В то время нам с Колькой было уже по семь лет, и наши родители готовили нас по осени отправить в школу в первый класс. Они покупали нам буквари, тетради, портфели, форму и т.д. А пока ещё стояла летняя пора, средина лета. Почти все эти летние дни мы проводили или на пруду: купались, жарились на солнце, или в лесу, собирая грибы и поедая ягоды, где каждое дерево, и каждый куст были таинственны какой-то своей неведомой жизнью, будто живут там сказочные персонажи, возникавшие в нашем воображении, иногда пугавшие нас. Вот там кончается просека и начинается большой, густой лес. Там не далеко от тропы, уходящей дальше в лесную чащу, прислонясь, рядом стоят два огромных дуба, и  расходящиеся друг от друга метрах в десяти от земли. Нам казалось тогда, вот здесь, когда-то очень давно сидел Соловей разбойник и свистел своим убийственным свистом, наводя страх и ужас на весь окрест. Возникающая в нашем воображении такая, будто реальная картина влекла нас к этому месту, и мы часто приходили сюда, чтобы убедиться в этом. К домам и баракам нашего посёлка близко подступала тогда посадка подросшего дуба, переходящая в густой почти дремучий лес.

            Это теперь, в нынешнее время загребущие руки современных варваров, гонимые неутолимой жаждой наживы, лишённые  будто души и рассудка вурдалаки, ради бабла безжалостно, повсеместно уничтожают природные красоты.  Былые сказочные места всё больше, год от года превращаются ими в безжизненные унылые пустыри с дымящимися зловонными свалками, в чахлые, огаженные леса, поля и реки. Это их след теперь на долгие века на измученной и искаверканной ими Земле. И никакая красота всё никак не спасёт этот грешный гибнущий мир. Куда-то, не туда, так неудержимо прёт «прогресс». Но так ладно, вернёмся в то, далёкое время и продолжим…

            И, когда нагулявшись, и набегавшись, в лесу, уже к вечеру усталые и голодные мы возвращались домой. Дома родители (конечно же, матери) ругали нас, когда забегавшись, иной раз не приходили домой обедать, ну и за что ни будь ещё. Так проходили день за днём.

           Однажды, как обычно, мы возвращаемся уже к вечеру домой, уставшие за целый день от всякой беготни, гуляния в лесу, и купания на пруду. И видим как шедший навстречу нам дед Мягков, проживавший в бараке, стоящем в одном ряду с нашим бараком, под пронзительный, очень сильный свист Лёвы, закрыв уши руками, с гримасой ужаса, в исказившемся лице согнулся и затем упал на землю, будто сражённый вражьей пулей.  На какое-то время свист прекратился, дед встал, в страхе озираясь по сторонам, быстро пошёл к своему бараку. Тут же снова раздался оглушительный, разной, меняющейся тональности, как-то непривычно разрывающий поселковую тишину, свист Лёвы. Дед  резко остановился, закрыл уши руками и упал на землю. Он что-то кричал не понятно кому, и нам было не понятно что. Свист продолжался с не большими перерывами, неистово рвал поселковую тишину, будто вновь вернулся, спустя столетия на эти земли Соловей разбойник. Дед, лежал, не отпуская рук от ушей. Так продолжалось минут десять или пятнадцать. Только дед встанет, чтобы идти домой, так сразу же пронзительный, какой-то острый,  рвущий всё внутри свист Лёвы, снова уложит его на землю, будто авиа налёт или артобстрел противника.

             Мы с Колькой как остановились, так и стояли, ещё долго не понимая, что происходит. Но вскоре мы увидели, что Лёва свистел из небольшого смотрового окна на чердаке нашего барака. Нам было хорошо его видно там. Заложив пальцы в рот, он в очередной раз, пронзительно, оглушительно свистит, и дед падает на землю. Мы видим, как блаженная улыбка расплывается, на, всегда суровом и злом лице Лёвы, как в перерыве от своего свиста, он весело смеётся над тем, что, как по команде делает дед. Насладившись вволю, и, наверное, уже, устав свистеть, он отпускает деда. А дед находился в той точке своего пути, откуда зрительно, он не мог видеть места, где находился Соловей-разбойник – свистящий Лёва. Лёва, конечно же, рассчитал, когда задумывал свои хулиганские действия, начать свистеть тогда, когда дед не пройдёт дальше того места, откуда он, мог бы заметить свистящего Лёву, так же, как заметили его, мы с Колькой.

              У нас в посёлке знали, ну, естественно и Лёва тоже, что дед Мягков не переносит свиста. В прошедшую войну, участником которой он был, попал он в жестокий артобстрел противником их позиций, где долго, не умолкая, со свистом пролетали и рвались снаряды врага. Дед получил там тяжёлую контузию, после которой не мог переносить никакой свист, напоминавший ему, помимо его воли и желания свист пролетавших и рвущихся рядом снарядов,  и вызывавший у него зримые образы тех событий.  После чего у него  случалось тяжёлое психическое расстройство, из-за чего у деда какое-то время бывает плохой сон и аппетит. Конечно, никто другой, кроме Лёвы такой забавы себе никогда не устраивал, чтобы так потешаться над дедом. Да и Лёва тоже не часто, так несколько раз проделал это, имел всё же  какое-то снисхождение.

        Деду было тогда уже лет под семьдесят, наверное, лет шестьдесят восемь или шестьдесят девять. Был он ещё крепок и бодр, был довольно высокого роста, плечист и ходил совершенно прямо, старость его до сих пор не гнула, даже всё ещё работал в охране на хлебной базе в нашем посёлке. Стоял как-то он на посту у ворот, подходящей к базе железной дороги, видимо готовились к приёмке вагонов с зерном на базу, поэтому и выставили там охрану, и в смене тогда был дед. Охранники хлебной базы были вооружены тогда какими-то итальянскими винтовками, видимо трофейными с войны. Чтобы не допустить разворовывание зерна промышляющими воровством  и разбоем злоумышленниками, вооружённую охрану к воротам выставляли всегда, когда приходили вагоны с зерном. И, каким-то образом, оказался там тогда в это время и Лёва. Скорее всего, он случайно проходил мимо, и, заметил там, на посту у ворот деда, и решил потешиться над ним ещё, это уже рассказывали позднее.

         А возможно, даже, скорее всего, на этот раз подвигло Лёву на столь злостное деяние то, что он ещё впору своей юности, чуть не детства, за разбой и хищение Социалистической собственности мотал не малый срок, лет пять или шесть, в лагерях и тюрьмах страны. Там Лёва проходил свою школу жизни, приобретал навыки и повадки чуждые моральному кодексу строителя коммунизма.  И теперь,  перед  его глазами всё та же ненавистная ему колючая проволока поверх забора и ворота хлебной базы вызывали у него слишком неприятные воспоминания, даже зловеще напоминали ему территорию лагеря, откуда не так давно он вернулся. И это было ещё свежо в его памяти. Да этот страж у ворот – дед в обмундировании с винтовкой за плечом, наверное, сильно напоминал ему лагерного вертухая. Всё это очень даже дополняло ту живописную картину  его воображения. Что, просто, ну никак не могло оставить Лёву равнодушным к такому обстоятельству, чтобы не выразить свою «любовь» пусть даже воображаемому охраннику воображаемого лагеря. Так он, к тому же, считавший тогда хулиганство нормой жизни, тоже, самое проделал и там. Спрятавшись в густых зарослях акации, произраставшей на противоположной стороне дороги, проходящей вдоль бетонного забора хлебной базы. Он своим громким, пронзительным, как у Соловья-разбойника свистом, и на этот раз,  вызвав в помрачённом сознании деда зрительные образы пролетающих и рвущихся снарядов, уже давно минувшей войны, уложил его на какое-то время у ворот базы, несколько раз повторяя приступы свиста, не позволяя деду подняться. Вот так бы их всех, охранников лагерей, одним только свистом укладывать на землю, наверняка, испытывая глубокое моральное удовлетворение, фантазируя, думал, тогда Лёва. Подобно, но конечно никак не сильнее Лёвы, в нашей округе свистели ещё только двое.

                Мы с Колькой, постояв ещё какое-то время, стараясь как-то это всё понять, найти какое-то разумное объяснение этому, уже и дед скрылся за дверью крыльца своего барака,  мы продолжили наш путь  к дому. На веранде нашего барака, нам повстречался, уже покинувший своё тайное место расположения, очень весёлый, и довольный своей потехой,  ухмыляющийся Соловей разбойник  Лёва.