ВИЗАНТИЯ. 1054 год от рождества Христова

Главные действующие лица

Как и было ранее заявлено автором, мы с ваши уважаемый читатель, чтобы разобраться в подлинных событиях, связанных или повлиявших на возникновение в 1054 году Великого церковного раскола христианской, должны церкви мысленно перенестись в Византийскую империю.

Но, не просто так "перенестись" от праздного любопытства!

И бегло просмотрев авторский текст, сразу же о нем забыть.

А принять непосредственное участие в суде истории, как член суда присяжных. Ведь рассматриваемые нами вопросы касаются каждого из вас, кто относит себя к православию.

Для лиц, не имеющих юридического образования поясняю, что суд присяжных это – институт судебной системы, состоящий из скамьи присяжных заседателей, отобранных по случайной методике только для данного дела и решающих вопросы факта, и одного профессионального судьи, решающего вопросы права.

И я как автор далее представлю на Ваш исторический суд присяжных необходимые факты.
 

И начну и описания общей обстановки в Византии на 1054 год. Так вот историческим данным в этом периоде отмечается, временное усиление империи. И само это обстоятельство, вызвано событиями 1019 года, когда император Василий II завоевал Болгарию, Армению и Иберию.
 

Эту победу в Константинополе отпраздновал великим триумфом. В этот же период историки отмечают улучшение состояние финансов, и наметился расцвет культуры.

Однако историками так иже отмечаются, что одновременно начали появляться первые признаки слабости, что выражалось в усилении феодальной раздробленности.

Знать, контролировавшая огромные территории и ресурсы, часто успешно противопоставляла себя центральной власти.

Спад, хотя и медленно, но начался сразу после смерти Василия II, при его брате Константине VIII (1025-1028) и при дочерях последнего – сначала при Зое и её трёх последовательно сменивших друг друга мужьях – Романе III (1028-1034), Михаиле IV (1034-1041), Константине Мономахе (1042-1054), с которым она разделяла трон (Зоя умерла в 1050), и затем при Феодоре (1054-1056).

В интересующий нас год, Византийским императором был Константин IX Мономах (по другому счету Х или XI;
 

Мономах – фамильное имя, родился ок. 1000 – умер 11 января 1055).

Истории точно неизвестно происхождение рода Мономахов (родовое прозвание происходит от греческого слова, обозначающего "единоборца").

Существует мнение, что Мономахи происходят из армянской аристократии, ставшей константинопольскими чиновниками.

По другой версии – Мономахи – греческого происхождения. Истории известны Мономахи не самого высокого ранга чиновничества.

Большинство Мономахов были судьями; задокументировано существование только лишь одного Мономаха-военного.

Отцом Константина Мономаха был Феодосий, который был судьёй. "Древний род Мономахов" происходил, вероятно, из Даласа (Далас или Даласса), города, расположенного на реке Евфрат.

В царствование Романа III Аргира (1028-1034), которому Константин приходился зятем, он был приближен к императорскому двору, понравился императрице Зое, возбудил этим опасения придворных, как возможный жених Зои и претендент на престол после смерти Романа и поэтому, был отправлен в ссылку в Митилину, на о-ве Лесбос, где и прожил все царствование Михаила IV и Михаила V (1041-1042).

После свержения Михаила V Мономах Константин Мономах был вызван в Константинополь, где женился на Зое (60 лет), старше его на 20 лет и был коронован императором.

Константин до 1050 г. он царствовал совместно с Зоей и её сестрой Феодорой, а с 1050 г., после смерти Зои – совместно с Феодорой, которая и стала его единоличной преемницей после кончины Константина в январе 1055 г. от воспаления лёгких.

Историками Константин IX Мономах характеризуется как легкомысленный, жадный до наслаждений.

Константин не интересовался государственными делами, которые не расстраивались совершенно только благодаря прочности византийского бюрократического механизма.

При Константине IX, за несколько месяцев до его смерти, христианская церковь раскололась на католическую и православную.

К теме раскола мы вернемся дальше, а нам Константин IX интересен еще и как историческое лицо, с которым связано возникновения в Московском царства и претензий преемственность с византийской императорской власти, перешедший якобы к нимот этого самого императора.

Правдивые истоки этой "московской легенды" таковы:

В 1043 имел место последний поход Киевской Руси (единственный после крещения) на Константинополь – Русско-византийская война 1043 года.

Им командовал сын Ярослава Мудрого Владимир Ярославич. О причинах похода ведутся споры.

Армия Руси потерпела полное поражение, Константин IX получил контрибуцию.
 

Вероятно, в знак заключения мира с Русью Константин выдал свою дочь от первого брака (или, как предполагают некоторые авторы, иную близкую родственницу) замуж за другого сына Ярослава, Всеволода.

Родившийся в 1053 году от этого брака сын Владимир получил от родителей прозвище по деду – Владимир Мономах.

В позднем русском Средневековье возникла легенда (Сказание о князьях Владимирских), связывающая с личностью Константина IX шапку Мономаха, якобы подаренную им внуку как знак царских прав!!!

В действительности Константин умер, когда Владимиру было 2 года, и он не был прямым наследником, не говоря уже об общепринятой сейчас датировке, так называемой шапки Мономаха временами Ивана Калиты – первой половиной XIV века.

Закончив с общим обзором Византии и истории правящего там императора, нам пора посмотреть и на личность тогдашнего Константинопольского патриарха Михаила Кирулария. Второго по силе влияние лица в Византии.

Вот, что о нем можно найти в разных энциклопедиях.
 

Михаил I Кируларий (около 1000-21 января 1059) – патриарх Константинопольский (1043-1058 годы), при котором произошёл окончательный раскол христианской церкви на западную и восточную.

Отстаивал независимость византийской церкви от императорской власти и одновременно от папства.

Став патриархом, Кируларий хотел получить еще более высокий чин.

О нем говорили как о высокомерном, самонадеянном и непреклонном человеке, который вел себя так, "словно он бог, идущий по небу".

Желая получить больше власти, Кируларий стал предпринимать действия, приведшие в 1054 году к расколу с Римским Папой.

Именно он заставил императора согласиться с этим расколом.

Довольный своей победой, Кируларий, после смерти в 1055 году Константина IX организовал восшествие на трон Михаила VI и помог ему укрепиться у власти.

А через год Кируларий заставил нового императора уйти с престола и поставил вместо него Исаака I Комнина (около 1005-1061).

Но, тут Кируларий ошибся в своем ставленнике. Императором Исааком I, ограничивал власть патриарха и к тому же конфисковал в государственную казну часть монастырских земель.

Этот конфликт между патриархией и империей все более обострялся.

Кируларий же уверенный в поддержке общества, сыпал угрозами в отношении императора, выдвигал требования и прибегал к насилию.

Один историк того времени заметил, что он "публично предсказывал падение императора, вёл себя вызывающе и пренебрежительно". Все это очевидно и вынудило Исаак Комнина арестовать его и посадить в тюрьму, а затем сослать на остров Имброс.

Скончался Кируларий по дороге в ссылку, в результате крушения корабля.

Разобравшись с Византией ("греками") нам пора посмотреть и на Запад, как там и идут в Западной Римской империи? То есть обратится к так называемым "латынянам"

А дела там идут крайне плохо.

Западная Римская Империя неофициально прекратила своё существование 4 сентября 476 года после отречения Ромула Августула под давлением Одоакра, хотя император Юлий Непот (признанный Восточной империей законным правителем) продолжал претендовать на престол до своей смерти в 480 году.

Официально империя никогда не прекращала существования, свергнувший Ромула Августула Одоакр отослал императорские регалии в Константинополь, мотивируя это тем, что "как на небе одно Солнце, так на земле должен быть один император".

Восточному императору Зенону ничего не оставалось, как признать свершившийся факт и даровать Одоакру титул патриция, хотя тот стал фактически независимым правителем Италии.

Но, за прошедшие 600 лет от этих событий, Италия успела сильно изменится и представляла собой конгломерат различных (по размеру и политическому устройству) государственных образований.

И хотя германские императоры практически постоянно претендовали на сюзеренитет над всей Италией, но все попытки их заканчивались ничем или эфемерной и эпизодической властью.

Вот список итальянских государств.
 

Королевство Ломбардия – королевство, созданное германским племенем лангобардов в VI веке на севере Италии.

Швабия – местность на юго-западе Германии в землях Баден-Вюртемберг и Баварии.

Республика Венеция – республика на северо-востоке Италии со столицей в Венеции.

Маркграфство Верона – республика на северо-востоке Италии с центром в Аквилее и Вероне.

Тосканское маркграфство – регион на северо-западе Италии.

Романья – историческая область в центре Италии, на юго-востоке современного региона Эмилия-Романья, севернее Марке.

Пентаполь – область с 5 городами со времен Птолемеев название Киренаики.

Сполетское герцогство – феодальное государство со столицей в Сполето.

Папская область – теократическое государство, возглавляевшееся папой римским.

Княжество Беневенто – лангобардское государство в Южной Италии.

Сицилийский эмират – мусульманское государство, на острове Сицилия.

Княжество Салерно – лангобардское княжество в Южной Италии.

Амальфитанское герцогство – феодальное государство со столицей в Амальфи в южной Италии.

Герцогство Неаполь – фактически независимое государство в Южной Италии.

Княжество Капуя – фактически независимое государство в Южной Италии.

Герцогство Гаэта – государство на юге Италии с центром Гаэта.

А в Риме Пост Папы Римского и правителя Папская область в 1054 году занимал Лев IX
 

О нем известно, что в миру он был графом Бруно Эгисхейм-Дагсбург;

(родился 21 июня 1002, Эгисхайм, Эльзас – умер 19 апреля 1054, Рим)

Избран Папой с 12 февраля 1049 и занимал пост до самой смерти.

Так же Бруно Эгисхейм-Дагсбург приходился двоюродным братом императора Конрада II и дальним родственником Генриха III (1039-1056).

До занятия Папского престола Лев IX был епископом в Туле, и благодаря влиянию императора Генриха III избран Папой в Вормсе.

На этом посту Лев IX проявил себе энергичным руководителем пытавшим навести порядок в организации и управлении христианской церковью.

Так он положил начало спорам по поводу инвеституры и безбрачия духовенства.

Лев IX был ярым сторонником реформы церкви. Но, при этом не выступая против назначения королём епископов и аббатов, основные усилия сосредоточил на подъёме морального уровня духовенства.

Особенно он проявил себя решительным борцом с симонией.

Симония – продажа и покупка церковных должностей или духовного сана. Явление получило название по имени иудейского волхва Симона, который пытался выкупить у Святого Петра дар творить чудеса.

Уже в апреле 1049 г. созвал собор в Риме, который сместил ряд епископов.

В октябре 1049 г. созвал собор в Реймсе.

В Реймском соборе он повелел выставить на алтаре гроб с мощами св. Ремигия, окрестившего Хлодвига.

Каждый из присутствовавших на соборе епископов и аббатов должен был поклясться перед этими мощами, что он невиновен в грехе симонии.

Так же Лев IX впервые ввёл в коллегию кардиналов неитальянцев, являвшихся сторонниками церковной реформы.

Наведя относительный порядок в Риме и другие территориях Лев IX стал стремится подчинить себе юг Италии, находившийся под церковной юрисдикцией Константинопольского патриарха.

И вот это, по мнению многих историков, послужило толчком к острому конфликту с византийской церковью, вылившемуся в Великий церковный раскол.

Ведь Византийская империя если не процветала то уж во всяком случае, занимала видное место в тогдашней мировой политике. А Италия как сами видите, была конгломератом мелких феодальных государств. Поэтому воможно эти действия и вызывали раздражения у властного Константинопольского патриарха Михаил I Кирулария.

Но тем не менее. Очевидно, все взвесив и точно рассчитав свои силы, в 1054 Римский Папа Лев IX послал в Константинополь легатов во главе с кардиналом Гумбертом для разрешения конфликта, начало которому было положено закрытием в 1053 латинских церквей в Константинополе по распоряжению патриарха Михаила Кирулария.

И это событие само по себе вызывающее, было омрачено действиями, первого заместителя Константинопольского Патриарха "канцлер" Никифора, который пошел на прямое "святотатство".

Он выбрасывал из дарохранительниц Святые Дары, приготовленные по западному обычаю из пресного хлеба, и топтал их ногами.

Так, по ходу развития событий у нас появляется и второе важное действующее лицо Кардинал Гумберт.
 

О нем известно следующее:

Гумберт Сильва-Кандидский- кардинал, родился в Бургундии, был монахом в Лотарингии, в 1050 году хиротонисан был папой Львом IX во архиепископа Сицилии и возведён в ранг кардинала.

Далее во всех учебниках истории или научных публикациях примерно так описываются последующие события.

Кардинал Гумберт был во главе посольства, отправленного Папой Льва IX в Константинополь для решения вопроса о примирении церквей, римской и константинопольской.

Однако найти путь к примирению не удалось, и через три месяца после смерти Льва IX 16 июля 1054 в соборе Святой Софии папские легаты объявили о низложении Кирулария и его отлучении от Церкви.

В ответ на это 20 июля патриарх предал анафеме легатов.

Так произошло разделение церквей на Католическую и Православную!

Но, нам такой упрошенный пересказ истории, не подходит, поскольку если уж разбираться, кто был прав, а кто виноват то делать это надо со ссылками на доказательства. А официальные историки особенно российские, для которых эта тема есть большое "ТАБУ" никогда никаких доказательств за или против, в своих работах не приводили.

Или приводили те, которые можно считать искусственно созданными, задним числом, лет так через 200-300 от 1054 года!

И, в нашем распоряжении есть такие доказательства. И я готов предъявить нашему суду присяжных первое из них.

Письменный отчет кардиналу Гумберта, епископа Сильва-Кандиды о его мисси в Константинополе.

Тут уважаемые читатели привыкшие читать все быстро, наискосок, остановитесь и внимательно, строчкой за строчкой прочтите это важный документ.

Потому что у Вас сразу же потом появится много вопросов выражающих сомнения в официальном толковании событий приведших в 1054 г. к "Великому церковному расколу".

Краткий отчет о том, что проделали послы Святого Римского

и Апостольского Престола в Царствующем Граде



"На двенадцатом году имперского правления Константина Мономаха, седьмом индикта, в самый день рождества блаженного Иоанна Крестителя, посланники Святого Римского и Апостольского Престола, а именно кардинал епископ Сильва-Кандиды Гумберт, архиепископ Амальфи Петр и Фридрих, диакон и канцлер [Римской Церкви], прибыли от господина Папы Льва IX.

I. По настойчивости сих римских легатов, в Студийском монастыре в пределах города Константинополя, в присутствии императора и его князей (procerum), монах Никита предал анафеме один текст, который распространялся против Апостольского Престола и всей Латинской Церкви под названием "О пресном хлебе, субботе и браке священников".

Кроме того, он предал анафеме всех тех, кто отрицал, что Римская Церковь есть первая из всех Церквей и кто положил упрекать ее вечно-православную веру в каком-либо виде.

После этого, по предложении, тех же Римских легатов и на глазах у всех, православный император приказал, чтобы вышеупомянутый текст был сожжен, что и было исполнено.

II. На следующий день, вышеупомянутый Никита покинул город и предстал перед сими легатами во дворце. Получив от них исчерпывающие ответы на свои вопросы, он охотно предал анафеме все слова, попытки и дела против первенствующего и Апостольского Престола.

И так, после того, как они приняли его в общение, Никита стал их близким другом.

Кроме того, слова или письма этих легатов против разного рода клеветы Греков и особенно против писем епископа Константинополя Михаила и епископа-митрополита Охридского Льва, и против этого самого монаха Никиты были переведены по приказу императора и до сих пор сохраняются в сем городе.

III. Наконец, поскольку Михаил избегал их общества и беседы с ними и продолжал упорствовать в своей глупости, 16 июля вышеупомянутые легаты вошли в церковь Святой Софии, несмотря на возражения недовольного Михаила и в то время, когда духовенство в третий час утра по своему обычаю приготовлялось к Мессе, возложили хартию об отлучении от Церкви на главный алтарь, под пристальным взором присутствующего народа и духовенства.

Как только они покинули [церковь], то отрясли прах от своих ног, во свидетельство (testimonium) им, согласно евангельскому речению (Мф. 10, 14), да будет Бог свидетелем и Судией.

После того, как был восстановлен порядок в Латинских церквах в Константинополе и издана анафема против всех тех, кто принимал причастие с того момента от руки любого Грека, осуждающего Римские жертвенные дары, они были приняты православным императором с поцелуем мира, и с его дозволением и имперскими дарами 18 июля в спешке отправились в обратный путь ко св. Петру и своим домам.

Но ввиду чрезвычайного давления и просьб со стороны Михаила, обещавшего, что он наконец-то вступит с ними в переговоры, 20 июля император был вынужден своими письмами вернуть их назад из Солембрии.

Вернувшись в тот же самый день, они сначала поехали ко дворцу.

Когда ересиарх Михаил узнал, что они возвратились, он на следующий день попытался привести их в церковь Святой Софии, как будто бы на совет так, чтобы, когда их хартия была предъявлена в переводе, которой он совершенно извратил, они могли бы быть убиты там народом.

Принимая против этого меры предосторожности, благоразумный император не хотел, чтобы какой-либо совет состоялся без его присутствия.

И так как Михаил всеми способами противился этому, император распорядился, чтобы сии легаты быстро уехали.

Так и было сделано.

В конце концов, ядовитый Михаил, огорченный тем, что его заговоры не осуществились, возбудил огромное восстание против императора за то, что его волей была оказана помощь легатам.

Вследствие этого император вынужден был передать Михаилу переводчиков Латинян, а именно Павла и его сына Смарагда, ослепленных и с лишенными волос головами.

И таким образом он прекратил беспорядки.

Но после того, как император послал своих людей вослед легатам, он получил подлинный (veracissimus) экземпляр буллы об отлучении, который был послан ему из одного из городов Русских, показал его гражданам и уличил Михаила в подделке хартии легатов.

Возмущенный сим, он выслал друзей и родственников Михаила из дворца, лишив их постов, и по сей день все еще остается в глубокой враждебности к нему.

Источник цитируемого документа: Acta et Scripta Quae de Controversiis Ecclesiae Graecae et Latinae Saeculo Undecimo Composita Extant, Leipzig &Marburg 1861, Documents VIII-X, pp. 150-4.

Хартии об отлучении от Церкви:

N1

Гумберт, Божией милостью кардинал и епископ Святой Римской Церкви; Петр, архиепископ Амальфи; и Фридрих, диакон и канцлер, всем чадам Католической Церкви.

Святой и Римский, Первенствующий и Апостольский Престол, которому, словно главе, принадлежит особое попечение обо всех церквах, ради мира и на благо Церкви удостоил нас чести, соделав своими послами в этот царствующий град, чтобы в соответствии с написанным, мы бы сошли сюда и увидели, действительны ли те жалобы, которые беспрестанно доходят до его слуха из этого великого города, или же все это не так.

Итак, да будет известно славным императорам, духовенству, сенату и народу города Константинополя и всей Католической Церкви, что мы ощутили здесь великое добро, которому весьма радуемся во Господе, но так же и величайшее зло, от которого чрезвычайно печалимся. Что касается столпов имперской власти и ее чтимых и мудрых граждан, то город сей христианнейший и православный.

. Что же до Михаила, произвольно именуемого патриархом, и тех, кто одобряет его глупость, то в их среде ежедневно сеются многие плевелы ересей.

Ибо, подобно Симонианам, они продают дар Божий; подобно Валезианам, оскопляют пришельцев и производят их не только в клириков, но даже и в епископов; подобно Арианам, перекрещивают тех, кто уже был крещен во имя Святой Троицы, в особенности Латинян; подобно Донатистам, утверждают, что за исключением лишь Церкви Греческой, Церковь Христова и подлинные Жертва и Крещение исчезли из всего мира; подобно Николаитам, позволяют и защищают плотские браки служителей священного алтаря; подобно Северианам, называют злословным закон Моисеев; подобно Пневматомахам или Феумахам, отсекают в Символе Веры исхождение Духа Святого от Сына; подобно Манихеям, кроме прочего, утверждают, что хлебная закваска одушевлена; подобно Назореям, соблюдают телесную чистоту Иудейскую до такой степени, что отказывают умирающим новорожденным детям в крещении ранее восьми дней по рождении и не подают Причастия женщинам, которым угрожает смерть, в месячных истечениях или при родах, а если они язычницы, то запрещают им креститься; и, растя волосы на голове и лице, не принимают в общение тех, кто стрижет голову и бреет бороду, следуя установленной практике Римской Церкви.

В этих, а также и во многих других ошибках сам Михаил, хотя бы и вразумляемый письмами господина нашего Папы Льва, презрительно отказался покаяться.

Кроме того, когда мы, послы Папы, восхотели устранить причины такого большого зла разумным способом, он отказал нам в приеме и беседе, запрещал совершать мессу в церквах, так же как и ранее закрывал церкви Латинян, называя их "азимитами" ["опресночниками"], повсюду преследовал Латинян словом и делом столь сильно, что среди своих собственных чад предал анафеме Апостольский Престол, против воли которого продолжает писать, что он – "вселенский патриарх".

Итак, поскольку мы не потерпели это неслыханное оскорбление и рану, нанесенную Первенствующему, Святому и Апостольскому Престолу, и были озабочены, что католическая вера будет различными путями подрываться, властью Святой и нераздельной Троицы и Апостольского Престола, чье посольство мы выполняем, всех православных отцов семи соборов и всей Католической Церкви, мы подтверждаем следующую анафему, которую преподобнейший Папа произнес в отношении Михаила и его приверженцев, если не покаются.

Михаилу, неофиту, рекомому патриархом, который принял монашеские облачения только из-за страха пред людьми и ныне обвиняемому многими в самых тяжких преступлениях; с ним и Льву, называемому епископом Охридским; также Константину, сакелларию вышеназванного Михаила, который богохульно топтал ногами жертвенные дары Латинян; и всем их приверженцам в вышеупомянутых ошибках и предубеждениях: да будет им анафема, маранафа, вместе с Симонианами, Валезианами, Арианами, Донатистами, Николаитами, Северианами, Пневматомахами, и Манихеями, и Назореями, и всеми еретиками, с самим дьяволом и его ангелами, если однажды не покаются.

Аминь, Аминь, Аминь.

Иная анафема, произнесенная в присутствии императора и его князей:

N2

"Кто упрямо противится вере Римской Церкви и ее жертвенным дарам, да будет анафема, маранафа, и да не позволено ему будет считаться католическим христианином, но еретиком-прозимитом (не приемлющим пресного хлеба в жертвоприношении). Да будет так, да будет так, да будет так.

J. P. Migne: Patrologia Latina, vol. 143, col. 1001 – 1004.

Перевод В. Плахотников и О.-М. Мартынов

Вот такие свидетельства о событиях 1054 года оставил нам кардинал Гумберт.

И мы, должны ему быть благодарны за точные описание событий, приведших к началу Великого церковного раскола.

Хотя ни он сам, ни новый Папа Римский Виктор II
 

избранный после смерти Льва IX так не оценивали для себя события июня 1054 г.

Покинув Константинополь, папские легаты отправились в Рим окружным путём, чтобы оповестить об отлучении Михаила Кирулария и других восточных иерархов.

Среди прочих городов они посетили и город Киев, где с подобающими почестями были приняты великим князем и русским духовенством.

В последующие годы Русская Церковь Киевской Руси не занимала однозначной позиции в поддержку какой-либо из сторон конфликта, хотя и осталась православной.

Если иерархи греческого происхождения были склонны к антилатинской полемике, то собственно русские священники и правители не участвовали в ней.

Таким образом, Русь поддерживала общение и с Римом, и с Константинополем, принимая те или иные решения в зависимости от политической необходимости.

Двадцать лет спустя после (1054 г.) "разделения Церквей" имел место знаменательный случай обращения великого князя Киевского (Изяслава-Димитрия Ярославича) к авторитету папы св. Григория VII.

В своей распре с младшими братьями за Киевский престол Изяслав, законный князь, вынужден был бежать за границу (в Польшу и потом в Германию), откуда и апеллировал в защиту своих прав к обоим главам средневековой "христианской республики" – к императору (Генриху IV) и к папе.

Княжеское посольство в Рим возглавил его сын Ярополк-Пётр, имевший поручение "отдать всю русскую землю под покровительство св. Петра". Папа действительно вмешался в ситуацию на Руси.

В конце концов, Изяслав вернулся в Киев (1077). Сам Изяслав и его сын Ярополк канонизированы Русской Православной Церковью.

Около 1089 в Киев к митрополиту Иоанну прибыло посольство антипапы Гиберта (Климента III), по-видимому, желавшего укрепить свои позиции за счёт его признания на Руси.

Иоанн, будучи по происхождению греком, ответил посланием, хотя и составленным в самых почтительных выражениях, но всё же направленном против "заблуждений" латинян (это первое по времени неапокрифическое писание "против латинян", составленное на Руси, хотя и не русским автором).

Однако преемник Иоанна, митрополит Ефрем (русин по происхождению) сам послал в Рим доверенное лицо, вероятно, с целью лично удостовериться на месте в положении вещей; в 1091 этот посланец вернулся в Киев и "принесе много мощей святых". Затем, согласно русским летописям, послы от папы приходили в 1169.

В Киеве имелись латинские монастыри (в том числе доминиканский – с 1228), на землях, подвластных русским князьям, с их разрешения действовали латинские миссионеры (так, в 1181 князья Полоцкие разрешили монахам-августинцам из Бремена крестить подвластных им латышей и ливов на Западной Двине).

В высшем сословии заключались (к неудовольствию греков) многочисленные смешанные браки. Большое западное влияние заметно в некоторых сферах церковной жизни.

Подобная ситуация сохранялась вплоть до монголо-татарского нашествия.

Закончив, таким образом, с описанием миссии кардинала Гумберта, мы можем идти далее.

Но, хочу, повторится, что вышеприведенные свидетельства это были, свидетельства, обвинителя и возможно он не был беспристрастным в оценке действий и поведения Константинопольского патриарха Михаила Килурария.

И чтобы устранить подозрения в искажении автором, пусть и не преднамеренном, истины, нам надо бы посмотреть, на то, как сами соотечественники и современники Михаила Килурария оценивали его действия и не только в отношении Папских легатов. А вообще как Константинопольского патриарха!

И такое свидетельство, было, автором найдено.

Называется этот документ "Обвинительная речь против патриарха Михаила Кируллария".

И это второе доказательство, предъявляемое на наш исторический "суд присяжных!.

После отъезда с Константинополя кардинала Гумберта, СУДЬБА или ФОРТУНА явно отвернулась от Михаила Кируллария.

Не смотря на то, что он помог Исааку Комнину свергнуть с престола императора Михаила VI, между новым императором и патриархом вскоре начались несогласия.

Дело дошло до того, что через 4 года – 18-го ноября 1058 года император Исаак приказал варяжской дружине схватить Кируллария и отвести его на остров Приконнис, где он был заточен.

Но так как император желал отделаться от патриарха законным путем, решено было созвать собор, долженствовавший осудить и низложить Кируллария.

Текст император Исаак хотел довершить то, что начали в свое время папские легаты в 1054 году!

Собор этот не состоялся, потому что патриарх умер по дороге. И Дело так сказать прекратили в связи со смертью обвиняемого!

Хотя процесс готовился, и роль обвинителя была поручена Михаилу Пселлу, которым была даже приготовлена обвинительная речь.

Но кто же это такой Михаил Пселл?

Справка: Михаил Пселл, до пострижения – Константин (1018, Константинополь, – около 1078 или около 1096), византийский политический деятель, писатель, учёный. Видный чиновник, первый руководитель Высшей философской школы в Константинополе, М. П. входил в состав кружка образованной столичной знати, оказывавшей большое влияние на правительство Константина IX (1042-1055).

Около 1050 попал в опалу, постригся в монахи, но затем был возвращен ко двору. При Константине Х (1059-67) воспитатель наследника (Михаила VII). Просветитель, знаток античной культуры, стремившийся к усвоению основных принципов античного миросозерцания (преимущественно в неоплатонической переработке).

"Обвинительная речь" очень интересный документ того времени. Он дает, и точное описание судопроизводства по церковным делам и передает дух времени. И автор настоятельно рекомендует прочесть его полностью. Перейдя вот по этой ссылке:

http://www.catholiconline.ru/node/148

А я подаю тест речи с сокращениями, чтобы не перегружать не нужными подробностями и так насушенную важной информацией саму статью.

"Обвинительная речь против патриарха Михаила Кируллария".

"Цель моей речи, о божественный и священный собор – разыскание истины или, лучше сказать, изложение и доказательство правильности исповедуемых нами догматов.

Такова цель речи, а конечная цель, к которой все сводится, ниспровержение нечестия, утверждение благочестия и общепринятых догматов, опровержение не принятых нами догматов, обычных же и истинных утверждение и укрепление. Если же вам придется произнести осуждение архиерею, не удивляйтесь, ибо злой дух одинаково нападает на всех.

Я написал эту речь не из ненависти к патриарху, и не из каких-нибудь личных целей взялся я за обвинение.

Но так как издавна видел, что он не очень предан благочестию, не исполняет постановлений отцов церкви и примешивает к чистому, светлому, веселящему сердце напитку божественных догматов изменчивость, порчу, низость ересей, видел, что он марает и подделывает нашу не запятнанную веру, я обвинил его в нечестии, и если желаете, приступлю вместе с вами к обвинению его в этом.

Намереваясь приступить к делу, я предваряю вас, что обвиняя архиерея во многих преступлениях – нечестии, тирании, убийстве, святотатстве, я не буду говорить обо всем сразу, но отдельно буду исследовать каждое преступление. Для того чтоб обвинение шло по

порядку, пускай на первом месте стоит обвинение в ереси.

..................

Не из ненависти и не по жестокости обвиняем мы патриарха.

Вы чувствуете к нему сострадание; но разве мы так суровы?

Напротив, мы его любим. И прежде всего, любит его наш величайший император, который относился к нему как к святому отцу, часто склонял пред ним голову и почтил его, как вы все знаете, величайшими почестями.

Но он боялся, как бы не распространилось его учение, чтоб он сам не явился руководителем чужого нечестия.

Ибо если приемлей пророка мзду пророчу приимет (Ев. от Матфея, гл. 10, стр. 41), то и наоборот принявши нечестивого приимет наказание за нечестие, и прежде всего патриарх и царь. Ибо первый передаст заразу всем и погубит всю паству, второй же, обязанный удалять еретиков, какой даст ответ нелицеприятному Судии?

Он хорошо знает, какое наказание полагается по закону за такие преступления; поэтому и я, опустив большую часть законов и канонов и приводя только кое-что из обоих сборников (свода законов и номоканона), уясню вам, что многие законы воспрещают следовать подобному учению и грозят строгою карою преступающим этот закон, и что владыка, занимаясь гнусными священнодействиями, преступил те и другие законы.

Государственный закон запирает двери исповедующим враждебные нам догматы, а владыка, растворив запертые двери, дал дорогу пагубному течению, и чуть было не была потрясена вся церковь, потому что извне проливались реки, а изнутри бил патриарший источник пагубных догматов. Вот что приказывает закон архиерею (не принимать в церковь еретиков), нам же приказывает не допускать его присутствия в церкви.

Тот же закон приказывает сжигать сочинения Порфирия, а великий владыка, найдя какое-нибудь его сочинение на половину сожженным и скрытым под золой, внимательно читает его; что уничтожил огонь, то он оживил, возобновил всю его книгу и вновь ввел у нас вакханалии, оргии, мистерии, всякое сплетение демонов, так что нам понадобилось второе сожжение, чтобы были уничтожены сочинения нового Порфирия.

.........

... Закон считает преступниками осмеливающихся думать по-эллински, а светило православия старается вновь собрать рассеявшиеся эллинские глупости и сам первый совершает и другим открывает таинственные священнодействия.

...............

Теперь же я перехожу ко второй части своей речи, к обвинению его в тирании.

Итак, обвинение в ереси нами выполнено.

Так как мы обвиняем этого мужа в тирании или оскорблении величества и выше в кратком перечне (преступлений патриарха), служащем вместо введения к нашей речи, мы поставили это обвинение вторым, выясним и это и обнаружим это пред всеми вами. Я думаю, вам всем это хорошо известно, и нет никого ни эллина, ни варвара, ни образованного, ни необразованного, ни члена синклита, ни духовного лица, кто не знал бы, что архиерей тогда превзошел всех тиранов, переступил границу всякой наглости, пренебрег всем священным, дошел до полного презрения всего святого.

Но чтобы речь шла по порядку, я хочу напомнить вам, в каком положении были тогда дела, чтобы вам были ясны все подробности прошедших времен.

Волновалось тогда, как вы знаете, государство Ромейское, как бы среди обширного моря противоположных течений, среди волн и ветров, а кормчий не вполне овладел искусством управления – употребляя снисходительные для него выражения – и всемирное судно чуть было не погрузилось море с людьми, если бы Бог не даровал делам чудесной и неожиданной перемены. Случается обстоятельство весьма удивительное, и другого подобного ему я не нахожу, сколько ни ищу.

Ибо так сказать все военное сословие и древняя знатная часть, несущая военную службу по наследству, и те, из которых комплектуются лохи по набору, получившие начальство над войсками и солдаты, все они, восстав как бы по сигналу в обеих частях вселенной, с ненасытным рвением и неудержимым бегом сбегаются к одному и тому же лицу, стоящему над всеми и выше всех, для прославления, которого нет достаточных выражений, который стоит выше всего, который превосходит все остальные блага.

Я знаю, что вам всем известен этот муж, и потому вы не удивитесь, что я ничего больше о нем не скажу, ибо я теперь собрался не восхвалять, а, как видите, обвинять. Буду продолжать свою речь.

Подобного движения не было в прежние времена и, думаю, никогда не будет; никто не являлся таким избранным (для царской власти) и на много превосходящим других в царственной науке (науке управления), которую я считаю искусством из искусств и наукой из наук.

Когда таким образом все реки, все источники, отовсюду текущие потоки слились в великом море – я разумею величайшего императора, - столица находилась в затруднительном положении, все были встревожены случившимся и относились к царю подозрительно.

Когда же он собрал небольшое войско из оставшихся ему верными и побудил к войне некоторые западные народцы, с обеих сторон становятся друг против и возгорается жестокая война.

Одного царя достаточно для победы над неприятелем, он побеждает, но умеренно пользуется победой, не губит взятых в плен, не делает пленниками побежденных, но как оторванные и больные члены соединяет их со здоровыми.

За это преклоняется пред ним столичный народ, издали венчает на царство и, всячески прославляя, призывает громким голосом.

Ничего нет удивительного, что по виду управлявший тогда царством, находясь в крайности, принимает по совету своих лучших советников разумнейшее и безопаснейшее решение приобщить к управлению того, кого Бог предназначил для безраздельного царствования и таким приобщением сделать свою державу сильнее и крепче.

Нет ничего удивительного, что решение это получает силу, и является новое решение послать послов (к Комнину).

Дело доверяется трем лицам, и действительно лучших людей нельзя было бы найти при всем желании.

Царь доверяет им говорить за себя и дает письменные документы. Они вместе уходят и вместе приходят к властвующему (Комнину).

Они возвещают ему намерение приобщить его к царствованию, много речей говорят они ему, каждый в отдельности и все сообща, его они убеждают, но все войско с криком отвергает их предложение, считая общение во власти слишком низким достоинством (для Комнина).

Таким образом, послы терпят поражение от войска и по возвращении объявляют, что посольство к великому царю не увенчалось успехом.

Тогда он (Михаил VI) предлагает более выгодные условия, обещая тому вместе с именем действительную власть, сохраняя за собою одно имя и славословие народа.

Поэтому послы, обратившись вторично с просьбою к великому царю, убеждают его склонить к этому и войско. Поняв приятность их речей, он созвал войско, и, сказав речь к народу, убедил его. Вследствие этого остановилось движение войска, прекратилось междоусобие, и царь, торжественно сопутствуемый народом, направился во дворец.

Так постановил Бог, а великий в патриархах творит ужасное, не выносит, чтобы кто-нибудь царствовал без его согласия и восстает против Бога за то, что он не посоветовался с ним, как распорядиться царством. Что же он делает?

Не думайте, что я сочиняю; будь я проклят, если прибавлю что-нибудь к действительно случившемуся. Он открывает двери храма бешеным мятежникам, кутившим целую ночь.

Следовало отогнать их от священной ограды, и это можно было сделать, ибо собравшихся сначала было немного, и их могли бы прогнать немногие руки.

Следовало запереть двери пред этими гнусными злоумышленниками; он же открыл им доступ в ограду, предоставил святыню псам и свиней согнал на бисер.

Как это всегда бывает в таких случаях, одни приходят за другими, но не знатные люди, не стоящие во главе войска и государства, но прежде всего вся его партия и некоторые другие, проклинаемые народом.

Когда большинство черни, по истине скотское исчадие, собралось у великого пастыря и архиерея, он сперва выказывает неудовольствие на их движение и надевает маску лицемерия.

Затем очень скоро его убеждают, он снисходит к ним и дерзает выступить против двух царей, из которых один находился в царском дворце, украшенный всеми императорскими регалиями, другой же входил во дворец, сопровождаемый царскою свитою.

Если я говорю правду, позвольте мне изложить все подряд, если же я путаю что-нибудь или лгу, тотчас, встав, обличите меня и не позволяйте продолжать речь. Но как никто не скажет, что тьма порождает свет, так никто не найдет лжи в этой обвинительной речи.

Итак, прежде всего я обвиняю архиерея в том, что ему не следовало, в то время как скипетр находился, как сказано, в руках двух царей, вмешиваться в государственные дела и заботиться о выборе царя.

Он сделался тираном по отношению к двум царям и на обоих он поднимал руки, одного устраняя издали, другого отгоняя отсюда, чтоб утвердить державу и дворец за собою.

Он и в прежние времена стремился к этому, но планы его тогда не удались, однако от своей надежды он не отказался.

Для чего же он открыл заговорщикам ворота храма? Почему же он не пригрозил сбежавшимся и не выгнал их оттуда? Ибо они не вошли сразу большою толпой, но сперва человек 16 или немного больше.

Допустим, если угодно, что все принимали в этом участие, что персы, вавилоняне, народ эллинский, эфиопы и арабы сбежались туда и произвели демонстрацию против царя.

Какие законы, какие каноны позволяют ему принимать участие в заговоре?

Если угодно, сделаем и в этом уступку владыке и вам. Непобедима нужда и страшна опасность смерти. Кто же хотел убить его или как-нибудь иначе злоумышлял против него? Кто точил меч против него? Кто угрожал отрубить ему голову?

Кто пустил в него стрелу? Если бы все это случилось с этим мужем, ему следовало бы защищаться.

Но стремление к царской власти, желание царствовать над всеми, желание движением бровей потрясать небо и Олимп заставляло его пренебрегать самыми священными вещами. Итак, сходит вниз владыка с пастырским жезлом, чтобы направить паству на пастбище и к источнику. Он стоит с дубиною и обычною жестокостью, намереваясь вогнать диких зверей и отдать им на съедение священную паству Господа, за которую он положил свою душу.

Придя, он ничего не сказал, не спросил, не возражал, не высказал своего мнения, но как тираны, когда очутятся внутри стен, тотчас входят на акрополь, чтобы с возвышенного места сейчас же выказать свой тиранский образ мыслей, так и этот священнический тиран тотчас же разбойническим и неприязненным образом бросился в тайное святилище, под недоступную крышу, в место для толпы неприступное.

Но, ужас и трепет объемлют меня, и голова кружится, когда я произношу такие слова.

О та ночь, в кою паки Иуда и предательство и владыка, судящий как Пилат, священнодействующий как Каиафа, спира и мириарх! И паки Бог, не предаваемый и не распинаемый, но попираемый нечестивыми ногами!

О священный престол, о бескровная жертва, безумно орошаемая кровью убийства! О терпение Слова, о беспредельное долготерпение. И сидит Пилат, судя божественного помазанника Господня, не находясь в сомнении, не умывая рук.

Убийцы же стояли кругом, одни точа копья, другие обнажая мечи, и нет нигде Петра, который уничтожил бы Малха или кого другого, кто вооружился бы против самого Пилата. Обсуждали выбор царя, ибо он одинаково ненавидел обоих императоров.

Он желает тотчас же умертвить находящегося во дворце, находящемуся вдали помешать войти, чтобы или самому стать тираном, или рукоположить кого в тираны.

Если даже мы допустим, что он не хотел стать царем сам, мы не можем устранить от него обвинение в оскорблении величества, ибо он возмущался против царя, имел намерение убить императора, а возымев такое намерение, дерзнул совершить это.

Не негодуй на меня, о царь, если я говорю как о царе, о бывшем до тебя. Тебя возвеличивает еще больше то, что в то время, как другой управлял царством, Бог избрал тебя. Но слушайте, что было дальше.

Когда столица признавала двух императоров, одного живущего внутри столицы, другого приходящего извне по соизволе нию Божьему, на которого возлагали всего более надежд, не было повода ни к какому новому движению; случившееся нравилось всем, и никто из знатных и власть имущих не замышлял ничего, но все сидели смирно, предоставляя дела произволу Божию. Божественный же владыка собрал разбойническое войско, сделал их копьеносцами и метающими камни. О дерзость, о наглость!

Он не только вооружил эту шайку, но сначала старался привлечь знать, а затем собрал народную толпу. Он приказывал срывать до основания дома тех, кто не желал этого и предпочитал жить спокойно. Какая ни делалась ужасная вещь! Какое нелепое дело ни совершалось!

Разрушались дома, их стражи подвергались нападениям, одни защищаясь, падали мертвыми, другие сдавались от такого образа действия. Все было преисполнено смятения и беспорядка; ибо не взошло еще великое светило; если б оно было тут, рассеялся бы всякий мрак. А отец, узнавая о том, что происходит, радовался.

Мне приходит на память при этом Нерон и его времена; ибо он делал нечто подобное: внезапно поджегши город, смотрел на пожар как на игру. Патриарх угрожал тем, кто не хотел стать на его сторону.

Он представляет из себя царя, делает назначения, раздает чины, одного ставит во главе народа (делает димархом), другому вручает власть над морем, третьему вверяет поля, а себе самому уделяет достоинство царя.

Он намеревался в непродолжительном времени украситься диадемою и повсюду являться венценосцем.

Устроив все, он посылает людей убить императора, если он тотчас не сойдет с престола, не склонит пред ним головы.

Тот же (император Михаил VI), испугавшись тиранской жестокости и боясь как бы не потерпеть чего-нибудь более ужасного, без долгих убеждений отказался от престола вследствие испуга и идет к тирану.

Тут только он подражает Августу Кесарю или Марку Философу на престоле или же, прежде всего величайшему нашему императору.

С небольшою свитою встречает он (патриарх) его, отказавшегося от власти, обняв, сладко целует, вручает ему посох из слоновой кости и обещает обходиться с ним очень кротко, когда окончательно завладеет скипетром. Нечто подобное сделал безбожник Юлиан с Константином Римским.

Он замыслил против него заговор и восстание: когда он подошел к столице с замыслами тирана, царь уже умер; он удостаивает его торжественного погребения, с тем, с кем сражался, пока он жив, мирится после его смерти, и, сняв с головы диадему, идет перед гробом.

Укротив, таким образом, одного, он направляется против другого.

Но когда он увидел, что Провидение склонилось на сторону того (Исаака Комнина), и все призывают его и не хотят слышать ни о ком другом, он сам по необходимости делается его сторонником.

Нечего и говорить, что он, таким образом, уличен в тирании; но если бы кто-нибудь стал сомневаться и возражать мне, я мог бы опровергнуть его возражения. Прежде всего, определим, что такое оскорбление величества и что такое тирания.

Оскорбление величества, как показывает самое слово, есть злой и дерзкий умысел, направленный против священной особы царя; тирания – самовластное царствование и уничижение существующих законов. Что же он только замыслил и готовил заговор против царей или также действовал? Он не только присоединился к заговорщикам, но и поднял войну против священной особы царя, с тем, чтобы явиться самозваным царем.

Разве не послал он людей, долженствовавших убить царя? Разве не сверг его с престола? Разве не отнял у него скипетр, не лишил его царского достоинства? Разве не все тут, что составляет преступление против величества?

Если только замыслившего заговор против царя или как-нибудь иначе дерзко с ним поступившего мы считаем совершившим оскорбление величества, как нам назвать и в каком преступлении обвинить того, кто не только замыслил, но и привел свой замысел в исполнение? Не знаю, как назвать такое дело и какое за него полагается наказание, так как я не мог отыскать ни одного закона, ни государственного, ни церковного, предусматривающего тот случай, что патриарх восстанет (буквально: взбесится) против царя.

Это дело до такой степени чудовищно, что законодатель, предусмотревший всякую низость, считал, что только этого не следует вводить на вечные времена в законы. Архиерей напал на священную особу царя и из двух царей одного уничтожил, другого уничтожить не смог, ибо сражаясь против того, он не принес присяги тебе, нашему великому самодержцу. Оба были самодержцами, правителями и священными.

Против обоих совершил он преступление оскорбления величества; одного он низложил, ты же воцарился у нас и внес к нам правду.

Вот в чем заключается совершенное им преступление оскорбления величества, но кто же сомневается, что он провинился и в тирании? Ибо как делающие глиняные статуи ставят их затем на театрах, так и он, приняв искусственную физиономию и устроив себе торжественную сцену, поставил вокруг себя солдат в самом святилище; по близости от него меченосец, с обеих сторон копьеносцы, а среди всех новый Самуил, не только не нося ефуд и не надев на главу митру, но, даже тиранствуя и замышляя надеть царский венец.

..........

Ты или не читал апостольских канонов или, если читал, бессовестно пренебрег ими. Я же прочту тебе только шестую главу, она гласит так: епископ, пресвитер или диакон да не приемлет мирских забот, а в противном случае да будет низложен.

Сравни свои действия с каноном, и если они с ним не согласуются, сознайся, что ты достоин наказания. Хоть я и говорю нечто удивительное, скажу, что твои действия не согласуются с каноном, не потому чтобы в них недоставало чего против канона, а потому, что они значительно его превосходят.

Ибо, думаю, законодатели имеют в виду заботы об обыкновенных мирских делах, твое же дело предоставляется заботой всемирною и надземною. Ибо, что может быть труднее тирании или что беспокойнее замысла против царя?

А разве ты не совершил того и другого?

Разве ты не старался завладеть всем как бы гнездом с птенцами, захватить как бы оставленные яйца и поставить в зависимость от себя и землю, и море? Разве ты не вооружал одних, не приказывал другим стеречь улицы, занимать узкие проходы, окружать стены, снаряжать триеры? Действие ли это или бездействие? Если последнее, докажи, и ты будешь избавлен от очистительного напитка. Если же нет, как в древности Сократ, насыться цикутой и, взяв чашу, пей яд до дна. Ибо против тебя и него одно общее обвинение: вы оба ввели новые божества.

Но я вновь обращаюсь к вам, судьи, и опять спрашиваю вас: совершил он подобный дерзкий поступок или нет? Конечно, вы скажете, что да. Что это за дерзкий поступок, который он содеял? Если вам стыдно назвать поступок по имени, расскажите, в чем дело.

Он низверг царя с престола. Допустим, что он стоял на стороне нашего великого самодержца, тем не менее, он бесновался против другого (царя), а это составляет преступление оскорбления величества. Затем он одним угрожал, другим раздавал чины, третьим разрушал дома. Это явная тирания. Если же архиерей уличен в оскорблении величества и тирании, неужели следует терпеть это и оставлять в его руках святыню, а не тотчас же низложить его?

Никто из здравомыслящих людей не скажет этого.

Я хотел было представить полное доказательство своим словам и привести много церковных законов и еще более государственных, сюда относящихся и нисколько не сомнительных.

Но так как в этом обвинении нет ничего неясного, и слушатели не сомневаются, как назвать преступление, я сделал свою речь неизысканною (то есть, не привел статей закона), чтоб она имела силу сама по себе, а не только вследствие внешних обстоятельств. Два обвинения, о которых мы говорили, стоят каждое отдельно друг от друга; не надо считать одно родом, другое видом, ни одно причиной другого.

То же, в чем мы теперь будем обвинять архиерея, немного отличается от второго обвинения (в тирании).

Мы обвиняем его в убийстве, или, лучше сказать, во многих убийствах, хотя он и не убивал своими руками, не поднимал меча для убийства, не пронзал копьем груди. Не только тот убийца, кто делает это, но и тот, кто советует, подговаривает и намеревается убить. Это не мое определение, и не я первый ввожу это в закон; не ввожу я новых законов, но пользуюсь существующими и к ним обращаюсь.

Чтобы не перечислять всех законов, укажу на закон, который гласит: в уголовных преступлениях обращается внимание не на факт, а на волю.

А другой закон гласит так: приказавший убить считается убийцею 13. Итак, смотрите: можно ли сообразно с этим обвинить архиерея в убийстве? Если б он имел только замыслы тирана и не делал ничего другого, он был бы только тираном, но не убийцей.

Но он думал, что не достигнет достоинства (царского) и не подчинит себе всех, если одних не убьет, на других не нагонит страха, третьим не разрушить домов и всем не наделает всякого зла.

Поэтому против него могут быть взведены всякие обвинения, и никто не защитит его от обвинения в убийстве.

Если никто не был убит и не делалось никаких попыток к убийству, пусть архиерей будет оправдан в этом нелепом обвинении.

Если же многие пали в те два дня и текли потоки крови по всему городу, я спрашиваю, кто совершил эти дерзкие дела? Вы скажете: беспорядочная и склонная к убийству чернь. Но я спрошу опять: стремились ли они, прежде всего к убийству или желали сделать что-либо другое и, только не достигая цели, начали бить и убивать?

Разве не всем ясно, что они разрушали дома в то время, как стражи защищались и сражались против них? Одни рубили их секирой, другие поражали мечами, третьи ранили топорами, и лежали в куче люди с рассеченными головами, с прободенными

ребрами, с разбитыми бедрами и другие убитые, так или иначе. Кто же приказал разрушать дома?

Разве не великий отец? Итак, если он подговаривал убивать, а другие убивали, он первый убийца, это безошибочный силлогизм. Я мог бы сказать, что даже если бы не было совершено никакого убийства, все-таки он был бы виновен в убийстве, ибо "в уголовных преступлениях, - гласит закон, – обращается внимание не на факт, а на волю". Он в то же время подговаривал и имел намерение убивать.

Если, не совершив убийства, можно стать убийцей по намерению, как не назвать его этим именем, когда текло столько крови?

Убийцами можно назвать и тех, кто доставляет причину к убийству и высказывает склонность к убийству.

Каким же образом, если закон и правда усматривают убийц в одном намерении, мы не назовем так и снимем обвинение с тех, кто совершили все остальное и только не совершали убийства собственноручно?

Смотрите, когда он подстрекал шайку разбойников напасть на город и разрушать топорами или поджигать дома непослушных, разве он не знал, что восстанут против них и будут им противодействовать, или он

относился к этому безучастно? Так как он знал это, он был участником и в том, что отсюда проистекало, в метании стрел, в ударах мечем, в бросании камней. Он знал это и проистекающие отсюда результаты.

Если первое движение было причиной всего этого, создавшей это первое движение

наиболее виновен и всему первопричина. Когда он видел, как некоторые вооружались и со всех сторон защищали себя кольчугою, обнажали меч, несли копье в правой руке, разве он не знал, что они будут посланы на войну?

Отправляя их, таким образом, на войну, он ожидал, что они будут поражать, отчасти же будут поражены, будут метать камни, потрясать копья, пускать стрелы, обнажать мечи и делать остальное, что обыкновенно делается при убийствах. Так как он побуждает делать самые нелепые вещи, он более всех виноват в этом.

Но допустим, что он не подстрекал и не участвовал в том, что делалось, даже удерживал дерзких людей и угрожал им, все-таки он убийца вольный или не вольный.

Подобно тому, как если кто раз попадет в дикую смоковницу или терновник, – это растение с колючками и очень длинными ветвями, - чем больше старается высвободиться из колючек, тем больше запутывается и не легко высвобождается, точно так сделавший себя первопричиной событий не может высвободиться и будет считаться причиной события. Таким образом, если кого-нибудь уличенного в тирании судят затем не только по обвинению в тирании, но и за проистекшие оттуда убийства и грабежи, и если он будет говорить, что не подстрекал и не желал этого (то есть, убийства), но всячески порицал решившихся на это людей, разве может он быть оправдан в этом последнем преступлении (убийстве)? Так и великий владыка, раз он уличен в тирании и в намерении ниспровергнуть существующий порядок, должен быть назван первопричиною всего отсюда проистекающего.

Я могу несколько уяснить свою речь примером из философии. Философия говорит, что природа, прежде всего, приводит в движение тело, а тело приводится в движение душой, душа же разумом, разум Богом. Если спросить последователей философии, какая первопричина движения, в то время как есть несколько двигателей, они ответят: Бог, ибо он дает остальным побуждение двигать.

Перенеси это на то, чем мы занимаемся теперь, и ты, может быть, найдешь сходство. Раздели, если хочешь, эту злую разбойническую шайку на солдат, десятников, сотников, лохагов; над ними всеми начальник войска. Из них солдаты только повинуются, десятник начальствует над ними, а над ним сотник, над сотником лохаг, над лохагом начальник войска.

Приводил ли войско в движение кто-нибудь другой, или оно двигалось само по себе? Кто же, как не великий отец был первопричиной движения? Но опять, ты можешь отнять у него движение, и это не будет противоречить философии; ибо философы определяют первую причину движения неподвижною, чтобы движение не восходило к беспредельному.

Может быть, он не приводил в движение и не давал повода движению, но все это делалось оттого, что он решился быть тираном; маленькие щиточки явились подражанием большого щита и маленькие и легкие копьеца большого копья.

Он составлял лохи, снаряжал их на войну, отпуская, ободрял, победоносно возвращавшихся увенчивал и обнимал, одним раздавал почетные награды, другим обещал, и раздавались награды за убийство и воздаяние за дерзкие поступки.

А где же это делалось?

Там, где алтарь и вокруг херувимы, где завеса, за которую не позволено входить даже целомудренным мужам, там, где Бог совершенный и совершенный человек, поразительное смешение, чудная смесь, там, где разделение и соединение, троичное единение. Все стало противным и противоположным нашему

Слову: с первым пастырем дикие звери, с начальным миром крайний раздор, со светом тьма, с тишиною буря, с крестом разрушение, с бессмертием опасность для жизни, падение с воскресением.

Ты сделал кладбищем живоносную обитель, вход жизни сделал выходом к смерти. К чему соединил ты то, что разъединил Господь, убийство и жизнь, тишину и бурю? Прежде при построении дома Господня не употреблялся даже резец для обтесывания камня, теперь же внутри святилищ шум панцирей, бряцанье копей, мечи и шлемы, люди с медными щитами; такое сделал ты приготовление к принятию тайн.

Я спрошу тебя еще о следующем: почему ты, о друг, решившись на такое дерзкое дело, не приготовил себе вооружение и охранную стражу где-нибудь в другом месте, на стороне храма, где-нибудь у выхода, а тотчас взошел на небо, на земле находящееся, как будто считая ужасным не начать своего дерзкого дела с Бога?

Первый отпавший от Бога, как узнаем из Священного Писания, задумал поставить себе престол над облаками и сравняться со Всевышним, но не привел этого в исполнение; ты же и задумал, и сделал.

Каким же образом решившись на такие дерзкие дела, ты жалуешься на низложение, хочешь возражать, осуждать обвинителей. Если бы тебя обвиняли в сомнительных делах, не подтвержденных свидетелями и доказательствами, ты мог бы опираться в своих возражениях на каноны. Но так как я вспоминаю только о том, что тобою действительно было сделано, не зачем тебе противопоставлять моей речи каноны.

Ты видишь, я не обвиняю тебя ни в отвратительных преступлениях, ни в дурной жизни, ни в чем, что покрыто мраком, – не потому, чтобы ты ничего подобного не делал, но потому, что обвинительная речь должна быть подкреплена свидетелями и доказательствами. Чтобы не давать тебе никакого повода возражать, я избегаю всякого туманного обвинения и говорю только о совершенно ясном и о том, что все знают.

То, о чем я говорил до сих пор, имело место по большей части в прошедшем времени; то же, о чем я собираюсь говорить теперь, есть бывшее и настоящее, прошедшее и видимое, вместе с тем и будущее. Это как бы некий столп злонравия, бешенство против святыни и ниспровержение священных зданий. Не знаю, с чем сравнить его поступки и расположение ума; мне приходят в голову самые нелепые вещи.

Но кладя на весы, с одной стороны, эти нелепости, с другой – его поступки, вижу, первые легче последних, и ничего не может сравниться с его делами.

Вследствие каких соображений ниспровергал он божественные храмы, обращая их в развалины?

Ибо он не только отнимал у храма его стройность, не только уничтожал красоту и разрушал величину, не только оскорблял святыню, но, как сумасшедшие, стройность, красоту, величину уничтожал, разорял, разрушал.

Это достойно слез и не нуждается в доказательстве.

Ибо теперь разрушена святыня Господня, ниспровергнута вера и то, что мы по частям испытывали от многих

прежних тиранов, восстававших даже против Божества, это напало на нас все сразу со стороны великого отца. Увидело наше время тех известных беззаконников, дерзость, святотатство, убийство и совокупность всего этого нечестия. А меч Божий в то время точился, теперь же нанес удар.

Если же кто-нибудь из решающихся на все станет защищать его, говоря, что он ниспровергал священные здания с тем, чтобы построить более красивые, тому я скажу:

о друг, это одни предположения, а то, что он делал, есть явное нечестие, не говоря уже о треножнике.

Ибо если б он хотел изменить вид или величину или переделать что-нибудь в здании, он одно уничтожал бы, другое ставил бы вместо уничтоженного, как это водится при переделках; связь одного он разрушал бы, другое укреплял, одни камни срывал бы, другие прилаживал; он не стал бы тогда уничтожать всего до основания.

Следовательно, подобное возражение пустое. Кто же из нас делал что-нибудь подобное без того, чтоб его не обвиняли за это? Кто из прежних архиереев? Дозволенное и благочестие для всех одно.

Но никто не делал ничего подобного ни теперь, ни в прежние времена. Подобно тому, как, когда при страдании желудка, мозга или сердца нужно сделать операцию или распухшую печень привести в ее естественный вид, едва прикасаются к больному члену, с большою осторожностью вынимают причину болезни и освобождают больного от страдания, точно также принимающиеся за восстановление разрушенного храма или за воссоздание нарушенной гармонии, с осторожностью и понемногу перестанавливают разрушенное, затем вновь выстраивают и воссоединяют.

Он же, как будто разрушая храм Сераписа или прорицалище в Дельфах, разрубал храмы всякими железными инструментами, секирами, топорами; разбивались камни, сокрушались стены с иконами и священными изображениями; все имело такой вид, как бывает во время землетрясения. Видели это многие и теперь видят, много слез проливается и даже имеющий каменное сердце не уходит оттуда, не заплакав.

Обладая лучшим зрением, чем другие, я ищу святилище, кадильницы, чашу, жертвенник, престол Господень. Где же подпиравшие здание колонны? Но если их нет, если все сокрушено и разрушено, разве он не окружил алтарь какою-нибудь оградой, чтоб он опять стал недоступен толпе? Совсем нет.

Чтоб убедиться в правдивости наших слов, идите все сюда, к храму апостола Андрея. Если хотите я поведу вас, если же вы знаете, в каком месте города был воздвигнут храм, я пойду за вами, и вот мы пришли. Увы, какая перемена, в каком положении знакомые места!

Нигде ничего нет, везде тьма, пустота, даже нет ясных следов храма. Вот это алтарь, где попадаются под ноги то одна, то другая собака, там, где был жертвенник, роются в земле свиньи. О, горе, тут мулы, а там запряженные в плуг волы, и все полно зловония там, где возносилось курение фимиама. Разве это выносимо?

Тут был воздвигнут престол великого архиерея, скажу больше самого Бога, тут совершались великие таинства, великое жертвоприношение. Куда же все это девалось? Исторгнута, уничтожена святыня. Где святая вода и неприступный свет? Где жемчуг, где престол, где ограда, где кинклиды? Все уничтожила одна рука.
 

Переведем глаза и посмотрим, что за храмом? Пустые могилы.

Прежде так называемые места погребения были вырыты под землей, но великий отец обнаружил скрытое самою природою и выставил все это на показ так, что все могут видеть. Увы, какое зрелище!

Я вижу, тела некоторых разрушены, разорваны, выставлены на съедение коршунам и собакам. Вот голова, отделенная от туловища, вот позвонки спинного хребта, тут руки, там ноги, тут грудная кость, там колени. Как отличить, части ли это мужского тела или женского. А что означает здесь веялка? Вы видите этот ров подле большой дороги; там работает веялка и человек, ею управляющий, которого вы видите.

Что может быть противозаконнее этого? Что же это такое, о друзья и глашатаи благочестия? Я не знаю, как выразить свои страдания, и вы страдаете благочестивым и блаженным страданием. Вновь беснуется Нерон и приступает к нечестию, вновь Домициан замышляет гонение, Траян увеличивает гонение и преследует подвижников. Вновь сжигаются и обращаются в пепел кости

Предтечи и тело апостола. Боюсь, не лежали ли тут тела мучеников, боюсь, не скрывался ли тут какой-нибудь член Тела св. Андрея, которому был посвящен храм, не скрывалась ли какая-нибудь часть брата его Петра или Павла, великих борцов за правду и поборников благочестия, из которых в древности один был распят, другой только обезглавлен, которые теперь, пожалуй, рассечены на части великим патриархом и даже не почтены святым погребением, но вырыты из земли и валяются, будто тела проклятых людей.

О дерзость, о свирепость! уничтожив святилище, находящееся над землей, он дерзко прикасается и к святилищу под землей, вырывает из-под земли гробы с мертвыми телами, развеевает пепел по воздуху, нарушает гармонию членов.

Вы видите эти большие могилы, из которых каждая отделена некоею короткою перегородкой: это знак неразрывной дружбы и приятельских отношений. Тут лежали, с одной стороны, муж, с другой – жена, чтобы, вместе погребенные, они восстали, когда раздастся трубный звук; но великий патриарх завидует этому прекрасному сожительству даже после их смерти и разъединяет тех, кого соединил закон. Большинству он сделал воскресение сомнительным, обратив их тела в прах.

Что мне оплакивать сначала, о чем стенать под конец? О разрушении храма, об уничтожении святыни, об истреблении божественных икон, об этом неслыханном гробокопательстве? Затем вы спрашиваете меня, за какие преступления приготовлен ему очистительный напиток? За разрушенные храмы, за уничтожение икон, за истребление святилища, за разрывание могил, за рассеянные тела.

Одной из этих вещей довольно, чтобы быть наказанным, а за все это вместе сколькими казнями должен он быть казнен! Если за одно то, что он разрушил храм, он должен быть осужден, как совершивший нечестивый поступок, каким образом может он быть оправдан, если к этому прибавить остальное?

Я не нахожу слова, как назвать его, ни преступления, под которое мог бы подвести его поступки.

Совершенное зло состоит из нескольких частей; мне все равно, что он не унес ничего из лежавшего в гробах и не имел намерения унести, ибо то есть ограбление умерших, а это – гробокопательство, и также как подкапывающий стену есть подкапыватель стен, разрывающий могилы должен быть назван гробокопателем.

Его не побуждала к этому нужда: тем он преступнее, потому что нужда служит смягчающим обстоятельством для гробокопателей.

Нужда не играла никакой роли в его поступках, он не нуждался в платьях покойников, потому что все они сгнили, но он нуждался в самих гробницах, потому что они сделаны из отличного материала.

Из этих священных предметов он одни приспособил для купанья, из других сделал кубки.

К чему же владыка противозаконно разрывал могилы? К чему приводил в движение неподвижное?

Зачем конфисковал он обиталища божественных душ? Что побуждало его к этому? Что за причина такого поступка? Кто из лиц известных благочестием вырывал когда-либо гробы из земли? Разве нет закона, чтобы павших на войне солдаты тотчас же зарывали в землю. Если кто-нибудь, даже имеющий зверскую душу, увидит лежащее на дороге мертвое тело, разве он не предаст его земле, не поставит над ним маленькой колонны, собрав несколько камней, не водрузит креста?

Он же делал противоположное, вынимал лежащих под землею, выставляя на показ слабость нашей природы.

На сколько же гуманнее были эллинские воззрения! Они предавали мертвых огню, затем складывали в урны лишенные духа головы, зарывали в землю и ставили над могилой колонны. Божественный же отец не сожигал тел, ибо от тел не оставалось ничего, что можно было бы предать огню, а развеивал прах по воздуху.

Такие дерзкие вещи делал Юлиан; желая осмеять воскресение мертвых, он уничтожал трупы, ибо он имел самое превратное понятие о нашей вере, думая, что если тело будет уничтожено и рассеяно по вселенной, оно уже не воскреснет.

Как назвать разрушение храма не с целью перестроить его, а с тем, чтоб от него ничего не осталось?

Как некий вавилонянин говорил разрушавшим Иерусалим, так и он приказывал: разоряйте, разоряйте до самого основания.

Если даже мы простим его за разрушение храма, можем ли мы оправдывать, что он все уничтожил в храме и прежде всего священный престол, что вместе с основанием он уничтожил и таинства, и члены мучеников, и фимиам. Почему же он не закрыл завесою первую скинию, зачем открыл он к ней доступ народу?

Не прекратится подобное поругание святыни и не перестанет гнев Божий, если вы сегодня единогласно не осудите этих

поступков.

Если кто скажет, что все это неправда, что это выдумки, с тем мы не станем спорить; значит, у него нет глаз ни телесных, ни душевных. Все это было совершено явно, при свете солнца, а потому кто же будет против осуждения, кто найдет хоть что-нибудь в его защиту? Но, может быть, кто-нибудь скажет, что ничего этого не знал великий отец.

Конечно, отвечу я иронически, потому что он жил по соседству с храмом, всего на расстоянии пяди и двух пальцев. Конечно, по его приказанию вооруженный топором разрушал, один уносил землю, другой вырывал фундамент, а сам он только смотрел, радовался и веселился, как некогда дикий зверь из Исаврии.

Вы понимаете, какая у него была зверская душа, когда пришли в алтарь разрушители, когда они опрокинули престол, когда рассыпали ладан, когда ругались над святыней руками, ногами, инструментами.

Мне неприятно говорить, вам слушать: великий отец смотрел суровым оком на пленение Слова, на то, как собаки поселились в храме.

Он наслаждался этим и смотрел на великое зло как на веселую игру. В древние времена казнили смертью того, кто засевал или вспахивал землю, на которой был построен храм. Мы же с удовольствием освободили бы его от казни,

если бы там цвели нежные цветы, если б он оградил это место, оградой, если бы не позволял свиньям попирать жемчуг и собакам лизать святыню. Он нисколько не заботился о священных предметах.

О первозванный, ты напрасно обошел всю землю, напрасно претерпел много бедствий, когда храм твой должен был быть разрушен этим прекрасным владыкой, и это среди столицы, на виду у всех. Но не думай, чтобы никто не хотел защитить тебя; души всех пламенели от рвения к тебе, но пламя владыки было сильнее.

Мы опасались искр, опасались пожара, опасались печи вавилонской, разливавшей пламень на 49 локтей, зажженной наффою и другими горючими материалами.

Мы не могли, как те отроки, уничтожить силу огня; поэтому мы откладывали на время защиту и видя, что тебя рассекают, плакали и горько стенали. Ты сам терпел, что тебя терзали, и не поразил дерзкого человека небесным огнем, ты вновь терпеливо сносил бичевание и побои.

Чтобы речь моя не была слишком длинна, я опускаю много вещей: так я не буду говорить о рвении к вере царя, о секретных переговорах, об обличении царем патриарха, о ссылке его.

Так как мне остается еще сказать о его равнодушии к вере, то я этим подкреплю свою обвинительную речь не потому, чтоб я возводил в преступление то, о чем буду говорить, но в доказательство, что он по своим привычкам, характеру и образу жизни ничем не отличался от ремесленников, людей низкого происхождения, от шутов и презренных людей и был на столько же противоположен архиерейскому достоинству, на сколько порок противоположен добродетели.

Мы все знаем, что как разум относится к душе, душа к телу, Бог к тому и другому, так архиерей к обыкновенному человеку.

Как разум отделен от души и есть нечто невещественное, и как он украшает душу и приводит ее, обращающуюся к нему, к высшему разуму, то есть, к Богу; так поставленный служить Богу должен превосходить остальных добродетелью, служить им украшением и при своем посредстве приводить их к Слову и быть примером остальным; как некое мысленное существо, он должен быть не соизмерим с остальными.
 

Он же – я говорю пред вами, знающими это, – как будто поставленный играть комедию, а не священнодействовать, очутившись в алтаре и приблизившись к святому престолу, смеялся и болтал в то время, когда должен был трепетать, потому что телом своим приближался к Богу. Так являлся он к самой святыне, к великому алтарю. Подходя к святыне, в священной одежде и священном головном уборе, он был преисполнен ярости, одного бранил, другого отталкивал, просителя грубо отсылал, бросающегося в ноги прогонял, будто ему нет до него никакого дела, и таким образом вступал в общение с Богом, если только можно так дерзко выражаться.

Положим, кто-нибудь толкнул его в толпе, будучи десятилетним мальчиком, он сердился на это и высказывал свое злопамятство; каждый раз как он видел этого человека, он припоминал его поступок, и у него не было к тому никакого снисхождения, ни кротости. Тот просил у него прощения, указывая на то, что прошло много времени, на незначительность проступка, на отсутствие злого умысла; все это только разжигало его гнев. Он ни с кем никогда не обходился кротко.

Он сердился на многих за то, что они сорок лет тому назад, проходя по улице или дороге не приветствовали его; если это был кто-нибудь из членов клира, он тотчас был удален изо всех церквей и изгоняем, как будто он сделал что-нибудь запрещенное законом. Если же провинившийся принадлежал к синклиту, он обвинял его в противозаконных действиях и каждый раз, как видел императора, просил его наказать этого человека и исключить из членов сената.

Таким бременем был он для тех, против кого питал злобу. А любить, он никого не любил, потому что одних ненавидел, других преследовал.

У него был такой крутой и тяжелый нрав, что он не выказывал привязанности ни к близким родственникам, ни к старым знакомым, ни к соседям.

Все казались ему подозрительными, даже те, подозревать которых не было ни малейшего повода.

На женщину он клеветал, что ребенок не служит ей украшением, что она не умеет говорить; на служителя – что он беглый раб, на не занимающего государственных должностей – что он глуп, на занимающегося наукой – что он лишний и бесполезный человек.

Дальних родственников он не знал, а из близких про одного говорил, что отец его не принадлежит к их роду, про другого – что мать незаконно к ним приписана.

Только себя самого он выводил от Кроноса и Реи и от еще более отдаленных Орикапея, Фанита и знаменитой орфической ночи; он возводил себя ко всяким родам: Ираклидам, Пелопидам; дед и прадед его это Кир Персидский, лидиец Крез, Дарий сын Истаспа.

Не обвиняйте меня в мелочности за то, что я говорю о таких вещах; ибо если мы видим, что изменяется блеск солнца или лучи как будто колеблются или белый цвет превращается в темный, у нас является подозрение, и мы считаем эту перемену неестественною, точно также если какой-нибудь архиерей не следует общепринятым обычаям и обманывает своими речами, мы считаем это признаками его душевного расположения.

Ибо если масштаб и отвес не прямы и не верны, каким образом измеряемые ими могут сохранить соответствующую идею души? Всем следует взвешивать свои поступки и слова и регулировать свой характер и движения, тем более архиерею, который должен быть примером другим. Я не вхожу во все подробности его поступков, но только в общих чертах напоминаю его нрав, его необузданность, его суровый и тяжелый характер.

Никто из служителей не служил ему больше месяца, потому что он постоянно прогонял их; и того, кто подавал ему кубок, подозревал, что он подмешивает яд, бил и всячески преследовал.

Из его характера я не делаю пункта обвинения, хотя другой нашел бы тут достаточный материал для обвинительной речи. Не обвиняю я его за то, что он не интересовался ни философией, ни военным искусством, ни риторикой, хотя и это числится за ним. Я вижу в этом только признак души не влекомой к прекрасному, ибо что может быть прекраснее философского учения и речи, составленной по всем правилам искусства?

Не ставлю я ему в обвинение и того, что он не читал божественных произведений и никогда не раскрывал книги. Он не знал наших догматов, не понимал, чему поклоняется. Ему следовало бы знать разницу между сущностью и лицами, но он никогда не читал о естестве и ипостаси, никогда не открывал книг, в которых трактуется об этом. Никто никогда не видел, чтоб он читал соборные каноны и постановления отцов церкви.

Вместо того с раннего утра приходил к нему мастер по окрашиванию в разные цвета, приготовляющий благовоние, поднимающий воду, легко сдвигающий с места мельничный жернов, сооружающий пирамиды, золотых дел мастер, знаток камней; каждый приносил что-нибудь и показывал ему: один кубок из прозрачного и драгоценного стекла, другой – раковину или ассарий, третий – серебряного дрозда, или золотую зиньку, механическим дыханием издающую свойственные ей звуки, четвертый – круглый сосуд для благовоний с прибитыми к нему золотыми гвоздями, пятый – алмаз или лихнит или гранит, шестой – жемчуг или аккуратно обработанный в виде шариков и очень белый или же конусообразный, и он восхищался всеми этими предметами, их красотой, наружным видом и искусною обделкой

После этого приходили некие астрологи и прорицатели, невежды, не знавшие даже ни одного вида прорицания, которым верили не за их искусство, а за их чужеземное происхождение, потому что один был иллирийцем, другой персом; один знает материал, кладущийся в основание этого искусства, изделий (смолистое деревцо), другой внимательно исследует кость у плеча. Если бы он захотел, он бы мог научиться этому из шарлатанского сочинения Порфирия о подобных занятиях; но так как оно написано на пергаменте или на свитках, он гнушался им.

Как вообще он знал то, что закон запрещает знать, он исследовал изменения материи и считал несчастием, если не удавалось превратить медь в серебро, серебро в золото. Поэтому он занимался только Зосимами и Феофрастами и сочинение, поставив на последнее место ионическую прелесть, ставил гораздо выше трактаты Авдирские Димокритовы.

Он занимался только таинственными манипуляциями; ртуть, сандарак, магнит, огнеупорные вещества, гумми и масло, сделанное из редьки для него почтенные названия. Вместо высшей науки, вместо силлогизмов, вместо доказательств, он накаливал, сплавлял, исследовал, как очищать медь от ржавчины, как плавить железо, как поступать с оловом и свинцом, как придавать металлам желтый цвет.



Но он только работал над металлами, а сделать ничего не умел, железо оставалось железом, медь только цветом походила на золото.

Но что мне до этих вещей, которые я и сам когда-то знал, но затем перестал ими заниматься, признав пустяками. Это (то есть, занятие алхимией), конечно, может служить ему порицанием, но оно все-таки не может считаться преступлением. Но то, что он вопреки существующим законам приготовлял золото тайно и во мраке, разве не должно быть записано на общественные столбы?

Человек, занимающийся этим, конечно, должен быть обвинен в преступлении против фиска. Ибо царская казна пополняется не только из рудников и сокровенных уголков земли, наполняют ее не только налоги и подати с земли, делает в нее взносы не только пастух, но и работающий золото, работающий олово и плавящий свинец. Его (то есть, золото) выделывают искусные руки, как бы разлагают и утончают, много раз разделяют на двое, затем щадят руки и не слишком много пользуются молотом, затем вновь составляют из золота ткань, пока золото не станет таким тонким как паутина.
 

Одно золото без примеси и блестит очень сильно, другое составляется с лигатурой; в последнем, может быть, две части золота на всю смесь, может быть, поровну золота и лигатуры и золота вдвое меньше. Но государственная казна не допускает, чтобы золота было вдвое больше против лигатуры; те же, кто, так сказать, ткут золотую ткань тайно, грешат против фиска, потому что могут сделать золото слишком легковесным.

Против них существует строгий закон. Если же кто укрывает их и, зная, что они работают золото, тот по конфискации имущества отправляется в ссылку или рудники; если же это священнослужитель, он

подвергается конфискации имущества и лишается сана. Я привожу это только как факт, и не делаю из этого обвинения. Когда он собирался позолотить храм, он сзывает мастеров в подземное жилище у храма, чтобы не тратить слишком много золота, и тут приготовляет золото, как ему было угодно; чтобы не слишком опустела его касса, он решается на такой бесчестный поступок.

Какую благодарность он питал к благодетелям, это он доказал по отношению к тому, кто первый возвел его на эту божественную высоту (то есть, к Константину Мономаху); он ежедневно, как бы меч, точил против него язык и даже по смерти не оставлял в покое того, против кого при жизни строил козни и кем был публично изобличен. Но если он был таков по отношению к нему (Мономаху), не выказывал ли он больше почтения и уважения к следующей императрице?

Нисколько. Но не стоит рассказывать все подряд: его желание занять престол, его заносчивость, его ссылку; молчу обо всем этом, так как вы все это хорошо знаете. Но, получив много ударов, разве этот царененавистник не смирился, не образумился и, собственноручно надев венец на царя, не стал почтителен к нему? Нисколько; вы знаете, что он излил на него весь свой яд, стал по отношению к нему беззаконнее беззаконников и более зверским, чем зверь. После того, как ты, о царь, принял второе его посольство и мольбу о прощении, ты примирился с ним и позволил приходить во дворец.

Я спрашиваю тебя, о божественнейший и человеколюбивейшйй из царей:

хочешь ли ты, чтоб я рассказал бешенство архиерея против твоей державы, составленный против тебя заговор, вследствие которого чуть было не погибло все государство?

Не говорю, чтобы дерзкое дело состоялось – я еще не сошел с ума, – но владыка вновь собрал войско против твоей священной личности.

Хочешь ли, чтоб я привел и это великое обвинение и потряс все священное собрание?

Но, мне кажется, что ты не обращаешь на это большого внимания, и не желаешь, чтобы по этой причине был низложен архиерей.

Мне кажется, ты не созвал бы синедриона только ради этого, если бы ты не был глубоко проникнут благочестием, если бы не считал, что патриарх недостоин своего высокого поста, во-первых, потому, что он был нечестив по отношению к Богу, во-вторых, потому, что бесновался против Его святыни.

Поэтому ты созвал здесь присутствующих многих и божественных архиереев и предлагаешь им следующий простой и благородный вопрос, который я пред вами, здесь собравшимися, формулирую следующим образом:

После того, как приведены против архиерея вышеизложенные обвинения, и они признаны, чтобы не сказать – доказаны, обвинения в нечестии, в оскорблении величества, в тирании, в беззакониях, содеянных со священными зданиями, считаете ли вы, что он должен вновь приблизиться к Богу и алтарю и быть удостоенным совершения божественных Таинств?

Или простите вполне нечестивый поступок, или определите низложение и лишение его архиерейского достоинства? Если вы скажете первое, дайте мне написанное вами постановление, чтобы царь имел его защитою на страшном суде Слова.

Пусть тогда церковь будет вновь открыта эллинским собраниям, прорицаниям и треножникам, пусть будет у нас второй Дух, противоположный первому и божественному.

Если же никто из вас не отважится дать нам это, каждый из вас и все вы вместе постановите низложить архиерея".

(Пер. П. Безобразова Материалы для истории византийской империи, IV.

Не изданная обвинительная речь против патриарха Михаила Кируллария // Журнал министерства народного просвещения. ч. 264. 1889.)

На этом выступления обвинителей в нашем историческом "судебном процессе" закончены и по идее должен был бы выступить адвокат обвиняемого Михаила Кируллария.

Но он пожелал защитить себя сам. А вот как это он, попытается это сделать мы узнаем из следующей части этой работы...

(конец ч.2)