Поезд отъезжает от Вильнюса, в ранних сумерках туман над деревьями по холмам сливается с ровной серостью неба. Сквозь желто-красную листву кое-где видны темные могучие ели. В начале лета молодые листья смыкаются, душат свет фонарей, и в этом есть своя прелесть. А сейчас мне кажется, останется позади Прибалтика и Беларусь, и вместе с ними все ненастье, мелкий дождь, и утреннее Подмосковье встретит меня легким морозцем и косыми лучами восходящего солнца, падающими на окна вагона сквозь поредевшую, как будто высокую листву.
       Я ложусь на прохладную белую простынь и верчу в руках Акунина в мягком переплете. Мне  хочется вечером выйти на "Площади Ильича", купить в палатке стаканчик кофе, стоять у подземного перехода со стороны Золоторогожского вала и просто смотреть на людей, торопящихся к электричкам платформы "Серп и Молот". Потом спуститься в переход и выйти к остановке трамваев, пропускать их один за одним со стоящими внутри людьми и полупустые. Дышать московской осенью и вентилляцией в метро, тонким запахом бензина и кленовой листвы. Мне хочется побыть наедине со своим прошлым, в котором так много связано с этим великим городом. Неторопливо идти в наступающей темноте у подножия его многоэтажек, мимо ярких витрин. И знать, что не будь в моей судьбе Москвы, и я совсем другим сейчас был бы, а не будь в ее судьбе песчинки - меня, она ни капли бы не изменилась. Огромная, из глубины веков и вглубь новых столетий, не похожая ни на один другой город, ослепительно прекрасная. Москва.

                                                         ***

       Легкий ветер гонит маленькие волны по глади великой русской реки. У закрытой сейчас пристани Волга потихоньку стирает большие буквы чьей-то романтики на песке. Славе неинтересен наш разговор, он просто стоит и смотрит на середину реки, где маленький буксир толкает перед собой огромную ржавую баржу.
       - Это и получается идеал дворян и офицеров, - говорит мне Таня.
       В тридцать один год она воспитывает пять детей, троих родных и двух приемных, а кроме этого руководит белгородским отделением медико-просветительского центра "Жизнь" в защиту материнства и детства и на добровольной основе ухаживает за лежачими инвалидами. В одного из них, пять лет назад упавшего с девятого этажа и чудом выжившего, она влюблена. Влюблена уже давно и всерьез.
       - А сколько твоему младшему лет? - подсчитываю в уме.
       - Нет, ты не это хотел спросить, - улыбается она, - да, я родила, когда Валера уже появился в моей жизни.
       Этически мне сложно спорить с ней по любому вопросу. Если на мой взгляд в чем-то она не права, ее принципы потом и кровью политы, на боли сирот и прикованных к инвалидному креслу утверждены.
       - Тогда... - я запинаюсь, - это не может... идеалом быть, в крайнем случае просто... приемлемым вариантом.
       Слава - семинарист из Оренбурга, тоже филиалом "Жизни" руководит. За последний год он распространил семь тысяч дисков, печатную продукцию давно не количеством, а на вес считает, сотни тысяч рублей от спонсоров, десятки помошников. В их компании я чувствую себя ущербным. Он с нетерпением ждет окончания разговора на "неинтересную" тему, чтобы дальше делиться опытом, учить.
       - А что тогда по-твоему идеал? Как надо?
       - Ну... - понимаю, что не знаю ответ, - с начала с самого... контролировать себя... не дать себе влюбиться.
       - А вдруг все же?
       - Вдруг!.. вдруг не бывает, - на полтона громче говорю, - ты вспомни, не могло это вдруг случиться. Все равно есть моменты, когда зависит только от нас.
       Мы молчим. Великая река медленно несет свои воды в далекое южное море.
       - А идеал такой у дворян все же был, - упрямо говорит Таня, - много из истории фактов. Платоническая любовь не может помешать семейному счастью.
       - Был.., - я задумчиво смотрю на другой берег, - да только мы не дворяне...

                                                          ***

       В Москве шел дождь, и по дворам на тротуарах лежали мокрые листья.
       - Ну вот.., - я позвонил жене с городского от родственников, - видишь...
       Внизу под окнами с трудом разворачивалась серебристая иномарка, теплый рыжий кот терся у ног. Двоюродная племянница настороженно смотрела с рук бабушки на незнакомого дядю, засунув в рот малюсенький розовый пальчик.
       А потом был аэроэкспресс до Внукова, стойка регистрации и мокрые самолеты у терминала.
       В кармане запищал телефон. Жена напоминала о моем "дворянском идеале".
       - Свет, я же сказал... в аэропорту... домой...
       Холодный дождь и серые во все небо тучи. Я медленно шел по трапу в московскую осень.