Здесь все было так терпко-пряно,

Словно в кофе мускатный орех.

Словно Бог, улыбаясь пьяно,

Говорит: "Отпустите грех..."

Словно он, наклонясь к монаху,

Шепчет: "Брат, запали косяк,

А то грустно идти на плаху...

Башку ведь отрубят и так".

А монах пожимает плечами,

Молча спички ему достает,

Он ведь знает, как это - ночами,

Когда жизнь вас в конец заебет.

Плывут мысли монаха украдкой:

"Он наверное страшно устал...

Он всегда и для всех был загадкой,

И никто его не узнавал.

Вон, блестящая гильотина...

Я б давно захотел умереть...

Что ж ты, Боже, такая скотина,

Нам в аду позволяешь гореть?"

А Господь улыбается грустно.

Он печален и чуточку хмур.

И ему удивительно пусто,

Он совсем по-людски понур.

Он забылся в своих твореньях,

Легко пепел стряхнув на асфальт,

Утонув вдруг в святых песнопеньях,

Пальцами раскрошив базальт.

Вот, стоит он уже на помосте,

Голову чуть к толпе наклонив.

Говорит он: "Во мне нету злости",

Вскользь улыбку им всем подарив.

Почему он совсем не злится?

Почему улыбается им?

Перекошены грязные лица,

По земле плавно стелется дым.

Спой же, Боже, им, спой на прощание,

Те, забытые веком псалмы.

Пусть для них это будет признание,

Как открытие... Призраки тьмы

Отойдут, покачав головами лишь,

Понимая, как к ним он суров.

И пронзит напоследок глухую тишь

Взгляд отрубленных Богу голов.