Её стихи не брали, лишь сочувственно смотрели на неё в редакции, когда она кашляла в батистовый платочек - на шёлковые просто не хватало денег. Настоять на своём, подать себя, она не умела и не хотела, да и стыдно. Просить за себя? Нет, господа, увольте.
«Конечно куда им до её мыслей, до её переживаний, до моего сердца!
Вам бы бегать за девушками из кордебалета, вы все, наглухо застёгнутые в смокинги и нельзя достучаться до вашего сердца!» - с лёгкой грустью думала она о редакторе и о бароне, его друге, который, как все говорили, финансировал этот журнал вместе с купцом Ушаковым.

Этим вечером ноги её не беспокоили - привыкла, но вот горло…опять вчера горлом шла кровь, но и это её не пугало. Смерти она не боялась. Она боялась, чтобы раньше её тела, не умерла, не сгнила, не рассыпалась в прах раненая душа, которая стремилась к жизни, к счастью. К счастью? Нет, к простому пониманию.…
Своё тело она могла отдать смерти, но не израненную душу.
Вдруг она отчётливо и бесповоротно решила: - Уеду на юг, к морю, к солнцу! Подальше от этого петербургского дождика, от пера, мокрого вперемежку с её слезами , каплями дождя и чернилами; от своих стихов, от безысходности, от надоедливых хрипов в лёгких.…К Максу.
- С Ники, он такой милый, этакий взрослый мальчик, с нежной, приятной улыбкой, хоть и на год старше меня, но мне всё время хочется погладить его по голове, приласкать, успокоить. И он такой ранимый! Ему как будто тринадцать лет!
Но и это у него пройдёт …со временем…»

Ники снизошёл до неё и ехал с ней в 3-ем классе, а у неё просто не было денег, но говорить об этом Ники она не хотела. Было весело. Она называла его Гумми, иногда, когда хотела подразнить, но чаще – Ники.
Глядя в окно, под хорейный перестук колёс, спрашивала:
- Неужели тебе не бывает стыдно за свои стихи?
- Надо писать так, чтобы даже отдельная строчка, слово, ни у кого не вызывала вопросов о ненужности… - надменно и даже жёстко, как ей показалось, отвечал он.
- Чтобы писать хорошие стихи, нужно много хорошеньких женщин и много хорошего вина…стихи, в таком сочетании, не могут получаться плохими. Ну, а в Коктебеле будет предостаточно того и другого, - продолжил он, тут же переходя на более шутливый тон.
- Ники, а как же твой гренадин и чёрный кофе? - удивлялась она, зная, что он не приемлет алкоголь.
-Ну, кофе обязательно – бодрит ум, гренадин же отличное омолаживающие, эффективно действует на кровь! - улыбается Ники.
-А женщины, тем более хорошенькие, более тонко, более эмоционально и чувственно реагируют на таинства поэзии, на волшебство словесной гармонии под воздействием хорошего вина. И они во все времена были наиболее благодарными слушателями, - уже серьёзно продолжил он.
-Да- да, лишь это их удел. Я про благодарных слушательниц… - поспешно добавила она и опустила глаза.

«А что же нужно мне, для хороших стихов? Неужели…чтобы только болело сердце? Или только море любви? С многобальными штормами? Солёными ветрами на губах. Может штиль в душе это и не так глупо… Не знаю.…Ведь это не стихи во мне, это я в стихах…»- думала молодая женщина, продолжая рассеяно смотреть в окно на бесконечные весенние рассейские хляби и слушать Ники.

Ники всё дорогу шутил, у него было хорошее настроение. То ли полусерьёзно, то ли полушутя, утверждал, что совсем скоро все возвышенные чувства и трагизм можно будет передать простыми арабскими цифрами.
-Вот послушай! Только внимательно! - Ники поднимал голову, смотрел на пробегающие за окном телеграфные столбы и читал:
714 15
6 36 500
512 18
2 8 20 800
Чувствуешь сколько трагизма в этих строчках? За этими цифрами будущее. Я уверен в этом , как уверен в том, что через 50 лет у всех будут Ролс- Ройсы, а в Коктебель можно будет прилететь на аэроплане.
-Я с тобой не согласна, я считаю Ритм и очарование человеческого голоса, вот и вся прелесть этих строк. - Она не хотела сейчас обсуждать импровизированное выступление, поэтому ответила гораздо суше, чем был достоин Ники.
- Одни барабаны в оркестровой яме, как бы виртуозно они не исполняли свою партию, не заменят весь оркестр.
Ники тоже с ней не стал спорить. И снисходительно приобнял её.