А вдали позолота огней
разбежалась с простуженных улиц.
Я стою у окна, сутулясь
под несносною болью своей.

Неужели сегодня ночь,
когда надо платить по счёту (13 – 337)?
Только чей это счёт? Помочь
мне узнать это может кто-то?

А узнаю, что предприму?
Наказать? А как я сумею?
От усталости, как в дыму,
обессилено я немею.

И дремота вдавила меня
в прикроватное жёсткое кресло.
И реальность прошедшего дня
на короткое время исчезла.

На каких-то всего полчаса
я, как будто, в другой стране.
Слышу явственно я голоса,
и знакомые очень мне.

И один, это, кажется, мой:
– Мы с тобой попируем ещё (14 – 350).
Вот вернёмся отсюда домой
и предъявим виновным счёт».

И твой смех слышу я в ответ.
А потом тишина, тишина…
От неё просыпаюсь. Нет
никого. За окном лишь луна.

На кровати любимая спит:
результат от полученной встряски.
Рот её сведён и открыт (15 – 346),
словно рот трагической маски.
И дыхание очень трудное,
хрип прерывистый изнутри.
И не скажешь кому-то: «Смотри,
на деяние рук паскудное.
Что ты сделал с моею женой?
Ей за что это наказанье?»
И маячит опять предо мной
недвусмысленное расставанье (16 – 342).

*
Я опять наклоняюсь к тебе
и целую чуть тёплые руки.
И хоть лоб свой о стенку разбей,
не смогу взять тебя на поруки:
от меня ты сегодня уйдёшь, –
ждёт тебя уже Смерть у порога (17 – 347), –
и с собою меня не возьмёшь,
и безмерная в том тревога (18 – 341).

На исходе длиннющая ночь
века нового и тысячелетия.
Был бы самым счастливым на свете я,
ведь мне Смерть удалось превозмочь,
если б не был её реванш
виден ясно и очень грозно.
И бесплоден мой крик-демарш:
– «Помогите, ещё не поздно!» (19 – 341)

Смерти это уж побоку всё,
и я вижу её ухмылку:
– «Слушай, поц, ты не лезь в бутылку.
Ты, в конце концов, не осёл.
Уступи по-хорошему путь
и донельзя не будь неприличен.
Накануне ты был истеричен,

что пришлось уступить мне чуть-чуть.
А сегодня я…»
Что со мною? –
Вижу Смерть я бабой живою,
говорю с нею как с тобою,
дорогою моею женою.
Ты, в искусственный сон погружённая,
ты, болезнью своей поражённая,
только за руку держишь меня.
Не посмею её я отнять!
И на всём протяженье рассвета,
а хочу – до скончания света
так вот рядом с тобою стоять,
и чтоб так вот, по кончикам пальцев,
беспрестанно в тебя бы входила
моей воли полезная сила, –
и от этого в счастье купаться
и на мир весь от счастья кричать.

3. Эпилог
-----------

Без тебя прошло пятилетье.
Это много, любимая, много.
Но ведь рядом со мною дети,
мы одною идём дорогой.
И они мне всегда опора,
помощь их постоянна и спора.
И тебя в них, любимая столько,
что держусь я по-прежнему стойко.

Да и наша разлука мнима (20 – 353).
Ты по-прежнему мне любима!
Мы с тобою друг другу любимы!

Пока жив, ты со мной живая.
Ты – дыханье моё и слово.

И всегда, во всём помогая,
моей бодрости ты основа.
А потом…
В сердце радость разлита, –
тяжелы хоть надгробные плиты (21 – 353),
но лежать-то ведь будем рядом,
может статься, что целую вечность.
И возможности этой, конечно,
бесконечно, любимая, рад я.

Примечания: У Анны Ахматовой в «Поэме без героя» /См. «Лирика»;
Москва, «Художественная литература», 1990 г., стр.323 – 356/:

1 – стр. 326, 13-я строка сверху:
«Полно мне леденеть от страха…»
2 – стр. 328,12-я строка сверху:
«Нету меры моей тревоге…»
3 – стр. 336, 17-я строка сверху:
«До смешного близка развязка…»
4 – стр. 337, 1-я строка сверху:
«Плоть почти что ставшая духом…»
5 – стр. 332, 10-я строка снизу:
«Вопль: «Не надо!» – и в отдаленье…»
6 – стр. 340, 8-я и 7-я строки снизу:
«Приближается не календарный –
Настоящий Двадцатый век…»
7 – стр. 342, 16-я строка снизу:
«Он мгновенье последнее тратит…»
8 – стр. 329, 3-я строка снизу:
«И никто меня не осудит…»
9 – стр. 346, 8-я строка сверху:
«Полумёртвая и немая…»
10 – стр. 329, 7-я и 6-я строки снизу:
«Только как же могло случиться,
Что одна я из них жива?..»
11 – стр. 331, 2-я строка снизу:
«Ночь бездонна и длится, длится…»
12 – стр.332, 12 – 16 строки сверху:
«Оставляя с глазу на глаз
Меня в сумраке с чёрной рамой,
Из которой глядит тот самый,
Ставший наигорчайшей драмой
И ещё не оплаканный час…»
13 – стр. 337, 10-я и 9-я строки снизу:
«Ведь сегодня такая ночь,
Когда нужно платить по счёту…»
14 – стр. 350, 7-я строка снизу:
«Мы с тобой ещё попируем…»
15 – стр.346, 11-я строка сверху:
«Рот её сведён и открыт…»
16 – стр. 342, 8-я строка сверху:
«Недвусмысленное расставанье…»
17 – стр.347, 1-я строка снизу:
«На пороге стоит – Судьба…»
!8 – стр. 341, 4-я строка снизу:
«И безмерная в том тревога…»
19 – стр.341, 10-я строка снизу:
«Помогите, ещё не поздно!..»
20 – стр.353, 8-я строка сверху:
«Разлучение наше мнимо…»
21 – стр. 353, 11-я строка снизу:
«Тяжелы надгробные плиты…»

2 – 5 октября 2005года