Ловкие пальцы обхватывали октавы клещами, зацепляли черные клавиши, которые, звонко блямкая, немедленно выпрямлялись. Аккорды гремели, скрипели подпиленными стульями; пальцы стучали по клавишам, а сломанная педаль старого рояля ходила под ногой взад- вперед.
Струны рояля- черного и блестящего, кое-где ободранного, но все равно изысканно- благородного- струны рояля дрожали, натянутые до предела, под ударчиками мягких молоточков, опаздывающих за пальцами на долю секунды. В зале было темно, и только сцена, на которой тренировался музыкант, была полуосвещена. Раз за разом, пассаж за пассажем пробегали по старым клавишам, и рояль дрожал от радости и нетерпения, ожидания аккорда, в который выльется непрерывная гамма.
Черные и белые злые струны рояля отражались в стеклянно- зеленых, воспаленных глазах; свет кидал зеленоватый оттенок на вытянутые, заостренные черты лица, пожелтевшие, румяные от волнения лоб и щеки. Пианист играл, изредка встряхивая темно- коричневой шевелюрой, прижимаясь выбритым подбородком к воротнику грубого серого свитера.
Музыкант схватил последний аккорд, застонала педаль под порыжевшим ботинком, задрожал рояль. Музыкант выпрямился, влил руки в клавиши, откинул голову и долго сидел так, вслушиваясь в отлетающие, как души, звуки.
Когда пустота затихла, пианист встал, осторожно прикрыл крышку рояля, прикрыл его тканью от пыли и медленно спустился со сцены и прошел, вслушиваясь в собственные шаги, по пустому залу. Шаги по ковровой дорожке были мягкими и глухими.
Скрипнув тяжелой дверью зала, вышел в темный коридор, щелкнув выключателем, замер, потом поправил волосы и пошел по длинному, бесконечному коридору, вслушиваясь в собственные шаги.
Домой. Домой, по ноябрьскому снегу- сквозь скрипящие трамваи и скрип, ремесленный скрежет осеннего, ненастоящего, похожего на мыльную пену, снега.
А дома его ждет любимая- почти жена, почти подруга. Любимая- это всегда нечто среднее между женой и лучшей подругой.
И ее пальцы и губы пахнут Новым Годом: мандаринами и- немного- снегом.
Вымыв руки в блестящей от домашнего тепла воде, поцеловав любимую, долго стоял, обняв, нюхал, и знал, что от запаха мандаринов теперь всегда будет немножко кружиться голова.
Он тряхнул головой, поцеловал рыжеволосую Любимую в ухо, от чего она поморщилась, и заглянул ей в глаза- в два темно-карих, поблескивающих, чарующих и лукавых, как у кошки, глаза.
Она чмокнула его в губы и прошлепала босиком в кухню. Стоя на цыпочках, налила из маленькой кастрюльки, прямо с плиты, дымящегося супа, поставила тарелку на круглый столик. Получилась глазуния стола с гороховым супом- желтком.
Мешал суп. Смотрел в карие ведьмачьи глаза. Подперев подбородок, улыбался.
Достал из супа ложкой веточку лавровых листьев. Положил на клеенку столика.