РЕШЕТО - независимый литературный портал
Бровко Владимир / Публицистика

Херсонес Таврический - Корсунь -Севастополь ч.13

2273 просмотра

Российская история без исторического мусора

 

ч.13

Российская история без исторического мусора

Как я и обещал, в этой части будет представлена одна глава из работы Никитин Андрей Леонидовича (19.08.1935 – 2005г.г.) - российского историка, археолога, прозаика, литературоведа, публициста "ОСНОВАНИЯ РУССКОЙ ИСТОРИИ Мифологемы и факты". (АГРАФ Москва 2001)



Полный же список его работ вы уважаемый читатель сможете найти сами, перейдя вот по этой ссылке http://lib.rus.ec/a/8838.

А цитируемый мною автор примечателен тем, что наверно первым из российских историков взялся расчищать завалы от накопившегося там исторического мусора.

Вот что писал по этому поводу сам А.Л.Никитин –

"За два последних столетия сочинения по русской истории оказались заполнены "мусором", широкое распространение которого даже в справочных изданиях начинает влиять уже на результаты исторических исследований и на их концептуальную окраску. Это касается имен, прозвищ и топонимов, традиционно искажаемых историками.

Достаточно перелистать десяток современных исторических работ, чтобы увидеть вместо Нестера (как называл себя и как звали инока Киево-Печерского монастыря, в котором мы продолжаем видеть автора ПВЛ) – "Нестора", вместо Тмуторокана/Тмутороканя – "ТьмутАрАкань" (причем даже на обложке монографии, посвященной надписи 1068 г., где четко выбито ТъмутОрОканя), не говоря уже о Ярославе "Осмомысле" и Иване "Грозном", которых никогда их современники так не называли потому, что все (за исключением определения "осмомысл" – правильно "осномысл", т.е. 'мудрый, острого ума человек', заимствованного из текста "Слова о полку Игореве") такие прозвища, в том числе и "Грозный", впервые появляются в Царском титулярнике 1672 г., т.е. не ранее последней трети XVII в.

А ведь использование таких определений является, по сути дела, фальсификацией исторического источника, вызванной небрежностью и равнодушием к точности, о чем приходится всякий раз напоминать читателю.

Освобождаться от подобного мусора, как и от разного рода мифологем и приблизительности фактов, привыкнув к точности дефиниций, необходимо каждому человеку, в особенности профессиональным исследователям русской истории, которым, в первую очередь, я адресую эту книгу..."


Ну и теперь зная кто такой А.Никитин давайте и посмотрим, что же он отрыл исследуя историю Игоря (Ингвара) Рюриковича? Но обращаю ваше внимание уважаемый читатель, что эта часть раюоты А.Никитина тут приведена не полностью, а только в тех моментах которые нужны были для уточнения данных изложенных мною в ч.12 моей работы.
 



ПОВЕСТЬ ВРЕМЕННЫХ ЛЕТ" КАК ИСТОРИЧЕСКИЙ ИСТОЧНИК

http://library.narod.ru/saga/osnova200.htm

"СТАРЫЙ" ИГОРЬ, ОЛЬГА, СВЯТОСЛАВ И СВЕНЕЛЬД



Исследователь, приступающий к изучению комплекса известий ПВЛ о семье родоначальника русских князей "старого Игоря"1), сталкивается с трудностями, так сказать, структурного порядка, поскольку изучение одного из ее компонентов с необходимостью приводит к одновременной коррекции в отношении остальных, причем даже за пределами данного комплекса.

Причиной этого является неоднородность подлежащих рассмотрению текстов как по своему происхождению, так и по времени их обработки (заметки о событиях, новеллы о лицах, документы).

Представляя собой определенный сюжетно-хронологический комплекс, отмеченный в "росписи первым князьям русским", как можно назвать ст. 6360/852 г., в границах "отъ перваго лета Игорева до перваго лета Святославля летъ 33; отъ перваго лета Святославля до перваго лета Ярополча лет 28" [Ип., 13], на самом деле он оказывается связан как с предшествующим княжением Олега ("отъ перваго лета Олгова, понележе седе в Киеве, до перваго лета Игорева лет 31") хронологией событий и текстуальными заимствованиями для биографии Олега ("и приспе осень..."), не оправдываемыми сюжетом, так и с последующим княжением Ярополка, в свою очередь, являющегося естественным вступлением к истории Владимира и Святополка.

Вместе с тем, этот комплекс содержит в себе следы разновременной работы редакторов и сводчиков, начиная от "краеведа-киевлянина", работавшего в первой четверти XII в., которому принадлежит обработка предшествующих текстов, введение в структуру ПВЛ договоров Олега и Игоря, и приведение всего повествования в соответствие со Сказанием о Борисе и Глебе, как это показано мною в соответствующем месте.

Таким образом, первоочередной задачей исследователя здесь оказывается определение как собственного творчества "краеведа", так и введенных им в повествование текстов, имея при этом в виду, что первоначально созданный им текст, во-первых, не содержал погодного членения, а, во-вторых, испытал в последующем сокращения (как можно видеть, например, по "сну князя Мала", сохранившемуся в составе Летописца Переславля-Суздальского3, но выпавшего из протографов всех других списков) и добавления хроникального характера, в том числе и ошибочные (напр., под 6450/942 г. о походе и смерти болгарского царя Симеона).
 



В начальной череде русских князей, о которых рассказывает ПВЛ, Игорь оказывается вторым князем, чье существование подтверждается договором с греками, правда, почему-то утерявшим дату своего подписания [Ип., 35-42], и первым, которого знают современники-византийцы4 и правнуки: в "Слове о законе и благодати" митрополит Иларион называет дедом Владимира Святославича5 "старого Игоря", если только такое определение ("старый") не является более поздней интерполяцией (древнейшие списки "Слова..." Илариона датируются XV в.), основанной на тексте и хронологии ПВЛ, как я покажу ниже.

К сожалению, эти свидетельства не облегчают задачу исследователя, поскольку в случае с Игорем он встречается с непреодолимыми противоречиями хронологии и текста.

Начнем с того, что ПВЛ не знает времени рождения Игоря, сообщая только, что перед смертью Рюрик передал свое княжение Олегу, "въдав ему на руце сына своего Игоря, бяше бо молодъ велми".

Это сообщение датировано сводчиком ПВЛ 6387/879 годом, а 6390/882 г. отмечен захват Олегом и Игорем Киева [Ип., 16].

Однако, как я показал в главе, посвященной Олегу, весь этот сюжет в его нынешнем виде представляется крайне недостоверным, поскольку вызван попыткой согласовать противоречивые сведения о самых первых русских князьях с князьями нисходящей династической ветви и принадлежит автору первой половины XII в.

Вновь имя Игоря упомянуто тем же автором под 6411/903 г., т.е. незадолго до похода Олега на греков, когда "Игореви взрастъщю и хожаше по Олзе и слушаше его, и приведоша ему жену отъ Плескова именемь Ольгу" [Ип., 20-21]. Оправляясь в поход на греков под 6415/907 г., Олег оставляет Игоря в Киеве и далее о нем нет никаких упоминаний вплоть до смерти Олега. Никакого упоминания об Игоре нет ни в тексте договора 911 (912) г., ни в рассказе о его заключении и ратификации.

Версия НПЛ, последовательно проводящая мысль о том, что Олег был воеводой при князе Игоре [НПЛ, 107 и сл.], не выдерживает критики уже потому, что не может дезавуировать текста договора 911 (912) г., а само соединение имен Игоря и Олега оказывается в НПЛ безусловным анахронизмом, повлекшим за собой фантастическую передатировку связанных с ними событий.

Так, неудачный поход Игоря на греков помещен под 6428/920 г., а совместный поход с Олегом (т.е. "поход 907 г.", о чем свидетельствует использованный текст) – под 6429-6430/921-922 гг. [НПЛ, 107-109].
 



Начало самостоятельного княжения Игоря в ПВЛ показано под 6421/913 г. и отмечено восстанием древлян, воодушевленных смертью Олега, на которых Игорь совершает успешный поход в 6422/914 г.

Следующий год его княжения ознаменован встречей с печенегами и заключением с ними мира, но в 6428/920 г. у него с ними отмечен какой-то конфликт.

Под 6449/941 г. в ПВЛ помещено известие о походе Игоря на греков, заимствованное, как показал А.А.Шахматов, не столько из Продолжателя Георгия Амартола, сколько из переработавшего его текст "Жития Василия Нового", что в совокупности с упоминанием в перечне племен "варягов" указывает на интерполяцию первой четверти XII в.

Набег был совершен морем "на 10 000 судов" (т.е. "на множестве"), как писал Продолжатель хроники Амартола, захватил большую территорию прибрежной части империи и был отбит греками с большим трудом для себя и еще большим уроном для руси. На следующее 6450/942 лето показано рождение у Игоря сына Святослава, после чего в 6451/943 г. "пакы приидоша [русь] на Цесарьград, и миръ створивше с Романом, возвратишася въ свояси" [Ип., 34]

Хотя все спорные вопросы были урегулированы и мир заключен, под 6452/944 г. в ПВЛ помещен оригинальный рассказ о вторичном, на этот раз уже удачном походе Игоря на Византию, написанный тою же рукой, что и рассказ о походе Олега в 907 г., предпринятый точно так же на лодьях и на конях, "совокупив варягов, русь, полян, словен, кривичей", и добавив "печенегов, и заложников у них взяв".

Войска достигли Дуная, где были встречены греческими послами, предложившими откуп, который и был принят, после чего печенеги были посланы "воевать болгарскую землю" [Ип., 34-35].

Под 6453/945 г. описаны переговоры о мире и приведен текст договора Игоря с греками без даты, однако с подробным описанием церемонии его ратификации, в том числе принесения клятвы Игорем перед идолом Перуна, а "христианской русью" – в церкви св. Ильи, с объяснением, что "много бо беша варязи христьяни" [Ип., 42].

Преамбула договора 6453/945 г., в отличие от предшествующего, сохранила уникальные сведения о семье "великого князя руского" Игоря, назвав его жену Ольгу, сына Святослава, двух племянников и ряд других родственников, причем текст договора впервые содержит сведения о местообитании руси, похоже, отличной от той, которую представлял Олег."

И вот тут ВНИМАНИЕ! Первая сенсация, предлагаемая А. Никитиным своему читателю!!!

"Русь" Игоря находилась в Крыму, могла препятствовать "черным болгарам" нападать на владения византийского Херсона, т.е. прикрывала их с севера и востока, обладала морским побережьем, на котором обязана была оказывать помощь терпящему бедствие греческому судну, но не имела права зимовать в устье Днепра, на Белобережье (в устьях Днепра и Днестра) и на острове св. Эферия, в котором с наибольшей вероятностью можно видеть современный остров Змеиный (Белый или Левка античных авторов).

Потеря подлинной даты подписания договора произошла, скорее всего, при хронометрировании ПВЛ, когда он оказался оторван от известия о нападении руси на Константинополь сообщением о походе Симеона на угров, взятым из Продолжателя Амартола и ошибочно (из-за указания на 15 индикт) оказавшемся здесь вместо 6435/927 г. 7, заметкой о рождении Святослава, заметкой о заключении мира с Романом и новеллой о новом походе на греков, на этот раз закончившемся удачей, сочиненной не ранее начала XII в. "краеведом" (перечень племен, ссылка на "дань, юже ималъ Олегъ", участие "печенегов" и "варягов"). Перечисленные интерполяции, часть которых могла быть внесена в еще не хронометрированный текст ПВЛ, при введении погодной сетки настолько отодвинули текст договора от указанной в нем даты, что потребовали ее изъятия.

Другими словами, повествование об Игоре оказывается построенным по тому же принципу, что и повествование об Олеге, когда главным событием жизни героя становится поход на Византию, подтверждаемый текстом договора и историей его ратификации, после чего следует описание обстоятельств его смерти.

Это, а также характерные приметы стиля "краеведа" и сдвиги в хронологии событий, безусловно свидетельствуют о времени работы над текстом и делают весьма вероятным предположение, что именно "краевед" был первооткрывателем самих документов и виновником их внесения в текст ПВЛ вместе с параллельными текстами.

Сама историчность набега руси на Константинополь в 6449/941 г. не вызывает сомнений.

Он описан продолжателями хроник Георгия Аммартола и Феофана 8, восходящих к одному источнику, и о нем прямо говорит Иоанн Цимисхий в передаче Льва Диакона, предлагая в 970 г. Святославу покинуть захваченную им Болгарию:

"Полагаю, что ты не забыл о поражении отца твоего Ингоря [ ], который, презрев клятвенный договор, приплыл к столице нашей с огромным войском на 10 тысячах судов, а к Киммерийскому Боспору прибыл едва лишь с десятком лодок, сам став вестником своей беды. Не упоминаю я уж о его [дальнейшей] жалкой судьбе, когда, отправившись в поход на германцев, он был взят ими в плен, привязан к стволам деревьев и разорван надвое".

Последняя фраза, вложенная в уста византийского императора особенно интересна, позволяя предположить, что слова рассказа о смерти Игоря в ПВЛ – "и послуша их Игорь, иде в Дерева" – заключают в себе не столько указание на "Деревскую землю", сколько на судьбоносную двусмысленность (т.е. 'пошел на свою гибель в деревьях'), встречающуюся также и в повествовании о мести Ольги (напр., в требовании "птичьей дани": "но сего у вас прошю мала" [Ип., 47], которое можно понять как "малость" и как "князя Мала", о котором более нет никакого упоминания), что, в свою очередь, ставит вопрос о знакомстве "краеведа" с греческими историческими сочинениями о событиях X в.

Особенное внимание стоит обратить на рассказ о "ратификации договора" языческой русью, представители которой "да полагають щиты своя и мечи своя нагы, и обручи свои, и да кленуться о всемъ, яже суть написана на харотьи сеи и приде на холъмы, кде стояше Перунъ, и покладоша оружья своя, и щиты, и золото" [Ип., 41-42].

При всей красочности и убедительности представленной картины, интерес вызывают два момента: германоименная интернациональная "русь" клянется славянским Перуном по обряду древних болгар, как о том безусловно свидетельствуют работы И.И.Срезневского 10 и В.Н.Златарского, и тот факт, что, по свидетельству арабского историка XIII в. Джирджиса Ибнуль Амида ал-Мекина, до принятия христианства Владимиром "не было у них (русов. – А.Н.) до этого времени религиозного закона и не веровали они ни во что".

Таким образом, не только "варяги", но и весь этот сюжет можно считать продуктом своеобразной исторической ретроспекции автора XII в., полагая, что точно так же им было реконструировано "язычество Владимира" – в соответствии с практикой реального язычества и книжной традицией его времени.

Рассказ о ратификации договора Игорем заканчивается формулой, использованной уже в повествовании об Олеге:

"Игорь же нача княжичи въ Киеве, и мир имея къ всемъ странамъ. И приспе осень, и нача мыслить на деревляны, хотя примыслити большюю дань" [Ип., 42].

С этого момента в тексте возникает неясность. Неожиданное желание Игоря взять не только вторую, но и третью дань с покоренных древлян мотивировано в новелле того же 6453/945 г., где эту дань требует у Игоря его дружина, ссылаясь на то, что дружинники ("отроци") некоего Свенельда "изоделеся суть оружьемь и порты".

Из последующего можно понять, что первую (законную) дань с древлян взял именно Свендельд/Свиндельд, тогда как Игорь собрал вторую дань; когда же, разохотившись, он решил "походить еще", то был убит деревлянами и похоронен ими "у Искоростиня города в Деревехъ", где "есть могила его и до сего дни" [Ип., 43].

В этом фрагменте, охватывающем, практически, всю известную нам историю Игоря, исследователь встречает, во-первых, странный "сбой" в хронологии, приводящий, как и в рассказе о жизни Олега, к соединению текста договора с последующими событиями, и, во-вторых, с одной стороны, дублирование ст. 6453/945 г., а с другой – начало "княженья Святославьля" только в 6454/946 г., т.е. год спустя после смерти Игоря.

Естественно, последнее обстоятельство (как и появление соответствующей рубрикации) относится уже ко времени хронометрировании ПВЛ, когда, по-видимому, и произошло дезавуирование самостоятельного княжения Ольги, причем этот момент мог уже иметь место в первой четверти XII в., так как в то время княгини, тем более вдовые, не обладали никакой властью и лишь весьма ограниченной собственностью.

Третьим обстоятельством, привлекающим внимание, оказывается немотивированность (на первый взгляд) ропота дружинников Игоря по поводу Свенельда и его "отроков", тем более, что до этого имя Свенельда нигде не было упомянуто.

С ним читатель встречается уже после гибели Игоря, когда "краевед" посчитал нужным объяснить, что Ольга в это время была "в Киеве съ сыномъ своимъ детьском Святославом, и кормилец бе его Асмуд и воевода бе Свиндельд, тоже отец Мьстишинъ" [Ип., 43].
 



Выпавший при очередном сокращении еще из архетипа Ипатьевского и Лаврентьевского списков фрагмент, объясняющий причину конфликта и место, занимаемое Свенельдом в истории Игоря, сохранился в НПЛ под 6430/922 г. сразу за сообщением о смерти Олега:

"Игорь же седяше в Киеве княжа, и воюя на древяны и на угличе. И бе у него воевода, именемь Свендельдъ; и примуче углече, възложи на ня дань, и вдасть Свеньделду И дасть же дань деревьскую Свенделду, и имаша по черне куне от дыма. И реша дружина Игореве: се даль если единому мужеве много" [Ип., 109].

Об этой же дани в НПЛ сказано еще дважды – под 6448/940 и под 6450/942 гг., после чего изложение сюжета соответствует архетипу Лаврентьевского и Ипатьевского списков.

Термин "черная куна", использованный также в ст. 6391/883 г., означает не 'шкурку куницы', как то обычно полагают, а именно "двойную дань", в чем убеждают слова, вложенные "краеведом" в уста посланцев древлян/деревлян, обращенные к Игорю после взятия второй (после Свенельда) дани: "почто идеши опять, поималъ еси всю дань" [Ип.,43].

Итак, из текста ПВЛ можно заключить, что Игорь

1) был отцом Святослава, что подтверждается текстом договора с греками, сообщением Константина Порфирогенита 15 и Львом Диаконом 1б;

2) был женат на Ольге, чье существование, как и наличие у нее сына Святослава, подтверждается, кроме преамбулы договора 6453/945 г., изложением церемонии ее приема в Константинополе, сохраненным Константином Порфирогенитом, в котором упомянут Святослав 17;

3) участвовал в морском походе на греков 941 г., дата которого определяется по тексту Продолжателя Георгия Амартола и Продолжателя Феофана;

4) был убит (согласно Льва Диакона – "германцами" (т.е. готами), согласно ПВЛ – "деревлянами") вскоре после неудачного похода на Константинополь;

5) имел воеводу Свенельда/Свендельда, собиравшего дань с покоренных народов.

К этому следует прибавить список родственников Игоря, которые отмечены в преамбуле договора с греками.

Так поименованные в договоре послы, кроме самого Игоря, представляли его сына Святослава, его жену Ольгу, по меньшей мере двух племянников Игоря – Игоря и Якуна, а также людей, занимающих в иерархии семейных связей русского князя промежуточное положение между двумя этими его племянниками [Ип., 35], которых мы более не встречаем на страницах ПВЛ и за ее пределами.

Но что это дает исследователю ПВЛ, кроме уверенности, что он имеет дело не с фантомом, а с реальным персонажем истории?

Проблема происхождения Игоря, блестяще разрешенная "краеведом" (который, может быть, и изъял дату его договора с греками) с помощью построения относительной хронологии событий, при последующем их хронометрировании стала подлинным "камнем преткновения" для исследователей, поскольку попытка представить его сыном Рюрика оказывается несостоятельной сразу по нескольким причинам.

Во-первых, как я показал в своем месте, до середины XI в. Рюрик просто не значился в числе предков Игоря, Святослава, Владимира и Ярослава, его "открытие" произошло позднее.

Во-вторых, связи между Олегом и Игорем оказались настолько невероятны, что последующая новгородская летописная традиция сделала из Олега "воеводу" Игоря, опустив при этом тексты договоров.

Но даже если вернуться к исходным цифрам, оказывается, что на протяжении 42 лет – от 873 г., когда умер Рорик/Рюрик, а Игорь был "вельми мал" (о его матери нам ничего не известно, кроме легендарного известия, что ею была "Ефанда, дочерь князя урманского", и до момента смерти Олега, приходящейся по нашим расчетам на 915 год, – то есть на протяжении всей результативной мужской жизни, редко переваливавшей в ту эпоху для воина и князя на шестой десяток, Игорь оставался "не у дел" за спиной Олега.

В исторической реальности той эпохи такое просто не могло быть.

Однако из подобных невероятностей соткана вся биография Игоря: он женится первым (и единственным!) браком на Ольге в 6411/903 г., т.е. будучи 30 лет (если считать, что этот брак был заключен перед походом Олега на греков в 6418/910, то в 37 лет), а его единственный сын Святослав рождается только в 942 г., через год после возвращения Игоря из похода на греков, т.е. спустя 32 года, когда самому Игорю оказывается около 69 лет, почему в "Слове о законе и благодати" Илариона он и назван "старым".

Столь же парадоксальной на этом фоне выглядит история Ольги.
 



Поскольку можно считать, что ее выдали замуж, согласно обычаям того времени, в возрасте 13-14 лет, первенец у нее появляется в 44 года – преклонный возраст для женщины той эпохи!

Если древнерусских агиографов в отношении Игоря и Ольги устраивали даже большие цифры (согласно "Степенной книги", Ольга прожила в супружестве 42 года, а ее возраст к моменту смерти 11 июля 969 г. указан "близъ семидесяти лет", что относит ее рождение к 890 г., а выход замуж – около 901 г.22), то историк должен попытаться выяснить реальные параметры жизни трех человек – Игоря, Ольги и их сына Святослава.

В данном случае достоверной точкой отсчета может служить только рождение Святослава, имя которого присутствует в преамбуле договора с греками и "привязано" к неудачному походу 941 г., после которого он и появился на свет.

Это означает, что женитьба Игоря на Ольге должна была состояться перед походом, т.е. в 940/941 г., а само рождение произошло, скорее всего, во второй половине 941 г. Примечательно, что в тексте ПВЛ женитьба Игоря на Ольге действительно помещена перед походом на Константинополь, но перед походом не 941, а 907 г., придуманным "краеведом" для оправдания договора 911 (912) г.

Поскольку же многие детали рассказа о походе Олега на Царьград и последующей его смерти были прямо заимствованы из описания похода 941 г. (список участников похода, зверства руси, описание ратификации и клятвы Перуном, отдельные сюжеты "договора 907 г.", как и синтагмы "жизни в мире" и "приспе осень...", предваряющие смерть Олега), после чего текст "Сказания..." был разорван сначала текстом договора 911 (912) г., а затем и хронометрией, легко понять, каким образом женитьба Игоря на Ольге, предшествовавшая походу 941 г., оказалась сдвинута на 37 лет вперед.

Такую реконструкцию реального хода событий можно подкрепить другими расчетами, связанными с брачными установлениями той эпохи, в целом, общими для Европы и Византии.

Как указывал И.Е.Забелин, исходя из статей "Прохирона", по византийским законам совершеннолетие для мужчин наступало в 14 лет, для женщин – в 12 лет23. Согласно же установлениям "Эклоги", брачный возраст для мужчин начинался с 15 лет, для женщин – с 13 лет 24.

Судя по тому, что в 1187 г. Ростислав Рюрикович, которому в это время уже исполнилось 15 лет, был повенчан с Верхуславой Всеволодовной, которой исполнилось всего восемь лет [Ип., 658], браки на Руси могли заключаться для женщин и ранее, если только в данном случае речь идет о бракосочетании, а не о обручении, которое, согласно "Эклоги", могло иметь место, начиная с семи лет.

Поскольку известно, что у Игоря и Ольги других детей не было, а это находит подтверждение в исчислении членов их семьи в "договоре 945 г.", следует заключить, что для каждого из них этот брак был первым.

Следовательно, к моменту рождения первенца Ольге должно было быть от 13 до 15 лет, а Игорю – от 16 до 18 лет.

Можно допустить, что Ольга с Игорем были еще моложе, поскольку у Святослава, который погиб в 971 г. в возрасте 28 лет, к этому времени оказывается уже три сына, занимающих самостоятельные княжения, т.е. в возрасте 14-15 лет, если это всё не является творчеством "краеведа".

Впрочем, не только Владимир, но и остальные дети Святослава, скорее всего, были от наложниц, поскольку наличие у него законной жены можно понять только из желания Рогнеды выйти именно за Ярополка ("Не хочю розути робичича, но Ярополка хочю" [Л., 76]), что, скорее всего, тоже принадлежит области литературы, а не истории."

Внимание! Вот вторая сенсация, предлагаемая А. Никитиным!



"Все это позволяет наметить гипотетическую дату рождения самого Игоря – не ранее 920 г., – устраняющую возможность связать его непосредственно не только с Рориком/Рюриком, но и с Олегом, умершим, по меньшей мере, за пять лет до появления Игоря на свет.

И этот сенсационный вывод подрывает сразу весь фундамент того исторического мифа, что был оформлен в виде "Повести временных лет" и на основании которой он перешел в современную науку!

А далее следует и третий сенсационный вывод!

"Такое исключение Игоря из двух сюжетных линий – истории словен, к которым приходит Рорик/Рюрик, и истории полян, к которым приходит Олег, – находит косвенное подтверждение в той разительной непохожести двух "Русий", которые отражены в договорах Олега и Игоря, хотя их разделяет всего только тридцать лет.

Первый договор с греками заключает европейский наследственный князь, окруженный "мужами", сохраняющий франкскую титулатуру и живущий вдали от моря.

Второй договор заключает князь, окруженный обширным семейным кланом, чьи интересы представляют соответствующие послы.

Он не имеет в своем подчинении никаких других "светлых князей", и живет на территории Крыма рядом с "черными болгарами" (печенеги?), греками-херсонеситами и, как вытекает из сообщения Льва Диакона, с "германцами", т.е. готами-тетракситами, которые в ПВЛ именуются "деревлянами" (от "тервинги", т.е. 'лесные жители').

Выяснение вероятного возраста "старого" Игоря, оказавшегося весьма молодым, в свою очередь позволяет разрешить ряд недоуменных вопросов, связанных с его личностью и с его окружением.

Первым из них является загадка взаимоотношений Игоря и Свенельда/Свендельда, "воеводы Игоря", который обладал властью большей, нежели сам Игорь, поскольку именно он осуществлял сбор дани с покоренных народов, отстранив дружину Игоря и дав ей основание говорить, что "отроци Свенделжи изоделеся суть оружьем и порты, а мы нази" [Ип., 42-43].

В самом деле, почему Игорь оказывается столь зависим от Свенельда/Свендельда? Вопрос этот ранее казался неразрешим, поскольку Свенельд/Свендельд не был упомянут в рассказе об Олеге и не фигурировал в договоре 6453/945 г.

Теперь, когда мы выяснили наиболее вероятный возраст Игоря и отсутствие каких-либо его связей с Олегом, Свенельд/Свендельд оказывается не просто "мажордомом", но, по-видимому, воспитателем и опекуном Игоря, каким он выступает и в дальнейшем по отношению к Святославу вместе с его "кормильцем" Асмудом, и чьи функции при переработке исходного текста оказались переданы "краеведом" Олегу.

Теперь есть все основания считать, что, будучи всего только "воеводой", т.е. не обладая никакими династическими правами, Свенельд от имени малолетнего Игоря вершил делами государства, "привел" ему в жены Ольгу и, вполне естественно, собирал дань с покоренных племен и народов до его "возраста".

Можно думать, что этот переломный момент наступил после неудачного участия Игоря в экспедиции росов под стены Константинополя, когда его личные дружинники потребовали "довольствия" от молодого князя, слишком неопытного, чтобы понять всю пагубность нарушения "ряда" с племенами-данниками.

Похоже, юностью Игоря объясняется и его участие в трагическом для росов/русов походе на Константинополь, известие о котором, сконструированное из текста Продолжателей Амартола и Феофана и "Жития Василия Нового", вошло в ПВЛ в виде пересказа "краеведа".

Однако самое замечательное, что, подобно тому, как "краевед" предпослал тексту договора Олега новеллу о походе 907 г., так и здесь, обнаружив у византийских авторов сообщение о разгроме "руси" и пересказав его, он создал новеллу о втором, теперь уже почти победоносном походе Игоря после заключения мирного договора с Романом I Лакапином, желая смягчить образ князя-неудачника, каким Игорь предстает в ПВЛ.

Действительно, краткая история жизни Игоря наполнена одними поражениями: сначала он терпит его при набеге на Византию, затем, поддавшись алчности дружины, он гибнет "в деревах", что звучит весьма двусмысленно, если вспомнить о способе его казни "германцами", как об этом мимоходом упоминает Лев Диакон.

Всё это утверждает в мысли, что действительным правителем государства при юном Игоре был Свенельд/Свендельд, явившийся для предшествующих событий прототипом "вещего Олега", тогда как последний, судя по договору 911 (912) г., связан с историей совсем иной Руси, чем та, что представлена последовательностью Игорь – Святослав – Ярополк – Владимир".

На основании изложенного А. Никитин делает свой важнейший вывод!

"Две "Руси" – две династии, две географии, две истории".


Стоит заметить, что повествование об Игоре (а затем о мести Ольги и о княжении Святослава) совершенно не знает "словен", с которыми неизменно выступает Олег, связанный с ними то ли действительно (анекдот о парусах), то ли благодаря концепции "краеведа".

Показательна и разница в племенном окружении Олега и Игоря, поскольку общим (и главным) противником у них оказываются только древляне/деревляне и уличи/угличи, и то потому, что, как представляется теперь, они были "приданы" Олегу вместе с функциями Свенельда/Свендельда.

Сейчас трудно сказать, что именно послужило непосредственной причиной такой переработки, но определенную роль в этом должен был сыграть текст договора 911 (912) г., который впоследствии был использован Константинополем при составлении "договора Игоря" и вместе с ним извлечен кем-то из имперского архива.

Последнее объясняет и безусловный факт переноса в "договор Игоря" статей договора 911 г. с этнонимом "русин" (множественное число – "русь"), при всём том различии в содержании, титулатуре и географической ситуации, которые отражены в новом тексте.

Особый интерес в договоре Игоря вызывают условия его подписания послами русов и картина последующей ратификации его самим Игорем.

Послы, "сколько их было крещенных", приносили клятву соблюдать условия договора в "соборной церкви" Константинополя (т.е. в Софии?), причем "клялись церковью святаго Ильи", находившейся "в Руси", в которой затем присягала остальная "христьяная русь".

Что же касается приведения к присяге языческой руси, то она "да полагает щиты своя и мечи своя нагы, и обручи свои и прочая оружья, и да кленуться о всемъ, яже суть написана на харотьи сей" [Ип., 41 ].

И хотя последующий рассказ о ратификации содержит лексему "варязи", абсолютно чуждую тексту договора, указывающую на принадлежность комментария о церкви св. Ильи ("яже есть надъ ручьемъ; се бо бе сборная церкви, мнози бо беша варязи христьяни") "краеведу-киевлянину", сама новелла, похоже, восходит к тексту его предшественника, откуда он заимствовал рассказ о гибели князя, точно так же потребовавший комментирования (о малом количестве дружины, о месте могилы Игоря "и до сего дни", о местонахождении Ольги со Святославом и пр.).

Здесь внимание привлекает замечательный оборот "и возмя дань, и поиде въ свои города" [Ип., 43], заставляющий предполагать опущение топонима по несоответствию привязки событий к Киеву, либо вообще его изначальное отсутствие.

Итак, "великий князь русский" Игорь в результате проведенного анализа предстает юношей-неудачником, который был завлечен в роковую авантюру своими дружинниками, когда попытался выйти из-под опеки "мажордома" и воспитателя Свенельда/Свендельда.

Предпринятая А.А.Шахматовым попытка увидеть след такого конфликта между опекуном и воспитанником в преамбуле договора 6453/945 г., не упоминающего Свенельда/Свендельда, и выдвинутое им предположение об участие последнего (или его сына) в убийстве Игоря с последующими притязаниями на руку Ольги 29, не могло иметь место в реальности уже потому, что, как увидим дальше, вся история с "деревлянским сватовством" является литературной интерполяцией и не имеет ни малейшей связи с действительностью.

Единственный путь, которым исследователь может вернуться к исторической реальности происходившего, начинается, как ни странно, с определения даты смерти Игоря.

Поскольку брак Игоря с Ольгой имел место до похода на Царьград летом 6449/941 г., рождение Святослава должно было последовать тем же летом или осенью, относящейся уже к 6450 (сентябрьскому) году, что мы и находим в соответствующем месте ПВЛ.

А так как известно, что Святослав погиб в 6480 г. и общее число лет его жизни равно 30, из которых он княжил 28, следует, что он остался без отца на третьем году жизни, т.е. осенью 6453 г., которая от Р.Х. является осенью 943 г.

Это, в свою очередь, позволяет определить дату заключения договора Игоря с греками, что произошло, вероятнее всего, на следующий же год после разгрома росов на Босфоре и рождения Святослава, т.е. летом 6450/942 г.

Именно в такой последовательности эти события и были изложены в первоначальном рассказе об Игоре, не имевшем сетки годовых дат.

Однако ошибочное определение по индикту похода Симеона и его смерти, отнесенных к 6450/942 г. и последующее хронометрирование ПВЛ оторвало преамбулу известия о рождении Святослава "в се же лето..." от сообщения о походе 941 г. и автоматически сдвинуло на следующий 6451/943 год заключение мира послами Игоря с Романом I, тогда как новелла "краеведа" о небывалом победоносном походе Игоря в 6452/944 г. отодвинула текст договора ещё на три года, заставив, в конце концов, вообще убрать его дату.

Завершая на этом этапе рассмотрение личности Игоря, можно констатировать, что, родившись не ранее 920 г., а, скорее всего, в 923-925 гг., и погибнув от рук крымских готов-тервингов осенью 943 г., Игорь представлен в договоре не столько киевским князем, сколько одним из архонтов "черноморской руси", чьи подданные оказываются "русинами" с германоязычными и славянскими именами (см. преамбулу договора 6453/945 г.), не знающими никаких "славен", "полян" и "варягов".
 



Поэтому, прежде чем делать из этого какие-либо выводы, рассмотрим фигуру его вдовы, снискавшей славу незаурядной правительницы и дипломата для всего северочерноморского региона того времени.

2



Первая в русской истории женщина-правитель, явившаяся образцом для последующих русских правительниц, "праматерь князей русских", как именует ее одно из проложных житий, зачинательница христианства на Руси, сравниваемая Церковью с Еленой, матерью Константина Великого, представлена в ПВЛ текстами, вызывающими много вопросов и недоумений.

Тексты ПВЛ сообщают об Ольге, что она



1) была женой Игоря (ст. 6411/903 г.) и в качестве таковой отмечена в преамбуле договора 6453/945 г.;

2) четырежды мстила "деревлянам" за смерть Игоря ("дублетная" ст. 6453/945 г. и ст. 6454/946 г.);

3) в первые годы вдовства занималась государственным устроением земель по Мьсте, по Луге и по Днепру (ст. 6455/947 г.);

4) совершила поездку в Константинополь, где крестилась (ст. 6463/955 г.); 5) находилась с внуками в Киеве, осажденном печенегами (ст. 6476/968 г.); 6) умерла и была погребена в 6477/969 г.).

Из этих событий документальное подтверждение имеют пункты

1 (княжеское достоинство Ольги и состав семьи, отмеченные в преамбуле договора Игоря и у Константина Порфирогенита, и

4 (поездка в Константинополь, поскольку церемониал двух ее приемов в императорском дворце описан Константином Порфирогенитом, хотя дата и причина этой поездки до сих пор вызывают споры у исследователей.

Всё остальное вызывает вопросы. Попробуем в них разобраться.

Согласно принятой в историографии версии ПВЛ, позднее разработанной в "Степенной книге", Ольгу "привел" Игорю Олег (по другой версии – сам Игорь) в 6411/903 г. "от Плескова", что на протяжении столетий воспринималось и толковалось как "от Пскова", города на р. Великой.

С формальной стороны такое истолкование находит себе подтверждение в НПЛ (старшего извода), где, начиная с первого упоминания Пскова под 6640/1132 г. и вплоть до 6837/1329 г. устойчиво прослеживается форма "Пльсковъ", заменяемая в 6860/1352 г. "Псковъ", хотя, как заметил в свое время Д.И.Иловайский, ".трудно тут разуметь наш Псков, тогда не только не игравший никакой политической роли, но едва ли и существовавший", взамен которого он предложил видеть в "Плескове" ПВЛ древнеболгарский город Плисков (совр. Плиска) 35.

Однако "псковская легенда", представленная только "Степенной книгой", созданной в 30-х гг. XVI в., в последующем утвердилась в русской агиографии и в историографии столь основательно, что даже М.Н.Тихомиров счел возможным лишь однажды признать, что "с точки зрения исторической вероятности привод жены к Игорю из болгарского города Плискова понятнее, чем появление Ольги из Пскова, о котором более ничего не известно в X в." 36

Между тем, вопрос о месте рождения Ольги обрел еще в 80-х гг. прошлого века не только логическую, но и документальную основу, когда архимандрит Леонид (Кавелин) обнаружил среди рукописей, принадлежавших А.С.Уварову, сборник XV в., где сообщалось, что "Игоря же Олегь жени въ Болгарехъ, поять за него княжну именемъ Олгу, и бе мудра велми".

Это позволило наконец идентифицировать летописный "Плесков" с болгарской Плиской, древней столицей Первого Болгарского царства37, где находилось архиепископия болгарская, делавшая ее одним из главных культурных центров славянства в отличие от Преславы – новой столицы, куда переехал царский двор Симеона.

Вполне естественно, что такое происхождение Ольги в исторической реальности должно было в гораздо большей степени отвечать интересам утверждавшейся династии русских князей, чем то, которое ей усваивала поздняя церковная традиция.

Новый взгляд на происхождение "праматери всех князей русских", поддержанный Д.И.Иловайским, получил дальнейшее развитие в работах болгарских историков38, в том числе архимандрита Нестора, следом за С.Чилингировым посчитавшим ее племянницей царя Симеона, т.е. дочерью его сестры Анны, выданной замуж за боярина Сондока или Сурдика.

Пересмотр традиционной хронологии ПВЛ в отношении Олега, Игоря и Ольги, приведенный выше, делает сомнительным возможность столь близкого родства последней с Симеоном, хотя сам факт ее происхождения из Плиски, как я покажу далее, способен прояснить многие, иначе не объясняемые моменты как ее собственной биографии, так и действий ее сына Святослава. К сожалению, этого нельзя сказать о самых впечатляющих событиях жизни первой русской женщины-правительницы, с которыми она вошла в анналы русской истории, – мести древлянам/деревлянам за Игоря.

Отметив ее замужество под 6411/903 г., второй раз ПВЛ называет имя Ольги после рассказа о смерти Игоря "в Деревах", когда она "бяше в Киеве съ сыномъ своимъ детьскомъ Святославомъ, и кормилець бе его Асмудъ, и воевода бе Свинделдъ, тоже отець Мьстишинъ" [Ип., 43]. что является таким же комментарием "краеведа", как и поясняющие вставки, ориентирующие события середины X в. на топографию Киева 80-х гг. XI в. ("горы Киевские", "двор теремной", "двор Чюдин", объяснение имени князя Мала и пр.).

А вот четвертая сенсация, найденная А.Никитиным!

"В результате такого вторжения "краеведа" в текст предшественника получилось, что Игорь был погребен дважды:

первый раз "деревлянами" ("и убиша Игоря и дружину его, бе бо ихъ мало; и погребен бысть Игорь" [Ип., 43]),

а второй раз Ольгой ("Олга же... приде къ гробу его и плакася по мужи своемъ; и повеле людемъ съсути могилу велику" [Ип., 46]).


Здесь мы подходим к вопросу о существовании некогда самостоятельного произведения, содержавшего описание похода Игоря на греков (по Продолжателю Амартола и "Житию Василия Нового", если это не заимствование из их общего источника), текст договора с обстоятельствами его ратификации, рассказа о смерти Игоря и последующего четырехкратного мщения Ольги древлянам/деревлянам, построенного на "странствующих сюжетах" фольклора (и литературы) средневековья, как "сожжение в бане", "избиение на тризне" и "сожжение города с помощью птиц".

О чужеродности последнего сюжета (месть) для ПВЛ свидетельствуют его сохранившиеся фрагменты, которые резко контрастируют по лексике и стилистике с комментарием "краеведа" и такими принадлежащими ему новеллами, как рассказ о втором, победоносном походе Игоря, поездке Ольги в Константинополь и последующими рассказами о Святославе.

К этому следует добавить отсутствие в исходном тексте о мщении Ольги таких характерных для ПВЛ этнонимов, как "словене", "русь", "варяги", замененные более поздним обобщающим "кияне".

Вместе с тем, все описанные способы мести – погребение заживо послов, сожжение их в доме, избиение на тризне, – как и сама месть, коварная и последовательная, оказываются вообще чужды славяно-византийской литературной традиции.

Не знает их и собственно древнерусская литература, для которой характерно совсем иное отношение к смерти, сформулированное Владимиром Мономахом в письме к Олегу Святославичу:

"дивно ли, оже мужь оумерлъ в полку, ти лепше суть измерли и роди наши" [Л, 254].

Восстание обычно подавлялось карательной экспедицией, как то сделано Свенельдом, Святославом и Асмудом в отношении "деревлян".

В данном же случае речь идет именно о мести, причем падающей на весь народ.

Образцы подобной беспощадной, длящейся поколениями мести известны только в германском героическом эпосе, примером которого может служить "Песнь о Нибелунгах".

Естественно задаться вопросом: не заимствован ли и данный текст, приуроченный к смерти Игоря и к Ольге, из какого-то германоязычного произведения?

Вопрос тем более уместен, что, опираясь на сообщение Льва Диакона об обстоятельствах смерти Игоря от рук германцев и месте обитания Святослава ("Боспор Киммерийский"), указывающие на Таврию, где, согласно хронике Георгия Амартола, обитали "дерьви", т.е. "тервинги", есть все основания видеть в "деревлянах" ПВЛ остготов-тервингов, а не "лесных людей", живших по Припяти и Ужу.

Подтверждением столь неожиданному заключению может служить также имя древлянского князя – "Мал", вызывавшее недоумение еще у "киевлянина-краеведа", который счел даже необходимым пояснить, что "Мал" – это имя.

Непонятным оно оказалось и для польского историка Я.Длугоша, который, посчитав его синонимом прилагательного 'маленький' ("невысокий"), воспроизвел его уже как Мискиня/Низкиня, быть может, пойдя на поводу у своего предшественника-осмыслителя. На самом же деле, как можно полагать, речь идет о представителе остготской династии Амалов, поэтому весьма вероятно, что в рассказах о мести Ольги мы имеем дело с адаптированными сюжетами германского эпоса, поражающими своей внутренней монолитностью и чуждостью древнеславянским литературам в целом.

Иной точки зрения на этот сюжет придерживался академик Б.А.Рыбаков, утверждавший, что "сказание о мести Ольги", как условно можно назвать этот рассказ, это не отражение реальных событий, а устрашающее эпическое произведение, созданное в интересах киевской монархии (так! – А.Н.). Автор "Сказания о мести" воздействовал примитивным художественным средством на примитивное, полупервобытное (так! – А.Н.) сознание своих современников, и к мечам киевских дружинников он присоединял идеологическое оружие, заставляя своих слушателей (почему не читателей? – А.Н.) поверить в мудрость и непобеди-мость киевского княжеского дома"

. Комментарии, как говорится, излишни...

Трудно настаивать на том, что новеллы о мщении Ольги первоначально входили в один сюжетный блок с рассказами об Игоре, хотя такая возможность представляется мне весьма вероятной.

С гораздо большей уверенностью можно говорить, что, уже после адаптации этого текста в ПВЛ "краеведом", он испытал определенного рода сокращения, нарушившие первоначальную стройность и полноту повествования.

Об этом свидетельствует фрагмент так называемого "сна князя Мала", сохранившийся только в списке Летописца Переславля Суздальского, где он находится между сообщением о том, что "деревляне" послали новых послов к Ольге после сожжения первых и приходом этих новых послов в Киев, хотя по своему содержанию ("лодьи, в них же несеныъ быти, смолны") он должен был соответствовать приходу первых послов.

Похоже, в результате таких же сокращений остается неизвестной и судьба самого Мала, которого А.А. Шахматов пытался отождествить с "Малком любчанином", сделав "милостьницу Ольжину" Малушу, мать Владимира, его дочерью.

Вместе с тем, можно видеть, что попытки "краеведа" создать из Ольги образ инициативной и волевой правительницы, проходящей по Деревской земле с сыном своим и с дружиною своею, уставляюще уставы и урокы [Ип., 48-49], чтобы на следующий год отправиться "к Новгороду", уставив "по Мьсте и Лузе" погосты и дань, т.е. хозяйствуя уже в Деревской пятине Великого Новгорода, не были оценены его последователями, поскольку в дальнейшем Ольге в ПВЛ не отведено даже время самостоятельного княжения: ее имя отсутствует в перечне княжений ст. 6360/852 г., а "княженье Святославьле" начинается с момента его "посажения на конь" в 6452/946 г., т.е. по достижении пяти лет.

Так получается, что единственным реальным зерном во всей этой истории, столь ярко и впечатляюще отразившейся в ПВЛ, стало убийство Игоря "германцами", только не на "Древлянской земле" правобережья Днепра выше Киева, а, скорее всего, там, где они обитали, т.е. в Крыму".

На этом, казалось было бы, можно было, и закончить эту часть.

Но, я так же хочу тут кратко упомянуть еще одного историка-любителя – Виктора Спильного.

Он часто публикует свои работы на сайте "Хайвей" и темой его работы было и это всем казалось "странным", что по его мнению "Киевская Русь" находилась в Крыму!

Вот ссылки на его работы:

http://h.ua/story/282140/

http://h.ua/story/282141/

http://h.ua/story/263328/

http://h.ua/story/267020/

http://h.ua/story/264441/

Но, если работы В. Спильного, несмотря на его многолетний научный поиск, (а его к этому натолкнула встреча с представителями инопланетной цивилизации), не находили никакого отклика среди российский историков, то теперь мы видим правоту его догадки и то, что она впервые подтверждена документально, известным российским историком А. Никитиным.

(конец ч.13)
 



 

 Комментарии

Nikita Ludwig28.96
28 August 2012 20:33




- Характерным остаётся то обстоятельство, что в самом

центре кольчуги Ингвара красуется заветный русский арийский

сивмол золотистая " Свастика-коловрат ", повсеместно уничтожаемая

жидами из нашей русской культуры :


http://www.starat.narod.ru/pictures/glazunov/pic53.jpg

http://www.staratel.com/pictures/glazunov/pic53.jpg

http://slavs.org.ua/img/history/vizantiya/08.jpg

http://blogs.abc.net.au/.a/6a00e0097e4e68883301156fff1e35970c-800wi

http://img15.nnm.ru/2/4/b/0/c/92fb001a84b85ae6f26556eb7f4.jpg


- С уважением ...