Клубами изо рта исходит белёсый пар и исчезает. На троллейбусной остановке, обозначенной лишь небольшой табличкой на фонарном столбе, выжидают десятка три усталых людей, зябко переминаясь с ноги на ногу. Декабрьский снег большими мясистыми клочьями опускается на грязную дорогу, меховые шапки и непокрытые головы, а ветер, жёсткий и беспощадный, пробирается под куртки и шубы, содрогая, возбуждая, щекоча. Девочка лет десяти, облачённая в красный полушубок пыхтит под тяжестью школьного ранца, который, кажется, вот-вот прорвётся от книг, и с деловым видом поглядывая на часы, бесконца потирает порозовевший носик и хлюпает. Рядом с нею, пританцовывая, разговаривают две полных дамы с золотыми зубами, полосатыми тюками и непонятного вида головными уборами, походящих на тюрбаны.

–  Нет, ну обнаглели совсем! Уж тридцать минут не приходит!

– Чёртов троллейбус! Да уж лучше пешком топать, чем столько тут простаивать! Околела совсем. Тьфу. Сволочи!

Жадно клокоча, злорадствуя, раздражаясь, дамы не унимались. Их  лоснившиеся в свете сумеречных огней Москвы лица осыпают склеенные снежинки, создавая причудливые узоры вокруг глаз растёкшейся косметикой. Маленькая девочка в красном полушубке их не слышит. Тяжёлой поступью она шагает вверх по Пречистенке, ловя на ходу снежные хлопья. Её небольшие ручки обветрились и посинели, а носик уже давно не дышит в полную силу. Но она идёт и улыбается кружащимся в вечернем танце снежинкам.

Недождавшись запоздалого троллейбуса, я тоже побрела по скользкому тротуару вверх к художественной школе, которая, по правде, была мне столь тягостна. Через двадцать минут, оказавшись в тёплой маленькой зале, я поставила мольберт на привычное место, слева от гипсовой головы Сократа, освящённой длинной горячей лампой, и продолжила свою работу. Карандаш вдохновлено загулял по бумаге сверху вниз, справа налево, закругляясь и резко прерываясь. Мягкие кусочки ластика скатывались на деревянный скрипящий пол и застревали в его больших щелях. Из соседних комнат неслись запахи гуаши и акварели, отголоски звонкого смеха и чьих-то грузных шагов. В старом дисковом плеере зазвучала «I wanna hold your hand» и по бумаге ещё воодушевлённей затрепетала моя чистая рука. Спустя некоторое время тыльная сторона правой кисти окрасилась в тёмный цвет, и я по привычке принялась стирать её черноту о левую ладонь. Мгновение, и снова по бумаге забегала рука, и Сократ, белоснежный и безмолствуюший, стал приобретать объёмные очертания своих слегка вьющихся волос, усов и бороды.

Тогда я не могла и подумать, что эти моменты жизни я буду вспоминать с такой любовью.                                                                                                      30.10.08