Михайло Дубовик (Дубко)
МОЁ БЫТИЕ
Дубовик Михайло Федорович, харьковчанин, родился в украинской рабочей семье. более 44,5 лет работал в Институе монокристаллов НАН Украины в разных научных должностях; кандидат физ.-мат. и доктор техн. наук; соавтор 197 публикаций и монографии, «Ветеран труда» и «Изобретатель СССР», кратко описывает перепетии событий в своей жизни.
В PDF-формате (с фото):
https://docs.google.com/file/d/0B6TGDJBLR8TgN0FTSVRWSEZDLWc/edit?pli=1
Контактны: тел.(0572)- 625-628, e-mail: dubovik_m@mail.ru.
Моим детям: Игорю, Елене, Александру;
внукам: Владику, Лизе.., друзьям и соратникам.
***
Начато 30 июля
Переработано и добавлено в 2012 году на основе Фрагментов жизни
ПРОЛОГ
В детстве Саша часто просил меня рассказать кое-что из моей жизни - что я знал, видел, и очень внимательно слушал мои короткие рассказы. И я решил описать отдельные эпизоды жизни своей и близких мне людей.
Каждый человек живёт в памяти других. Много написано о знаменитых учёных, писателях, военных и др. Но сколько простых тружеников остаются безымянными! Пусть же эти записи станут памятью о тех, кто жил до вас, и ваши дети не должны быть людьми, непомнящими родства.
Как представителю поколения, детство которого омрачило военное лихолетье, а потом были относительно спокойные годы жизни, кажется, и сказать - то о себе нечего. Но, анализируя прошлое, могу уверенно заявить, что всегда имел свою прогрессивную жизненную позицию и кое - чего достиг в своей деятельности.
ДОВОЕННОЕ ДЕТСТВО
Родился я в Харькове в украинской рабочей семье. Отец Фёдор Иванович работал столяром на заводе «Серп и Молот», а мать Ефросиния Петровна - швеей на фабрике им. Тинякова. Жили мы на Холодной Горе по ул. Абрамовсая, 34. Прилагаю семейное фото и с двоюродным братом (слева от меня, фото 1 и 2).
Отца я помню слабо, т. к., когда его не стало, мне было 6,5 лет. Но отдельные эпизоды о нём и моменты своей жизни в детстве, связанные с ним, помню чётко, но трудно представляю их в хронологической последовательности. Отец запомнился мне человеком средних лет и среднего роста, почему-то всегда одетый в серое. Лицо у него было худощавое.
Фото 1 и 2.
В памяти всплывают отдельные картинки детства. Чаще всего вспоминается тихий летний вечер. Я с родителями сижу на крыльце нашего дома (оно выходило на Восток): чистое небо, слабо шелестят листья на деревьях, мы кормим кроликов. Вот я с отцом - в нашем сарае. Там стоят токарный станок и верстак. Отец что-то пилит, точит и показывает какие-то изогнутые бруски и говорит, что это - для моих санок. Потом - зима. Я сижу закутанный в больших санках со спинкой и боковинами - мать едет со мной на базар и обратно, а вокруг меня - булки, хлеб. А вот отец приходит с работы, даёт мне считать деньги и показывает маленький металлический самолётик, который он сделал для меня. В другой раз мы идем в гости и где-то переходим закруглённые трамвайные рельсы, приходим во двор с деревьями, и нас встречает какой-то дядя (мать говорила, что - то был Александр Щербак). Он поливает из чёрного шланга деревья. А когда - то мы едем на Сабурову дачу к дяде Пете и тёте Тале - сначала едем трамваем, потом идём по пыльной дороге. Во дворе я играю с детьми (то были Лара и Витя). В бочке пускаем заводной кораблик, а рядом - мой отец и дядя Петя. Вдруг видим: по дороге едет танк, а навстречу ему – подвода, в которую впряжена лошадь. Дорога узкая. Лошадь пугается, вздыбливается и вскакивает прямо на танк. Кучер падает, все наши кричат. Потом мы снова здесь в гостях, но зимой - украшенная ёлка, на ней горят свечи и в гнездах сидят птички.
Всплывают и другие воспоминания тех лет. Улыбающаяся мать сидит на табуретке в кухне и зовёт меня «Миня! Иди кушать!». Или - мы с отцом и матерью в гостях у материных родных (их небольшой домик до сих пор стоит рядом с 7-й поликлиникой). Там - маленькая девочка, которую я с двоюродным братом Колькой тянем за ноги, а нам кричат «Оторвёте Аллочке ножки». Её привезла тётя Полина из Днепропетровска. В какой – то вечер мы провожаем их на поезд.
Чаще вспоминается лето и тёплые солнечные дни. Однажды с отцом и матерью иду под канатной дорогой и с боязнью смотрю, как высоко над головой с грохотом движутся пустые и наполненные чем-то бадьи. Мне что-то говорят про кирпич и завод.
Хорошо помню наш дом и двор. Под окнами росло много малины. Я часто туда забирался, а моя бабка Оля меня выгоняла и страшила собаками Рексом и Джимкой, которые были привязаны возле крыльца их дома (он находился в одном дворе с нашим домом) и всегда лаяли. Более ласковой была бабушка Параска (по матери). Она была слепая, но часто садила меня и Кольку на колени и рассказывала сказки. А в один из ясных дней я шёл с Колькой и с другими родственниками за катафалком, на котором стоял чёрный гроб-то хоронили эту бабушку, и было это, как я выяснил позже, в июне 1940 года. До сих пор там (Залютино, кладбище №6, ряд 4, 10-я могила от могилы Александра Ивановича Мещанинова) стоит крест с надписью: «Парасковея Дончак 18.14/10. 80-19.14/06.40».
Помнятся и некоторые приключения. Единственным мальчиком, с которым я дружил в детстве, был Колька. Однажды мы перешли улицу Свердлова с велосипедом. Чужой дядя нас прогнал домой. Я пошёл с велосипедом по переезду, а Колька полез через ограду, которой отделялась проезжая часть этой улицы, и вдруг на него наехала черная легковая машина. Он упал. Испугавшись, я побежал к нему домой звать родителей (в тот раз мы также были в гостях - жили-то рядом). Мать Кольки тётя Варя несла его на руках, а он рвал. В другой раз я с Колькой и матерями были у тёти Талы и дяди Пети. Игрались, потом почему-то вдвоем убежали оттуда. Нас догнали только на трамвайной остановке возле велозавода и ругали - будто мы что-то утащили.
Ещё помнится какой-то парк. Я с отцом и матерью рассматриваем какие-то машины. Мне говорят, что то - моторы самолётов. Потом – вечер. Было много огней, вылетающих из-под земли и рассыпающихся-фейерверк!
О РОДИТЕЛЯХ И РОДСТВЕННИКАХ
В нашем дворе было два дома. Старый, построенный ещё, как говорили, в
Мой отец родился в
Родители матери переехали в Харьков в 1908 году, т. к. в селе ничего не имели. По приезде в Харьков они как-то смогли купить у казака небольшой старый домик, крытый камышом. Сейчас он находится по Болгарскому переулку, 3. Отец матери Дончак Петр Аврамович работал разнорабочим, в частности, на строительстве здания Управления Южной железной дороги, будучи носильщиком кирпичей. Его жена Дейнека Параска была дома. У матери было три младшие сестры - Варя, Наташа и Полина. В те времена вокруг домов моих родителей на Холодной горе расстилались поля.
Отец и мать сочетались браком 3-го мая
Из двоюродных родственников моих родителей хорошо помню Николая и Зою, детей дяди отца Степы; и Виктора - сына дяди отца Павла. У матери было два двоюродных брата и шесть сестёр: Илья и Павел, Нюра (она и ее братья жили также в Харькове, куда они приехали из Рубанки, Галина и Вера, которые жили в Терешихе, и Одарка, жившая в Рубанке (это по ее матери), Галина и Дуня, жившие также в Рубанке, - по ее отцу. Общался с ними я мало, но об этом – по ходу моего рассказа.
ВОЕННОЕ ЛИХОЛЕТЬЕ В ХАРЬКОВЕ
Итак, шли безмятежные для меня мирные дни. Первые мои воспоминания о войне это - белые облачные полосы на небе и слова матери, что такое явление предвещает плохое - наверно, будет война. А потом - уже зримые впечатления о ней. Так, однажды летом мы с матерью поехали на завод Серп и Молот, где отец работал столяром. Стояли возле киоска. В небе слышался какой-то гул и хлопки. Стоящие рядом люди говорили, что высоко летит немецкий самолёт и по нему стреляют зенитки.
В другой раз мы с матерью были в большом магазине с прозрачным потолком. Вдруг страшно завыла сирена (я слышал её в первый раз) и мы побежали домой. А потом в один из теплых вечеров отец, мать и я возвращались от тёти Вари и уже почти возле нашего дома увидели, что по небу движутся узкие световые полосы, которые скрещивались и расходились. Отец говорил: «Это прожекторы ищут немецкие самолёты». Слышны были их гул и глухие хлопки над нами от разрывов зенитных снарядов. Дома у нас появился противогаз. Мне было очень забавно натирать его большие глаза - стёкла скользким карандашом и надевать его на свою голову.
Дни становились пасмурными. Отец начал копать возле дома траншею - убежище. И вот, однажды, к вечеру начали сильно звенеть стекла и дрожать пол в доме. Мы полезли в вырытую яму. Там были кровать, стулья, горела свечка. Мы часто там прятались. А однажды вечером, когда затих грохот, мы пошли через сад в другой двор в убежище соседей, потому что стали бояться быть одними. Было очень темно. Шёл сильный дождь. В небе что-то грохотало и сверкало. Пролетел самолёт. Мы стояли возле этого убежища, но боялись идти в него, а из него никто не выходил. А в какой-то также пасмурный день меня повели к базару смотреть сбитый немецкий самолёт. Запомнились длинные листы, на них красные штучки. То были крылья самолёта с лампочками.
И так тянулось много дней. Горел Госпром, были бомбёжки. А в одно солнечное утро мы услышали сильный грохот, содрогалась земля! То, как говорили родители, шли танки по улице Свердлова. А перед вечером, когда ещё светило солнце и было очень тихо кругом, мы с отцом пошли по Пермскому переулку к улице Свердлова. Повернули к поликлинике. Кругом - ни души.
Увидели, что возле каменной ограды поликлиники стоит пушка, а возле неё сидит, прислонившись к ограде, человек в красноармейской форме. Он был мёртв. А недалеко впереди лежал на рельсах трамвай, опрокинутый на бок. Мы пошли к тете Варе и моему деду. Зашли во двор. И только прикрыли калитку (фортку, как мы её называли) - за нами во двор вбежали двое военных в тёмно-зеленых касках и таких же рубашках с засученными рукавами. А в руках - автоматы. Начали что-то непонятое кричать. Отца и деда ставят к забору, крича «Коммунист!?» Тётя Варя плачет. Так впервые я увидел немцев. Дед что-то им говорил. Они хватают курей и уходят. Мы тоже быстро идём домой. А у нас в комнате уже сидит немец в светлой шинели, на столе разложена карта, рядом - его фуражка с кокардой, фонарик. Он что-то показывает на карте и говорит плохо по-русски «Москва! Москва капут!». А мне так хочется дотянуться до фонарика. Так закончилось моё раннее детство, и началась другая жизнь.
СНОВА О ХАРЬКОВСКИХ БЕДАХ
Идет война. Немцы в Харькове и у нас дома. Насколько приятно вспоминать светлые дни раннего детства, когда все было в радость и помнится только одно маленькое родительского наказание (после моего «танца» на диване по пирогам), чем последующие мрачные дни. И даже первая встреча с немцем дома запомнилась огорчением и страхом. Я упоминал о фонарике, который лежал на столе возле немца. Он больше всего меня заинтересовал, ведь его я видел впервые. Я брал его в руки, включал. Но немец выхватил его из моих рук и начал ругаться.
А следующая встреча с другим немцем перед вечером в другой день чуть было не окончилась трагично. Она произошла у входа на склад воинской части по улице Нариманова, куда мои родители пошли, как и другие люди, что-то искать. Ходили мы по чердаку склада, видели винтовочные патроны, заряженные деревянными пулями. Отец набрал в мешок стружек. При выходе из ворот двора на улицу нас встретил немецкий офицер. Мы стали убегать. Он догнал мать, схватил ее за руку, вынул пистолет и намеревался стрелять. Она плачет, показывает на меня, крича «Киндер! Киндер!». Немец ударил мать по лицу, но отпустил.
Далее помню уже зиму. У нас в комнате живут два немца. Когда их нет дома, я проверяю, где что лежит. Однажды, открыв дверцу шифоньера, увидел на полках конфеты, печенье. Наелся всего. А вечером поднялся шум, крики. Немцы хватают мать, отца, берут веревку, чтобы их повесить. Я реву. Но все обошлось. А потом немцы от нас ушли. Дома - страшный холод. Ставни закрыты. На стеклах окон - наросты льда. Мы перебираемся в кухню, а комнату закрыли. Топить нечем.
В один из таких дней я стою на табуретке. Заходит отец и протягивает ко мне руки в серых рукавицах и что-то говорит, указывая на свои руки. Потом мы варим кукурузные зерна. Перемалываем их в мясорубке, и я их проталкиваю в неё. Вдруг мой палец цепляется за нож мясорубки. Я кричу. Течёт кровь. Потом отец часто окунает пальцы обеих своих рук в тёплую воду. Они красные. Затем кисти рук у него стали перевязанными. Он лежит на кровати. Причину этого я тогда не понимал. Гораздо позже я узнал из рассказов матери, что отец был освобождён от призыва в армию и с началом войны остался дома. И все трудности пришлось, прежде всего, преодолевать ему. А зима первого военного года, а с ней и условия жизни в Харькове были очень суровые: есть нечего, топить печь нечем (тогда почти везде в Харькове было только печное отопление) да и воды не было, т. к. водопровод не работал. И на Холодной Горе вблизи нас был только один источник воды - ручная водокачка на ул. Пермской. Немцы гоняли людей качать воду. Работал там и отец. Ездил он и на «менку» - менять вещи на продукты. Стояли сильные морозы, и он обморозил руки. Никто его не лечил. Со временем пальцы начали чернеть.
Однажды я лежал рядом с отцом на кровати в кухне. Нам в окно светило солнце. Наступала весна. Отец лежал на правом боку. Его правая рука была вытянута перпендикулярно кровати. Рядом стоял табурет. На нём - сковородка с жареной картошкой. Матери не было дома. Отец попросил меня придвинуть табурет ближе к кровати. Я встал с кровати, начал двигать табурет и как-то зацепил руку отца. Один палец оторвался и покатился под кровать. Отец закричал. Я испугался. А потом мать устроила каким - то образом отца в 9-ю больницу.
В один из весенних дней было очень тепло. С матерью я иду на базар. Там на столбе с часами видим повешенную женщину. Вдруг над головами слышится страшный грохот. То низко летел самолёт со звёздами на крыльях, по нему стреляли. Мы спрятались в угловой магазин. Когда самолёт улетел, мы вышли на улицу и увидели много летящих с неба листков, которые подбирали люди. То были советские листовки, сброшенные с самолёта. Появились немцы, и мы убежали домой.
В другой день я с матерью - во дворе 9-й больницы. К нам выходит отец в сером халате. Позже я узнал, что его удалось положить в эту больницу благодаря тому, что ею руководил хорошо знакомый родителям профессор – хирург Александр Иванович Мещанинов. Отец сидит с нами в беседке. Я - у него на руках или бегаю. Солнце - перед закатом.
В другой раз - мы снова во дворе больницы. Я с флажком. Мать с кем-то идёт к маленькому деревянному домику. Его открывают, а там лежит много мёртвых людей. Все раздетые. Мать плачет и говорит мне, что-вот твой папа. Я ничего не понимаю. Так воспринялось мною самое страшное событие в нашей семье, круто изменившее нашу последующую жизнь. Случилось это 20 мая 1942 года.
Похорон отца не помню. Да их, как говорила мать, и не было, потому что из родных никто не помог ей. И его, как и других «безродных», хоронила больница. И сейчас щемит душа, что я не видел могилу отца, а мать и другие родственники не узнали тогда, где его похоронили и не искали то место. Но по рассказам материных знакомых (в частности, санитарки 9-й больницы тёти Нюры) всех умерших тогда в больнице отвозили в Залютинский лес. Там же хоронили и расстрелянных советских военнопленных. Сейчас на том месте стоит обелиск.
После смерти отца помнится цепочка событий, которые я выстроил в своей памяти. Первое - это ссора матери с бабкой и теткой Марией: на крыльце нашего дома меня тянут за руки в разные стороны. Бабка кричит: «Оставь ребёнка!». Рядом люди, вещи; за нашим сараем сложены доски, их куда - то уносят соседи. Потоп я стою на улице возле дома деда Петра. Подъезжает пустая подвода. Говорят: «Приехал Ванько». На подводу грузят вещи и перину. На неё усаживают меня, рядом садится мать. Она и провожающие нас плачут. Мы отъезжаем.
Так закончилось моё детство в Харькове. О нём всплывают в памяти ещё отдельные разрозненные воспоминания. Из них - наиболее яркие и противоположные по обстановке – два: смеющиеся отец, мать, тётя Тала и её муж дядя Петя; мы с Колькой обходим по воде забор, брызгаемся, кругом зелёная трава, нам дают большие ракушки; а потом мы вдвоём с дедом Петром идём в город по большому мосту через железную дорогу; внизу-перевёрнутые вагоны и очень сильно закрученные в разные стороны рельсы. Почему-то эти два события - одно мирной жизни, а другое - уже войны наиболее часто вспоминаются мне.
Почти нигде я не ставлю дат. Конечно, я их не знал. По рассказам других людей замечу, что бабка Параска умерла летом в июне 1940 - го года (на её могиле я побывал только в мае 2010-го года); немцы заняли Харьков 25 октября 1941 года, а мы уехали из Харькова в начале июня 1942 года.
НА РОДИНЕ МАТЕРИ
И так, утром тёплого летнего дня мы выезжали из Харькова в сторону Залютино. Кругом - сплошной поток людей, подвод, машин. По обочинам дороги лежат перевёрнутые разбитые и обгоревшие танки и машины. Мы едем долго. Переезжаем какую-то реку вброд, и было любопытно наблюдать, как у подводы, на которой я сидел, и у машин не было видно колёс, а они движутся. Где-то мы ночуем у костра, недалеко подают гудки паровозы. А в каком-то населённом пункте Ванько прямо среди улицы выгружает на землю некоторые, ещё оставшиеся наши вещи, разворачивается и быстро уезжает. Мать потом говорила, что это было в Ворожбе. От Ворожбы мы едем на грузовой машине с немцами до Ромнов. Мать говорила позже, что это стоило ей последних вещей, что она берегла - отцовских хромовых сапог. Затем снова - на подводе. И вот к вечеру проезжаем большой сад в Рубанке. Там работают женщины. Одна из них подбегает к нам. То была наша родственница - тётя Наталка Копичиха, к которой мы и ехали.
Кратко - о самой Рубанке согласно моим впечатления, когда я там жил, и некоторым официальным данным (из Википедии, интернет). Рубанка – это большое село бывшего Дмитровского, а сейчас Бахмачского района. Оно основано в 1740 году и находится на высоте в среднем
http://maps.vlasenko.net/ua/chernigivska/bahmackyj/rubanka/
Традиционно отдельные части села назывались: Заболотье на Западе (отделялось от него болотом бассейна реки Ромен), Веселый край, Причепыловка, Кононивщина, Луты, Молоток, Загребелье, Пятихатка. Почти в двух километрах на Восток от Рубанки находилась усадьба Рубанского совхоза (сейчас – Нове), который расположился на землях бывшего владельца - пана Рачинского.
Как рассказывали мне пожилые жители Рубанки, семейство Рачинских было хозяйственным и не сильно притесняло крестьян. Все имели земельные наделы. По праздникам бесплатно раздавались малоимущим жителям села продовольственные подарки. В селе были построены: больница, школа, церьковь, механические мельница и маслобойка, которые существуюют и сейчас, и спиртовый завод, так как в панской экономии выращивали сахарную свеклу. Но этот завод и церьковь, находившаяся возле школы, были разрушены в первые годы советской власти, но их развалины сохранились.
Возле панской усадьбы, построенной в виде двухэтажного здания с обширным фруктовым садом и хозяйственными зданими, в том числе баней с водопроводом, был выкопан (говорили, что его копали пленные сербы) длинный и широкий пруд. В общем, старожилы неплохо отзывались о Рачинских, отмечая, что они даже помогали в учёбе одарённым детям. Так, благодаря их помощи получил образование и стал первым советским рентгенологом уроженец села Рубанка Дьяченко Василий Яковлевич.
30 ноября 2012 г. мне удалось найти в Интернете (Родословная Рачинских из Википедии и Обзор А.В. Лухты «Татевский дневник» С.А. Рачинского: Вестник ПСТГУ 1V: Педогогика. Психология. 2006. Вып. 3. С. 165-207) некоторые официальные сведения о Рачинских, которые жили в Рубанке. История Рачинских в Рубанке начинается с момента женитьбы третьего сына Александра Абрамовича Рачинского Константина Александровича на Марии Александровне Дараган, владелицы поместья в селе Рубанка в 1862 году и переезде его туда в 1864 году. Там он прожил 30 лет. А в 1894 году выехал, получив должность директора Сельхозинститута в Москве. Через 10 лет, подав в отставку, он снова вернулся на Черниговщину. Но через несколько лет снова выехал, оставив поместье для управления им своему сыну Сергею Константиновичу. Характер деятельности Константина Александровича скупо отражен в Обзоре А.В. Лухты, а его сына только в устных воспоминаниях крестьян, о чем я частично писал...
Село Рубанка было очень большим и насчитало около 1000 дворов. Но в настоящее время в нём проживает 706 человек (данные из Википедии).
О значени Рубанки свидетельствует и тот факт, что её именем названа железнодорожная станция, находящаяся на расстояниии
Вскоре вслед за нами приехали дед Петро, тётя Тала с детьми, и все мы жили у Копичиных на Причепиловке. Но прожили там надолго. Начались ссоры, т. к. в одной хате жили: баба Катерина, тётка матери, её дочка тётя Одарка, их невестка тётя Наталка с дочкой Галей и нас шестеро. Дед пошёл работать в экономию (так немцы назвали бывший Рубанский совхоз). Тётя Тала с детьми поселилась в другом месте, а мы втроём жили у разных людей: сначала у тёти Хрысти там же на Причепыловке, но ближе к центру села. Там я чуть было не сгорел, будучи запертым в хате, когда рядом горела близко стоявшая хата соседей, и впервые заболел у меня зуб, и мне давали покурить измельченную тыквенную ручку.
Затем мы перебрались в хатыну дяди Антона, который жил возле школы; потом недолго жили у наших дальних родычей Юрченковых, которые жили недалеко от него. Здесь запомнились: холодный день, когда я куда-то иду селом, а на ногах закрутились носки сапог от мороза; страшная бомбёжка Бахмача, когда в нашей хатынке ночью было светло от висящих над Бахмачем ярких светильников - то наши бомбили станцию; и как у Юрченковых я спутал понятия хлеб и хлев (меня послали у хлев за соломой, а я всё думал, что это такое хлев, а где же хлеб?).
Весной 1943 года мы переехали на Загребелье в пустующую хату Ивана Рябухи (Бовкуна - по уличному), сироты, который жил у своей тетки на Молотку. Там я впервые сильно поранился: рубил дрова и топором разрубил кисть левой руки на суставе указательного пальца, шрам виден и сейчас. Иван часто приходил к нам, и мы вдвоём играли, но он часто кричал: «Геть з моеи хаты!».
Ближе к лету мы перебрались жить в комнату на втором этаже бывшего помещичьего дома, который был собственностью Рубанского совхоза. Этот дом стоял на высоком берегу огромного пруда. Туда мы часто бегали купаться, и я вместе с Витей и Ларой чуть было не утонули в нём. А случилось это так: я, как старший, присмотрел возле берега непривязанную лодку деда Исаака, побежал домой, взял железную лопату как весло, прихватил пришедших к нам в гости брата и сестру; уселись мы в лодку, оттолкнулись от берега и с помощью «весла» быстро оказались на середине пруда. Вдруг увидели, что лодка быстро наполняется водой, повернули к берегу, но тут лопата выскользнула из моих рук, лодка остановилась, вычерпывать воду мы не успевали, подняли крик. На наше счастье недалеко от нас плавал какой - то мужчина и быстро пригнал лодку к берегу. Конечно, больше всех от родителей досталось мне.
В другой раз я сам учился плавать в этом пруду, пользуясь советом ребят, что нужно, как можно дальше вскакивать в воду, а потом выплывать, отталкиваясь ногами от дна. Запрыгивал, запрыгивал я в воду, и всё было хорошо, пока вода не покрывала мне голову. Но вот мне удалось запрыгнуть так, что я скрылся глубоко, как казалось, под водой и не мог выбраться на берег. И снова проходивший мимо мужчина вытянул меня из воды. Но в следующий раз я уже выплывал сам.
Но прожили мы в этом доме недолго и в конце лета поселились в Оксени Волощенковой на Лутах. Её хата стояла за прудом противоположно помещичьему дому. Жили мы, как живут обычно в селе, в одной хате с её семьёй, где было ещё трое её детей - все девчонки младше меня. Кроме того, с нами жила ещё тётя Тала с детьми. Там впервые я пошёл в школу вместе с жившими рядом Василем Дубыною, Сашком Габелкой и Мыколою Кащенком. Запомнилось, как в школе мы учили стих: «Цвитуть сады, билиють хаты, а на гори стоять палаты…Сам бог вытае над селом..».
Первой нашей учительницей была Екатерина Яковлевна Декленко. Буквы мы писали чернилами из бузыны на газетных листках. Был также урок спивив. Но проучились мы недолго, т.к. приближался фронт. Все мы дети хорошо чувствовали, что где - то идёт война. Я уже говорил о бомбёжке Бахмача. В другой раз низко над селом пролетел советский самолёт и сбросил листовки. Потом от зажигательной пули загорелась хата Екатерины Яковлевны. Это была первая сгоревшая хата в Рубанке. Вдалеке слышны были взрывы. Снаряды иногда залетали и в село, и однажды я даже со взрослыми ротозейничал на ещё дымящуюся воронку от разорвавшегося снаряда в огороде нашей хозяйки. Немцев в селе почти не было. Управлял всем староста Сайбель, который жил в ближнем к Рубанке селе Белые Вежи. Оттуда он приезжал на велосипеде.
Чётко помню приход красных. Мы сидим перед вечером на полу в сенях (почти во всех селянских хатах пол был земляной, так называемая доливка). Хозяйки с детьми нет. Слышен треск горящих поленьев и чувствуется едкий дым. Выбегаем во двор: кругом и рядом с нашей горят хаты, свистят пули, грохот разрывов. Мы кинулись к ближним соседям Улянычевым. Там - немцы с автоматами и нас прогнали. Дед нашел в огороде дома, где мы жили, яму типа погреба и втолкнул нас туда, сверху закрыл яму ржавым железным листом, и, сказавши: «Сыдить, а я пиду прынэсу щось поисты», ушёл. Но так и не вернулся. Только вскоре над ямой мы увидели высокого немца в очках и человека в штатском рядом с ним. Они что-то говорили, показывая на яму. Матери затолкали нас в угол ямы, боясь, что к нам бросят гранату. Но этого не случилось - немцы ушли.
А ночью сильно бомбили село. Почти рядом с нами ревели моторы самолётов, выли сирены, содрогалась земля, и её комья сыпались на нас. Как оказалось позже, то наши кукурузники (ими управляли женщины!) бомбили помещичий дом, школу, центр села, где сосредоточились немцы. Под утро всё стихло, но мы боялись вылезать, хотя сильно хотелось есть. Вдруг кто-то склонился над ямой и тихо сказал: «вылазьте, прыйшлы наши, а ваш дид лежыть убытый у погреби Билоножчихы». То был наш сосед Сергий Крутый. Мы вылезли из ямы. Было серое туманное утро. По улице шли в колоннах солдаты с накинутыми на плечи, как тогда говорили, плащпалатками.
На местах хаты, где мы жили, сарая, где находился наш телёнок, и других ближних хат были только груды ещё дымящегося пепла. Тётя Крутыха дала нам пропитанного дымом хлеба. Потом все мы пошли к Белоножчихе. В её дворе стоит пушка и много солдат. Самой хозяйки нет. Она погибла от взрыва гранаты, брошенной немцем в подвал помещичьего дома, где пряталось много людей. Матери и я слазили в погреб. Дед лежал вниз лицом без обуви. Солдаты вытащили его. На его лице было много ножевых ран. Солдаты покормили нас супом из котелка. В нём я достал ложкой заряженный винтовочный патрон. Дома мы откопали яму, в которой дед спрятал горох. Ели его сырым. Из-под обломков печи вытащили обгоревшую материну швейную машину. Её спрятали было под эту печь. Но её забрал Сергей Крутой, чтобы починить, но нам потом её не отдал. Мать всё время горевала, что так случилось. Долгие годы ей пришлось шить вручную, чтобы заработать еду.
Затем мать послала меня на совхозную усадьбу к нашему знакомому Сысою, чтобы он помог нам похоронить деда. Бежал я босиком. На дороге увидел мертвую лошадь напротив школы. А дальше я пошёл под ставком, а не по дороге через греблю. И, видимо, какое – то провидение направило меня туда, т. к. под греблей я увидел много очень красивых фигурных предметов, окрашенных в красный цвет, а то были мины! И, возможно, я мог бы подорваться, идя по мосту. Мне так хотелось дотронуться к одной из них, но сдержался. Когда возвращался назад, ни мин, ни лошади уже не было. Деда хоронили под вечер с батюшкой.
У кого-то мы переночевали, а далее встала проблема, как жить дальше. Жить нам было негде, есть нечего. Работать матерям тоже негде – всё разрушено! Но пошёл слух, что недалеко от Рубанки, в семи километрах, в селе Белые Вежи стоят пустые хаты, во дворах - скирды необмолоченного зерна, не полностью убраны огороды. И Сергей Крутой там уже побывал. И, конечно, наши матери двинулись туда. Хозяйку с детьми мы так и не видели. Позже рассказывали, что многие жителями села и она с детьми прятались в поле…
Вышли мы в дорогу утром следующего дня. Было это в конце сентября
В этом селе прожили мы больше года. Жизнь здесь нам, детям, была очень интересной, т. к. всё было новым. Белые Вежи были значительно меньше Рубанки, но по данным из Википедии оно упоминается в летописи ещё в ХI веке. Раньше тут жили немцы - колонисты, которые поселились ещё при Екатерине второй. Жили они «одноосибно», и, как рассказывала моя мать, её отец ещё в молодости ходил туда на «заробиткы». Однажды его оттуда выгнали, т. к. он «настромыв на рогы коровам» испорченные пироги, которые ему дали на полдник, и так пригнал их домой. Отступая, немцы забрали с собой всех жителей села. Собирались они, видимо, наспех, потому что в печах остался даже испечённый хлеб.
Постепенно в Белые Вежи приезжали другие погорельцы. Из Рубанки, кроме Крутых - Рябухины всей семьёй, но без Ивана, в чьей хате мы раньше жили. Были люди из Брянщины и Белоруссии. Так, в доме, который мы заняли, поселилась ещё тётя Груша Ягодкина с двумя детьми - дочкой Марией почти моего возраста и меньшим сыном. Тётя Тала заняла полдома, расположенного рядом с нашим.
Уладив проблему с жильём, мы начали готовиться к зиме: молотили снопы, копали картошку. Но начал организовываться колхоз, и возникли трудности с продуктами, т. к. завозили молотилки во дворы, где ещё стояли необмолоченные скирды, молотили зерно, а нам не давали брать снопы домой. Оставалась только солома, которую мы использовали для топки. Проблема топлива - особая для сёл того времени, т. к. не было ни дров, ни угля и только можно было достать торф, если село было расположено близко к торфоразработкам (Рубанка, Гайворон). Но это осуществлялось позже, когда налаживалось его производство. А тогда зима была для нас очень трудной: топить нечем (солома иссякала, ломали заборы, сараи), есть нечего, одеться не во что. Помогали военные, которые жили периодически в других хатах и в клубе. Но тяготы той жизни мне почти не запомнились, т. к. были друзья (Витя, Лара, дети тёти Груши, Васыль Рябуха и другие два мальчика, которые жили в доме на противоположной стороне улицы). Школа не работала. Когда начались холода, наши три семьи решили жить вместе в хате тёти Талы. И мы, дети, в основном сидели на большой печи, которую иногда удавалось протопить. Но жить было тревожно, особенно ночью, т.к. некоторые бывшие хозяева по ночам пробирались в свои хаты в поисках пищи. Для защиты населения в селе организовали отряд «стрыбкив», в который входили в основном девчата, вооружённые винтовками. Одна из них часто приходила к нам и однажды показала, как можно стрелять из винтовки (по котам).
В одну из весенних ночей нашим матерям показалось, что кто-то ходит у нас по хате. Мы всполошились, выбили стекло в окне (а оно было единственным!) и начали вылезать на улицу. Но моя мать застряла в нём и мы в страхе её еле вытащили. Затем побежали в дом сельсовета (он находился через две хаты от нас). Было темно и холодно. Пробыли там до утра, а стрыбкы в это время караулили, как говорили, дезертиров. Но никого не поймали. Но уже летом я сам видел, как застреленного мужчину привезли на колхозный двор.
Особенно трудным был период ранней весны, когда стояла непролазная грязь на улице, мы не могли гулять и с нетерпением ждали тепла. В один из морозных весенних дней я и мать пошли в Рубанку к родичам. Но, возвращаясь назад, заблудились, т.к. стоял туман, а матери чудились кругом волки. Часто натыкались на огромные лужи с водой. Вдруг увидели вдали огонёк, пошли на него и попали в дом путевого обходчика железной дороги, которая проходила от Бахмача на Парафиевку. Там, обсушившись, пробыли до утра.
С приходом весны начались всякие забавы и особенно с боеприпасами. Однажды возле дома мы нашли цветные металлические трубки и начали с ними играться. Но это увидел военный, отнял их и нам дал нагоняй, т.к. то были взрыватели к гранатам. В другой раз я с Василем Рябухой разобрали гранату без запала и жгли белый порошок. Или, бывало, найдём патрон с пулей, извлечём порох и по крупинкам бросаем его на горячую плиту, а он в виде искр разлетается в разные стороны. Или из патрона вынимали пулю, а патрон с порохом забивали в землю, на капсюль ставили гвоздь и ударяли по нему железякой - образовывалась глубокая лунка. Но дети часто подрывались. Так, старший брат Васыля остался без кисти одной руки.
Но вскоре началась наша детская организованная жизнь, потому что открыли ясли – сад, и все дети попали туда, а матери начали работать в колхозе. Часто на свою работу они брали и нас. Так, я видел, как мать «управляла», не умеючи, двумя волами при выравнивании грунтовой дороги, так что один вол наступил ей на ногу. В другой раз она взяла меня «пасти» колхозных курей, которых вывозили на плантацию буряка уничтожать долгоносиков. Мы ночевали под будкой, где находились куры. Но однажды пошёл дождь, и нам пришлось сидеть в этой будке вместе с курами. Зато можно было до отвала наесться яиц. А в другой раз мы увидели низко летящий самолёт, который снижался и приземлился недалеко от нашего села - возле Кочубеевки. Дети и взрослые побежали туда. Там уже собралось много людей вокруг самолёта, а лётчик в комбинезоне стоял на его крыле и что-то рассказывал. То был боевой истребитель с пулемётом и пушкой. Говорили, что лётчик был родом из Кочубеевки. Мы долго ходили вокруг этого самолёта.
И, наконец, ещё одно впечатление тех тёплых дней. Как-то раз я пошёл с Марией Ягодкиной во двор Сайбеля за соломой. Набираем солому в мешки, играемся, нам хорошо, никого нигде нет. Весёлые возвращаемся домой. Вдруг видим, что на крыше сарая, который стоит во дворе клуба, сидят знакомые мне мальчишки, они смеются и, показывая на нас, дразнят женихом и невестой. Было стыдно, но и приятно, потому что Мария была первой девочкой, которая мне нравилась.
Осенью начала работать школа, и я снова пошёл в первый класс. Но радости было мало: писали вместо нормальных тетрадей на газетных листках чернилами из бузины. Одежда - ношенная и переношенная, обувь, как говорили, - тряпчаные мешты. Холодало и снова нас ожидала тягостная перспектива жизни. Тётя Тала уехала с детьми в Харьков к родным дяди Пети, а нам ехать было некуда, т. к. нас не ждали ни у родных отца, ни материны сёстры. Тогда мать вместе с одной женщиной, у которой также был сын моего возраста, завербовалась в Донбасс.
И вот в один из осенних дней 1944 года мы едем на подводе, запряжённой волами, на станцию Григоровка, что в пяти километрах от Белых Веж, садимся в поезд и едем на Юг. Удобств никаких, т. к. пассажирскими вагонами служили товарные, только оборудованные деревянными скамейками. Так закончился ещё один период моей жизни, о котором я часто вспоминал, и даже приезжал раз туда велосипедом с дочкой Леной из Рубанки, где мы часто отдыхали летом у родных моей жены. Но трудно было узнать те места: село убогое, нет ни одного забора. Узнал я только клуб и дом сельсовета, да встретилась одна женщина, которая будто - бы помнила мать.
В ПОИСКАХ ЛУЧШЕЙ ЖИЗНИ: ДОНБАСС И ХАРЬКОВ
И вот едем мы в новое место. Запаса еды нет. Чем питались, не помню. Прямым поездом доехали мы только до Кременчуга. Ожидая другой попутный поезд в Донбасс, пешком пошли через мост до Крюкова, к Днепру. Спускаемся к реке. Кругом белый песок. С нашей стороны - очень пологий берег и почти до середины реки вода только по колено. Вблизи противоположного крутого берега видим плывущий белый корабль. Мы только ходим по воде, т. к. купаться холодно. К вечеру мы снова едем в товарном поезде. В Красноармейске, где, как говорили, продавался самый дешёвый хлеб, снова - пересадка и мы едем в открытом товарном вагоне с углём. Днём среди поля, но рядом с бахчёй, поезд остановился, и машинисты пошли за арбузами, которые росли возле железной дороги. А мы сидим, т. к. боимся, чтобы нас не высадили. Наконец приехали на место вербовки - в город Константиновку. Но оказалось, что договор был составлен неправильно - на работу с детьми не принимают - нет жилья. Куда деваться? Мать выбрала, казалось, меньшее зло - ехать в Харьков.
И снова - мытарства. Из - за отсутствия денег едем на попутных поездах и часто висим на подножках вагонов, как и многие другие люди. Но в Харькове мы оказались лишними: нашу квартиру занимала сестра отца Надежда с мужем и сыном Гариком, а у материной сестры, которая жила на её «отцовщине», жили квартиранты. Несколько ночей мы провели, где прийдётся - то у соседей, то у знакомых (Поляковы). И вскоре уехали в Рубанку обычным способом безбилетчиков. Об этом харьковском периоде моей жизни остались только два ярких впечатления. Мы - у тёти Нади, т. е. в своей квартире, в ней тепло, кроме неё - дома Гарик и его отец, они живут только в кухне, чтобы было теплее, кругом наша мебель, на известном мне нашем шифоньере стоит большой самолёт с четырьмя моторами и пропеллерами; так хотелось ним поиграть, но нас выпроводили. В другой раз мы у каких-то знакомых, у меня большой пистолет, я иду в туалет, и пистолет выпадает из кармана в яму - очень жаль было его потерять.
СНОВА НА ЧЕРНИГОВЩИНЕ
Приехав в Рубанку, мы снова жили, где придётся. С весны мать начала работать на торфоразработке. Там на болоте возле совхозной усадьбы я проводил почти весь день, помогая иногда матери катить вагонетку с сырой торфяной смесью, и тем «зарабатывал» себе еду, которую привозили прямо на место работы. Иногда я пас совхозных свиней и часто с другими ребятами лазил по крышам ферм в поисках птичьих гнёзд. Однажды свалился с крыши клуни, ребята притащили меня в свинарник, и там я лежал, пока не пришла мать с работы и на себе отнесла меня в Рубанскую больницу. Но всё обошлось благополучно. Тогда мы жили недалеко от этой больницы, сначала у Гуртовенковой Софии, потом у Губатовой Дуньки. Замечу, что от совхоза до села было почти два километра, но мать часто «подносила» меня и здорового по пути домой после работы, т. к. в конце моего «трудового» дня у меня «гудели» ноги. Тогда же со мной случились ещё два приключения.
Однажды, когда никого не было дома, я со Славиком, сыном тёти Дуни и значительно меньшим меня, влезли на крышу хаты искать воробьиные гнёзда. Хата, как и другие в селе, была укрыта соломой, и крыша была крутой и ветхой. Мы, конечно, наделали много в крыше дыр. А тут пришли наши родители. От испуга мы перелезли быстро на другую сторону крыши и чуть было не свалились на землю, т.к. держаться было не за что. Как нас сняли, не помню. Но прочухан мне был приличный. В другой раз тётя Дуня и мать везли волами картошку с подогородника. Сами они сидели на подводе, а я и Славик бежали рядом, пытаясь на ходу влезть на подводу. Я оступился с дышла и попал под заднее колесо подводы. К счастью, оно не успело меня переехать – волов остановили. Мать быстро понесла меня в больницу, которая была рядом. Меня осмотрел фельдшер Петро Маркович и признал, что страшного ничего нет. Но шрам на пояснице остался у меня на всю жизнь. А однажды в один солнечный весенний день все бежали к Сельскому Совету в центр села. Оказалось, что там проходил митинг - окончилась война!
Быстро пролетело первое послевоенное лето. Осенью я снова пошёл в первый класс. Учиться было нетрудно, но готовить уроки было негде - не было постоянного жилья. И часто после уроков я не знал, куда идти, чтобы хотя бы только поесть, т.к. в этот период сезонная работа матери закончилась, и она переходила из хаты в хату, обшивая людей вручную сначала в Рубанке, затем в Терешихе и снова в Рубанке.
В ХАРЬКОВЕ И В ДЕТДОМЕ
Так мы пережили зиму, а летом мать снова со мной уехала в Харьков в надежде вернуть свою квартиру и устроиться там на работу. Но в нашу квартиру нас снова не пустили. Наступали холода. Матери трудно было мытариться со мной, и она начала устраивать меня в детдом. С трудом выхлопотала направление в Люботино-Будянский детдом, т.к. туда принимали только круглых сирот. И вот в холодный дождливый осенний день мы идем от станции Водяное по раскисшей грунтовой дороге в село Гиёвку. Там в бывшем дворце князя Гия находился детдом. Приходим туда вечером. Мать оставляет меня, плача уезжает, а я остаюсь один. Но на другой день в комнату-изолятор, где был я, поместили ещё двух детей: брата и сестру Валентина и Лизу Богатырёвых. В изоляторе мы провели несколько дней, подружились. После изолятора нас одели и привели в группу, нам с Валентином выделили одну кровать на двоих. Так с ним я и спал, будучи всё время в детдоме.
Наша комната находилась на втором этаже, а спали мы на кровати, которая стояла рядом с печью типа «голландки». Печь топили непрерывно - мы по очереди подсыпали в неё уголь. В нашей группе были две воспитательницы: Галина Андреевна и Вера Константиновна. Первая была очень строгой и часто нас наказывала. Но справедливо. Я продолжал учиться во втором классе. В школу мы ходили строем в село. Я старался хорошо учиться и меня хвалили, научился даже немного рисовать. Уроки мы готовили коллективно, имея всего две книги на всех. Но с холодом и голодом бороться было трудно: зима наступила рано, а одежда у всех была лёгкая. Я, например, носил немного утеплённое пальто, туфли, простые носки, байковый костюм и лёгкую шапку. Очень мерзли ноги и руки. Тогда я однажды разорвал пополам своё полотенце и сделал две портянки. В тепле проходил только несколько дней, т.к. об этом кто-то рассказал воспитательнице. И вот после обеда Галина Андреевна заставила меня разуться перед всеми. Меня пристыдили и наказали: выдали более лёгкое пальто, а портянки заставили сшить, постирать и вытираться таким полотенцем. Это было первое и обидное наказание. Мне потом долго пришлось снова завоёвывать авторитет у воспитателей и при этом сильнее мёрзнуть. А нам приходилось в любую погоду ходить в школу, собирать желуди в парке, выполнять разные хозработы во дворе, быть дежурным по комнате.
Второй раз я был наказан ранней весной, когда стал особенно донимать голод. Обычно нас всё время кормили впроголодь: есть давали три раза в день, но мало - кусочек хлеба, редкий суп (мы называли его «гуляш по коридору»), иногда консервы, чай. Передач из дому почти никому не привозили. Ко мне, например, ни разу не приезжала мать (она заболела тифом). Единственным прикормом были жареные желуди, мёрзлая картошка, которую мы собирали на полях, листья липы, цветки трав. Поэтому дети пытались кое-что стащить. Чаще всего этим занимались старшие детдомовцы. Но агитировали и нас. Объектом краж были обычно подвал, кладовые. Однажды и я рискнул полезть в подвал с одним мальчиком. Влезли мы туда быстро через окно. Набрали картошки, солёных зелёных помидоров и прямо там, быстро, как могли, утоляли ими голод. Но нас засёк сторож. Мой напарник был старше меня и успел выскочить в окно. А я сам никак не мог дотянуться до него, а руки никто не подавал - «друзья» сбежали. Меня, конечно, поймали. Как наказали, точно не помню, но в детдоме наказывали так, что, прежде всего, это ощущали желудок, тело и душа.
Как правило, всегда это делали перед детьми, чтобы все знали, за что наказывают, так не поступали в дальнейшем и понимали, что наказание справедливое. Поэтому детдом остался в моей памяти, как родительский дом, где, наказывая, казалось, заботились о тебе. И помнится, конечно, больше хорошее. А в коллективе каждый ощущал свои преимущества и недостатки, особенно при подготовке домашних заданий. Я тут осознал, что прочитанное запоминаю быстрее других, люблю стихи и рисование. С нетерпением мы ожидали коллективных игр, т.к. выигравшим доставались игрушки, карандаши и особенно американская шоколадка.
Так в трудностях и небольших радостях дождались мы весны 1947 года, а затем быстро наступило лето. Однажды нас повезли пригородным поездом на экскурсию в Харьков. Целый день дети нашей группы с воспитательницами гуляли в городе, посетив зоопарк. Был коллективный обед, когда всех нас (человек 20) рассадили на пригорке возле Госпрома, где сейчас перекидной мост, и дали деликатес - чёрный хлеб с килькой в томатном соусе.
К этому времени я уже зарекомендовал себя хорошим ребёнком и решил этим воспользоваться: попросил отпустить меня самого на сутки к родственникам, чтобы выяснить, где мать. Сразу поехал к тете Вари. Нашёл мать. Она была неузнаваемая - стриженая, худая. Работала она разнорабочей на цементном заводе, что на Баварии (сейчас от него остались только разваливающиеся несколько круглых бетонных каркасов обжиговых печей), а жила в общежитии возле бора на Комсомольском шоссе. Она плакала и обещала забрать меня из детдома.
После этого я недолго пробыл в детдоме. Вскоре приехала мать и выписала меня из детдома (до сих пор сохранилась выданная мне справка), и мы вдвоём приехали поездом в Харьков. Так окончился ещё один этап моего детства. Мы с тобой, Саша, ходили в тот детдом, когда в нашем Институте началось движение о помощи слабым. Мне трудно было даже узнать дорогу туда и само здание. К сожалению, за прошедшие годы всё там изменилось не в лучшую сторону. Особенно грустно было смотреть на детей, которых мы видели. Чьи они? Ведь нет ни войны, ни голода, а есть дети–сироты. Тогда я вместе с нашим партгруппоргом Валентиной Мирошниченко беседовал с директором детдома, и мы пообещали перевести на его счёт половину месячной зарплаты сотрудников лаборатории, которой я в то время руководил, что и сделали.
В Харькове я недолго прожил с матерью. Жизнь была гораздо труднее, чем в детдоме. Там хоть как-то кормили, а здесь все продукты выдавали по карточкам, и, конечно, в них я не был предусмотрен. У матери была маленькая зарплата, и ей было трудно меня прокормить и восстанавливаться самой после болезни. Поэтому мать решила отправить меня в Рубанку, а потом, рассчитавшись на заводе, приехать самой.
ОПЯТЬ СПАСАЕТ РУБАНКА
Ехал я один с пересадками, но попомню - с билетом. В Рубанке пришёл я было к родственникам, но там меня долго не держали – в селе был голод, а на огородах ещё ничего не поспело. Спасались, кто как мог. Лучше было тем, у кого была корова. Пили молоко с молодой сахарной свеклой. Этим иногда угощался и я. Жить мне было трудно, и снова нужно было гадать, к кому пойти, чтобы покормили. Но нашлась добрая душа, подсказавшая, как самому зарабатывать на жизнь. Это была тётя Настя Рижчикова, которая жила на Загребелье рядом с Губатовой Дунькой, у которой мы раньше жили. Не являясь родственницей, она взяла меня к себе жить, хотя её семья тоже жила туго (у нее была уже взрослая дочка). Она подсказала мне, что нужно пасти Загребельскую череду по очереди за людей, которые сами не могли это делать. Оплата - кто что даст, хотя бы только за еду. А когда начнётся уборочная, нужно собирать колоски, помня, что это дело сильно наказуемое, т.е. так, чтобы никто не видел. Потом их обмолотить и к приезду матери иметь запас для питания. Я так и сделал.
Череда на Загребелье была большой, коров 20, и желающих нанять меня, как сменного пастуха, было много, а может быть, люди вникали в моё состояние и предлагали работу. В общем, каждый день я пас скот на лугах под болотом, а когда убрали снопы с полей, то на стерни. С едой не страдал. В поле давали торбу с молоком и лепёшкой, а, кроме этого, были завтрак, обед и ужин и можно было даже поспать после обеда в период, когда мы пригоняли коров домой для дойки. Жил я так более месяца, собирая украдкой колоски жыта и пшеницы, и к приезду матери имел около пуда зерна. Кроме того, какие то были дни в смысле ощущений контакта с Природой и общения со сверстниками! Обычно скот выгоняли на пастбище очень рано – с восходом Солнца. И я, естественно, вставал ещё раньше. Поевши у людей, за кого пас коров, и взяв «торбу» с харчами, я, как правило, босиком бежал до крайней хаты, где полагалось начать собирать череду, крича по дорога: «Скот выганяйте!», а собрав её, гнал пастись. По дороге ко мне присоединялся другой пастух, чаще всего это была одна из хозяек коровы, т. к. коров полагалось пасти вдвоём. Однажды такая женщина спасла меня от рогов бодающейся коровы, которая была в нашей череде и уже было придавила меня к земле своими острыми рогами.
Были и другие приключения в поле. Подростков – пастухов было много: кто пас своих коров отдельно, кто гусей, а кто колхозных телят, и, т. к. свободной земли для их выпаса было мало, всю эту живность пасли вместе. Замечу, что к этому времени село возрождалось, восстановились колхозы (их было пять: «Коммуна», «Им. Н. Хрущёва», «Веселый Край», «Нове жыття» и «Им. М. Щорса» на Заболотье). При этом мы сами затевали разные простые, а иногда опасные игры. Так, была игра «Побачыты Сонце» - предлагалось потянуть зубами колышек, воткнутый в горбик земли. Желающий это сделать, обычно новичёк (им был и я), наклонялся к земле, дотрагивался до колышка, а в это время чья–то рука незаметно подбрасывала этот горбик земли вверх - рот и глаза были забиты нею. В другой раз меня подловили на естественном желании покататься на лошади. Лошади обычно были колхозными, и более взрослые хлопцы пасли их вместе с телятами. Сказавши, например, мне «Бачыш, скот далеко пишов, треба побигты та завернуты його назад. Ловы он ту кобылу (или коня), сидай верхы та й поганяй!». И вот, не зная норов лошади, потихоньку подхожу я к ней с уздечкой и со словами «кось, кось, кось» пытаюсь её поймать, а она вдруг резко разворачивается и бьет меня задним копытом, да хорошо, что в мягкое заднее место. А в другой раз удалось всё-таки поймать и сесть верхом на более смирного коня, но по дороге он оступился, я перелетел через его голову и повис на уздечке вверх ногами, а конь начал от испугу вздыбливаться! И так в забавах, пастушьей работе и незаметном собирании колосков быстро пролетали летние дни.
И вот приехала мать. Порадовались, а потом – что делать дальше? К тому же, мне нужно идти в школу (в третий класс). И мать решилась зарабатывать на жизнь снова своей специальностью – шитьем. Но шила вручную, переходя из хаты в хату в основном только за еду и ночлег. Шитьё было разным. Но в основном переделывала, как говорили, старое на новое - кому валенки, кому перелицевать пиджак, пальто и проч. Мало в какой хате в Рубанке, а потом в Терешихе мы не были. Поэтому я хорошо знаю эти села и людей. Ходил и в школу. Но так продолжалось только две четверти, т.к. сначала я, а потом мать заболели малярией и оба вместе лежали в Рубанской больнице.
Там я ощутил заботу и внимательное отношение к себе от единственных двух врачей: хирургов супругов Надежды Николаевны и Ивана Михайловича Пустовойтовых. Они привили мне любовь к чтению (особенно запомнилась книга «Борьба за огонь» из их личной библиотеки) и вылечили меня от малярии, вызвав из Киева специалиста, который прилетел самолётом («кукурузник») и ввел мне в вену новое лекарство. Выздоровев, я изредка ходил в школу то от тёти Ольги Соловьюшки и от наших родичей Христынковых из Заболотья, то от деда Шкуратяна и Полывьяновых из Кругляка или от Ципловых, живших на старом совхозном дворе, или других людей, у которых нам приходилось кратковременно жить.
Несмотря на много пропущенных уроков, я успешно окончил 3-й класс. А тут наступило лето, и жить стало легче, т.к. я продолжил свою работу пастухом. Но пас уже не только коров, но гусей и коз. А к осени 1948 года мать нашла постоянную квартиру, вернее, мы стали жить вместе с семьёй тёти Гали Галич («Катрыной») на Заболотье, у которой было трое детей: ровесница мне Надежда, меньшая на два года Мария и совсем маленький Николай. Их отец погиб на войне. Хатка была очень маленькой и наподобие всех сельских хат. Сама «хата» была, как нам казалось, просторной и имела 4 окна. В углу её рядом со входом была устроена большая украинская печь. Её можно было топить чем угодно, т.к. в ней был широкий вход, закрывавшийся железной заслонкой с ручкой. В этой печи варили еду как себе, так и животным, пекли хлеб.
Рядом с печью был устроен «припичек», а рядом с ним - широкий дощаный настил («пил»), на котором спали. Рядом с ним находилась «груба», которую протапливали в холодные дни и когда «гнали горилку». От этой грубы под потолком тянулась жестяная труба большого диаметра к печи для выхода дыма (обычно всегда и во всех она выглядела проржавевшей со следами густой сажи). Рядом с грубой стоял большой продолговатый стол, а возле него - длинная скамейка («ослон»). В углу, как правило, восточном, были развешаны иконы, покрытые вышитыми «рушныками». Правда, я редко видел, чтобы на них молились, а вот, как пугали детей («не балуйся, а то Бозя накаже!»), встречалось часто. Затем вдоль стены располагалась ещё одна длинная и широкая скамья («лава»), а в конце её возле входа был подвешен шкаф («суднык»). Пол в хате был земляным. Его регулярно подмазывали жёлтой глиной. Потолок («стеля») был покрыт редко распложенными досками. Они опирались концами на стены, а по середине - на толстое бревно («сволок»). На эти доски был уложен камыш. Имелись ещё хатына (кладовка) и сени. Внутри и снаружи всё белили мелом. Жили они очень бедно. Не было даже сарая, а из живности было несколько курей, поросёнок и коза. За проживание мать должна была платить тёте Гальке 15 рублей в месяц. По совремённым ценам – это копейки, но тогда они трудно доставались: как и раньше, моя мать зарабатывала на жизнь своими способностями шить и даже такими, как гадание на картах, горящей бумаге и отпевание умерших. Сама тётя Галька была инвалидом - у неё не разгибалась полностью спина, а помощи не было никакой. Помнится, позже за неуплату налога выконавець забрал у них единственную свинью, гнал её на колхозный двор, а вся семья с плачем бежала следом.
Жили мы там до середины 1951-го года, и это было самое лучшее время моей жизни в Рубанке. Главное – было, где жить постоянно. А мы, дети, сдружившись, делились едой. В основном подкармливался я. Особенно Коля втайне от матери давал мне варёные картошку и буряк, яблоки, иногда и сальца. Летом я продолжал пасти скот по людях или в колхозе. В 1950 году я всё лето пас колхозных телят на лугах вблизи Белых Веж, как раз напротив того места, где мы раньше жили в этом селе. Нас было трое - два пастуха и сторож, пожилой мужчина. Жили в курене, еду варили на костре. Недалеко от нашего табора находился скот из других сёл: Калюженцев, Сребного. Ходили в гости друг к другу.
Там я впервые увидел живого волка, который перед вечером бежал от Городка с гусем в зубах. А в одну из ночей я проснулся от шума и криков - оказалось, что к нам приходили волки, и телята от испуга разломали загон и разбежались. С трудом их еле собрали. Там я приготовил и привёз домой целую подводу сухих кизяков для топлива зимой. Зимы в те времена были суровые и снежные. А топлива в принципе не было. Топили тем, что собрали на огороде да ходили к колхозным скирдам воровать солому. Топили в основном большую печь, на которой все грелись. Спали «покотом» на деревянном полу, устроенном между окном и печью, укрываясь своей одеждой. Мне в сильные морозы приходилось спать и под печью. А если учесть, что в большие морозы в хату заводили имеющуюся живность (курей, коз…), то можно представить, как жилось всем нам в тот период года.
Учиться я стал стабильно и только «на отлично». С отличием окончил четыре класса. Я с нетерпением ждал этого момента, т. к. тогда можно было после 4-х классов поступить в ремесленное училище. Нам тогда попалось объявление о приёме в Люботинское железнодорожное училище. Я уже давно в мечтах воображал себя машинистом паровоза, т. к., выпасая скот, видел, как вдалеке утром и вечером проезжал пригородный пассажирский поезд из Бахмача на Парафиевку и обратно, подавая гудки и оставляя за собой длинный шлейф дыма. Это было очень впечатляющее зрелище в том глухом краю…
ПОСЛЕДНИЕ ГОДЫ В РУБАНКЕ
Посоветовавшись дома и со «знатоком дел» дядей Кролыцей, который несколько раз писал от моего имени письма в Министерство трудовых резервов о помощи поступления в ремесленноё училище, я послал необходимые документы в Люботинское железнодорожное училище. Через некоторое время мне пришло письмо с маленькой бумажкой внутри конверта с напечатанными неразборчиво словами на папиросной бумаге. Читали все и решили, что это вызов на учёбу. Радости не было конца! Мать собрала меня в дорогу - деньги на билет, и я еду! Поехал из Дмитровки прямым поездом Бахмач-Кременчуг-Харьков. Но прибыв в училище, был ошарашен - там сказали, что мне не исполнилось полных 14 лет, и принять меня не могут, о чём и писали в письме. А как хотелось там остаться! В кабинете, где я был, стояли модели паровозов и поездов, а мимо окон часто проезжали настоящие пассажирские и товарные поезда. Мои просьбы о принятии в училище и доводы, что приехал я сам издалека, не помогли. Пришлось уходить.
Вышел я из училища (а оно находилось рядом с вокзалом), сел возле водонапорной башни, доел, что осталось, и начал решать, как быть дальше. Денег на обратную дорогу нет, еды нет, а ехать домой далеко. И решил поехать в Харьков к родственникам попросить помощи. Так и сделал. Побывал у бабки Ольги, дядьки Ивана, крёстного дяди Степана, тёти Вари. Но в основном помогла только тётя Варя, у которой я и жил. От остальных слышал только поучения, хотя тетя Маня, помнится, тоже дала немного денег на дорогу. Тётя Варя проводила меня и на поезд до Бахмача. А там - близко Рубанка, до неё - всего
И вот - я снова в Рубанке. Конечно, я с матерью продолжал жить у Катрыных и ходил в школу. И снова - трудные дни. Особенно тяжело было осенью, зимой и весной. Донимали, прежде всего, дожди и грязь весной и осенью, холод зимой. В школу приходилось ходить из Заболотья грунтовыми стежками, переходя по пути широкое болото, над которым была построена узкая шатающаяся кладка из тонких досок и жердын («пишоходка»). Однажды раньше, осенью, когда мать шила в людей на Заболотье, я почему - то решил быстро сбегать в село. И вот, обгоняя какую-то бабку на этой пешеходке (сейчас на её месте построили широкую асфальтированную дорогу), я упал в воду, будучи одетым в теплое пальто, но босиком. Бабка потом подавала мне свою палку, чтобы я вылез из болота, и приказала мне быстро бежать домой и отогреваться. После такого купания я долго болел ангиной.
Учились мы во вторую смену, и домой приходилось возвращаться в темноте. У некоторых детей были керосиновые фонари типа «летучей мыши». Такой же я сделал и себе. Но учился и дальше я хорошо. Помогал другим. Дружил с Толиком Тарабуном, Мыколою Громенко, Мыколою Галич (Гапочка), Ростиком Сыволожским (см. фото 4), Васылем Скорыною, Петей Тыщенко, Мыколою Христынковым, у семьях которых я часто подкреплялся.
Фото 4. С друзьями Мыколою Жуком и Ростиком Сыволожским (слева от меня).
С отдельными из них пас скот, играл «в гылки», горланил разные песни в поле и в селе по вечерам; а однажды так пел с Мыколою Христынковым вечером на окраине Заболотья, что на второй день школьники из Веселого краю спрашивали: «Хто так гарно спивав у вас вчора ввечери?». В быту помогала и школа, как ребёнку без отца: давали обед, иногда одежду. И не чувствовалась униженность от бедности - такими было большинство детей.
В памяти остались светлые воспоминания о школьных днях в Рубанке. Хоршо помню учителей. Одной из первых была Зина Алексеевна Монько, которая учила нас с первого по четвёртый класс. Как хорошо она пела и учила этому нас! Тогда я выучил песню «Там вдали у реки..». В пятом и шестом классах снова «познакомился» с Екатериной Яковлевной. Строгими и требовательными были учителя: украинской мовы – Пётро Леонтьевич, математики - «Козик», физрук – Закурдаев.
Школа казалась большой и светлой, хотя у неё недоставало ещё двух комнат на 1-м и 2-м этажах, которые были разрушены при бомбёжках. В одной из них на 2-м этаже я начинал учиться ещё в 1943 году. А весной 1950 года меня приняли в комсомол. Билет вручали в Дмитровском райкоме за
С осени 1950-го года нам начала писать письма из Харькова сестра отца тётя Маня о том, что они собираются делить наследство (два дома и сад) и нам полагается 1/5 часть его – как раз та квартира, в которой мы жили раньше. Убедительно она предлагала нам приехать и жить в Харькове, т. к.- главное: лично у меня нет никакой перспективы на лучшее будущее в селе. И мы решились снова уехать и, как оказалось, навсегда.
ВОЗВРАЩЕНИЕ НА СВОЮ РОДИНУ
В Харьков приехали на Тройцу. Поселились в старом доме непосредственно у бабки Ольги, где жила и тётя Маня с мужем Шурой. У них была корова Тамарка и поросёнок. После войны разрешалось держать такую живность и в городе. Я начал пасти корову по улицам Холодной Горы. Жизнь наша поначалу была хорошей. Нас кормили, используя средства и от продажи «подпольно сшитых» курток (в основном, так называемых «плюшек» для селян). Мать вводилась в права наследства, т. к. фактическим наследником был мой отец. Но началась волокита - не было свидетельства о смерти отца (все документы у нас выкрали у Кобеляках, когда мы раньше ехали в Харьков), и факт его смерти устанавливал суд с помощью свидетелей. Потом был суд о разделе имущества. И снова - волокита относительно нашей части: суд присудил нам ту квартиру, в которой мы жили раньше, но её занял мой дядько Иван и не хотел отдавать. Мать обратилась в Областной Суд, снова её присудили нам. Но вселиться мы не могли, судебный исполнитель бездействовал.
А тут подошла осень. Мне нужно было идти в школу. Бабка нас выгнала. Приходилось снова ходить по чужим людям и даже ночевать на улице. Мать не выдержала и пошла по рекомендации судьи Октябрьского района Лобойко на «мировое» соглашение с дядькой Иваном в том, что согласна отдать ему нашу комнату за то, что он «пустит» нас жить в нашу кухню, восстановив имевшийся раньше отдельный ход. Конечно, никто тогда об этом не знал. Но мы были рады новому жилью. Мать пошла работать санитаркой в 9-ю горбольницу, где главврачом снова был профессор Александр Иванович Мещанинов, спасший у войну многих солдат. Я продолжил свою учёбу в 7-м классе средней школы № 28.
И снова потянулись трудные дни городской жизни. Мать зарабатывала всего 300 руб. в месяц. По сегодняшним ставкам это очень, очень мало. Мне, конечно, следовало бы пойти учиться в ремесленное училище, фабрично-заводское училище (ФЗУ) или просто на завод учеником по какой-либо специальности, как это сделал Колька. Но моя мать, несмотря на поддёвки своих сёстер, старалась, чтобы я окончил 10 классов, и потом мне будет легче устраивать свою жизнь. Нам помогало и то, что мать приносила из больницы еду - остатки продуктов от передач больным и из кухни, а летом я немного подрабатывал. Так, вместе с одноклассником Борей Катран работал подсобным рабочим на строительстве детсадика №8 по ул. Муранова (на месте бывшего кладбища); на конфетной фабрике «Октябрь» (Кафок). Зарабатывал около 500 руб. в месяц. Кроме того, у некоторых соседей копал огород, чинил заборы, штукатурил стены квартир. Особенно замечательно работалось на конфетной фабрике. Там мы участвовали в ремонте полов и стен в карамельном и дражейном цехах, в строительстве части главного корпуса, который выходил на ул. Чеботарскую. Часто и не обедали, т. к. ели конфеты и арахис - их было полно в отходах среди коробок, ящиков и возле кочегарки.
Но трудно пришлось входить в новый школьный коллектив, прежде всего из-за того, что я плохо говорил по – русски. Приходилось учить русскую речь заново. Почти по всем предметам я имел отличные оценки. Помогало то, что все предметы излагались на украинском языке. Трудности я успешно преодолел и завёл новых друзей. Часто занимались у них дома, и я там же обедал перед тем, как идти в школу. Так было у Славика Крыжановского, Бори Катрана, Лиды Горишней и Веры Забигайло, с которыми мы вместе готовили уроки и учили экзаменационные билеты. Мне повезло и с учителями. Все были толковыми людьми среднего возраста. Особенно старались для нас: Нина Андреевна Линда, учительница географии и наш классный руководитель в 7-м классе (помню, когда осенью 1951-го года мне сделали операцию по удалению гланд, она с ребятами приходила даже к нам домой); Татьяна Ивановна Андреева, наш классный руководитель с 8-го по 10-й классы; Леонид Андреевич Гринцвай - учитель математики; Борис Григорьевич Рутштейн - учитель истории.
Больше всего я дружил со Славиком Крыжановским, Жорой Никишкным и Толиком Титовым. Летом мы часто купались на реке Уды возле фабрики «Шерстомойка» - тогда в Харькове не было ни одного водоема, поэтому по выходным дням люди отправлялись на вылазку в Люботин и Лозовеньки. Тесная дружба была у меня со своими двоюродными братьями и сестрами: Виктором и Ларисой Мышневыми, Колей Колбаносовым, Аллой Куриш, которые жили в одном доме по Мануильскому переулку (сейчас - Болгарский).
В школе я был на хорошем счету – отличник, член учкома и даже был комсоргом школы. Но при окончании школы я сдал геометрию на «4» и получил серебряную медаль вместо ожидаемой золотой, чем огорчил и своих учителей. Это, а также невозможность заплатить 75 руб. за выпускной вечер из-за болезни матери и размолвка с одноклассником Эдиком Трофименко из-за Писаревой Аллы, нашей соученицы в 10-м «Б» классе, стало препятствием того, что я не был на выпускном вечере. И в день этого вечера я остро ощутил грань между жизнью в школе и новой. В тот день я не пошёл в школу, а вечер и всю ночь провёл на улице (тогда было очень тепло) с соседским парнем по нашему двору - Старковым Володей, сыном Старкова Ефрема Васильевича, купившего наследственную часть, принадлежавшую бабке Ольге и её двум дочерям. Он был на два года меньше меня, но всё хорошо понимал.
НАЧАЛО ТРУДОВОЙ ЖИЗНИ
Вскоре получаю Аттестат зрелости и решаю, как быть дальше? Учителя советовали поступать в высшее учебное заведение (без экзаменов!) или в военное училище. Но в моём положении, когда средств для учёбы не было, а в военное училище не брали из-за плохого зрения (в 10-м классе я пользовался очками от близорукости, очевидно, причиной этому была малярия и длительные занятия при каганце в Рубанке). Решил я идти работать на завод и учиться вечером. И сразу же столкнулся с трудностями реальной действительности: не имея специальности, устроиться на работу было практически невозможно (в то время школы были только общеобразовательными, и никаким профессиям нас не учили). Пришлось обратиться в Октябрьское РайОНО, которым заведовал наш бывший директор школы Калиниченко Александр Григорьевич. Но даже и с направлением от РайОНО мне удалось устроиться только учеником прессовщика на завод им. Т. Г. Шевченко.
И придя в 72 цех, я сразу же почувствовал неописуемый контраст между школой и новой обстановкой. Главное - в идейно-моральном аспекте: если школа представляла нам действительность в идеально благополучном свете, то на работе я увидел противоположное: неорганизованность, грязь везде, апатия рабочих, которые стремились только получить зарплату, причём, в этом цехе работали преимущественно сельские жители. Кстати, о том, что реальная жизнь не такая уж идеальная, мы ощутили ещё во время единственной экскурсии на завод «Красный Октябрь» в 9-м классе.
И вот в эту среду окунулся я со своими идеалистическими взглядами на жизнь. Работали мы в три смены. Я был в учениках Вани Стойчана и за два месяца вместо положенных трёх приобрёл специальность прессовщика 3-го разряда и с 1-го сентября начал работать самостоятельно. Одновременно поступил на 3-й курс Радиотехнического техникума при заводе в надежде после его окончания продолжить учёбу на 3-м курсе ВУЗа. Работал и учился я хорошо, приобретая авторитет и друзей в цеху и в учебной группе. В цеху подружился с Николаем Морозом, Галиной Скачко, Анатолием Зиновьевым, а в техникуме заимел друзей из других цехов: Валентин Авдеев, Валентин Кравченко, Ваня Бондаренко (бывший моряк). Им я помогал в учёбе.
Но на заводе со мной и моими сменщиками В. Морозом и И. Стойчаном, с которыми я посменно работал на полуавтоматическом прессе по изготовлению пластмассовых каркасов для радиокатушек, случилось ЧП: в мою смену перестала проходить под давлением в прессформу разогретая пластмасса. Пришло руководство цеха, военпред! Начались допросы нас с пристрастием, когда выясняли: кто наши родители, чем занимаются и где мы находились в оккупации. В общем. «шили» нам дело о диверсии: ведь из-за непоставки в сборочный цех изделий срывался госплан! Но всё обошлось, так как при тщательном анализе рабочего процесса, который каждый из нас демонстрировал перед комиссией, выяснилось, что при загрузке порошковой пластмассы и постепенном уплотнении её в цилидрическом бункере-печи с помощью толстого металлического пуансона, который гидравлически опускался и поднимался нажатием нами соответствующей рукоятки, и простой проволчной кочерёжки (диаметром около
С осени 1955 года началась бурная рабочая деятельность и учёба. Работал я подряд по две недели на третьих сменах и одну - на первой. Одновременно участвовал вместе с В. Авдеевым, В. Кравченко и Юрием Максимовым, соучеником по школе, который поступил работать в наш цех позже меня, в работе БСМ - бригаде содействия милиции, которые тогда везде создавались в стране, т. к. ещё было много правонарушений. Нашей бригадой руководил Радомир Дорофеев, опытный специалист этой деятельности, а в Харькове всей этой «молодёжной» работой руководил секретарь горкома ВЛКСМ Григорий Милюха, который часто наведывался к нам. Штаб наш находился на ул. Свердлова. Там мы тренировались боевому искусству, получали задания на патрулирование. Вскоре некоторых из нас, наиболее активных, заметили и зачислили бригадными милиционерами Областного отдела уголовного розыска с большими, как нам казалось, полномочиями. С этого момента нами непосредственно руководил майор Захаров.
Работа в БСМ была захватывающей. Мы ночами участвовали в облавах, засадах, прочёсывали чердаки подозрительных домов (особенно вблизи Южного вокзала), районы вблизи заводов в лесопарке, склепы кладбищ, посещали собрания баптистов на ул. Ярославского, изучали оружие. Более серьёзные задания мы выполняли как сотрудники Угро! И всё это осуществлялось при сочетании работы и учёбы. И так, осень 1955 года, зима, весна и лето 1956 года были периодом моего врастания в реальную жизнь, познанием настоящей дружбы и любви.
В жизни каждого человека, как мне кажется, познание любви – особый период, определяющий всю дальнейшую жизнь. Сейчас, уже на 53-м году жизни скажу откровенно: я не познал истинного счастья и взаимности в этом, как пишут в стихах и романах, прекрасном чувстве. И, кажется, основная причина в том, что мне нравились многие девушки, а как и кому – я, не задумывался. Поэтому мне пришлось много переживать, испытывать отчаяние и безвыходность. Всё это внутри себя.
Минул год работы на заводе и учёбы в вечернем техникуме. Появились новые друзья. Постепенно забывалась школьная жизнь. Казалось, её и вовсе не было: стал самостоятельно жить, имея, хотя и небольшой (в среднем 830 руб./мес.), но свой заработок. Весной 1956 года подал в суд на выселение семьи дядьки Ивана из занимаемой нашей комнаты. Иск удовлетворили, но пришлось почти силой брать своё. А дядько от злости испортил пол и окна, выжигая краску паяльной лампой. В этот год меня намеревались призвать на службу в Советскую Армию. Но оставили из-за брони на заводе и болезни матери (у неё была 3-я группа инвалидности).
1956 год был рубежом в становлении моей взрослой жизни, т.к. принятые тогда решения определили в главном мою дальнейшую жизнь. Основным вопросом для меня было тогда, что и как делать дальше, т. к. меня не удовлетворяли ни работа по обученной специальности, ни перспектива учёбы. Надежда попасть в 5%-й состав студентов после окончания техникума испарилась - эту льготу отменили, а перспектива роста в должностях на заводе была минимальной и тогда даже не просматривалась. И как выйти из этого положения, я не знал. А жизнь брала своё: мне шёл 21-й год, пора, как мне казалось, обзаводится семьёй.
Трудности реальной жизни и желания лучшего терзали душу. А тут ещё нельзя было избежать дружбы с девушками. О них я уже упоминал, и тогда, в 1956-м году задумывался о том, с кем свяжу свою жизнь. Сложилось всё так, что в тот период у меня были три близкие подруги. Это - Мария Клеба. С ней меня «свела» мать. Она работала почтальоном в нашем 14-м отделении связи и часто приносила матери письма из Рубанки. Родители её жили под Харьковом. Матери она очень нравилась, а мне - так себе. Но я несколько раз ходил с ней в кино, познакомился с её младшей сестрой. Но Мария часто задавала мне вопрос: «Женишься на мне?», что надоедало.
После поступления на работу я приметил в своём цеху одну симпатичную дивчину, поездничку, Галку Скачко, которая была круглолицей, всегда румяной, с блестящими серьгами в ушах, имела сильный голос и хорошо пела. Говорила она всегда по - украински. Очень лежала у меня к ней душа. Часто встречал я её с друзьями у поезда на станции «Новосёловка» перед работой и провожал к поезду. Однажды, зимой даже приморозил уши, а весной сильно вывихнул стопу правой ноги, спускаясь по крутой лестнице от платформы, проводив её после 2-й смены на электричку, после чего более 4-х часов добирался домой; собирался драться из-за неё с приставалами к ней. Но она окончила всего 7 классов и дальше учиться не собиралась, а я был дюже идейным. И, хотя чувства брали своё (я однажды даже письмо ей писал своей кровью), понимал, что разрыв неизбежен, ведь ей нравилась такая её жизнь.
ПОДРУГА ДЕТСТВА
А в это же время у меня была тайная мечта о далёкой подруге детства, которая жила в Рубанском совхозе и с которой я учился в одном классе. Это была Наташа Кобцева. У неё были стройная фигура, светлые волосы и голубые глаза, что мне особенно нравилось в девушках. Тогда в Рубанке мои друзья писали на «стежци» мелом «Наташа и Мыша- любовь», а я мечтал о том, что приеду когда - то из Харькова на мотоцикле и заберу её. Часто вспоминал отдельные моменты, связанные с ней. То, как однажды она пришла на Заболтье в гости к своей тёте Галичевой Гальки и своей двоюродной сестре Лиде, которые жили через три хаты от нас, и вечером у нас собралось много детей повеселиться, а среди них была и она с Лидой, а солнечным морозным утром следующего дня мы гурьбой шли в школу по замерзшему болоту, а у неё были такие румяные щёки!; то, как наблюдал по утрам приезд её в школу с другими детьми из совхоза, закутанными в тёплые «рядна»; то, как бродил по усадьбе совхоза, надеясь её встретить…
После отъезда из Рубанки я иногда переписывался со своим другом Ростиком Сыволожским и знал, что после окончания 10-го класса она поступала в Глуховский пединститут, но не прошла по конкурсу и уехала в Киев, поступив на курсы медсестер. И вот в разгар переживаний как-то ёкнуло сердце - «А не она ли моя судьба?». В июле 1956-го года решил взять отпуск и съездить к ней. В письмах договорился с ней и со своей двоюродной сестрой Аллой Куриш о деталях поездки. Но наши матери об этом не хотели и слышать. Пришлось рвануть на себе рубашку и твёрдо сказать «Поедем!».
Взял я билет на автобус и с минимальными средствами отправился в путь. Алла же выезжала на сутки позже поездом. Отчётливо помню своё путешествие: автобус типа «Газик»: моё сиденье в самом конце салона, в автобусе полно пыли. Ранним утром мы подъезжаем к Киеву. В лучах солнца сверкают купола Печерской Лавры. Впереди - широкий мост, по которому мы едем через Днепр. Приезжаем на Подол, где возле «Сенного рынка» была автостанция. Будто бы не было почти бессонной ночи, смотрю по сторонам - меня должна встретить Наташа. Узнаю ли её? И вот вижу её из окна автобуса: среднего роста, пышногрудая, но осталось сходство с той, которую помнил. Сели в трамвай и поехали к ней домой.
Жила она на квартире в маленькой комнате вместе с хозяевами недалеко от Крещатика на ул. Леси Украинки. Я назвался, как договорились, её двоюродным братом. На следующее утро встретили Аллу. Пришли домой. Естественно, было тесно в комнате. Но нас встретили радушно. На ночь меня уложили на кровати, Наташа с Аллой легли на полу, а хозяева - на своей кровати у стены. Прожили мы так двое суток. За это время посетили главные музеи, стадион «Динамо», зоопарк и моих родственниц Нину Сыволожскую (троюродную сестру по матери), Соню Дубыну, одноклассниц Веру Лут и Тамару Голюгу. Масса была впечатлений: всё новое, интересное. Угнетало только отсутствие достаточных средств, но удавалось и выпить с хозяином и в гостях.
Незаметно промелькнули отпускные дни в Киеве, и нужно уже возвращаться домой. На личные темы с Наташей я не говорил - не было времени, да и как – то неловко было заводить об этом разговор. Но нужно было решать главный вопрос, и в один из последних вечеров я решился это сделать. Пошли мы вдвоём в парк больницы им. Богомольца. Алла осталась дома. Трудно было начать разговор. Но всё получилось само собой и мы решили, не сообщая ничего родителям и не ставя в известность хозяев, расписаться! Сказали об этом Алле. Та одобрила такое решение. На следующее утро втроем мы пошли в ЗАГС Ленинского района. Сразу нас не расписали, т. к. по Положению тогда необходимо было выждать двухнедельный срок. Гадали, как быть. Решили, что Алла уедет домой раньше и даст мне телеграмму с вызовом на работу. Так и сделали. Посадили мы её в поезд, а я остался. Это было в четверг, а в субботу 21-го июля мы расписались. Не было никаких торжеств и серьёзность сделанного шага не ощущалась. Последнюю ночь я провёл на Киевском вокзале, а утром в воскресенье Наташа проводила меня на ту же автостанцию.
После такого события я, конечно, порвал все отношения со своими подругами, хотя с Марией почти не встречался давно, а с Галкой избегал встречь. Но как–то на работе уже осенью узнали о моей женитьбе, узнала об этом и Галка. Начали мы работать с ней в разных сменах, чувствовал я себя неловко, произошёл разрыв. И у меня возникла мысль вообще уйти с завода.
Продолжаю писать и думаю: а нужно ли всё это? Зачем обнажаться. Ведь в жизни всё просто и обыденно. И многие люди уносят в могилу гораздо важнее события. Но полагаю, что эти записи важны, прежде всего, самому, чтобы осмыслить прошлое, и, может быть, они предостерегут от ошибок близких.
Итак, личная жизнь изменилась, и я более чувствительно ощущал её зависимость от внешних условий. А тут Наташа пишет, что тоже томится, одна сидит на стульчике, а недавно получила из Харькова письмо, в котором кто – то пишет, что у меня есть девушка. Вот так дела! Занятия у неё скоро закончатся и нужно определяться, как быть дальше. Решил я написать письмо её родителям обо всём случившемся. Меня как-то поняли, хотя отец попросил Наташу объяснить: «Звидкы у мэнэ объявывся зять?». Но её родители предложили мне приехать к ним и сыграть свадьбу. И вот в конце января 1957 года я выехал в Рубанку. Раньше меня приехала туда Наташа. Перед отъездом я рассчитался на заводе, т. к. отпуск мне ещё не был положен. В занятиях были каникулы. Купил я некоторые гостинцы, хотя из денег были только «рассчетные», и мне пришлось ехать в мороз в лёгком пальто и летних туфлях, шагая в них
Вошёл в хату. Все были дома. Поздоровался с тестем Иваном Яковлевичем Кобцем и тёщей Екатериной Макаровной. Наташа подметала пол. Встретила меня как-то отчуждённо, как мне показалось, будто я - посторонний человек. Я же тоже не бросился к ней в объятия, не соображая о том, как здороваться с ней при родителях. Чувствовал, что её это задело. Но даже в такой ситуации знакомство состоялось. Сели за стол, выпили и решили, что нужно организовать хотя и не свадьбу, но хороший вечер, пригласив, как положено в селе, близких родычей и друзей. Затем мы с Наташей уедем в Харьков.
В те несколько дней я о многом передумал. Правильно ли поступил? Бродил вечером сам полем. Да ещё задели слова Наташи, сказанные ею на второй день при Лиде Половьян, нашей бывшей соученицы: «Чего ты прихал? Мне не хочется с тобой ехать в Харьков». Тут же вспомнились слова, сказанные моим троюродным братом Мыколою Сыволожским (Хрыстынковым по уличному) перед моей перепиской с Наташей, который один раз приезжал к нам в Харьков: «Даремно ты цэ робыш. У Наталкы булы хлопци, колы тэбэ не було, - патранованый Ванюшка, Мыкола из Крапывны». Тогда я этому не придал никакого значения. Но что же было делать сейчас? Взять да и уехать. Но это - позор родным и не серьёзно. К тому же всё двинулось к приготовлению для вечера. В общем, отступать некуда. И ходили мы вдвоём морозным днём по селу звать на вечер. Было чудно и непривычно. Хотелось сбежать. Но нужно было держать приличие.
Вечер прошёл очень хорошо. Было много гостей - человек 50 и обычных для села ритуалов: подарком даже в один рубль, «чтобы не дули губ», обдиркой печного «комына», вывозом матери на «смитнык». Гуляли два дня. Затем с отцом мы уехали в Харьков. Думаю, что мало приятного было видеть Ивану Яковлевичу убогость нашего с матерью жилья. Но прошло в общем всё прилично: устроили домашний вечер с участием некоторых соседей и родственников. Через несколько дней отец уехал, и мы остались втроём. Первые дни жили, ни о чём не думая. Но свадебные деньги кончались, и нужно было думать о работе. Я попытался вернуться на завод. Но предложили работу в том же 72-м цеху - отказался. В других же местах устроиться не удавалось - не было мест.
Потянулись трудные дни. Наташа устроилась в детсадик медсестрой. Зарплата у неё была мизерная. Мать не работала. Мы начали продавать кое-какие вещи на толкучке; почти каждый день голодали. Лакомым блюдом были размоченные сухари с постным маслом, ливерная колбаса, чай. Спасали посылки от родных Наташи. Не обходилось и без ссор. Начала донимать мать да её сёстры. Наташа пыталась даже уйти от нас, а я был на грани наложить на себя руки. Но на людях держался, продолжая учиться в техникуме, хотя на заводе и не работал. Кое как дотянули до тепла, и я пошёл на подённые работы: строительство Холодногорского рынка, Зоопарк (прилагаю наше фото 5).
МЕЧТА О ВЫСШЕМ ОБРАЗОВАНИИ
Закончился предпоследний курс учёбы в техникуме. Учитывая бесперспективность найти приличную работу, мы решили, что мне лучше всё бросить и поступать в ВУЗ. Но из-за зрения я мог поступать только в Университет. Придя вдвоём в Приёмную комиссию, встретили там мою соученицу Надю Мухопад. Она предложила мне поступать на физ.-мат. факультет и сама сдала мои документы. Мне предстояло сдать только физику - устно и письменно. Быстро я подготовился к экзаменам, часто бывая на природе в Залютинском бору. Экзамены сдал на 4 и 5, и с 1-го сентября был зачислен студентом Дневного отделения этого факультета. Потом мы поехали в гости к родным Наташи. Отец похвалил меня, сказавши, что учиться легче, чем работать, а знания за плечами не носить (про себя я думал, а что ему оставалось делать?).
С 1-го сентября 1957 года началась моя студенческая жизнь. В группе я был старше сверстников на 2-3 года, и ко мне, как к женатому, относились с уважением. Сразу же в сентябре весь наш курс выехал на сельхозработы на месяц в село Кабычёвку Марковского района Луганской области. А после колхоза потекли дни и месяцы скрупулёзной учёбы. Но материально было трудно жить: моя стипендия-200 руб., Наташина зарплата-600 руб. И снова спасали посылки родителей Наташи и то, что почти 1,5-2 летних месяца мы жили у них.
Незаметно подошли к концу годы учёбы, хотя были периоды, когда я был на грани бросить эти занятия. Больше всего донимала мать со своими сёстрами. Они часто «поджучивали» меня даже развестись с Наташей. Пришлось сделать отдельный выход из окна комнаты, но с женой решил не расставаться и дотянуть учёбу. Тянул даже на повышенную стипендию. После денежной реформы она составляла 37 руб. в месяц. Отношения с согруппниками были хорошие. Особенно сдружился с Олегом Балкашиным, Женей Кашкарёвым, Ваней Лавриненко, Виктором Кудиновым, Колей Рудаковым, Жорой Максименко, Митей Солнышкиным, Ёсиком Фуксом, Савелием Цыпиным (см. фото 6).
Фото 6. В Университете с Митей Солнышкиным (крайний справа от меня), Савелием Цыпиным (рядом со мной), Владимиром Андроновым
С ними я часто готовился к экзаменами и впервые отметил День своего 25-летия у себя дома. И подарок от них - посеребрённый ключ со штопором внутри с изображением Сибирского отделения Академии Наук СССР - храню до сих пор.
Но в принципе учиться было трудно, особенно по теоретической механике, высшей математике и матфизике. Но нас учили прекрасные специалисты - уже тогда известные учёные: Владимир Александрович Марченко (математика), Александр Михайлович Лифшиц (теоретическая физика), Александр Ильич Ахиезер (квантовая физика), Борис Яковлевич Пинес (физика твёрдого тела), Дмитрий Константинович Мезин (общая физика), Карл Вальтер (ядерная физика) и др. Прекрасные специалисты были и на кафедре моей специализации (металлофизика): Игорь Вадимович Смушков (был руководителем моей курсовой работы), Анатолий Яковлевич Сиренко, Эдуард Феликсович Чайковский, Раиса Ивановна Кузнецова и сам зав. кафедрой физики твёрдого тела Б.Я. Пинес.
И вот последний год учёбы! Дипломная практика. И как раз в начале его, 29-го января 1962 года, родился у нас первый ребёнок - сын Игорь. Но из-за домашних хлопот я опоздал на дипломную практику и получил за это устный выговор от Бориса Яковлевича. Но когда ребята сказали ему, что это случилось из-за рождения сына, он сразу преобразился: встал из–за стола, поздравил меня, пожав руку, но всё-таки сказал, что дисциплина - прежде всего, а заниматься детьми отцу нужно с их 3-х летнего возраста (хотя сам он детей не имел).
Тема моей дипломной работы - «Диффузионная пористость в составных медно-никелевых плёнках». Необходимо было изготовить такие плёнки методом электролитического осаждения, отжигать их при температуре не ниже 900оС и исследовать их свойства методом малоуглового рассеяния рентгеновских лучей, что являлось трудной задачей, так как приходилось работать на пределе чувствительности рентгеновской установки и не допускались малейшие механические влияния. Кроме того, нужно было самому изготовить: электролизёр для получения водорода, печь, электроды для осаждения плёнок и другие приспособления. Но со всем этим я справился, приспособив даже мотор от нашей швейной машинки «Белочка» для полировки пластины из нержавеющей стали размером 80х100 мм, которую предполагалось использовать в качестве электрода для осаждения плёнок.
«На отлично» я защитил диплом, и эта работа стала моей первой публикацией в соавторстве с Б.Я. Пинесом и Р.И. Кузнецовой в журнале «Физика твёрдого тела» АН СССР за 1962 год. Также успешно я сдал выпускные экзамены перед комиссией, которую возглавлял академик К. Д. Синельников. Осталось только получить назначение на работу.
ПЕРВЫЕ ШАГИ В НАУКУ
Ни в нашем роду, ни среди близких родственников не было учёных в настоящей сути этого понятия. И только помнится, что в отрасли, близкой к науке, железнодорожном проектировании, работала инженером – проектировщиком моя тетя по отцовской линии – Надежда, которая, как мне говорили, участвовала в проектировании новых Харьковских железнодорожных путепроводов, построенных взамен разрушенных во время Отечественной войны, в том числе и путепровода на Холодную Гору. Мы все этим очень гордились! Поэтому никаких предпосылок для научной работы у меня не было. И только во время учёбы в старших классах под влиянием сверстников у меня зарождалась мысль о том, что делать после окончания школы. И казалось, что наиболее солидной может быть работа, связанная с физикой, которая, на наш взгляд, определяет основу бытия. И я в 10-м классе с одноклассником Сергеем Шуликой я начал заниматься по выходным дням в математическом кружке Харьковского государственного университета (ХГУ) имени А.М. Горького.
Но студентом Университета я стал только через два года после окончания школы - в 1957 году. Во время учёбы в Университете мне часто казалось, что изучаемые предметы далеки от жизни и получаемые знания вряд ли когда-нибудь мне понадобятся, т. к. быть теоретиком я не предполагал, а о работе физика–экспериментатора не имел никакого понятия.
И только на третьем курсе, когда выполнял курсовую работу, и на последнем, когда готовил диплом, почувствовал вкус экспериментальной научной работы! И случилось это благодаря руководителю курсовой работы Игорю Вадимовичу Смушкову, руководителю дипломной работы Борису Яковлевичу Пинесу и его ассистентке Раисе Ивановне Кузнецовой. Главное, что понравилось, так это самостоятельность в решении практических проблем, начиная от создания экспериментальной установки и кончая обработкой полученных результатов. Например, задачей моей курсовой работы было исследование температурной зависимости электросопротивления проволочного нихрома (сплав никеля и хрома).
Нужно было создать печь сопротивления, работающую до 1000оС, собрать измерительную схему и т. д. Игорь Вадимович сформулировал задачу, помог добыть в Институте огнеупоров алундовую трубу (туда, к его знакомым, мы ездили вдвоём), подсказал, где можно достать необходимые измерительные приборы и выполнить токарно–механические работы по изготовлению приспособлений. Остальное я делал сам, зная, что моя установка будет использована другими студентами при выполнении лабораторных работ.
Гораздо сложнее было выполнять дипломную работу, когда предполагалось исследовать диффузионную пористость в составных медно – никелиевых плёнках. Здесь необходимо было изготовить уже печь сопротивления, позволяющую использовать водород. Для этого нужно было сделать компактный электролизёр, осушитель водорода, изготовить ванну с электродами из нержавстали для осаждения плёнок и, конечно, провести все измерения на рентгенустановке типа УРС. Несмотря на трудности в доставании необходимых материалов, посуды и скученности в помещении (площадь около
Замечу, что создаваемые нами установки были предельно простыми. Так, например моя водородная печь сопротивления представляла собой алундовую трубку длиной 35-
Весной 1962 года я успешно защитил диплом, сдал госэкзамены и ждал, как и все, распределения на работу, имея в дипломе две специальности: «физик» (вернее «металлофизик») и «учитель физики». Конечно, как и большинство студентов, заканчивающих Харьковский Университет, мы предполагали быть направленными работать в школы или искать работу самостоятельно. Но на комиссии по распределению некоторым студентам моей группы и мне, можно сказать, повезло! Так, из близких мне друзей Ваня Лавриненко получил направление на Урал в «закрытое» предприятие (в последствие при встрече он рассказывал, что в его квартире самым радиоактивным местом был умывальник); Женю Кашкарёва направили в Таджицкий институт пьезотехники, Олег Балкашин попал во ФТИНТ АН УССР, а меня уже во время заседания комиссии Борис Семёнович Скоробогатов пригласил работать в возглавляемый им сектор в недавно созданном в Харькове Институте монокристаллов. Сам он перешёл туда из кафедры оптики и у него уже работал «по совместительству» мой одногруппник Виктор Каневский.
ЗНАКОМСТВО С ТЕМАТИКОЙ
И вот уже с 5-го июля я был принят на работу в Институт монокристаллов на должность, как и обещал Борис Семёнович (БС в дальнейшем), младшего научного сотрудника (мл.н.сотр.). БС, будучи кандидатом физико-математических наук, руководил сектором оптических исследований (СОИ), который входил в состав лаборатории полупроводниковых монокристаллов №3. Ею заведовал канд. хим. наук Леонид Андреевич Сысоев. Это была 3-я лаборатория в Институте по выращиванию монокристаллов. Сам Институт был создан в 1961 году при Харьковском заводе химреактивов на базе филиала Московского института химреактивов Министерства химпромышленности и имел название «Всесоюзный научно-исследовательский институт монокристаллов и особо чистых химических веществ». Его создание было обусловлено необходимостью разработки оптических монокристаллов для новейшей техники, прежде всего отраслей оборонного назначения. Директором Института был очень интеллигентный с проницательным взглядом и бородкой клинышком худощавый высокого роста человек средних лет - Владимир Николаевич Извеков, а его заместителем по научной работе - выпускник ХГУ кандидат физ.-мат. наук Эдуард Феликсович Чайковский.
В то время СОИ, как и лаборатории, а их было в Институте не более десяти, был малочисленный. В его состав, кроме Б.С., входили: с. н. сотрудник Светлана Александровна Сазонова (однокурсница БС), мл.н. сотрудник Анна Владимировна Долгополова, упоминавшийся мл.н. сотрудник В. Каневский, инженер Сергей Фёдорович Квятковский и один лаборант Виктор Ушаков. Мы занимали две комнаты в Главном корпусе Института №304 и №408. В комн. 304 площадью
Сразу же замечу, что у БС были серьёзные и далеко идущие научные планы. Их он кратко изложил мне при распределении и затем подробно обрисовал всем на семинаре нашу перспективу научной работы. В те годы начало бурно развиваться новое направление в материаловедении и квантовой электронике: разработка и создание твёрдотельных квантовых генераторов, сначала, так называемых мазеров (миллиметровый диапазон), а затем лазеров (оптический диапазон). Пионерами этих разработок были советские ученые Александр Михайлович Прохоров и Николай Геннадиевич Басов, впоследствии лауреаты Нобелевской премии, присуждённой им совместно с американским учёным Таунсом. Поэтому уже с первых дней своей работы в СОИ я, как и остальные сотрудники Сектора, чётко знал, что буду делать в ближайшие годы. Моя главная задача - оперативно вырастить наиболее эффективные для оптических квантовых генераторов (ОКГ) монокристаллы, возглавив при этом все технологические работы, проводимые в Секторе.
И так, цель была ясна. Но её достижение в то время с нашими возможностями, казалось, было далеко не оптимистическим. Главное – отсутствовало даже в стране необходимое оборудования для роста монокристаллов. Что и как растить, мы знали, благодаря научной квалификации БС, его расторопности и умению общаться с широким кругом ведущих учёных СССР того времени. Они работали преимущественно в Государственном Оптическом Институте (ГОИ) Миноборонпрома (Пётр Петрович Феофилов, Артур Афанасьевич Мак, Гурий Петрович Петровский), Физическом институте АН СССР (ФИАН) (А. М. Прохоров, Н. Г. Басов, Вячеслав Васильевич Осико), Институте Кристаллографии АН СССР (ИКАН) (Хачатур Сакович Багдасаров), Институте приборостроения Минэлектронпрома (Григорий Михайлович Зверев), Ленинградском Физико-техническом институте (Александр Александрович Каплянский), в Тартуском университете (Ч.Б. Лущик) и в других ведущих учреждениях страны, в том числе и оборонного назначения, т. к. все новейшие разработки в этой области предназначались, прежде всего, для этой цели. Поэтому мы всегда оперативно получали необходимую информацию как из периодических научных изданий, так, как говорят, и из первых рук. И уже с первых дней постановки научных работ в Секторе они финансировались в основном из средств Минобороны, а наш Институт, вернее СОИ, был определён Головным в СССР по разработке монокристаллов для ОКГ.
Конечно, влившись в такое солидное научное направление, когда в Университете, кроме общих понятий о монокристаллах, их структуре и некоторых физических свойствах академического значения, я ничего не знал и чувствовал себя просто юнцом. Поэтому начал активно изучать доступные публикации и книги по росту необходимых типов монокристаллов и их свойствам, как сред, генерирующих оптическое излучение, разрабатывая при этом самое доступное для нас ростовое оборудование. Но при этом необходимо было изучить и спектрально–оптические свойства редкоземельных элементов, как важнейших активирующих добавок.
Мы знали из разных источников, что необходимо было выращивать такие эффективные монокристаллы для ОКГ, как рубин (на основе оксида алюминия, активированного хромом – Al2O3:Cr), вольфрамат кальция, активированный неодимом – CaWO4:Nd, алюмо-иттриевый гранат, активированный также неодимом - Al3Y5O12:Nd и фториды, активированные различными редкоземельными элементами, главным образом, фторид кальция СaF2 и фторид лантана LaF3.
Но все эти монокристаллы имели высокие температуры плавления - от 1300оС для СaF2 до 2000оС для рубина и граната и об их выращивании мы могли пока только мечтать, но надеялись, что эти мечты вскоре станут реальностью. Но на тот момент было решено создать простейшее ростовое оборудование своими силами и с помощью институтской механической мастерской, чтобы быстрее влиться в глобальный процесс исследований. К моему приходу в секторе уже имелись две самодельные печи, в которых А.В. Долгополова растила самые простые кристаллы типа хлористого натрия, активированные редкоземельными элементами, методом вертикальной направленной кристаллизации (метод Стокбаргера), в которых в качестве вытягивающих устройств служили специальные часовые механизмы. И я сразу же, переняв эстафету от В. Каневского, продолжал создавать установку зонной плавки, с помощью которой предполагалось выращивать и высокотемпературные монокристаллы.
Но создавать новое приходилось очень трудно. В тогдашней мастерской института выполняли только токарные работы по нашим эскизам, т. к. мастерскую организовали совсем недавно и кроме её начальника Андреева и учетчицы Нонны (в основном все контакты осуществлялись через неё) других служб не было. Поэтому мой заказ, в котором предполагалось выточить два медных электрода, фланец из нержавеющей стали с отверстиями для крепления этих электродов и напуска инертного газа, выполнялся более месяца. Но необходимо было ещё изготовить из чего-то механизм для перемещения лодочки, смонтировать вакуумную систему и пульт мощного силового питания для нагревателя, который предполагалось сделать из молибдена или графита. Но всё это необходимо было ещё достать. И тогда впервые меня охватила тоска: как долго всё это будет длиться, а когда же ставить опыты, да и рост кристалла, как я начал понимать, будет тоже длительным.
В Университете наши опыты проходили сравнительно быстро! Закрадывалась мысль, а не бросить ли всё это. Но куда идти? Добавляла горечи ещё и неустроенность домашнего быта: частный сектор, никаких удобств, жилплощадь мизерная, и нет перспективы её улучшить; поездка на работу трамваем и троллейбусом в течение часа. Да и на работе быт тоже был не на высоте: в помещениях теснота, пока не подведена приточно – вытяжная система вентиляции, а используемые вещества были ядовитыми.
Но спасибо Борису Семёновичу, что вовремя уточнил мою перспективу: он назначит меня руководителем группы с повышением оклада, когда у нас пойдут дела (сам он мечтает создать новый институт материалов квантовой электроники). Далее - можно стать в очередь на получение квартиры (но необходимо избавиться от частной собственности), а пока институт поможет мне с выделением материалов для пристройки к дому (в этом мне помог добрейший зам. директора по общим вопросам Алексей Илларионович Щербина). Сам же сектор будет расширяться: специально проектируется новый (гидротермальный) корпус, в котором будут созданы благоприятные условия для работы, построят его в 1965 году. Там предполагалось также организовать получение сжиженного газа на базе установки ЖАК и возможно выращивание монокристаллов под высоким давлением из водных растворов, т.е. так называемым гидротермальным методом (отсюда пошло и название корпуса). А уже сейчас можно готовиться и к разработке темы кандидатской диссертации, для которой, по его мнению, наиболее подходящим материалом может быть фторид кадмия CdF2.
Конечно, я всем этим утешился, с прежним энтузиазмом продолжал готовить технологическую базу для роста кристаллов и самостоятельно учиться новому. В этом мне помогла и моя первая научная командировка на конференцию по росту кристаллов, которая проходила в начале сентября 1962 года в Москве на базе Института Кристаллографии и Всесоюзного Института минерального сырья (ВИМС) АН СССР. Борис Семёнович припоручил меня двум уже значительным в нашем институте учёным: кандидатам физ.-мат. наук Льву Моисеевичу Сойферу и Льву Георгиевичу Эдельману. С ними я ехал в Москву и домой, жил в одном номере гостиницы «Золотой колос» на ВДНХ.
Кроме сведений из докладов по росту кристаллов и их свойствам, с которыми я знакомился на конференции, а это были самые свежие данные, полученные ведущими отечественными и зарубежными учёными, интересными были дискуссии, которые бывали в нашей комнате между разными коллегами Льва Моисеевича и Льва Георгиевича, как говорится «за чашкой чая». Там впервые я узнал, что в СССР есть железнодорожная станция «Ночка», в районе которой делают солидное оружие с использованием кристаллов хлорида калия, а Лев Георгиевич поделился своей сокровенной мечтой создать автоматизированную установку для выращивания крупногабаритных щёлочногаллоидных монокристаллов. Впоследствии он это осуществил в нашем Институте, но в дальнейшем ему самому, работая в США, пришлось их «распрессовывать» под больший диаметр.
ОПЫТ ВЫРАЩИВАНИЯ МОНОКРИСТАЛЛОВ
На конференции из доклада Л.М. Беляева, зам. директора ИК АН СССР, я узнал, что наилучших результатов в разработке монокристаллов для лазеров достигли учёные этого института. Но, как и мы, они не имеют стандартного ростового оборудования, всё делают своими силами, но создают солидное экспериментальное конструкторское бюро. Он также подчеркнул значимость в разработке кристаллов отдельных энтузиастов, каким в их институте является бывший офицер-моряк без высшего специального образования Георгий Фёдорович Добржанский: ему следует только дать задание вырастить определённый монокристалл и через некоторое время он его предоставит для исследований.
С новыми силами и знаниями я снова продолжал начатые свои дела, хотя по приезде из командировки наш зав. лабораторией Л.А. Сысоев съязвил Б.С. Скоробогатову о том, что я нерегулярно посещал заседания на конференции. Но обошлось. А вскоре наш сектор был присоединён к лаборатории Физических методов исследований №8, которой руководил Э. Ф. Чайковский, также воспитанник Б.Я. Пинеса, бывший танкист, под руководством которого, как предполагалось ранее, я должен был делать диплом по ионизированному испарению разных металлов совместно с его аспирантом Юрием Птицыным. Эдуард Феликсович был необычайно, как я знал, добродушным человеком и давал нам полную свободу в работе, так что сектор фактически был самостоятельным подразделением. А к осени 1963 года он укрепился и новыми кадрами: к нам поступили работать на оптические измерения выпускницы моего курса Люда Ковалёва и Светлана Гринёва, а в мою группу приняли инженером бывшего лаборанта ХГУ, студента-вечерника Валерия Азарова. В группу был введен и С. Квятковский. А через некоторое время по рекомендации В. Каневского к нам зачислили механиком Валерия Валериановича Пищика, имевшего высшее образование, моего одногодка, и хозлаборантом Тамару Ильиничну Глухареву, 1939 года рождения, причём, как выяснилось позже, она была женой начальника Горуправления торговли.
К этому времени я смонтировал установку зонной плавки. С новыми сотрудниками начал создавать высокотемперурную ростовую установку для выращивания монокристаллов вольфрамата кальция методом Чохральского с использованием дисилицида молибдена (совместно с УФТИ) и ещё две установки для зонной плавки, в которых мы предполагали выращивать кристаллы CdF2 и PbF2, как наиболее низкоплавкие среди фторидов типа МеF2. Здесь уместно вспомнить реплику И.В. Смушкова, которую он в шутку высказал при одной из встречь у БС, к которому он часто заходил, будучи начальником лаб. №2: «Ну, как там у тебя, Миша, дела с дистанционным управлением ростом кристаллов?». На это я мог только ответить: «Нам бы сейчас научиться растить кристаллы хотя бы простейшим способом «вручную».
Но уже первые наши технологические опыты показали огромную пропасть между мечтой и реальностью. Монокристаллы высокого качества вырастить было непросто! И причиной тому были не только наши фактически поверхностные познания в области роста кристаллов, но и большой круг объективных проблем. Это, прежде всего: степень чистоты исходного сырья и стехиометрия шихты, точность регулирования температуры расплава и его перегрев, выбор необходимых материалов контейнера для расплава и нагревателя. Особенно это касалось роста кристаллов фторидов. Так, наиболее химически стойкая платина сильно взаимодействовала с кадмием и свинцом. Поэтому для выращивания кристаллов фторидов мы начали изготавливать как контейнеры, так и нагреватели из графита. Создать же стабильную тепловую зону с использованием спирали из дисилицида молибдена также не удалось из-за быстрого окисления и «провисания». Поэтому можно сказать, что почти первые два с половиной года ушли на решения чисто технических и организационных проблем. Они были связаны, главным образом, с монтажом и наладкой нестандартного оборудования, когда приходилось мне лично ходить в ближайшее военное лётное училище с просьбой выделить нам редукторы от списанных самолётов для использования их в составе механизмов перемещения кристалла; или, например, обжигать и «драить» на территории Института металлическую трубу диаметром около
Кроме этого, приходилось участвовать в сельхозработах и на строительстве нового корпуса. Но это давало возможность отвлечься от непрерывных и порой гнетущих забот о выполнении поставленных жёстких задач. Особенно приятными были некоторые сельхозработы. Так, с 15 по 30 августа 1963 года меня и В. Каневского направили в совзоз им. Ленина. Он находился за Пятихатками, как потом оказалось, вблизи живописных Очеретянских прудов. Занимались мы там уборкой помидоров вместе с группой девушек–швей одного из ателье. Жили в клубе. Прекрасно питались в столовой совхоза и работали с удовольствием. Урожай помидоров в тот год удался на славу! Да и погода всё время нашей работы была прекрасной! Поэтому часто работали в поле, будучи одетыми, мы - в плавках, а девушки–в купальниках. А после обеда шли на пруды купаться! А я, имея фотоаппарат, часто вставал рано утром, шёл к этим прудам фотографировать чудесные утренние пейзажи, когда над водой стелился почти прозрачный туман, а в зеркале пруда отражались ближайшие деревья. Часто вечера проводили у костра на берегу пруда, нежась красным вином из 0,7-литровых бутылок и нехитрой закуской.
А как мы работали на строительстве Гидротермального корпуса! В. Каневского и меня назначили, кроме прораба Ноздрачёва от Института, «старшими», т. е. ответственными за эту стройку от Сектора. Нам в помощь выделялись сотрудники других лабораторий Института. Ими были преимущественно девушки из лабораторий №5 и №10, с которыми было приятно работать и общаться. Там я приобрёл много хороших друзей, с некоторыми из них в дальнейшем изучал предметы для сдачи кандминимума, а многие оказывали мне помощь при проведении исследований.
И вот, наконец, летом 1965 года мы начали переселяться в новое здание, а наш сектор был преобразован в лабораторию под №13. В 1965-
С этого времени стала укрепляться и экспериментально - технологическая база лаборатории. Так, для роста монокристаллов фторидов мы создали установку для выращивания мононокристаллов метом Бриджмена-Стокбаргера. Под фториды переоборудовали установку Редмет-1, на которой Юрий Шарый пытался растить монокристаллы вольфрамата кальция. Были переоборудованы и закалочные в/ч генераторы ЛЗ-13, ЛЗ-63 на рост оксидных монокристаллов методом Чохральского, а также разработаны опытные образцы первых промышленных установок с радиочастотным нагревом типа ОКБ-8043. Кроме того, БС загорелся идеей о возможности использования полупроводниковых кристаллов для квантовой электроники. С этой целью он пригласил работать в лабораторию с. н. сотрудника Николая Ивановича Крайнюкова и инженера Николая Петровича Иванова, которые занимались выращиванием монокристаллов сульфида цинка в лаб. №3. Им была предоставлена отдельная комната, где предполагалось разместить установку для получения сжиженного газа. В ней они установили автоклав. В группу В.И. Крайнюкова взяли аппаратчика Сашу Бадулина. Но, как выяснилось позже, надёжных результатов не было получено, и вскоре эту тематику в лаб. №13 упразднили.
В 1967-
Соответственно помещения корпуса были распределены по направлениям работ. Это: рост монокристаллов фторидов (М. Дубовик, В. Азаров, Н. Смирнов, А. Промоскаль), рост монокристаллов вольфрамата кальция (В. Кобзарь-Зленко, Борис Петрович Назаренко, Пётр Петрович Столяров), рост монокристаллов рубина (Юлий Михайлович Либин, Аркадий Серебряников), рост монокристаллов граната (В. Коневский), исследование спектроскопических свойств монокристаллов (С. Сазонова, Л. Ковалёва, С. Гринёва), исследование генерации лазерного излучения (В. Каневский, С. Квятковский, Николай Косинов и Леонид Кольнер). Для комплексного обслуживания оборудования была создана группа электриков во главе с Юлием Рыбалко.
В Институте были организованы подразделения по разработке исходной шихты (в лаборатории № 6, начальником которой долгие годы был канд. хим. наук. Юрий Фёдорович Рыбкин, а впоследствии канд.хим.наук Ольга Михайловна Смирнова) и механической обработке кристаллов (сначала сектор, а затем лаборатория под руководством Риммы Александровны Говоровой). В этот же период по инициативе Б.С. Скоробогатова был создан при лаб. №8 теорсектор во главе с д.ф.-мат.наук Бениамином Липовичем Тиманом, первым заданием которого было применение теории групп к анализу симметрии оптических центров РЗЭ в лазерных кристаллах. Таким образом, к концу шестидесятых годов в Институте монокристаллов было создано новое направление в разработке монокристаллов и изделий из них для квантовой электроники.
Об авторитете работ, выполнявшихся в лаб. №13, свидетельствовало проведение при активном участии Б.С. Скоробогатова в 1965 году в Харькове Всесоюзного Совещания по спектроскопии кристаллов, на котором и я выступил с докладом по исследованию электролюминесценции монокристаллов фторида кадмия, активированных редкоземельными ионами. Мне также было поручено встречать её участников на Южном вокзале и показывать отдельные подразделения по нашей тематике. Тогда я впервые встретился на вокзале с В. Осико, который показался мне не очень-то представительным – худощавый высокого роста ещё молодой немного печального вида человек, который, как и мы, только начинал научные исследования по лазерам. Тогда мне посчастливилось и близко познакомиться с уже знаменитыми в то время учёными: Григорием Борисовичем Бокием (мы хорошо знали его книгу по кристаллохимии, в то время он «поднимал» Сибирское Отделение АН СССР), М. Грум-Гржимайло (было много её работ по исследованию оптических свойств рубина, которые проводились в ИКАНЕ) и П.П. Феофиловым (основоположником исследований спектроскопии редкоземельных ионов в различных кристаллах, которые проводились в Государственном Оптическом Институте). Я персонально знакомил их с нашими разработками.
Итак, наша тематика находила признание в стране, укреплялась её материально-техническая база и можно было браться за оформление кандидатских диссертаций. Как я уже писал, по согласованию с Б.С. Скоробогатовым я специализировался среди прочих работ на исследовании условий выращивания и физических свойств монокристаллов фторида кадмия, который он назвал золотым дном для исследований на данном этапе. Отмечу, что мне впервые в мире удалось вырастить прозрачные неокрашенные монокристаллы этого типа. Этого я достиг, применив метод зонной плавки и фторирующую атмосферу на основе тефлона (фторопласта). В связи с этим специалист из ГОИ, Борис Иванович Максаков, который докладывал у нас материалы своей кандидатской диссертации (а там был и фторид кадмия), увидев мои кристаллы, просил не публиковать эти результаты до его защиты.
Кроме того, были проведены и другие исследования важных свойств этих кристаллов. Так, впервые с Б. Тиманом и Л. Кольнером исследован эффект возникновения звука в этих кубических кристаллах, активированных редкоземельными ионами, при приложении к высокопроводящим образцам переменного электрического поля. Мы назвали его «поляронным звуком» и подали заявку на открытие. К сожалению, дело не довели до конца, т.к. подобные исследования были не по тематике, которая была под контролем военных. Но мне всё же удалось увязать полученные результаты с основной тематикой лаборатории - ведь фторид кадмия был нашим детищем среди кандидатов на лазерный материал и из него были изготовлены лазерные элементы. И по этой тематике я защитил в 1968 году кандидатскую диссертацию. Вслед за мной готовил материалы к защите В. Азаров по фтористому лантану. Кратко опишу некоторые аспекты работы над своей диссертацией, её оформлению и защите.
КАНДИДАТСКАЯ ДИССЕРТАЦИЯ
Начну с того, что я был соискателем учёной степени и мог свободно, по согласованию с Б. Скоробогатовым, выбирать для себя направление диссертационной работы, а окончательную тему, как было принято в Институте, предполагалось утвердить на завершающем этапе исследований. Как я уже писал, в то время фторид кадмия казался наиболее диссертабельным материалом, и при всех моих отвлечениях на другие работы по оборонной тематике лаборатории я старался максимально сосредоточиться на разработке этого кристалла. При этом университетские навыки «наклоняли» меня на сосредоточение всех исследований в своих руках, хотя, по мнению С. Сазоновой («правой руки» БС), моя задача состояла только в выращивании монокристаллов, и она однажды даже высказалась так: «Нам нужен придворный повар». Конечно, к моменту серьёзной работы над диссертацией я уже достаточно полно освоил азы роста кристаллов разными методами, имел соответствующее оборудование и мог гарантировать всем исследователям оптических свойств кристаллов, которые проводились под руководством С. Сазоновой, получение необходимых образцов, в том числе и фторида кадмия. Но настоял, что основные исследования по фториду кадмия буду осуществлять лично. Они, на мой взгляд, включали спектрально-оптические, структурные и электрофизические свойства кристаллов. Для их проведения в лаборатории имелось необходимое оборудование: спектрофотометры, недавно приобретённая новая рентгенустановка типа УРС, а для исследования электропроводности, электроёмкости и других электрофизических свойств требовалось несложное оборудование. С этим согласился и БС, как руководитель диссертационной работы.
Самым трудным этапом было получение качественных кристаллов, активированных разными редкоземельными ионами. Дело в том, что мне долго не удавалось вырастить прозрачные неокрашенные чистые (неактивированные) кристаллы, применив даже зонную очистку исходной шихты. Основное затруднение состояло в том, что синтез шихты и рост кристаллов необходимо было проводить в атмосфере фтористого водорода, для чего не имелось технологических возможностей. Эту проблему мы решили, создавая в камере роста кристалла фторирующую атмосферу, содержащую фтористый углерод, путём сжигания в ней обычного тефлона. И, как только «пошли» прозрачные неокрашенные чистые кристаллы, имеющие коэффициент поглощения существенно меньший от известного в литературе, мы начали «серийно» растить методом Стокбаргера экспериментальные образцы размером
Затем была многодневная скрупулёзная работа по регистрации и расшифровке спектров люминесценции активированных монокристаллов при двух температурах: комнатной и жидкого азота. Как правило, при исследовании спектрально-люминесцентных свойств нового кристалла в моём случае необходимо было вырастить качественные кристаллы, активированные всеми РЗЭ, кроме церия и прометия (ионы церия существуют преимущественно в четырёхзарядном состоянии, а прометий - радиоактивный). Это: неодим, празеодим, гадолиний, самарий, европий, диспрозий, тербий, эрбий, тулий и иттербий, причём, при разной их концентрации.
Не буду вдаваться в научно-техническую сущность исследований, т.к. всё это изложено в Автореферате диссертации, а только отмечу, что мне активно помогали сотрудники лаборатории: Сергей Квятковский и Анатолий Промоскаль в выращивании кристаллов, Николай Смирнов в теоретической оценке эффективности используемой фторирующей атмосферы, Наташа Шиян (Агеева) в проведении спектрально-оптических исследований, В. А. Ямпольский в расшифровке спектров ЭПР гадолиния, Л. Кольнер и дипломник Александр Петренко в измерении электрофизических параметров кристаллов. Каждый этап исследований заканчивался подачей статьи в печать.
Когда были завершены предусмотренные исследования, я выступил с докладом на Учёном Совете Института. При обсуждении мне довелось выслушать не только положительные отзывы, но и ряд критических замечаний, особенно от Л.Г. Эдельмана в части технологических аспектов роста кристаллов, которые я в диссертации недостаточно полно представил. Фактически я только констатировал получение кристаллов определённого типа. Но в целом работу одобрили, рекомендовали к защите на соискание учёной степени кандидата физ.-мат. наук, утвердив её окончательное название, и для оформления диссертации предоставили трёхмесячный оплачиваемый отпуск! Это было в середине лета 1967 года.
К этому времени я, конечно, сдал и кандминимум (английский, философию и спецкурс). Необходимо отметить, что администрация Института шла навстречу таким, как я. Тогда в Институте в основном готовили диссертации соискатели. Нас было не менее десяти человек: В. Каневский, Эдик Шевченко, Лёня Коршиков, Лина Юшко, Валя Бондаренко, Лиля Нагорная, Валя Григорьева. Кроме меня и В. Каневского, остальные были химиками из лаборатории Бориса (Бема) Марковича (Маклуховича) Красовицкого. Такой группой мы изучали философию и английский язык после работы непосредственно в Институте. Преподаватели были приглашены из Харьковского университета. Весной 1966 года мы успешно сдали кандидатские экзамены, хотя у многих из нас даже не было окончательно утверждённых тем диссертаций. Я «на отлично» сдал английский язык, проведя накануне целый день в парках и скверах за повторением материала с одной из Валь из группы, наилучше знавшей английский язык. А вот по философии получил только «удовлетворительно». Но обидным было от того, что, несмотря на свою семейность, не смог ответить на простой вопрос: «Какова главная задача семьи?».
Отпуск я использовал очень активно и к середине осени 1967 года подготовил окончательный вариант рукописи диссертации. Также успешно выступил снова на Учёном Совете Института, что являлось обязательным условием оплаты отпуска и формального представления диссертации к защите. Но наряду с «личной» работой над диссертацией я продолжал проводить плановые эксперименты по наработке необходимых кристаллов фторида кадмия. Но в один из последних дней лета со мной случилось ЧП, обусловленное несоблюдением правил техники безопасности.
Подготавливая в начале второй смены технологический опыт, я, как много раз до этого, извлекал из резиновой трубки, так называемый разрядник (тэ-образная стеклянная трубка с впаянными молибденовыми электродами для контроля степени разряжения атмосферы в ростовой камере), не защитив кисть руки, и этот разрядник разрушился в моей правой ладони. Хлынула кровь. Я ощутил, что задело средний палец. Крепко зажав его пальцами левой руки, бросив всё на аппаратчика и не взяв ничего с собой, я помчался в ближайший медпункт. К моему счастью необходимо было только перебежать через дорогу в направлении аптеки №200, т.к. рядом с ней находилось хирургическое отделение 4-то больницы.
Хирург (женщина) осмотрела рану, обильно засыпала её стрептоцидом, забинтовала и вызвала «Скорую помощь». Меня быстро доставили в Институт неотложной хирургии, который находился тогда в центре города. Сделали рентген и сразу же – на операционный стол. Хирург пожурил свою коллегу за то, что перестаралась со стрептоцидом, т. к. рану пришлось долго чистить. Спросив меня, написал ли я диссертацию и получив положительный ответ, сказал, что мне повезло, т. к. задето суставное влагалище и нет гарантии, что палец будет нормально работать.
Закончив операцию, мне забинтовали руку, выдали справку и в начале двенадцатого ночи отпустили домой. Дома, конечно, ничего не знали (телефона не было), и моё появление с израненной рукой вызвало шок. Слава богу, всё в конечном итоге закончилось благополучно. Палец функционировал. Но до сих пор я ощущаю некоторое онемение в области сустава. Но тогда это ЧП не осложнило мою работу.
А мне тогда предстояло выходить с диссертацией «в люди». Ситуация осложнялась тем, что в нашем Институте, как отраслевом, не было Совета по защите диссертаций и необходимо было искать соответствующих оппонентов (требовались доктор и кандидат наук) и оппонирующую организацию, но сначала - Учёный Совет, где предполагалось защищаться. Безусловно, основную роль в решении всех этих проблемах сыграл Борис Семёнович. Естественно, куда и как «входить», мы обсудили вдвоём. Решили, что защищаться целесообразно в Институте Низких температур АН УССР. С просьбой быть оппонирующей организацией предполагали обратиться в ГОИ, тем боле, что там хорошо знали наши работы, и была предварительная договоренность с Б. Максаковым. А в качестве оппонентов БС предложил взять доктора физ.-мат. наук Ивана Степановича Горбаня, который работал на кафедре Экспериментальной физики Киевского госуниверситета, и кандидата физ.-мат. наук Владимира Константиновича Милославского, который работал на кафедре Оптики в ХГУ. И, естественно, что в каждой из этих организаций я должен был выступить на семинаре. После этого Борис Семёнович переговорил с соответствующими руководителями этих организаций. Были получены положительные ответы, и остальное было за мной. Я очень благодарен Борису Семёновичу за эту организационную работу, без которой защититься в то время было проблематично. Но необходимо сказать, что и ему нужна была моя защита, т. к. он готовился стать доктором физ.-мат. наук.
Начал я с визита к Директору ФТИНТ-а Академику Борису Еремеевичу Веркину с соответствующим письмом от нашей Дирекции. Принял он меня очень дружелюбно, сделал распоряжение о принятии диссертации к защите, но после представления её одним из отделов их Института. И вот мой первый «внешний» дебют на объединённом семинаре двух отделов ФТИНТ-а, которые возглавляли Валентин Ерёменко и Анатолий Звягин. Пришлось не сладко! Там были очень знающие специалисты, которые с пристрастием вникали в представленные результаты. Особенно я глотал воздух при объяснении структуры оптических центров фото- и электролюминесценции. И здесь на выручку приходил БС! Долго длилось обсуждение моей работы. Но она была рекомендована к защите и, конечно, с определёнными замечаниями.
Следующий ответственный этап предстояло осуществить в ГОИ. Предстояло связаться с П.П. Феофиловым, который по предварительному согласованию должен организовать моё выступление. ГОИ находился в Ленинграде. Там я ещё не бывал. И вот в середине марта 1968 года, взяв с собой необходимые материалы (последние варианты Автореферата и Диссертации, плакаты и экспериментальные образцы) я выехал прямым поездом в командировку. В Ленинград приехал утром и первым делом начал с поиска жилья. От Московского вокзала поехал в ближайшую гостиницу «Южная». Но там мест не оказалось. Спасибо швейцару, который посоветовал обратиться в частный сектор по указанному им адресу. Вдвоём с другим командированным, таким, как и я, молодым парнем, мы устроились в отдельной комнате частной квартиры недалеко от гостиницы. Хозяйка оказалась приветливой и дружелюбной («блокадницей!»), и мы чувствовали себя, как дома.
Потом сразу же я отправился в ГОИ, на Менделеевскую линию, №1. Там уже был готов для меня пропуск, и вскоре я встретился с П.П. Феофиловым в его лаборатории. Он сказал, что, к сожалению, по ряду причин большой семинар организовать в этот и ближайшие дни не удастся и предложил мне побеседовать с его ведущими специалистами, как они это делают неоднократно.
Разложив свои материалы, я расположился в окружении трёх сотрудников П.П. Феофилова: известного мне Б.И. Максакова и известных мне только по публикациям Веры Александровны Архангельской и специалиста по электрофизическим свойствам кристаллов Якова Ананьевича Оксмана. И тут начался скрупулёзный анализ моей работы. Это было впервые в моей практике, и пришлось не только подробно рассказать об основных её результатах, но и отвечать, причём в форме дискуссии, на самые неожиданные вопросы. Особенно «давили» на условия роста кристаллов и то, почему же высокую электропроводность имеют кристаллы, в которые вводились оксиды «тяжёлых» РЗЭ, почему не объяснён механизм электропроводности, а в случае фторида кадмия, как полагал Я.А. Оксман, он должен быть прыжковым и значительную роль в нём должны играть поляроны. После нескольких часов обсуждения и затем беседы с П.П. Феофиловым мне предложили оставить все материалы диссертации у них и прийти через два дня.
В эти два дня я знакомился с Ленинградом. Взял было даже такси, попросив шофера показать мне самые значительные достопримечательности города и кое-что о них рассказать. Ездили по Ленинграду мы около часа. На счастье, таксист оказался очень доброжелательным и я многое узнал в тот день. Замечу, что в памяти шофера, как и нашей хозяйки, были ещё свежи воспоминания о блокадных днях и даже незначительная моя реплика о них или отзыв об ещё свежих следах бомбёжек вызывали у них неподдельные переживания.
Но как не красивым казался Ленинград, представлялось, что дома лучше. Особую ностальгию вызвало наблюдение за окружающим меня видом с берегов Невы в один из ненастных дней (а там погода изменяется фактически по часам). В этот день Нева была полноводной, и волны перехлёстывали даже через низкие парапеты набережных. А над всем этим низко и быстро проносились тёмные тучи. У меня даже родился такой стих:
Чёрные тучи плывут над Невой,
Ветер колючий,
Сырой и жгучий
Гонит обратно домой…
Но в этот город мне приходилось ещё не раз возвращаться. А пока я готовился к заключительному разговору в ГОИ. К моему удивлению он был непринуждённым и дружеским. Оценка работы была положительной, но с предложением кое-что уточнить. Меня попросили выслать отдельные образцы кристаллов для проверки моих результатов и уточнённый вариант диссертации, а официальный отзыв обещали направить своевременно в Учёный Совет ФТИНТ-а. Окрылённый таким исходом дел и заехав ещё в Москву, я вернулся домой!
Мне осталось ещё официально выступить на кафедрах, где работали мои оппоненты. На семинаре кафедры оптики ХГУ я выступал в мае. Выслушали меня корректно, задавали, как обычно, вопросы. Об этом семинаре у меня остались светлые воспоминания.
А поездка в Киев оказалась самым лёгким мероприятием. Сойдя с поезда, я сразу же позвонил Ивану Степановичу (ИС) домой. Он назначил встречу на кафедре Университета, куда я вскоре и приехал. ИС был уже в рабочей одежде (тёмный халат) и проводил какие-то измерения. Мы кратко обсудили вдвоём суть моей работы, листая страницы диссертации. Затем он сказал мне, что ещё подробнее ознакомится с ней и вышлет свой отзыв, хотя сразу же высказал некоторые замечания.
Закончив наиболее трудоёмкие диссертационные дела, я начал уточнять окончательный текст диссертации и печатать её и Автореферат. Четыре экземпляра диссертации и один Автореферата печатала мне самая квалифицированная машинистка Института - Майя. Затем я лично корректировал текст, вписывая от руки тушью формулы и необходимые обозначения. Автореферат отпечатал мне на институтском ротапринте Иван Иванович. Осталось только выполнить формальности по рассылке Автореферата и раздаче экземпляров диссертации Секретарю Учёного Совета ФТИНТ-а, руководителю и оппонентам. В ГОИ я направил фотоплёнку переснятой диссертации, а себе оставил сделанную с неё фотокопию. Защита диссертации была назначена на 28 ноября 1968 года с публикацией, как положено, объявления в местной газете «Социалистычна Харкивщына».
Слава Богу, в этот напряжённыё период мне выпали две передышки: в конце мая – поездка на конференцию по сегнетоэлектрикам в Ригу и в августе – тарифный отпуск. Конференция запомнилась тем, что туда я впервые летел самолётом вместе с нашим теоретиком Борисом Исааковичем Бирманом и бывшим преподавателем теормеханики В. Песчанским, который работал в то время во ФТИНТ-е. Вместе мы поселились и в гостинице. Но нас так увлекли оргдела в день приезда, что мы спохватились пообедать где-то в конце дня (а он долго не кончался, т.к. была пора светлых ночей!), когда все пищевые точки были уже закрыты, и нам пришлось отправиться на железнодорожный вокзал. Там, когда мы вошли в ресторан, стояла стена сигаретного дыма. В том ресторане я впервые попробовал Рижский бальзам, от которого быстро захмелел. А ёще тем, что, добираясь в другой день вечером трамваем в Дворец спорта на концерт популярного тогда ансамбля Геннадия Подельского, я был бесцеремонно оштрафован на неслыханную у нас сумму – 2 руб. 50 коп за то, что вовремя не приобрёл билет. В другой день я пытался добраться до Балтийского моря. Ехал электричкой, пытаясь выяснить у соседей, где лучше выйти, Но все говорили на своём языке и меня не слышали. Выйдя, как я предполагал на ближайшей к морю станции Дзинтари, я к нему не добрался: пошёл дождь, а пеший ход, как оказалось, был длинным. В один из вечеров мы побывали на концерте органной музыки в Домском соборе. Но она утомила нас до дремоты…
Первой была и моя поездка к морю в Крым с сыном Игорем, которому было почти 6 лет, и супругой Наталией. От Симферополя мы по рекомендации В. Каневского направились в Судак автобусом. Устроились на частной квартире. Но трудно было с питанием, так как наш статус был «дикари», а денег – в обрез. Но остались приятные впечатления от купания в море, охота на рыбу с подводным ружьём, о Ленинграде, а впечатления о посещении дикие мест в окрестностях Судака с восхождением на горы Голую и Алчак остались такжена всю жизнь…
И так – защита. День был пасмурным и дождливым. Вокруг–грязь, так как те места на Павловке только обживались. Но актовый зал ФТИНТ-а, где заседал Учёны Совет, не пустовал – были и «болельщики». Я выступал вторым. Первой защищалась девушка из Радиофизического института – Светлана Ханкина. Обе защиты прошли удачно, хотя против меня был один голос. Сейчас почти забылись перипетии защиты, но до сих пор мне кажется, что всё то происходило, словно в тумане, и не со мной. А после защиты я с оппонентами, БС и приглашёнными сотрудниками из нашей лаборатории пешим ходом пошли в ближайший ресторан «Родник» «обмывать» защиту. Жаль только, что рядом со мной пустовал стул, предназначенный моей супруге – она была дома с сыном… Конечно, звучали поздравления, пожелания, но я ещё не чувствовал себя в новом качестве – решение Совета должно ещё утверждаться Высшей Аттестационной комиссией (ВАК) СССР.
В НОВОМ КАЧЕСТВЕ
А решение ВАК пришлось ждать очень долго (официально 3 месяца), кстати, оно не поступало и для Светланы. Было решено, что в одну из командировок я наведаюсь туда лично от имени Совета. В ВАК-е побывал я где-то в середине марта 1969 года. Пообщался с соответствующим инспектором – претензий к нам не имелось, ссылались на большую загруженность. Мне было обещано, что Решение ВАК поступит во ФТИНТ в ближайшее время. Это случилось в первой половине апреля – я получил Диплом кандидата физ.-мат.наук по специальности «Физика твёрдого тела». И с этого дня я уже был специалистом высшей категории. Меня перевели в старшие научные сотрудники с окладом 135 руб.
Конечно, во время работы на всех этапах над диссертацией мне было дано послабление в разработке других кристаллов. Но вот теперь, после защиты диссертации, БС дал понять, что нужно, как можно быстрее, включаться в решение текущих проблем Лаборатории. Главное – срочно вытягивать проблему с разработкой монокристаллов вольфрамата кальция и поставкой Заказчику (Московский Энергетический Институт–МЭИ) крупной партии лазерных элементов диаметром 6-8 и длиной
Ситуация с вольфраматом кальция осложнялась ещё и тем, что соисполнителем работ был Опытный завод института в части изготовления лазерных элементов, которые необходимо было поставить в количестве 150 штук, причём вся работа выполнялась по Решению Военно-промышленной комиссии (ВПК) при Совете Министров СССР. Относительно вольфрамата кальция у меня уже имелись определённые технологические решения. БС подчинил мне своим распоряжением по лаборатории группу В.А. Кобзаря-Зленко, и я смог приступить к их реализации. Но это давалось мне с большим трудом, т.к. приходилось наталкиваться на упорное сопротивление бывшего руководителя группы. Основное затруднение в стабильном выращивании качественных монокристаллов вольфрамата кальция заключалось в том, что они трещали уже в процессе роста. В.А. Кобзаря-Зленко объяснял это грязной шихтой и сам занялся её синтезом методом кристаллизации из раствора в расплаве. Но, к сожалению, использование такой шихты пока что не приносило успеха. Но вряд ли принесло бы его в ближайшее время без кардинального изменения условий роста – монокристаллы растили без надлежащего предотвращения тепловых потерь из зон их роста и охлаждения. Фактически кристалл «тянули» так, как показано на фото в книге Лодиза и Паркера «Рост кристаллов» для ниобата лития.
Главное, что я предложил – установить дополнительный верхний нагреватель с целью уменьшения осевого и радиального градиентов температуры. Поначалу мы просто изготовили маленькую печь сопротивления с автономным питанием. Кристаллы сразу же перестали трещать, но нагреватель был ненадёжным – часто перегорала спираль, и трудно было предотвратить загрязнение расплава, хотя спираль мы изготавливали из платиновой проволоки. Поэтому пришлось изготовить двухсекционный индуктор и над тиглем установить цилиндрический платиновый экран. А это привело к перестройке системы связи тигель-индуктор, что было не так просто сделать при использовании закалочного генератора типа ЛЗ-13. Но трудности преодолели благодаря нашим электрикам, и кристаллы «пошли». А я с группой коллег, в том числе с участием В.А. Кобзаря-Зленко, защитил этот способ выращивания Авторским свидетельством на изобретение. Всё это происходило в течение 1968-
В этот же период я решал вопрос, какое оригинальное направление исследований выбрать. С этой целью я, решая вопросы передачи нашему институту законченных разработок по производству рубина ИКАН-ом и НИИ «ПОЛЮС» в соответствии с Решением ВПК, посетил ведущие советские институты, где разрабатывалась тематика, аналогичная нашей: ФИАН, ИКАН, Институт физико-химических исследований (НИФХИ им. Я. Карпова) и НИИ «ХИМРЕАКТИВ» нашего министерства, режимный НИИ «ПОЛЮС». От ведущих учёных получил очень ценные рекомендации и консультации по волнующим меня вопросам. Это были: В.В. Осико (ФИАН), Х.С. Багдасаров и Г.Ф. Добржанский (ИКАН), Ю.Н. Веневцев (НИФХИ), Г.М. Зверев (НИИ «ПОЛЮС»). Почти однозначной была рекомендация заняться разработкой монокристаллов для управления лазерным излучением.
Среди таких монокристаллов и наиболее интенсивно разрабатываемых за рубежом были известны ниобаты лития и бария-стронция, танталат лития. Поэтому я предложил БС открыть тему на два года по разработке методики выращивания монокристаллов ниобатов лития и бария-стронция при моём руководстве. Тема была быстро утверждена, но с условием, что в процессе её выполнения будут заключены и некоторые хоздоговоры. И как показало время, я не ошибся! Эта тематика утвердилась в Институте. Но об этом – позже.
А сейчас - о глобальных организационных вопросах, определивших дальнейшее развитие лазерной тематики в Институте. Я уже писал, что основные направления работ по лазерной тематике были уже установлены. И к тому времени в лабораторию поступило несколько разработанных нами совместно с ВНИИЭТО (Ленинград) новых установок типа ОКБ-8043, специализированных под выращивание лазерных монокристаллов. Две из них мы использовали для выращивания гранатов, а две – ниобатов. И БС начал реализовывать свой план расширения работ. Но это широко не обсуждалось даже с В. Каневским и со мной, хотя мы считали себя ведущими специалистами в лаборатории и фактически поставили её на ноги. В один из весенних дней 1969 года нас просто ознакомили с Приказом Директора Института В.Н. Извекова.
В нём говорилось, что на базе лаборатории №13 создаётся первый во ВНИИМ научно-технологический отдел №3 (начальник Ю.М. Либин) в составе двух лабораторий по росту лазерных кристаллов: №14 - по росту рубина (начальник Чеботкевич), №23 - по росту вольфрамата кальция, алюмо - иттриевого граната и ниобатов (начальник Александр Сергеевич Гершун). Структура и специфика работ групп осталась прежней. Только организовывался ещё сектор оптических исследований (СОИ) во главе с Б. С. Скоробогатовым. Для лаборатории №23 и СОИ выделялись дополнительные площади на третьем этаже недавно построенного Южного корпуса. В Гидротермальном корпусе остаётся тематика по рубину.
Честно говоря, я и В.С. Каневский были в шоке, хотя в душе я и не верил, что Виктор об этом не знал. Но факты свидетельствовали о том, что, очевидно, не знал, т. к., как и я, остался, как говорят, «при бубновых интересах»: должности (ст. научн. сотрудника) и зарплаты остались у нас прежними (по 135 руб.). Мы только подивились решимости БС назначить на руководящие должности людей, фактически не специалистов по лазерной тематике, среди которых только А.С. Гершун был кандидатом наук и имел опыт в разработке полупроводниковых кристаллов А2В6, т. к. работал в лаборатории №3. И мы, конечно, нашли у себя смелость высказать Б. С. Скоробогатову свои замечания. Но они остались без внимания. И нам удалось только «выдавить» повышение зарплат до 150 руб. Впоследствии, глубже вникая в суть дел института, я начал понимать, что в большинстве случаев многое зависело от того, «кто есть кто». А при организации отдела №3, очевидно, это было не второстапенным.
Приказом Директора предписывалось немедленно начать переселение в новый корпус. И я, как и другие сотрудники, превратился в грузчика и переносчика приборов и прочего инвентаря, чего у нас накопилось немало. Хорошо, что в Новом корпусе был лифт большой грузоподъёмности. Но всё-таки ростовые установки пришлось «вносить» через окна. Для лаб. №23 выделили три комнаты по
А период наладки оборудования и первые опыты проходили в нервозной обстановке. Дело в том, что в системе оборотного водоснабжения не было предусмотрено подачи дистиллированной воды на наши высокочастотные установки, как это предписано правилами их эксплуатации. Главный энергетик Василий Егорович Овчаренко предлагал установить для очистки воды ионитные фильтры, а сам Директор В.Н. Извеков предложил пропускать воду через медные стружки. Думали, гадали, а в конечном итоге начали запускать установки без очистки оборотной воды. И это в дальнейшем причиняло нам много неприятностей: внутри водопроводных коммуникаций установок быстро возникал налёт, который наши электрики вытравливали соляной кислотой. Кроме того, новый наш начальник А.С. Гершун оказался довольно крутым администратором, и работать с ним оказывалось трудно. И я начал вести с ним открытый разговор об образовании в его лаборатории или вообще в отделе сектора по разработке кристаллов для управления лазерным излучением на основе ниобатов при моём руководстве. Но мои предложения повисали в воздухе.
Но вдруг в институте начала меняться обстановка – наш Директор ушёл на пенсию и новым Директором института был назначен Первый секретарь Дзержинского райкома КПСС, инженер - химик по образованию, но ещё не кандидат наук Сергей Евстратьевич Ковалёв. Как я был тогда осведомлён, имелись и свои претенденты на эту должность, например, Николай Иванович Крайнюков. Но поговаривали, что необходим был человек со стороны, чтобы корректно поддерживать взаимоотношения между руководителями подразделений. А в отделе № 3 не всё было гладко. Ю.М. Либин проявил себя очень либеральным руководителем и вскоре умер, отравившись газом в своём автомобиле. А. Гершун был напористым и не всегда тактичным во взаимоотношениях с людьми. А Чеботкевич вообще, как отзывался БС, делал совершенно не то, что нужно: его установка для сепарации шихты рубина была раскритикована, а сам БС, как мы понимали, вообще лишился лидирующей роли. А я, делая своё дело (на мне всё ещё «висели» и кристаллы вольфрамата кальция), не вникал во всякие передряги.
БОЛЕЕ СВОБОДНОЕ ТВОРЧЕСТВО
Но однажды в конце рабочего дня ко мне в комн. №304-а зашёл Сергей Евстратьевич и с ходу начал говорить о том, что намечается серьёзная реорганизация отдела № 3. Его начальником предполагается назначить Олега Михайловича Коновалова - начальника лаборатории № 17, разрабатывающей монокристаллы железо - иттриевого граната по совместительству, т.е. эту лабораторию присоединят к отделу № 3, а начальником лаборатории № 23 предполагается назначить меня. Назавтра я должен дать ответ. Естественно, что я согласился. А 27 августа 1970 года был издан Приказ Директора Института, в котором, в частности, говорилось: «Организовать в составе отдела № 3 две лаборатории: № 11 - «Пластинчатый лейкосапфир», и. о. начальника которой назначить канд. физ.-мат. наук Гершуна А.С., и № 23 – «Материалов квантовой электроники», и.о. начальника которой назначить канд. физ.- мат. наук Дубовика М.Ф. Так я фактически стал номенклатурным работником Института монокристаллов. Конечно, в этой ситуации кто-то замолвил за меня слово, хотя лично я считал себя в то время достаточно грамотным специалистом и был самым молодым кандидатом наук в Институте монокристаллов. Но всё-таки я предполагал, что «подача» была от О.М. Коновалова, т. к. он являлся соавтором нашего изобретения по способу выращивания монокристаллов вольфрамата кальция и, возможно, «имел вид» на кристаллы АИГ.
Конечно, не всё было гладко в нашей работе. Несмотря на обеспеченность количественного состава лаборатории №23 (одних рабочих, аппаратчиков и электриков, было 16 человек при общем составе 39 человек, средний возраст сотрудников не превышал 29 лет), имелись трудности, обусловленные недостаточными навыками в росте кристаллов и ненадёжностью работы ростового оборудования. Да и лично мне приходилось много отдавать сил, чтобы «вытянуть» вольфрамат кальция, справившись с поставкой Заказчику задолженных лазерных элементов. К тому же, постоянного внимания требовала группа, разрабатывающая алюмо-иттриевый гранат (АИГ) во главе с В.А. Кобзарем-Зленко, который был по своей натуре, как говориться, «трудным» человеком в общении с подчинёнными да к тому же и скрытным. И мне вместе с начальником отдела приходилось улаживать конфликты, возникавшие между ним и старшими научными сотрудниками В. Каневским, который занимался ростом АИГ, и Леонидом Алексеевичем Мельником, который перешёл к нам работать из лаб. № 8 и занимался ростом АИГ методом Стокбаргера по методике, внедрённой у нас ИКАН-ом. И дело дошло было до того, что, когда В.А. Кобзарем-Зленко неудачно доложил свою тему по ИАГ на Учёном Совете, Директор возложил лично на меня всю ответственность за успешную разработку монокристаллов АИГ.
Не ладилась работа и в целом в отделе. Главное заключалось в том, что не получалась слаженная коллективная работа, хотя Олег Михайлович поместил всех начальников лабораторий, кроме Леонида Аркадиевича Литвинова, назначенного и.о. начальника лаборатории рубина, в комнате, где был его кабинет. Явно чувствовалось у всех стремление работать самостоятельно. А между О.М. Коноваловым и А.С. Гершуном возникали даже открытые конфликты. И вскоре Дирекцией было принято решение об упразднении отдела №3 и выделении тематики по АИГ из нашей лаборатории. На конфиденциальный вопрос Директора мне: «Кому лучше передать эту тематику - О.М. Коновалову или Б.С. Скоробогатову?» я ответил, что лучше Б.С. Скоробогатову, так как, хотя О.М. Коновалов, как технолог, может быть, и сильнее Б.С. Скоробогатова, но последний всё - таки является наилучшим специалистом в Институте по исследованию кристаллов для квантовой электроники. В итоге эта тематика перешла к Б.С. Скоробогатову, и его сектор снова стал лабораторией №13. А В.А. Кобзаря-Зленко О.М. Коновалов забрал в свою лабораторию, так как тот работал над диссертацией под его руководством; В.С. Коневский перешёл в лабораторию Л. А. Литвинова разрабатывать рубин, а Л.А. Мельник уволился.
Итак, с 12 июля 1972 года лаб. №23 была преобразована в самостоятельную лабораторию №11 «Материалы для управления лазерным излучением» под моим руководством. После таких мер мне стало намного легче работать. Лаборатория уменьшилась по составу (осталось 30 человек) и я мог активнее «двигать» свою тематику.
В то время мы продолжали полностью работать по договорам с предприятиями оборонного назначения и под контролем военпреда или, как тогда его называли «представитель Заказчика», Бориса Николаевича Ёлкина.
Основными ведущими специалистами нового направления разработок, которые фактически начали работать с нуля, используя имеющиеся отечественные ростовые установки типа ОКБ-8043 и ОКБ-8069 (разработчики ВНИИ монокристаллов и ВНИИ ТВЧ) были: ведущий инженер Борис Григорьевич Беленко, ст. инженеры Вадим Иванович Кривошеин и Станислав Феликсович Бурачас (автоматизация технологического оборудования); ст. инженер. Борис Петрович Назаренко, ст инженер Анатолий Устинович Алексеенко (разработка технологии выращивания монокристаллов); с. н. сотрудник Евгений Александрович Дрогайцев (исследование оптических свойств монокристаллов и функциональных элементов); мл. н. сотрудник Татьяна Сергеевна Теплицкая (исследование структурного совершенства монокристаллов); инженер Георгий Валентинович Майсов (исследование электрофизических свойств монокристаллов и условий униполяризации элементов). Чуть позже были приняты в лабораторию выпускник Днепропетровского университета Александр Борисович Левин, которому я поручил заняться в группе Е. А. Дрогайцева исследованием электрооптического эффекта и устойчивости монокристаллов к действию лазерного излучения, и Эмма Тимофеевна Могилко на рентгеноструктурные исследования.
В соответствии с Правительственными решениями нам предписывалось разрабатывать только один наиболее перспективный монокристалл для управления лазерным излучением ниобат бария-стронция BaxSr1-xNb2O6, но который, несмотря на широкую зарубежную рекламу, представлял собой трудный объект, так как, прежде всего, являлся твёрдым раствором с температурой плавления около 1490оС. Головным Заказчиком было Минрадиопрома, представителем которого для нас являлась Маргарита Михайловна Коблова, нач. лаборатории Радиотехнического института (Москва). Её усилиями нам было предоставлено современное ростовое оборудование (четыре установки типа ДОНЕЦ-1) и измерительный стенд для контроля остаточного светопропускания в электрооптических элементах. И снова приходилось осуществлять перепланировку размещения оборудования в помещениях, разводку воды и электропитания к установкам. И здесь хочу высказать добрые слова и выразить искреннюю благодарность за оперативность в решении технических вопросов Главному инженеру Григорию Петровичу Пижурину, Главному энергетику В.Е. Овчаренко, Начальнику конструкторского бюро института Виталию Яковлевичу Апилату и их подчинённым. Несмотря на загруженность другими работами и погодные условия, проектные и монтажные работы выполнялись быстро и надёжно.
Замечу также, что в то время оперативно решались и другие проблемы, связанные с оформлением документации на проведение лабораторией научно-технологических работ и обеспечения их необходимыми материалами. В подготовке и утверждении технических заданий, календарных планов и соответствующих тем нам активно помогали сотрудники Научно-технического отдела (НТО), которым руководила прекрасный специалист и обаятельнейшая в Институте женщина - Адель Мироновна Волкова. Это – Екатерина Михайловна Боровичкова, Зинаида Абрамовна Корсунская и др. сотрудницы этого отдела. Важную помощь нам оказывали отдел материально-технического снабжения, технико-экономический отдел, бухгалтерия и др. подразделения.
Хорошие и даже дружеские отношения сложились у нас с сотрудниками отделов - соисполнителей наших тем: канд. хим. наук Еленой Константиновной Салийчук, Татьяной Ивановной Андрющенко (Коршиковой), Надеждой Николаевной Фёдоровой (лаборатория №20, начальник – канд. хим. наук Людмила Анатольевна Коток) в части получения исходной шихты; Нинель Трофимовной Сизоненко, Абрамом Борисовичем Бланком, Револом Петровичем Панталлером, Верой Константиновной Шевченко (лаборатория №10, начальник – канд. хим. наук Александра Михайловна Булгакова) в части определения содержания основных компонентов и примесей в шихте и кристаллах; канд. физ.-мат. наук Валерием Викторовичем Куколем и Валентином Фёдоровичем Ткаченко, Людмилой Михайловной Ивановой, Виталием Андреевичем Ямпольским (скоропостижно, к сожалению. умершим на этапе оформления кандидатской диссертации), Элеонорой Павловной Николовой и Юрием Николаевичем Савиным (лаб. №8, начальник доктор физ. мат. наук Эдуард Феликсович Чайковский) в части проведения исследований по рентгеноструктурному анализу и ЭПР; Виталием Яковлевичем Маликовым, Станиславом Феликсовичем Бурачасом, который даже перешёл в нашу лабораторию (лаб. №9, начальник канд.техн. наук Владимир Иванивич Костенко) в части разработки систем автоматизации процессов роста и отжига кристаллов; Михаилом Евдокимовичем Довганём, Зоей Михайловной Бысовоё (лаб. №21, начальник канд.техн. наук Римма Александровна Говорова) в части оптико-механической обработки кристаллов и изготовления из них функциональных элементов.
Я же в это время был избран членом Учёного Совета института, введен в составы Рабочей группы Секции по материалам квантовой электроники при ВПК Совета Министров СССР, среди членов которой были хорошо мне знакомые Орест Григорьевич Влох из Львовского госуниверситета и Игорь Афанасьевич Величко из Ленинградского Института прикладной химии, и Секции Госкомитета по науке и технике СССР по монокристаллам - сегнетоэлектрикам.
Это стимулировало меня к разработке темы докторской диссертации, которую я предполагал оформить в 1975 году. Несмотря на затруднения с публикацией результатов наших исследований в открытой печати, мне удалось уже опубликовать некоторые результаты исследований и утвердить темы кандидатских диссертаций соискателям: с. н. сотрудникам Е.А. Дрогайцеву и Б.П. Назаренко, мл. н. сотруднику Т.С. Теплицкой и аспиранту Ю.В. Майсову. Сам же я к этому времени был утверждён ВАК в учёном звании «ст. научн. сотрудник» и получил разрешение Министерства Образования СССР готовить аспирантов.
Фото 7. С сотрудниками лаб. 11 на уборке овощей. Сидят (слева-на право): Георгий Майсов, я, Анатолий Алексеенко, Вадим Кривошеин, Сергей Устименко, Владимир Нечай, Эмма Могилко, Евгений Дрогайцев; стоят: Владимр Подлесный, Олег Колотий
В это время у меня начали налаживаться дружеские отношения с доктором физ.-мат. наук Лауреатом Государственной премии Юрием Николаевичем Веневцевым, зав. кафедрой НИФХИ, и его сотрудниками; с Юрием Сергеевичем Куьминовым из ФИАН-а, который был в числе первых разработчиков в СССР совместно с Ю.Н. Веневцевым монокристаллов ниобата лития; Владимиром Александровичем Шамбуровым из ИКАН-а; Валерием Борисовичем Кравченко (ИРЭ, Фрязино); Владимиром Николаевичем Бездетным из Азербайджанского госуниверситет); Владимиром Хачатуровичем Саркисовым, зав. лабораторией при Кироваканском химкомбинате, и его сотрудником Константином Григорьевичем Белабаевым; Леонидом Николаевичем Рашковичем из Московского госуниверситета, Александром Алексеевичем Бережным из ГОИ; Александром Михайловичем Гармашом, Василием Петровичем Клюевым, Нухимом Боруховичем Ангертом из НИИ «ПОЛЮС».,
Особенно плодотворными были контакты с Ю.Н. Веневцевым, В.Н. Бездетным и А.А. Бережным, благодаря которым я и мои сотрудники имели возможность опубликовать несколько статей в открытой печати, а я вместе с Ю.Н. Веневцевым был соруководителем диссертационной темы аспиранта Ю.В. Майсова. Кроме того, Ю.Н. Веневцев, как член Оргкомитета, приглашал нас участвовать в ежегодных научно-технических конференциях при Московском Доме науки и техники и регулярно снабжал нас новой информацией о наших и родственных нам кристаллах, призывая при этом разрабатывать такие кристаллы, как германат висмута. Он также содействовал нашему участию, даже без выступления с докладами, в других Всесоюзных конференциях, на которые приглашались иностранные учёные. Благодаря этому мне посчастливилось слушать важные сообщения по нашей тематике ведущих советских (А.А. Смоленского, Ю.Н. Веневцева, В.И. Исупова, И.С. Реза, В.В. Шувалова Л.А., В.В. Чкаловой и др.) и зарубежных учёных (Лодиза, Паркера, Дж. Гласса, Кобаяши). А осенью 1972 года я удостоился чести побывать впервые в зарубежной командировке в Польше.
ПЕРВАЯ ЗАРУБЕЖНАЯ КОМАНДИРОВКА
Командировка была организована с целью возможного сотрудничества между советскими и польскими учёными в области разработки монокристаллов для новейшей техники, как это имело место между нашим институтом и Турновским институтом кристаллов в Чехословакии. Нас было трое: Ю.Ф. Рыбкин-зам. директора нашего института, руководитель делегации, В. И. Костенко, нач. лаборатории №9 и, кстати, - секретарь парткома института, и я. В то время выехать в зарубежную командировку было не так просто, к тому же такому, как я специалисту – работал по «закрытой» тематике и был беспартийным. Конечно, была тщательная проверка с утверждением характеристики на парткоме. Хочу кратко описать, как проходила наша командировка и ответный визит польских коллег к нам.
Командировка должна была длиться с 25 октября по 3 ноября по факту пересечения государственной границы. Я был новичком и самым младшим, поэтому, естественно, прислушивался к советам своих коллег, как вести себя в чужой стране. Главное–не вступать в самостоятельные контакты и не глазеть по сторонам, как это случилось, например с Б.С. Скоробогатовым в Чехословакии, когда он из любопытства бросил в какой‐то автомат необходимую сумму денег, а оттуда вывалилась куча «кондомов», чему потешались ближайшие зеваки.
Из Харькова мы выехали вечером 23-го ноября с тем, чтобы получить в Министерстве загранпаспорта, деньги, билеты и купить подарки. Официальная часть наших дел прошла успешно и, переночевав в гостинице, мы отправились за подарками, выделив для этого каждый определённую сумму денег из своих командировочных.
Как уже бывавшие в подобных командировках В.И. и Ю.Ф. на подарки покупали водку «Столичная», сигареты «Ява», армянский коньяк, сувенирные деревянные изделия с Хохломской росписью и некоторые значки. Нам предстояло ехать до Варшавы поездом Москва-Берлин вечером. На Белорусском вокзале мы спрятали «ненужные» вещи и по 100 руб., вложив их в книгу. Поездка до Бреста была нормальной, и утром мы были возле границы. Некоторое время провели возле вокзала, пока переоборудовалась ходовая часть вагонов для движения по узкой колее, открыв на всякий случай личные счета по 100 руб. в ближайшей сберкассе и издали поглядев на Монумент Памяти Защитникам Брестской Крепости.
Пообедав, сели в свой вагон, и поезд медленно двинулся, делая остановки вблизи нашей и польской границ. Наиболее тщательным был контроль нашими пограничниками и таможенниками. Но у нас, как служебных командированных, проверили только паспорта и декларации, ограничившись вопросами о том, что везём с собой. Затем была спокойная поездка по черезполосице польских полей – ведь там существовала частная собственность. И из окон вагона мы видели, что среди людей, убиравших урожай, а в то время в Польше было гораздо теплее, чем у нас на Украине, копошились малые дети и пасся скот. А урожай, преимущественно свёкла, вывозилась, как мы видели, на телегах с резиновыми колёсами и с конной тягой.
Около пяти часов вечера мы прибыли на Центральный вокзал Варшавы. Нас встретили двое мужчин и повезли легковым автомобилем прямо в кафе, которое находилось в Старом Месте. Зайдя в кафе, мы были слегка шокированы надписью в гардеробной: «Обов’язкова птатня – одын злотый», но приятно удивились, что уже накрыт стол и рядом музыканты в национальной одежде играют нежные мелодии. Сели за стол. Мы–с одной стороны так, что наш руководитель Ю.Ф. был в середине, а польские коллеги - три или четыре человека - напротив нас. Зазвучали приветственные тосты, и так продолжалось в течение двух-двух с половиной часов.
А потом нам вежливо сказали, что после ужина мы ещё должны далеко ехать снова поездом – почти до границы с Германией, в Шклярську Порембу, где завтра открывается Первая общепольская конференция по росту кристаллов. Нам бы, конечно, отдохнуть с дороги, да ещё после сытного ужина, а тут снова в путь. Но делать нечего. Предварительной программы нашей поездки толи не было, толи в Москве не успели нас ознакомить с ней. Вышли мы из кафе. Полюбовались ближайшими ярко освещенными городскими видами, слушая пояснения одного из польских коллег, сносно говорившем на русском языке. А среди нас только Ю.Ф. досконально знал польский язык. Затем сели в машину – и на тот же вокзал!
Но ехали мы уже в местном и не таком комфортабельном поезде, да ещё сразу оказалось, что наши места находятся в разных купе. Но быстро всё уладили, разместились по местам и тронулись в путь. Отмечу, что наше купе было трёхъярусным. Внизу уложили Ю.Ф., выше лёг В.И., а я - на третьей полке. Проводник предупредил нас, что нужно крепко привязать страховочные ремни. И это было кстати, т. к. в течение всей ночной поездки болтанка была невообразимая! И если бы не лёгкое опьянение, вряд ли нам удалось поспать.
На место мы прибыли рано утром. И сразу же нас встретил мужчина средних лет, назвавшись Джерзи Чешко, подполковник-представитель Академии Техничной Войська Польського, которая являлась официальной организацией, пригласившей нас. И на вокзале в Варшаве нас также встречали представители от неё, но в ранге зам. директора Института квантовой электроники этой Академии Вячеслав Михайлович Чиж и др. лица, а в кафе присутствовал и директор института Ж. Пузевич. Дж. Чешко повёз нас в пансионат, где проходила Конференция и жили её делегаты. Позавтракав, мы отправились на заседания.
Сели мы по ранжиру, как и в кафе, в средней части зала. Конференция уже началась. И мы стали свидетелями необычной для нас атмосферы её прохождения: дискуссия по какому-то докладу велась непринуждённо среди облака сигаретного дыма и попивания при этом кофе и чая, которые разносили официантки. Мы, конечно, особенно не вникали в суть происходящего, хотя нам дали Программу Конференции. Да вникнуть, например, мне было непросто, т.к. все говорили по-польски и быстро, а мой словарный запас располагал простейшими предложениями: «Як сэ мувыть по-польскы?», «Иле сэ коштує?», «До выдзения!», «Дзенькуэ добже!» и так далее согласно приобретённому мною разговорнику.
В дальнейшем нас не обременяли посещением заседаний и предлагали прогулки в окрестностях этого курортного посёлка. Так мы побывали в трёх живописных местах: на «копальне» кварца, куда шагали часа два лесом и по пригоркам вместе с такими же, как мы энтузиастами пеших походов; на двух ближайших горах, покрытых снегом, - Снежке и Безымянной, куда добирались сначала автобусом, а потом на канатке. Но на копальне кварцу нас не пустили в шахту. Все ограничились только собиранием отдельных кусков кварца из огромных куч породы и краткой беседой с нами какого-то специалиста.
Зато мы с наслаждением любовались живописными видами с гор, причём, всматриваясь и на территорию сопредельной Чехословакии. Горы в то время были покрыты снегом и было ветрено, так что мы были очень рады погреться в тамошних кафе за чашкой кофе, которым нас щедро угощал Чешко. Особенно промерзали Ю.Ф. и В.И., так как взяли с собой только лёгкую одежду. Я же чувствовал себя по-королевски, т. к. был одет в утеплённое пальто и имел тёплые кожаные перчатки. Особенно холодным оказался путь на канатной дороге: более двухкилометровая медленная езда на открытых сидениях. Зато ощущения – ах! Будто плывёшь высоко над деревьями и пригорками, покрытыми снегом, а над тобой ярко светит солнце и виднеются отдельные кучевые облака! Красота!!!
Но через три дня нам снова предстоял длинный путь в Варшаву. Выехали мы впятером. Кроме нас - Чешко и его сотрудница И. Глуховская – рано утром на легковом автомобиле типа нашей «Победы» первого выпуска. Такие машины производились в Польше на заводе, подаренном СССР. За руль поочерёдно садились то Чешко, то его коллега. Ехали быстро с остановкой только на обед где-то за Вроцлавом. В ресторане мы заказали первое блюдо, которое любят польские женщины на честь нашей спутницы. Им оказались так называемые «флаки» типа рассольника с мелко порезанным в виде лапши желудком. Про себя мы были не в восторге от такой еды, но дружно опустошили тарелки. Пообедав и не расслабляясь, снова двинулись в путь.
Мелькали небольшие посёлки, в которых почти на каждом доме была устроена небольшая ниша, а в ней - икона с изображением Иисуса Христа или Божьей матери. На перекрёстках дорог стояли, как правило, кресты с иконой и рушныком. Но всё это быстро проносилось мимо, так как дорога была превосходной, а езда очень быстрой. И так ехали, ехали, пока перед вечером за только - что промелькнувшим населённым пунктом не случилось ЧП. Вдруг ни с того, ни с сего, переднее стекло машины стало покрываться мелкими трещинами и сильно помутнело.
Но Чешко, который вёл машину, не растерялся. Он быстро открыл левое окно и, глядя в него, плавно остановил машину. Мы все быстро вышли из неё. Огляделись по сторонам - нигде ни души. Стали решать, как быть дальше: вернуться в проехавший нами посёлок и ждать, пока Чешко не найдёт где–то новое стекло, или ехать дальше. Решили ехать. И вот быстро извлекли осколки стекла, а оно рассыпалось при лёгком воздействии на него. Конечно, всю эту работу выполнил я, так как имел кожаные перчатки. Мне же довелось и пересесть на переднее сиденье, так как предстояло ехать без переднего стекла, а я был наиболее утеплён. И так доехали до Катовице. Но там не оказалось таких стёкол, «шиб», и мы двинулись дальше до Кракова.
В Краков приехали поздним вечером. В гостинице устроиться не удалось и нас разместили в частной квартире. Хозяйка выделила нам две комнаты. И обе со святыми образами. Одна из кроватей стояла под наибольшим количеством святых. Спать на ней устроился В.И.. Чешко и Глуховская ночевали в другом месте. Утром явился Чешко и сказал, что шиба будет готова только через день, а нам предстоит отдых в гостинице и экскурсии по городу.
В первый день мы осматривали Вавель, бывший королевский замок, Марьяцкий Собор, где захоронено сердце Адама Мицкевича, магазин «Цукреницу» и обедали в кафе «Под Ратушей». Во второй день съездили на «Хуту алюминиеву», т. е. на комбинат, выплавлявший алюминий. Там же было размещено производство рубина. Комбинат находился недалеко от Кракова в Скавине, и поездка туда заняла немного времени. Нас больше всего интересовало производство кристаллов рубина. Нам показали все его этапы. Нас очень впечатлил непрерывный способ синтеза шихты с использованием конвеерной электрической печи. На прощанье руководитель цеха доктор Януш, который, кстати, также был на конференции, подарил каждому из нас значок, где были выгравированы цифры чистоты алюминия 99.999 и вставлен рубиновый камень. А вечером мы организовали ужин в ресторане в честь наших сопровождающих, после которого ещё долго обсуждали всякие проблемы в нашем гостиничном номере.
А утром - снова в путь! Это был последний этап нашего путешествия, Машина, как и раньше, не подводила, и ехали мы быстро. Только дорога была более загружена транспортом – чувствовалась близость столицы! В воспоминаниях об этой части езды остались только быстро мелькавшие более широкие, чем у границы, поля светло коричневого цвета да легковушка, лежавшая на боку в глубокой узкой канаве у какого-то населённого пункта..
В Варшаву прибыли перед вечером. В забронированном для нас номере гостиницы на ул. Маршальской мы привели себя в порядок, немного отдохнули и приготовились к гостевому ужину на дому у Дж. Чешко, куда он нас заранее пригласил.
Естественно, Дж. Чешко приехал за нами. Жил он в центре Варшавы и поездка заняла несколько минут. Познакомились с его женой и дочерью. Стол был богато накрыт. Среди напитков - такие, которые я видел впервые: коньяк «Наполеон», «Виски», «Кока-кола». Как позже сказал Дж, за винами он ездил в Дрезден, который находился вблизи Шклярськой Порембы, а проезд через границу у них свободный. За столом была непринуждённая обстановка - были там и коллеги Дж. Мы, быстро охмелели, особенно я, и мне пришлось немного прогуляться в компании Дж. Поздним вечером нас привезли в гостиницу. Но сразу заснуть не удавалось, т. к. у всех нас было очень хмельное состояние.
А на утро, с 10 часов, предстояло ознакомление с ведущими научными учреждениями Варшавы. Начали с Академии. Встретились с её директором Пузевичем и договорились о сотрудничестве. Затем поехали в объединение «Унитра» и др. организации. Ознакомились с технической базой и состоянием разработок материалов квантовой электроники.
И тут случилось ЧП: вдруг Владимир Иванович и я обнаружили, что от нас отстал Юрий Фёдорович. Быстро вернулись назад, но его нет! И тут кто-то из сопровождавших нас сказал, что ему вдруг стало плохо и его срочно отвезли в военный госпиталь. Вот так дела! И без нашего ведома! Конечно, пришлось прервать нашу экскурсию и вовсю гнать в госпиталь. Там Юрию Фёдоровичу уже оказали помощь, сказали, что ничего нет серьёзного - просто прихватило сердце. Приписав лекарства, нам разрешили увезти его в гостиницу, но обеспечить покой. Уложив Юрия Фёдоровича в постель, начали думать, как быть дальше – ведь через сутки, 3-го ноября, мы должны обратно пересечь границу.
Вдвоем двинулись в Советское Посольство – там нас уже знали, т. к. мы посещали его при регистрации своего прибытия. Нам сказали, что могут продлить визу или отправить нас домой самолётом, посоветовали не волноваться и держать связь с ними. Но, слава Богу, к утру, Юрий Фёдорович чувствовал себя почти превосходно. Об этом мы сообщили в Посольство и в сопровождении польских коллег отправились на вокзал.
Нас тепло проводили. И снова поездом Берлин-Москва мы уехали. Ехали без ЧП. В Бресте сняли со своих сберегательных книжек мизерные свои вклады; в поезде по настоянию Юрия Фёдоровича написали отчёт о командировке и на следующее утро прибыли в Москву. Но на вокзале – снова ЧП. Дело в том, что, открыв камеру хранения, мы обнаружили, кроме нетронутых своих вещей, какие-то чертежи. Но вместо того, чтобы их попросту выбросить, мы, как сознательные советские граждане, сообщили об этом дежурному милиционеру. Пришлось писать подробные объяснения, но нас отпустили. Сразу же мы отправились в Министерство. Отчитались и вечером – домой!
Если кратко подвести итоги, то фактически у польских коллег только начала зарождаться новая тематика. И там было широкое поле для наших разработок. Тем более, что, как мы выяснили, Польша имела более тесные контакты с Западом по сравнению с нами. Так, у них уже имелись новые иностранные ростовые установки, контрольно-измерительное оборудование, шихта и керамика. Имелся прогресс в автоматизации способа синтеза шихты.
***
Моё бытие. Продолжение - по адресу:
http://resheto.ru/users/mishel/art/97426
***
Комментарии