РЕШЕТО - независимый литературный портал
Бровко Владимир / Проза

Подлинная история жизни и смерти Емельяна Пугачева ч.5

1858 просмотров

Кровавое чудовище...

                                                                       ч.5

                                                  Кровавое чудовище…

 

       В этой части мы уважаемый читатель проследим за действиями Е. Пугачёва на пути от Яицкого городка к г. Оренбургу –административному центру Оренбургской губернии. Я уже ранее отмечал, что первой стратегической ошибкой Пугачёва был отказ от захвата Яицкого городка.

      Тут сыграла роль и относительная малочисленность его вооруженной «шайки» и отсутствие в первую очередь артиллерии. Свою роль сыграло и нежелание «яицких казаков» - «разорять» -«родные гнезда».

      Оренбург же был выбран главной целью первого этапа восстания.

      Но до Оренбурга еще надо было «дойти», а вот о том, как Е.Пугачев осуществил «это путь» и заодно обосновав при этом название главы как «Кровавое чудовище…» в связи с первой попыткой осуществить в России массовый террор по сословному принципу. Ведь большевики (что ленинцы-сто сталинцы) были только продолжателями этого процесса) я   и тут попытаюсь сделать.

     В российской историографии так сложилось, что типа до гения А. Пушкина никто в Российской империи не смел писать о «Пугачевском восстании» мол Екатерина Вторая запретила.

       Но это не так! И мне удалось разыскать такого человека –оренбургского чиновника Петра Ивановича Рычкова (1 октября ст. ст. 1712, Вологда — 15 октября 1777, Екатеринбург) — российский чиновник, географ и краевед.. прямого очевидца и участника  описываемый  тут событий. Оставившего письменные воспоминания, с которыми знаком был и Пушкин и которые буквально (до 70% по моему мнению) были заимствованы им при написании его «Истории Пугачевского бунта»

      Поэтому в основу моего теста   будут положены данные содержащиеся в трех источниках: допросах Пугачёва,   воспоминания Рычкова – «Осада Оренбурга (Летопись Рычкова)».…и конечно мнение и комментарии А. Пушкина. Как же без него!!!

 

      И так на нашем суде истории где вы уважаемый читатель выступаете в качестве присяжных заседателей, а автор в качестве общественного обвинителя, выступает Е. Пугачев.

         «А в город меня не впустили, ибо начали стрелять из пушек….

           И так (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “я спрашивал казаков: “ куда ж мы пойдем?” (ЦГАДА Ф.6.Д.663.Л.33)) я говорил:

    “Что, други мои, вас терять напрасно? Пойдем туда, где нас примут”.

     А казаки говорили: “Пойдем-де, ваше величество, по линии до Илецкой станицы”.

       И так к оной станице и пошли.

       А пришед на Гниловской фарпост, взяли людей и одну пушку, коя стояла на телеге.

         Из Яицкаго ж городка в то время за мною погони не было

        (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “и так далея в путь отправились, а пришед на другой форпост и там расположились обедать” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.33об.)), хотя я сего и много опасался, для того что людей было весьма мало. (Под словом «обедать» подразумевается массовая пьянка-автор)

       Не доходя ж другова фарпоста, остановился и зделал круг, где позволил я казакам, по прежнему своему обыкновению, выбрать атамана.

(То есть Пугачёв показал, что дальнейший ход военных действий осуществлялся уже без его непосредственного командования и управления войском! А он стал осуществлять представительские функции)

          «Почему и выбрали они Авчинникова, полковником — Лысова, есаулом — Андрея Витошнова, также и протчих чиновных, но, кого имянно и в какия чины, — я теперь не упомню.

     Потом приказал я зделать своей толпе (В черновике протокола слова “своей толпе” написаны над зачеркнутыми “своему войску” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.33)) смету, и по щоту нашлось тогда четыреста пятдесят человек, ибо сие число умножил Давилин (В черновике протокола вместо Давилина назван Лысов, а далее следует зачеркнутый текст.

          “Лысов, который был послан собирать и возмущать людей вверх Яика по форпостам, когда ночевали у Чагана реки, а оттуда навстречу мне он и Давилин с теми, ково мог возмутить, и выехал” которой от реки Чагана послан был вперед к Илецкому городку, чтоб с фарпостов забрать людей и вывесть ко мне навстречу.

           Потом пошел я к Илецкому городку и, не доходя онаго, с фарпостов всех людей с собою забирал, кого силою, а кого ахотою.

           И в семи верстах от Илека остановился для ночлега.

          Тут велел я написать указ Дмитрию Николаеву в такой же силе, как и в Яицкой городок, к атаману Портнову, и велел ехать туда Авчинникову.

          А сей взял с собою десять человек казаков и, не доезжая, послал в Илек тот указ с казаком, как зовут, — я не знаю.

        Портнов, получа указ, не хотел было читать войску, хотя казаки и просили, чтобы вычел, но напоследок принудили ево себе прочесть, и стали за ним присматривать, чтоб не ушол. Ночью же тот атаман велел было мост спущенными сверху Яика плотами разорвать, однакож оной устоял.

          А поутру Авчинников по предательству илецких казаков в Илек вошол и атамана Портнова заарестовал, а мне дал знать чрез казака.

          Почему я в Илек и вошел.

        Встречен был со крестами, с хлебом и солью. И я прошёл прямо в церковь, велел петь молебен и упоминать на ектениях государя Петра Федоровича, а государыню исключить, выговоря при том: “Когда-де бог меня донесет в Петербург, то зашлю ее в монастырь, и пущай за грехи свои богу молит.

         А у бояр-де села и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами.

         А которыми я лишон престола, тех без всякой пощады перевешаю.

         Сын-де мой (Речь идет о цесаревиче Павле Петровиче, которого Пугачев — как “Петр III” — выдавал за “своего” сына) — человек еще молодой, так он меня и не знает”. А между тем плакал пред богом, говоря при том: “Дай бог, чтоб я мог дойти до Петербурга и сына своего увидел здорова”.

         А вышед из церкви, стал на квартиру, и тут говорил также много приличнаго к своему возвышению.

        На квартиру принесли мне вина и пива, а я на толпу свою велел растворить питейной дом.

        ( то есть вся «шайка Пугачева  вновь начала массово пьянку ,грабеж и насилля  населения и дележ награбленного-автор)

       В оное время один казак Дубовской пришел ко мне и говорил:

       “Я-де ваше величество узнал, ибо я в то время был в Петербурге, как вы обручались”.

        На то я отвечал:

       “Ну, старичок, хорошо, когда ты меня знаешь”.

        И говорил еще сему подобное, однакож всего упомнить не могу.

         Потом пришли ко мне илецкия казаки и жаловались на своего атамана Портнова, что он их обижает:

          “Да и ваше-де величество хотел обидеть, поломать плотами мосты”

         А я приказал зделать рели и велел ево повесить, дом его ограбить, а сына ево, еще малолетка, взял к себе.

            Денег в то время у Портнова взято триста рублей.

            Потом, забрав в городе все потребное, — не помню, сколько, — пушек и пороху, только число немалое, людей триста человек, выступил далее.

         А прошед Илецкие хутора, верст дватцать от городка, зделал из илецких казаков круг, и велел им выбрать полковника.

           А они в тот чин удостоили Ивана Творогова, которой потом был судьею и секретарем.

          Тут же выбраны были есаулы, сотники и харунжия.

          А начевав тут, пошол в Розсыпную, куда я посылал наперед указ, чтоб здались без супротивления.

          А как они не здались, то я взял на слом и коменданта, да и еще, не помню кого, повесил. И забрав людей, пушки и порох, пошел к Озерной, которую почти без супротивления взял, и не помню, сколько, человек повесить велел, в том числе и коменданта, — как ево зовут, — не знаю, а команду поверстал в казаки.

      Оттуда пошел к Татищевой, в оной находился комендант Билов с командою, но как велика была, — того точно не знаю.

         Сей брегадир шол было ко мне навстречу, но как услышал, что я к нему приближаюсь, то сел в крепости.

           А я подошел близко к оной, послал к нему указ, но он за государя меня не признал.

         Когда ж я близко к той крепости подошел и стал делать приступ, то бывшей в оной крепости при оренбургских казаках сотник Тимофей Подуров со всеми казаками ко мне перебежал и зделал помощь ту крепость взять.

           И тут я разделил свою толпу на две части.

           Одной половине велел приступать снизу, при которой половине был командиром Андрей Витошнов, а при другой, сверху Яика, был я сам.

 

           А как был жестокой из крепости отпор, то усмотрел я близко крепости лежащее в стогах сено, велел зажечь.

           Как же оное зажгли, и дым на крепость повалил, то и крепость вскоре загорелась.

           Народ же, бывшей тамо, оробел, а мои ободрились и тотчас в крепость ворвались.

 

           А войдя в оную, множество людей покололи, в том числе брегадир и комендант Билов.

            А сего (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “с ним нещастливаго случая” , как он убит, — я не видал, ибо я вошел в крепость тогда уже, как вся драка утихла, и приказал город, которой еще горел, тушить, что и исполнили.

             А как, по причине пожару, в крепости быть / войску бывшему невозможно, то в вышло оно все на поле.

            А я забрать велел в городе пушки, в том числе два единорога, и вышел в лагерь, в расстоянии нескольких сажен.

           Тут велел всех солдат привесть в верности в службе к присяге и остричь всех по-казачьи, и отпустил всех солдат в Татищеву для печения хлебов.

              На другой день (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “выступив в поход” потребовал я к себе писаря Дмитрия Николаева, однако ж ево не нашли, а по справке вышло, что яицкия казаки утопили ево в воде, для того что он был дворянин, а сих людей они не терпят, и говорили мне:

         “Как его, ваше величество, нас-де отбиваете прочь, а дворян стали принимать?”

         В Татищевой же крепости попались мне между пленными Разсыпной крепости комендантская жена с родным братом. А как яицкия казаки сие узнали и хотели их заколоть, то я в сем им воспретил и велел ей сесть в каляску з братом.

        И так выступил я со всей своей толпою к Чернореченской крепости.

         А как тут большой команды не было, то безо всякой опасности во оную вашол.

           Тут был один афицер, — не знаю кто, — хотел было от меня ускакать в Оренбург.

           Однакож велел ево, поймав, повесить, приговаривая, что от великаго государя бегать незачем.

           Начевав в Чернореченской, пошел в Каргалу.

          Оной слободы жители встретили меня со всякою честию, яко царя, почему тут ни одного человека и не повесил.

              А забрав всех тут жителей, пошол в Сакмарской городок, в котором жители так, как и каргалинския, встретили.

          В  Сакмарск выслан был ко мне от оренбургскаго губернатора каторжной Хлопуша  и сказал, что дано было ему повеление, чтоб перечесть, сколько у меня людей и артилерии, и велено ему ж было уговаривать бывших у меня в толпе людей, чтоб отстали, о чем и письменныя указы имел.

           Оной Хлопуша просил меня, чтоб я ево оставил у себя, что я и учинил, а указы бросил в печку.

           Потом он, Хлопуша, был у меня над завоцкими крестьянами полковником.

          И тот же день перешол я чрез реку Сакмару, и тут переначевали.

          А на другой день пошли к Оренбургу, а не дошед Оренбурга, начевали против самой Берды , в семи верстах от города, куда берденския казаки сами ко мне приехали.

         А я и причислил их к своей толпе.

         Потом дал приказ своей толпе (В черновике протокола слова “своей толпе” написаны над зачеркнутыми “своим казакам” (ЦГАДА. Ф.6.Д.663.Л.37)), что иду прямо в Оренбург.

           Однакож велел написать сперва указ 227 илецкому казаку Максиму Горшкову 228 (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “ибо оной лутче Почиталина умеет писать” , а подписал вместо меня Почиталин, в такой силе, чтоб губернатор не противился и мне город здал.

           В то время было у меня всего войска тысечи две да тритцать пушек.

            Как же, в разсуждении так великаго города, людей сего числа мало, то я велел всю свою толпу растянуть в одну шеренгу, дабы издали можно было видеть, что сила у меня непобедимая; значков же в разныя времена и больших знамен наделано было около сорока.

          И так устроясь, пошол к городу и, остановясь на горе, в разстояни от города верстах в пяти или в шести, в тех мыслях, чтоб гороцким меня, а мне их видно было.

         Потом заготовленной мною указ с казаком (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “как ево зовут, — не знает”. Иваном Солодовниковым послал.

          А сей, взяв оной и подъехав на ближайшее расстояние к Оренбургу (Далее в черновике протокола зачеркнуто: “и колышек, расколов вдоль, конверт” указ ущемил в колышок, сам ка мне возвратился.

         Потом видно было, что оной указ в Оренбург взяли, и ничего тогда не ответствовали.

         А как и через два часа ничего же не было, то я повел свою толпу к городу и велел было зделать удар для взятья города конницею.

          Но как стена оренбургская довольно крепка, то воротить велел назад. А в городе зажгли фарштат и стали палить ис пушек. Потом, отойдя от города расстоянием версты на две, расположился станом.»

 

  Теперь обо все этом отрезке времени рассказывает свидетель противоположной стороны Рычков:

 

     «Пугачев, усмотря, что ему в Яицкий городок ворваться и при находящейся тут воинской команде многого числа из тамошних казаков склонить не можно, на другой день, то есть 19 числа, повеся вышеозначенных захваченных к нему людей, пошел по прямой дороге к Илецкому городку, и идучи туда, забирал с собою находившихся по форпостам яицких казаков, да и пушки с снарядами, где их находил, с собою ж брал; а как приближился он к Илецкому городку, то тамошние старшины и казаки сделали ему встречу и отдались в его власть без всякого сопротивления;

       вступя в городок, спрашивал их: довольны ли они своим атаманоми нет ли от него обид; а как он был человек хороший и порядочный и не делал им в худых делах потачки, то приносили они на него разные жалобы, почему он и приказал его тут же повесить;

        а чрез то угодя ими приведши их всех в свое согласие, велел им себе так, как государю, присягать, и тем он усилил себя здесь сот до семи человек, или и более, тут же и пушек с потребными к ним зарядами и порохом прибавил себе не мало. —

      Теперь внесу я здесь несколько из экстракта или журнала, содержанного при канцелярии г. губернатора из происходивших в той канцелярии письменных дел; а потом вмещу и приватные известия, в те ж самые числа в Оренбурге бывшие, и так одно другому будет служить дополнением и изъяснением.

    Как скоро в вышеозначенном приключении г. генерал-поручик, губернатор и кавалер известился, тотчас не преминул он отправить из Оренбурга к Яицкому городку с бригадиром бароном Биловым корпус военных людей, состоящий в числе 410 человек регулярных и не регулярных людей и 6 орудий артиллерии, дав ему Билову открытый от себя ордер, чтоб он, идучи, туда в подкрепление оной команды, в каждой крепости от комендантов требовал и забирал с собою людей, сколько он заблагорассудит.

      Ему предписано было, чтоб он старался ту злодейскую толпу всемерно догнать, разбить и злодеев переловить, а особливо упомянутого Пугачева, обещая в награждение, кто его живого поймает, от казны 500, а за мертвого 250 руб.

        Подполковнику Симонову предложено было, дабы он из находящейся в Яицком городке командировал легкой полевой команды маиора Наумова с пристойным числом из обеих тамошних легкихкоманд и из оренбургских казаков, для преследования, помянутого Пугачевак Илецкому городку с равномерным предписанием, каковое бригадирубыло ж дано; а сверх того, он же губернатор к тому ж командировали употребить рассудил из Ставрополя при 500 человеках калмыков из ближайших жилищ, башкирцев столько ж, да из сеитовских татар 300 чел.

         25-го числа Нижне-Озерной крепости комендант маиор Харлов к бригадиру Билову рапортовал, что Рассыпная крепость, в коей была одна только гарнизонная рота и 50 человек казаков, оным злодеем Пугачевым взята, и тамошний комендант, маиор Веловский, с женою его, повешены; а при том и посланная к нему Веловскому от Харлова пехота и сто10человек казаков в ту злодейскую толпу захвачены.

          А бригадир Билов от  26 числа рапортовал, что он, следуя с тем вверенным ему корпусом из   Татищевой, в Нижнюю Озерную крепость, был в 18-ти верстах от Татищевой, и известился, якобы помянутый злодей следует к Нижне-Озерной крепости уже в трех тысячах; зачем и нашел он себя принужденным возвратиться паки в Татищеву крепость;

          к нему от г. губернатора того ж числа предложено, чтоб он не отменно и немедленно следовал к Озерной крепости и над злодеями чинил поиск, а между тем вскоре и с тою Озерной крепостью, с комендантом Харловым и с тамошними офицерами злодеи равным образом поступили, как и в предупомянутой Рассыпной крепости;

           по сим обстоятельствам послан был указ Уфимского уезда Нагайской дороги в ближайшие к Оренбургу башкирские волости, чтоб для поиску над показанным злодеем Пугачевым наряжено было башкирцев с их старшинами, с исправными ружьями и на добрых конях, до тысячи человек, и отправить бы их с нарочно посланным |из Оренбурга старшиною и почт-комиссаром Мендеем Тулеевым прямейшим трактом к Илецкому городку, за что обещано им башкирцам награждение.

        А между тем того ж   26 числа отправлено было к реченному бригадиру Билову в прибавокего корпуса сеитовских татар с их старшиною 300 человек.

          Между тем рекомендовано было от г. губернатора г-ну обер-коменданту, генерал-маиору Вилленштерну по городу Оренбургу принятьи продолжать крепкую предосторожность, а на непредвидимый случай сделать распоряжение, которому баталиону в нужном случае по учиненному сигналу собираться; а при том совсем опущенную доселе Оренбургскую крепость стараться чрез инженерную команду гарнизонными служителями привесть в надлежащее оборонительное состояние; а о принятии таковой же предосторожности и по всей здешней губернии публиковано;

      а к губернаторам казанскому, симбирскому и астраханскому сообщено;

     в оренбургское ж Горное начальство о таковой же осторожности после предложено, сперва от 19 октября, а потом 16 ноября. Сверх всего того, по мало имению в Оренбурге, за разными отлучками, гарнизона, послан ордер Верхней Озерной дистанции к коменданту, бригадиру Корфу, чтоб он командировал дистанции своей с пяти крепостей по 20, итого100 человек; а обер-коменданту подтверждено, чтоб из ближних отлучек всех солдат немедленно собрал в город.

             27 числа сентября Чернореченской крепости комендант, маиор Краузе, рапортовал, по полученному из Татищевой крепости известию, что оная крепость злодеями атакована и происходит-де там сражение,  а дабы и та Чернореченская крепость несчастливому жребию подверженане была, то посланным от г. губернатора к нему Краузу ордером велено, дабы он в рассуждении мало-имения воинских людей и артиллерии, если предусмотрит неминуемую опасность, со всеми тамошними служащимии не служащими людьми перешел по-близости под защищение оренбургской артиллерии; что им Краузом и учинено

       А 28 числа получено известие, что и Татищева крепость злодейскою толпою взята, и половина ее выжжена, а имевшийся в оной комендант, полковник Елагин, с женою и другие офицеры, также и бригадир Билов с его офицерами, по причине, учиненной некоторыми регулярными и нерегулярными людьми измены, по разбитии караула перевешаны; а солдаты, по остриженни у них волосов, в ту злодейскую толпу захвачены и в казацкую службу поверстаны, а также и с казаками, и с калмыками поступлено.

          Сеитовские ж татары (о коих выше сего в п. 16 означено), не доходя еще до бригадира Билова, услышав о разбитии корпуса его, принуждены возвратиться и прибыть сюда в город, а башкирцы ни туда ни сюда не бывали.

           Вышеозначенные 16, 17, 18 и 19 пункты внес я почти точно так, как они в экстракте, сочиняемом из дел, происходивших по губернаторской канцелярии, находятся, а затем в оном же экстракте следует, как скоро уведомленось, что злодей Пугачев с толпою его сюда приближается, то по сей причине собранным генералитетом и штаб-офицерами учиненобщий совет, на коем положено:

           1). Имеющихся в Оренбурге польских конфедератов, примечая в них колеблемость и знаки злодейства, отобраву них ружья и всю аммуницию, отправить за конвоем от места до места по линии даже до Троицкой крепости.

           2) Все мосты чрез Сакмару реку, разломав, сжечь.

           3) Здешним разночинцам расположиться, имеющим ружье, около города по валу, а не имеющих оного, для потушения внезапного пожара, внутри города в назначенных, местах, под предводительствомприставленных к ним разных присутственных мест чинов.

         4) Артиллерию, к приведению ее в исправное состояние, поручить в полную диспозицию губернаторскому товарищу, г. действительному статскому советнику Старову-Милюкову.

         5) Сеитовских татар всех взять сюда в город подзащищение.

     — На сие положение Совета в вышеозначенном журнале учинены примечания, а именно: на 3-й пункт, в следствие-де сего общегоСовета, вокруг города по валу расположено регулярных Алексеевского полка 134; гарнизонных с чинами 848, при орудиях артиллерийских10служителей 69, инженерных 13, гарнизонных служителей 466, к ним по неспособности принуждено было присовокупить отставных 41, неприверстных рекрут 105, казаков 28; да по валу ж прибывших из Архангелогородской губернии с колодниками регулярных 40, казаков 439, сеитовских татар 350, отставных солдат, купцов и других разночинцов 455, итоговсех 2988 человек.

 — На 4-й: по сему пункту вкруг города по валу расставленов десяти бастионах и в двух полу-бастионах, да во рву под стенойи в яру против губернаторского дома артиллерии: пушек разных калибров68, мортира 1, гаубица 1, а всего 70 орудий. —

           На 5-й: из оных-де сеитовских татар со всеми их семей ствами приехало в город небольшое количество; а прочие-де, большею частию неисполня сие повеление, остались в своем жительстве.

          30 числа, по известию, что в городе Оренбурге в регулярных и нерегулярных людях и между обывателями носится ложный слух, якобы злодей Пугачев другого состояния, как он есть, то, сверх прежнего публикования, всем воинским служителям чрез обер-коменданта велено объявить, что он Пугачев в самом деле есть беглый донской казак и раскольник, и при том подтвердить, дабы каждый во время наступления его злодейской толпы старался присяжную свою должность доказать и с местасвоего до последней капли крови не отступал, с обещанием, ежели кто в том храбростию себя отличит, высочайшей ее императорского величества милости, о чем и здешним обывателям от Губернской канцелярии публиковано ж.

        Сего ж 30 числа по присланному Озерной дистанции от коменданта, бригадира Корфа, рапорту о замешательстве состоящих в его дистанции на форпостах калмыков и с оной о самовольной их отлучке, посланным к нему Корфу ордером предложено, со всех форпостов людейи артиллерию взять в крепость под таким претекстом, якобы они потребны для защищения оных от киргиз-кайсаков;

        однако ж обыкновенные разъезды производить; а имеющимся там конфедератам велено толковать, если они против неприятеля с ревностью поступать будут и докажут свое усердие к верности, то об отпуске их в отечество от генерал-поручика, губернатора и кавалера всеподданнейше представлено будет ее императорскому величеству; имеющейся же в Пречистенской крепости всей оставшейся команде определено быть в Оренбург, с таким предписанием, если чего из казенных припасов по тяжелости с собою взять будет не можно, в таком случае оные скрыть в земле, или где за-способно признается;

          а сакмарские казаки все высланы по-близости на Озерную дистанцию, вместо ж их взяты сюда бывшие на ординарной службе калмыки.

           Из приватных записок и известий, в прибавление к последним шести пунктам, не излишнее будет внесть сие, что о вышеписанных происшествиях между городскими жителями ничего почти не было известно,но всё оное содержано было скрытно; а пронесся слух 22 числа сентября, то есть, в день ее императорского величества рождения, в то самое время, когда у г. губернатора, по причине сего высокоторжественного дня, был бал и многочисленное обоего пола знатных людей собрание: ибо тот самый вечер приехал нарочный с известием о завладении часто упомянутым злодеем Илецким городком и о преклонении к нему тамошних казаков;

       между тем не только по сие число, но и после того несколько дней, как приезд в город с хлебом и со всяким харчем, так и выезд из оного был еще свободен и безопасен, да и цена на всё была обыкновенная,  которая с того времени начала подниматься, как злодеи город уже осадили, проезды и выезды в него заперли; но известнее стало о том становиться от выступления из города с командою бригадира Билова; но сие в городских жителях за не известием не малое время сопряжено было с надеждою о разбитии оных злодеев, а потому в сие свободное время разве немногие, и то очень мало, по запаслись нужнейшим к их содержанию.

          Злодеи, прибыв к Татищевой крепости, на другой день устремились напасть на оную; им сделан был такой отпор, что не возмогши оною овладеть, отступили было назад; но усмотря между тем, что подле самого крепостного оплота навожено и лежало много старого и нового сена, подкравшись в ночное время, зажгли оное, а чрез то сделав пожар, и вовремя народной тревоги ворвались в крепость, учинили тут ужасное кровопролитие, между которым умертвили они помянутого бригадира Билова и полковника Елагина с женою его; а дочь оного полковника, которая в нынешнем году выдана была за вышеозначенного маиора Харлова и для спасения своего, оставя мужа своего в Рассыпной крепости, приехала к отцу своему, в Татищеву крепость, самозванец Пугачев взял к себе и с братом ее, сыном полковника Елагина, коему от роду считали не более 10 лет...

 

        Команду ж, бывшую там вместо гарнизона, и всю ту, которая находилась при бригадире Билове, захватя, принудил он злодей присягать себе; а казаки и жители тамошние все поддавались ему охотно.

        Здесь получил он Пугачев в добычу свою немалое число полковой, кабацких и соляных сборов денежной казны, многое число военной аммуниции, провианта, соли и вина, да и самую лучшую артиллерию с ее припасами и служителями; сим столько уже усилился, что одних военных людей регулярных и нерегулярных считалось у него около 3000 человек.

 

      После того погрому продолжался он злодей с со общниками своими в оной крепости дня с четыре, пьянствуя и деля между сообщников своих полученное им тут в добычу, а потом со всею силою и с артиллериею поднялись они к Оренбургу;

      будучи на половине пути от Татищевой и Чернореченской крепости, остановились они для обеда на хуторе статского советника Рычкова, где всю его и крестьянскую скотину, и живность перерезали, а лошадей и людей с собой забрали, а потом и строение всё выжгли.

         В Черноречье комендант находился премьер-маиор Краузе, человек престарелый, а регулярной команды, за взятием с собой бригадир Биловым, не было при нем и 130 человек, в том числе находились больные и к службе неспособные.

     А крепость в таком худом состоянии, что в некоторых местах и оплоту не было; сему коменданту от губернатора дан был ордер, чтоб он оттоль со всеми служивыми людьми из оной крепости в Оренбург вышел, оставя в ней одних престарелых и невозможных, что он в самый тот день, как злодеи сюда пришли, учинил; но из казаков весьма немногие выдти с ним согласились: большая часть осталась их там, и злодею подчинилась.

       Здесь, будучи один или два дня, приказал он злодей повесить капитана Нечаева, захваченного им из оставшейся после бригадира Билова команды, за то, якобы он намеревался к побегу в Оренбург,а другие сказывали, что жаловалась на него дворовая его девка, в жестоком ее содержании.

        Признавали, что он отсюда пойдет прямок Оренбургу ближайшею дорогою; но он вознамерился пресечь наперед отвсюду с сим городом коммуникацию; вышед из Черноречья и оставя Оренбург вправе, поворотил в левую сторону. Разграбил имевшиеся тут хуторы, в том числе и губернаторский, прошел в Сеитову татарскую слободу, которая называется и Каргалинскою, и имеющимся в ней дворовым числом равняется с Оренбургом.

 

         Татары тутошние, опасаясь от него разорения и погибели своей, все ему подвернулись.

         Оттоль прошел онв Сакмарский городок, который принадлежит к корпусу Яицкого войска;

здешний атаман Данила Дмитриев сын Донской, еще до приходу туда оных злодеев, с домашними своими и с многими из тамошних казаков, выехал в Оренбург; оставшиеся ж там казаки все приняли его злодейскую сторону, и таким образом окружа он Оренбург, почти отвсюду пресек коммуникацию, кроме одной Киргиз-кайсацкой степи, чрез которую и курьеров посылать было принуждено, да и то с великою опасностию.

 

        При сих обстоятельствах, 28 числа сентября, был консилиум в доме генерал-маиора и обер-коменданта Валленштерна; и о том одном, каким образом внутрь города при случае злодейского нападения и во время пожарного случая осторожность и отпор чинить.

       Над артиллериею ж команду иметь действительному статскому советнику Старову-Милюкову, потому что он прежде был полковником артиллерии.

         Но об укреплении города и о внешних за оным распоряжениях ничего еще рассуждаемо тогда не было.

            А как об оном злодее между некоторых городских жителей примечены были пустые толки и размышления, то по сей причине 30 числа сентября в соборной церкви после литургии читана была от имени Губернской канцелярии публикация, а такая ж, как выше означено, и в городе по командам публикована; не рассмотрительно вмещено было в оную, я ко бы самозванец Пугачев, по наказанию кнутом, наказан еще и на лице поставлением злодейских знаков;

      он, по уверению многих, видевших его, тех знаков на лице своем не имел: и так он, узнав оные публикациии получа их в свои руки, имел случай сообщникам своим, показывая лицо свое, толковать, сколь злобно и напрасно на него затевают и клевещут, а чрез то уверяя о себе многих, и мог он еще больше усиливать свою партию.

 

          Злодеи, перешед Сакмару реку чрез мост, имевшийся под Сакмарским городком, всем своим людством с артиллериею и со всем обозом октября с 1-го числа | начали показываться на сей стороне помянутой реки около Бердской слободы и в других местах.

 

        Между тем 4 числа прибыла в Оренбург из Яицкого городка часть шестой легкой полевой команды под предводительством вышеозначенного премьер-маиора Наумова и с ним тамошних доброжелательных старшин и казаков 420 человек, у коих начальником был войсковой их старшина Мартемьян Бородин, присутствовавший в тамошней Канцелярии обще с подполковником Симоновым.

         Сего ж числа посланы в злодейской лагерь к находящимся там яицкими илецким казакам, за подписанием генералитета и знатнейших штаб-офицеров, увещевательные письма, с подтверждением, чтоб они, невдавая себя более в обман и не ввергаясь в вящшую свою погибель, от оногозлодея отстали и проч.»

 

    Теперь свидетельствует А. Пушкин. Он лично изучал архивы в том числе часть из которых не сохранилась до нашего времени.

    И вот что ор писал в своей «Истории Пугачевского бунта»

 

        «На другой день Пугачев приближался к городу; но при виде выходящего противу него войска стал отступать, рассыпав по степи свою шайку.

       Симонов не преследовал его, ибо казаков не хотел отрядить, опасаясь от них измены, а пехоту не смел отдалить от города, коего жители готовы были взбунтоваться.

         Он донес обо всем оренбургскому губернатору, генерал-поручику Рейнсдорпу, требуя от него легкого войска для преследования Пугачева. Но прямое сообщение с Оренбургом было уже пресечено, и донесение Симонова дошло до губернатора не прежде, как через неделю.

        С шайкой, умноженной новыми бунтовщиками, Пугачев пошел прямо к Илецкому городку и послал начальствовавшему в нем атаману Портнову повеление — выйти к нему навстречу и с ним соединиться.

     Он обещал казакам пожаловать их крестом и бородою (илецкие, как и яицкие, казаки были все староверцы), реками, лугами, деньгами и провиантом, свинцом и порохом, и вечною вольностию, угрожая местию в случае непослушания.

     Верный своему долгу, атаман думал супротивляться; но казаки связали его и приняли Пугачева с колокольным звоном и с хлебом-солью.

      Пугачев повесил атамана, три дня праздновал победу и, взяв с собою всех илецких казаков и городские пушки, пошел на крепость Рассыпную.

      Крепости, в том краю выстроенные, были не что иное, как деревни, окруженные плетнем или деревянным забором.

         Несколько старых солдат и тамошних казаков, под защитою двух или трех пушек, были в них безопасны от стрел и копий диких племен, рассеянных по степям Оренбургской губернии и около ее границ.

         24 сентября Пугачев напал на Рассыпную. Казаки и тут изменили. Крепость была взята.

 Комендант, майор Веловский, несколько офицеров и один священник были повешены, а гарнизонная рота и полтораста казаков присоединены к мятежникам.

        Слух о самозванце быстро распространялся.

        Еще с Будоринского форпоста Пугачев писал к киргиз-кайсакскому хану, именуя себя государем Петром III и требуя от него сына в заложники и ста человек вспомогательного войска. Нурали-Хан подъезжал к Яицкому городку под видом переговоров с начальством, коему предлагал он свои услуги. Его благодарили и отвечали, что надеются управиться с мятежниками без его помощи. Хан послал оренбургскому губернатору татарское письмо самозванца с первым известием о его появлении.

       «Мы, люди, живущие на степях, — писал Нурали к губернатору, — не знаем, кто сей, разъезжающий по берегу: обманщик ли, или настоящий государь?

       Посланный от нас воротился, объявив, что того разведать не мог, а что борода у того человека русая».

        При сем, пользуясь обстоятельствами, хан требовал от губернатора возвращения аманатов, отогнанного скота и выдачи бежавших из орды рабов.

Рейнсдорп спешил отвечать, что кончина императора Петра III известна всему свету; что сам он видел государя во гробе и целовал его мертвую руку.

       Он увещевал хана, в случае побега самозванца в киргизские степи, выдать его правительству, обещая за то милость императрицы. Прошения хана были исполнены.

       Между тем Нурали вошел в дружеские сношения с самозванцем, не преставая уверять Рейнсдорпа в своем усердии к императрице, а киргизцы стали готовиться к набегам.

         Вслед за известием хана получено было в Оренбурге донесение яицкого коменданта, посланное через Самару.

        Вскоре потом пришло и донесение Веловского о взятии Илецкого городка.  Рейнсдорп поспешил принять меры к прекращению возникающего зла.

        Он предписал бригадиру барону Билову выступить из Оренбурга с четырьмястами солдат пехоты и конницы и с шестью полевыми орудиями и идти к Яицкому городку, забирая по дороге людей с форпостов и из крепостей.

          Командиру Верхне-Озерной дистанции бригадиру барону Корфу велел как можно скорее идти к Оренбургу, подполковнику Симонову отрядить майора Наумова с полевой командой и с казаками для соединения с Биловым; ставропольской канцелярии велено было выслать к Симонову пятьсот вооруженных калмыков, а ближайшим башкирцам и татарам собраться как можно скорее и в числе тысячи человек идти навстречу Наумову.

 

    Ни одно из сих распоряжений не было исполнено. Билов занял Татищеву крепость и двинулся было на Озерную, но, в пятнадцати верстах от оной, услышав ночью пушечные выстрелы, оробел и отступил.

      Рейнсдорп вторично приказал ему спешить на поражение бунтовщиков;

      Билов не послушался и остался в Татищевой.

      Корф отговаривался от похода под различными предлогами.

Вместо пятисот вооруженных калмыков не собралось их и трехсот, и те бежали с дороги.

      Башкирцы и татары не слушались предписания.

       Майор же Наумов и войсковой старшина Бородин, выступив из Яицкого городка, шли издали по следам Пугачева и 3 октября прибыли в Оренбург степною стороною с донесением об одних успехах самозванца.

       Из Рассыпной Пугачев пошел на Нижне-Озерную 

На дороге встретил он капитана Сурина, высланного на помощь Веловскому комендантом Нижне-Озерной, майором Харловым.

       Пугачев его повесил, а рота пристала к мятежникам.

       Узнав о приближении Пугачева, Харлов отправил в Татищеву молодую жену свою, дочь тамошнего коменданта Елагина, а сам приготовился к обороне.

       Казаки его изменили и ушли к Пугачеву.

Харлов остался с малым числом престарелых солдат.

    Ночью на 26 сентября вздумал он, для их ободрения, палить из двух своих пушек, и сии-то выстрелы испугали Билова и заставили его отступить.

       Утром Пугачев показался перед крепостию.

       Он ехал впереди своего войска.

«Берегись, государь, — сказал ему старый казак, — неравно из пушки убьют».

 — «Старый ты человек, — отвечал самозванец, — разве пушки льются на царей?»

— Харлов бегал от одного солдата к другому и приказывал стрелять.

     Никто не слушался. Он схватил фитиль, выпалил из одной пушки и кинулся к другой.

В сие время бунтовщики заняли крепость, бросились на единственного ее защитника и изранили его.

   Полумертвый, он думал от них откупиться и повел их к избе, где было спрятано его имущество.

Между тем за крепостью уже ставили виселицу; перед нею сидел Пугачев, принимая присягу жителей и гарнизона.

        К нему привели Харлова, обезумленного от ран и истекающего кровью.

       Глаз, вышибленный копьем, висел у него на щеке.

      Пугачев велел его казнить и с ним прапорщиков Фигнера и Кабалерова, одного писаря и татарина Бикбая.

Гарнизон стал просить за своего доброго коменданта; но яицкие казаки, предводители мятежа, были неумолимы.

      Ни один из страдальцев не оказал малодушия.

      Магометанин Бикбай, взошед на лестницу, перекрестился и сам надел на себя петлю 

        На другой день Пугачев выступил и пошел на Татищеву 

       В сей крепости начальствовал полковник Елагин.

       Гарнизон был умножен отрядом Билова, искавшего в ней своей безопасности.

Утром 27 сентября Пугачев показался на высотах, ее окружающих.

       Все жители видели, как он расставил там свои пушки и сам направил их на крепость.

Мятежники подъехали к стенам, уговаривая гарнизон — не слушаться бояр и сдаться добровольно.

        Им отвечали выстрелами. Они отступили.

        Бесполезная пальба продолжалась с полудня до вечера; в то время скирды сена, находившиеся близ крепости, загорелись, подожженные осаждающими.

        Пожар быстро достигнул деревянных укреплений. Солдаты бросились тушить огонь. Пугачев, пользуясь смятением, напал, с другой стороны.

Крепостные казаки ему передались.

Раненый Елагин и сам Билов оборонялись отчаянно. Наконец мятежники ворвались в дымящиеся развалины.

Начальники были захвачены. Билову отсекли голову.

С Елагина, человека тучного, содрали кожу; злодеи вынули из него сало и мазали им свои раны.

Жену его изрубили.

      Дочь их, накануне овдовевшая Харлова, приведена была к победителю, распоряжавшемуся казнию ее родителей.

      Пугачев поражен был ее красотою и взял несчастную к себе в наложницы, пощадив для нее семилетнего ее брата.

 

    (Тут, я хочу уточнить слова А. Пушкина. Не взял в наложницы, а жестоко ИЗНАСИЛОВАЛ и содержал под стражей насилуя ежедневно! Проследить дальнейшую ее судьбу автору не удалось. Но скорее всего она погибла как «персидская  княжна у Стеньки Разина.)

 

      Вдова майора Веловского, бежавшая из Рассыпной, также находилась в Татищевой: ее удавили.

Все офицеры были повешены.

      Несколько солдат и башкирцев выведены в поле и расстреляны картечью.

      Прочие острижены по-казацки и присоединены к мятежникам. Тринадцать пушек достались победителю.

 

        Известия об успехах Пугачева приходили в Оренбург одно за другим.

Едва Веловский успел донести о взятии Илецкого городка, уже Харлов доносил о взятии Рассыпной;

 вслед за тем Билов, из Татищевой, извещал о взятии Нижне-Озерной;

 майор Крузе, из Чернореченской, о пальбе, происходящей под Татищевой.

Наконец (28 сентября) триста человек татар, насилу собранные и отправленные к Татищевой, возвратились с дороги с известием об участи Билова и Елагина.

        Из Татищевой, 29 сентября, Пугачев пошел на Чернореченскую .

         В сей крепости оставалось несколько старых солдат при капитане Нечаеве, заступившем на место коменданта, майора Крузе, который скрылся в Оренбург.

          Они сдались без супротивления.

         Пугачев повесил капитана по жалобе крепостной его девки.

         Пугачев, оставя Оренбург вправе, пошел к Сакмарскому городку, коего жители ожидали его с нетерпением. 1-го октября, из татарской деревни Каргале, поехал он туда в сопровождении нескольких казаков.

         Очевидец описывает его прибытие следующим образом: 

          «В крепости у станичной избы постланы были ковры и поставлен стол с хлебом и солью.

Поп ожидал Пугачева с крестом и с святыми иконами.

       Когда въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его казаков, подхвативших его под руки, тогда все пали ниц.

      Он приложился ко кресту, хлеб-соль поцеловал и, сев на уготовленный стул, сказал: «Вставайте, детушки».

Потом все целовали его руку.

         Пугачев осведомился о городских казаках.

        Ему отвечали, что иные на службе, другие с их атаманом, Данилом Донским, взяты в Оренбург, и что только двадцать человек оставлены для почтовой гоньбы, но и те скрылись.

Он обратился к священнику и грозно приказал ему отыскать их, примолвя: «Ты поп, так будь и атаман; ты и все жители отвечаете мне за них своими головами».

            Потом поехал он к атаманову отцу, у которого был ему приготовлен обед.

«Если б твой сын был здесь, — сказал он старику, — то ваш обед был бы высок и честен: но хлеб-соль твоя помрачилась.

Какой он атаман, коли место свое покинул?» —

      После обеда, пьяный, он велел было казнить хозяина; но бывшие при нем казаки упросили его; старик был только закован и посажен на одну ночь в станичную избу под караул.

      На другой день сысканные казаки представлены были Пугачеву.

 

        Он обошелся с ними ласково и взял с собою. Они спросили его: сколько прикажет взять припасов?

       «Возьмите, — отвечал он, — краюшку хлеба: вы проводите меня только до Оренбурга».

В сие время башкирцы, присланные от оренбургского губернатора, окружили город.

      Пугачев к ним выехал и без бою взял всех в свое войско. На берегу Сакмары повесил он шесть человек» 

          В тридцати верстах от Сакмарского городка находилась крепость Пречистенская.

          Лучшая часть ее гарнизона была взята Биловым на походе его к Татищевой.

Один из отрядов Пугачева занял ее без супротивления.

          Офицеры и гарнизон вышли навстречу победителям. Самозванец, по своему обыкновению, принял солдат в свое войско и в первый раз оказал позорную милость офицерам.

      Пугачев усиливался: прошло две недели со дня, как явился он под Яицким городком с горстью бунтовщиков, и уж он имел до трех тысяч пехоты и конницы и более двадцати пушек.

Семь крепостей были им взяты или сдались ему.

          Войско его с часу на час умножалось неимоверно.

           Он решился пользоваться счастием и 3 октября, ночью, под Сакмарским городком перешел реку через мост, уцелевший вопреки распоряжениям Рейнсдорпа, и потянулся к Оренбургу

 

           Итак, заслушав показания наших двух свидетели и обвиняемого Пугачева мы можем перейти к анализу событий.

 

           Из вышеприведенных данных мы видим, что авантюрист Емельян Пугачёв принявший на себя образ давно умершего императора Петра Третьего и при вооруженной поддержке части взбунтовавшихся еще до него яицких казаков и прочих инородцев населявших Оренбургскую губернию,   планировал осуществить  свержении правившей императрицы Екатерины Второй и захватить верховную власть..

       “Когда-де бог меня донесет в Петербург, то зашлю ее в монастырь, и пущай за грехи свои богу молит.

           А у бояр-де села и деревни отберу, а буду жаловать их деньгами.

         А которыми я лишон престола, тех без всякой пощады перевешаю»

       Но вешать Пугачёв начал задолго до Петербурга и вешал и казнил другими способами не только тех, кто «лишил его престола». И эти действия полностью разбивают составленную еще советскими историками легенду «о справедливом борце за народное счесть Е. Пугачева» которым гордится российский народ.»!

       И в первую очередь пугачевские репрессии обусловлены были ненависть самих яицких казаков   начиная с атамана Авчинникова ко всем лицам дворянского звания независимо от чину, возраста и пола.

       Казнили они и с ведома, и без ведома Пугачева даже тех дворян которые приняли присягу Е. Пугачеву.

        То есть была поставлена цель уничтожения дворянства как социальной прослойки российского общества.

         И в чем-то тут мы видим зачатки печально знаменитого «красного террора», что начали большевики в 1918 году (т.е. через 143 года) захватив власть в России после свержения императора Николая Второго, (которого они тоже вместе со всей семье и даже слугами казнили).

           Но в описываемое время, а шел 18 век, то во всем тогдашнем цивилизованном мире в том числе и на территории Российской империи, уже установились и соблюдались правила «ведения войны».

         Уже тогда считалось за правило, что жестокость на войне - это не цель, а средство. Иногда бывает, что великодушие и милосердие есть наиболее эффективный способ достижения военных целей

         Воюющие армии стали помогать своим раненым. Это несколько уменьшило мобильность, но резко повысило сплочённость и стойкость войск.

         Солдаты стали ощущать себя членами военного братства, видеть в членах команды друзей, комбатантов.

         Пленные получили право на жизнь, медицинскую помощь и даже почёт.

         Это позволило избежать ненужных потерь при добивании проигравших, и косвенно ещё более повысило моральный дух солдат.

      Погибшим солдатам противника стали оказывать воинские почести (коньком турок было осквернение трупов врагов).

      Подчёркнуто уважительное отношение к пленным офицерам укрепляло воинскую иерархию. Технология капитуляции вражеских городов-коммун позволила избежать хозяйственных разрушений и облегчила аннексию завоёванных территорий.

      Велась борьба с мародёрством, что повысило степень управляемости войск.

      И тот же Е.Пугачев прослуживший более 5 лет в Российской армии и принимавший участие в российско-польской и росийско-турецкой войнах хорошо был ознакомлен с правилами ведения войны.

     Но умышленно не применял эти «правила» при ведении боевых действий, а сразу перешел к кровавому террору против несогласных признать в нем «императора Петра Третьего», а затем поддержал требования яицких казаков о полном уничтожении дворянства в России.

    Что затем вызвало и аналогичный террор к восставшим и сто стороны Российского правительства и это говорит о том, что тогда уже в России случилась первая Гражданская война, а не очередная «Крестьянская»!

     Подельники Пугачева (предводители шаек (отрядов Пугачева) приняв на себя самовольно звание полковников и атаманов, действовали именем Петра III и распоряжались по своему усмотрению.

      Если предводителем партии был яицкий казак, то он считал долгом заявить населению, что царь приказал ломать новейшие церкви и строить семиглавые, а креститься не трехперстным, а двуперстным сложением.

        Предводитель-башкирец говорил, чтобы крестьяне своих помещиков не слушали, и что от государя приказано: ежели кто помещика убьет до смерти и дом его разорит, тому дано будет жалованья 100 рублей, а кто десять дворянских домов разорит, тому —тысяча рублей и чин генеральский.

       Население предавалось разгулу и пьянству, а помещики бежали, кто куда мог, оставляя свое имущество на разграбление мятежникам".

      Один отряд казаков говорил: "мы посланы из армии государя Петра Федоровича разорять помещичьи дома и давать крестьянам свободу.

         Смотрите же, мужики, отнюдь на помещика не работайте и никаких податей ему не платите; а если мы вперед застанем вас на помещичьей работе, то всех переколем".

        Что касается поведения самого Е. Пугачева то сохранились вот такие данные о поведении и делах Пугачёва во время осады Оренбурга, когда он длительное время был на одном месте и сидели могли наблюдать ним. Так сказать, Е. Пугачев без исторического грима «народного героя».

          «Пугачев в это время, занимаясь осадой Оренбурга, жил около Берды, занимая лучший дом (казака Ситникова) и называя его "государевым дворцом".

         На стене этого дворца висел портрет цесаревича Павла Петровича, к которому Пугачев всегда старался публично проявлять свои "родительские чувства".

         У входа во дворец стоял почетный караул из 25 человек, из преданней их Пугачеву яицких казаков, составлявших его гвардию.

          Остальные войска сначала подчинялись одному Андрею Овчинникову, носившему титул главного атамана, а затем были разделены на полки разной численности, но однородного, по преимуществу национального состава:

           Овчинников начальствовал полком яицких казаков,

           Иван Творогов — илецких,

           Билдин — исетских,

           Тимофей Падуров — оренбургских и других казаков, взятых в крепостях,

           Дербетев — ставропольскими калмыками;

          Мусса-Алиев — каргалинскими татарами, Кинсля-Арсланов — башкирами,

          Хлопуша — заводскими крестьянами, передавшийся Пугачеву

           офицер Шванович — пленными солдатами;

           сборной пехотой начальствовал татарин Абдул,

           а артиллерией управлял и исправлял испорченные пушки и мортиры, под руководством казака Чумакова, солдат Калмыков.

          Никто не знал точно общей численности войск, но приблизительно, в декабре 1773 г., в распоряжении Пугачева было до 15 тысяч войска и до 86 орудий разного калибра.

          Войско было плохо и разнообразно вооружено: копья, ружья, пистолеты, даже штыки воткнутые в палки — все попадалось тут.

         Барабанов и труб не было; утренняя и вечерняя заря обозначались выстрелами.

         Каждый полк имел знамя из шелковой материи желтого или красного цвета.

         Полки делились на роты, человек по 100 каждая; ротами командовали сотники, есаулы и хорунжие.

         При замещении этих должностей применялось выборное начало, но яицкие казаки всегда имели перевес осады и особое влияние.

         Полки, по очереди, несли сторожевую службу, которая была организована самым первобытным способом: ни паролей, ни лозунгов не существовало; достаточно было назвать себя казаком, чтобы подъехать совсем близко к пикетам.

          Продовольствие приобреталось путем фуражировок, грабежа и доставки провианта из сел, передавшихся самозванцу.

          Когда толпы мятежников увеличились, Пугачев для управления ими учредил «Военную коллегию», в состав которой вошли:

          яицкий старшина Андрей Витошнов, и казаки Иван Творогов, Максим Шигаев, Даниил Скобочкин, Иван Почиталин и Максим Горшков.

         Из них грамотными были только Творогов, (который и должен был подписывать указы), Горшков и Почиталин.

         На коллегии лежали все хозяйственные, стратегические и тактические соображения, а также суд.

           Дела разбирались в ней устно, письменно же давались, главным образом, наставления начальникам, посылавшимся с разными поручениями.

          Распоряжения военной коллегии приводились в исполнение, по большей части без ведома и утверждения Пугачева, в представлении которого император казался тем выше, чем он меньше имеет общения с подданными.

 

 

          Сам Пугачев никаких разбирательств не чинил и был строг с подчиненными;

           входить к нему во дворец нельзя было без доклада его любимцу казаку Екиму Давилину, пропавшему потом без вести под Черным-Яром, а теперь игравшему при Пугачеве роль генерал-адъютанта.

         Ежедневно Давилин делал самозванцу доклады о важнейших происшествиях.

        Доклады эти составлялись в военной коллегии и заключали в себе по преимуществу сведения о приезжих.

         Просителей и доклады военной коллегии Пугачев принимал, сидя в креслах; по бокам его стояли два казака, один с булавой, другой с топором, как знаками его власти.

          Просители целовали у Пугачева руку и титуловали его "надежа-государь", "ваше величество", а то просто "батюшко".

       В торжественных выходах Пугачева под руки вели женщины; некоторые из них были и его наложницами;

      Яицкие казаки пели песни и играли на скрипке.

 

          Разврат, пьянство и буйство всякого рода были обыкновенным явлением в лагере Пугачева; казни совершались ежедневно; иногда на них присутствовал и сам самозванец.

           Своим приверженцам и приставшему к нему и признавшему в нем императора люду Пугачев делал богатые подарки и сыпал всевозможными обещаниями.

 

          Усерднее всех были заводские крестьяне, потому что, по словам следственной оренбургской комиссии, "им от него также вольность обещана и уничтожение всех заводов, кои они ненавидят, в рассуждении тягости работ и дальних переездов".

         С людьми, изменявшими ему и вообще подозрительными Пугачев был беспощаден; сейчас же, по одному только доносу, без суда, вешал; счастлив был тот, на кого доносили не самозванцу, а в "военную коллегию", которая разбирала дело и предавала казни только в том случае, если были серьезные улики; если их не было, обвиняемый обязан был произнести очистительную присягу.»

         Так же было установлено, что первоначальный «успех» Пугачёва был вызвана не его талантами стратега или администратора – народного царя («защитника» рядовых казаков, простых крестьян и прочих инородцев как об этом написано в школьных учебниках) не только впервые в России развязанным сословным ним «террором», а в первую слабостью охраны южных границ Российской империи.

       Где имелись крайнее малочисленные и не боеспособные гарнизоны российской армии, а главной вооруженной силой (опорой) против кочевых народов (казахов, башкир и киргизов) были как раз те самые яицкие казаки.

   Кроме отсутствия боеспособных войск в Оренбургской губернии небыло ни одного офицера, могшего принять на себя командование и организовать действенное сопротивления (даже с учетом ограниченности сил) очередному мятежу (бунту) со стороны яицких казаков, но уже под формальным предводительством Е. Пугачева.

 

     Не готова была к организованному отпору (ведению войны на два фронта), и верховная власть в Российской империи.

     Императрица Екатерина Вторая как раз вела очередную русско-турецкую войну, в которой   не удовлетворившись захватом Крымского ханства уже нацелилась на сам Константинополь и на эту войну со всей империи были собраны и отправлены все лучшие боевые части и командиры в том числе и входивший в пик своей славы А.В. Суворов.

 

      В свое время А. Пушкин в качестве эпиграфа к своему произволению «История Пугачёвского бунта» выбрал слова Архимандрита Платон Любарского, а я ими наоборот, хочу закончить эту часть….

 

  «Мне кажется, справедливо писал П. Любарский , -«сего  вора  всех  замыслов  и   похождений   не   только посредственному, но ниже самому превосходнейшему историку порядочно  описать едва ли бы удалось; коего все затеи не от разума и воинского распорядка,  но от  дерзости,  случая  и  удачи  зависели.

        Почему и сам Пугачев (думаю)подробностей оных не только рассказать, но нарочитой части припомнить не в состоянии, поелику не от его одного непосредственно, но от многих его сообщников полной воли и удальства в разных вдруг местах происходили

 

.                                                  (конец ч.5)

 

Теги: Пугачев

 Комментарии

Комментариев нет