/Из далёкой курсантской молодости/

 
Выступали и чётко, и бойко.
 Внешне – вечер, как будто, удался.
 Но на сердце, однако, какой-то
неприятный осадок остался.
 
Я читал там стихотворение
про армейскую гордость и счастье.
 И следил, как чадит презрение,
у майора соседней части.
 
Он, должно быть, один только в зале
всё, что пелось-читалось, слушал.
 Зубы губы его кусали,
и пунцовыми были уши.
 
Остальные – кто чем занимался:
кто – соседкой, а кто – соседом.
 Ну, а всё же зал оглушался
часто громом аплодисментов.
 
Это льстило и грело душу.
 Мы друг другу шептали: «Отлично!» –
хоть никто ни черта не слушал –
было, в общем скажу, как обычно.
 
Но майор из соседней части…
 Почему переполнен презрением?
 Неужели виновен отчасти
в этом я своим стихотворением?
 
Неужели чрезмерный мой пафос
в несуразном рифмованном виде,
он как будто словесную пакость
 и обидой себе увидел?
 
Пусть реальность его хренова:
быт противен, скудна квартира,
и жене не купить обновы,
и не чтят его, как командира,
и во мне видит он курсантика…
 
Но невмочь мне избавиться веры –
порожденья нутра романтика:
будут счастливо жить офицеры,
будут счастливы с ними их жёны,
будут счастливы с ними их дети,
испарятся все слёзы, и стоны
вдов не будут слышны на планете.
 
Красноярск, 1954 г.