РЕШЕТО - независимый литературный портал
radcat / Проза

О том, как полезно сомневаться.

311 просмотров

Кто считает, что сомнение - вещь бесполезная? Сядь, дружок, я запилю тебе тут свою историю.

Итак. Начать стоит с начала. С самого начала.

 

Весь день с ней творилось что-то странное.

Она то была весела и оживленна, то озадаченно хмурила лоб, впадая при этом в краткие водовороты истерик, потом снова мелкие морщинки у её глаз разглаживались, она улыбалась и прижималась ко мне, всё норовя положить голову мне на плечо.

 


Я ничего не понимал. Я был задумчив, рассеян, я не замечал её состояния, а если мне и приходили в голову какие-то мысли, то я упорно прогонял их прочь под предлогом того, что это, мол, всё «женские психи», что, возможно, она сегодня просто встала не с той ноги, что вечером это пройдёт. Тем более, что сегодня нас пригласили на день рождения какого-то моего старого друга, которого я смутно помнил ещё со школьной скамьи, отмечать его должны были в кафе, и я надеялся, что разговоры с новыми людьми, свежие лица и ощущение праздника пойдёт ей на пользу, она, наконец, успокоится и перестанет валять дурака.

 

Праздника не получилось.

 


Точнее, он получился у тех, кто этого хотел, но я, глядя на то, как она пьёт вино бокал за бокалом, как какой-то хлыщ с мерзко блестящими прилизанными волосами и пижонскими усиками пытается за ней ухаживать, услужливо наливая ей снова и снова, и кося при этом в мою сторону мутно-жёлтым глазом, как плавает в слоистом табачном дыму клочки теперь уже безвозвратно потерянного моего хорошего настроения, я, видя всё это, не мог веселиться. «Да и чёрт с ней! – подумалось мне тогда почему-то. – Я ей что, нянька что ли? Хочет обижаться не понятно на что – её право. Приедем домой, тогда и разберёмся».

 

Вокруг царило обычное безумие, которое наступает тогда, когда уже никто не считает, кто сколько выпил, когда уже в двери просовываются какие-то совершенно чужие люди с просительными улыбками на лицах, а именинник, с галстуком, болтающимся где-то в районе живота, в распахнутом пиджаке и растрепавшейся причёской, растеряв всё своё великолепие и торжественность, широким пьяным жестом приглашает их за свой стол, говоря при этом какую-нибудь обыкновеннейшую банальность, когда все говорят что-то своё, как им кажется, важное и нужное для них, и их никто не слушает, когда вдалеке уже маячит фигура директора кофе с ожидающе-просительным выражением лица, и он словно бы просит быть свидетелями всех сидящих за соседними столиками, что он приглашал сюда людей, а не вот этих странных существ, вот тогда-то всё и случилось.

 


Она наклонилась ко мне с каким-то горячечным блеском в глазах, долго ловила мой взгляд, а когда, наконец, поймала, стала тянуть голову к моему уху, желая сказать что-то. Помнится, мне подумалось тогда, что она попросит меня проводить её в туалет, или вывести на улицу подышать свежим воздухом, но то, что я услышал, меня по меньшей мере, удивило:


- Я же ведь не нравлюсь тебе, правда? – сбивчивым шепотом, дыша мне прямо в ухо, произнесла она. – Ну, скажи, что это так… Я никогда не была нужна тебе, и жил ты со мной просто так, из жалости, а ещё, может, оттого, что некого было… не с кем было… - тут она замолчала, пожевала губами, потом несколько раз прерывисто вздохнула и продолжила. – Я же ведь некрасивая, старая (она была старше меня всего на два года), зачем я тебе такая? Хочешь, прямо сейчас, сегодня разбежимся? Хочешь?.. А?..

 

Я буркнул что-то невразумительное и неразборчивое, продолжая набивать рот едой и решив не придавать её словам значения, потому что она смотрела на меня уже мутными, пьяными глазами, и вряд ли сейчас могла отдавать отчёт в том, что она говорит.

 


Но я недооценил её. С минуту она молчала, сосредоточенно думая о чём-то своём, а потом еле слышно, но так, чтобы я всё понял, произнесла: «Ну а коль хочешь, так получишь»…

 

Я вскинул, было, голову, посмотрел на неё, но уже опоздал. Она плавно повела рукой по правую сторону от себя, смахнув при этом на пол несколько тарелок, а когда после раздавшегося звона в наступившей тишине все посмотрели на неё, резко встала, и, миновав мои руки, пытающиеся её удержать, вскочила на стол, пронзительно крикнув на весь зал:


- Эй, вы, там! Слушайте!

 

Зал замер, и скандал начался.

 

Она, стоя на столе, ещё раз в полной тишине обвела лихорадочно блестящими глазами всех, кто глазел на неё сейчас, а смотрели на неё в этот момент решительно все, а потом снова крикнула:

- Мужики! Вы только посмотрите на него! – она ткнула рукой в мою сторону. – Вы только посмотрите на него, посмотрите на эту сволочь! Ему мало моих рук! Ему мало моих ног! – она невысоко подняла и тут же опустила подол своего недлинного платья. – Ему меня всей мало! Так он же ещё и душу из меня всю вынуть хочет!

 

Сейчас, стоя на столе, она была чудно как хороша. Высокая, стройная, раскрасневшаяся от вина и ярости, с огромными тёмными глазами, блестевшими при свете ламп, она была, пожалуй, даже красива. Я не знал, что сказать, мне только оставалось молча смотреть на неё и ждать, когда она заткнётся. Но когда она косо, по-бабьи некрасиво раззявила рот, заревела и плюхнулась на задницу, не забыв при этом расчётливо вильнуть хорошо очерченными бёдрами, тут уже я не выдержал.

 

Надо было встать подойти к ней, стащить её со стола, надавать ей пощёчин, потом затолкать в такси и везти домой, но почему-то мне было противно к ней приближаться. Я бросился сначала к ней, потом в сторону двери, потом повернулся, крикнул ей что-то, как мне показалось, донельзя обидное, на что она мне таким же ответила на весь зал, потом повернулся и выбежал прочь.
 

Много позже я стоял, каменея от ярости, и смотрел, как она висела на плече красного от свалившегося на него позора молоденького лейтенантика, который в последствии стал её мужем, прижимала его к себе, тёрлась об него бедром и фальшиво-капризно требовала назвать её «лапочкой» и «котенькой». Хотелось курить, но сигареты остались там, на столе, а возвращаться туда мне сейчас хотелось меньше всего. Я плюнул и отвернулся…

 

Как я попал домой, помню плохо. Тогда у меня была нормальная и здоровая психика,  и я сделал то, что на моём месте сделал бы каждый нормальный мужик – напился в дым. Потом, страдая поутру от жестокого похмелья, я сделал для себя одно очень важное открытие – никогда не позволяй своим эмоциям взять над тобой верх в ситуации. Можно было бы все поправить, можно было бы позвонить ей, поговорить, а она, в этом я был больше чем уверен, стала бы плакать в трубку, просить за все прощения и  извиняться. Можно было бы дождаться, когда она сама мне позвонит и скажет примерно тот же текст. Вот только я был уже не уверен, смогу ли я снова смотреть ей в глаза, хочу ли я продолжения нашей жизни, или же прямо здесь и сейчас стоит что-то решить для себя, и, оставив прошлое медленно подыхать в этой пустой холодной квартире, не оглядываясь, пойти вперёд и в очередной раз попытаться построить себя и свою новую жизнь, которая получится лучше и чище, чем та, которой я жил до сих пор.

 

Я не сделал ни того, ни другого. Я просто ждал в каком-то тупом оцепенении, зависнув среди пустоты, ждал звонка, записки в почтовом ящике, сообщения на «мыле», ждал непонятно чего. Бывало так, что я в исступлении кусал локти, бегая кругами вокруг телефона, борясь с желанием снять трубку и услышать её голос, бывало, что я был уже почти готов сдаться и первым сделать шаг к примирению, но потом снов брал себя в руки, делался холоден и неприступен, как лёд, и на сочувственные вопросы друзей: «Ну, как ты там? Держишься?» высокомерно цедил сквозь зубы: «Ничего! Прорвёмся. Бывало и хуже».

 

Хуже мне бывало, это правда. Но я всегда знал, что мне нужно сделать для того, чтобы мне стало лучше, и я делал это, закрывая глаза на то, что сталось после этого с моей душой. А сейчас впервые в жизни я не знал, что мне делать. Точнее, что делать-то нужно я отлично знал, а вот что я хочу…

 

Ответить на этот вопрос я не мог. В бесплотных попытках понять и осознать себя самого в такой тщательно продуманной и взвешенной идее своей новой жизни прошёл год. Сначала всё казалось очень простым – плюнул и забыл.

 

Я действительно забыл… Забыл про то, как может болеть сердце, как при телефонном звонке может рваться изнутри грудь, какой холодной может быть постель, когда ты ворочаешься в ней всё ночь в тщетных попытках согреться, а потом, плюнув, куришь сигарету за сигаретой на кухне, посматривая в мутное окно на предрассветно сереющий город… Я всё это забыл. У меня было очень много поводов, чтобы вспомнить всё это – такой отрезок жизни с кем-то так просто из души не выкинешь. Но время шло, и однажды с пронзительной ясностью обречённого я, проснувшись утром, понял, что ждать больше нечего. Она не станет звонить. Она не будет писать. Её вообще больше не будет в моей жизни.

 

Мне понадобилась ещё неделя на то, чтобы не ПОНЯТЬ это, а именно ОСОЗНАТЬ, принять не разумом, а сердцем, но когда я понял это, мне почти сразу стало легче дышать. Тяжело висеть в безвременье, надеясь на что-то, ожидая чего-то, сберегая клочки своего сердца для «той, которая, быть может»… Не может. Никаких «нас» уже не будет. Тогда я был жесток по отношению к самому себе, но это было нужно, это было необходимо для того, чтобы выжить. И я выжил.

 

«Тихо и трепетно мерцает  сад, широко и привольно перемешалась осень с весною, и снова ты сидишь и всем своим сознанием, всем своим естеством ощущаешь, как подкрадывается к тебе то, что»…

 


Не то. Снова не то. Бывает так, что начинаешь строчку, и кажется тебе, что нет важнее этой строчки ничего на свете, а потом, ближе к середине её, сводит скулы гримасой неудовлетворённости, ворочается в сердце комок, и мелькают перед глазами красные фонари стоп-сигналов, кричащие тебе: «Не то, не так, не то»!

 

Осень… Это просто осень. Осенью всегда тяжелее пишется и живется в этом мире. Кто знает, почему. Просто осень, и всё…

 

Краски серые, неяркие… Всё ненастоящее, даже на картонном небе звёзды приклеены клочками блестящей фольги. Тебе всегда нравится гулять вот в такие вечера по городу, смотреть и чувствовать постепенно замирающие дыхание почти заснувшей в предчувствии зимы природы, и вот однажды ты обернёшься, весь погруженный в свои мысли, и сначала краем глаза мимолётно зацепишь знакомый до боли овал лица, изгиб щеки и чуть более резковатую, чем всегда, линию скул, потом вдохнёшь такой смутно знакомый, но уже позабытый, и оттого кажущийся чуть выцветшим горьковатый запах духов, и память твоя, разбуженная этими образами, как пришпоренная, понесётся назад, цепляя за собой всё новые и новые детали. Потом ты обернёшься, потрясённый, испуганный, опустошённый от свалившейся на тебя лавины эмоций, и увидишь ты перед собой твою когда-то давно любимую, желанную, а теперь безнадёжно потасканную и постаревшую женщину.

 


Ты не забыл её, ты всё ещё помнишь, но сознание не может согласиться с тем, что она вот сейчас прямо здесь, что она стоит перед тобой и смотрит на тебя, и для того, чтобы окончательно поверить и убедиться, говоришь ей:

 

- Ты?..

 

Она молча кивает и отворачивается. Ты с жалостью смотришь на неё, но жалеешь не того человека, что стоит прямо перед тобой, и не тот призрак, что не растворяется, не уходит, нет, ты жалеешь тот умерший пять секунд назад образ, ту мечту, ту сказку, которой эта женщина жила в тебе все эти годы.

 

Много раз ты представлял себе эту встречу. Много раз ты думал о том, как вы встретитесь, о том, что ты ей скажешь, представлял себе, что она тебе ответит, а теперь вы стоите, и она рядом, так рядом, так неправдоподобно близко, и вместо всех твоих много раз в сознании твоём сказанных слов, ты говоришь какую-то ерунду, ты берёшь её за локоть, приглашаешь к себе, мол, «посидим, про жизнь поговорим, вспомним старое», - ах, какая глупость, как это пошло и банально!

 

Она чуть отстраняется, но ты настойчив, тебе хочется снова и снова смотреть в её глаза, слышать её голос, и ты горячечно шепчешь ей:

 


- Подожди… Никуда не уходи, я сейчас… Подожди, слышишь?

 

Тебя не было ровно пять минут. Когда ты вернулся, запыхавшийся, с букетом цветов, её, конечно же, не было. Она просто ушла, она не стала тебя ждать потому, наверное, что она – не ты, ты для неё просто призрак прошлого, маленькое напоминание самой себе о том, что все мы в этой жизни совершаем глупости, и ты, скорее всего, был одной из них. Глупостью? Глупостью?!!

 


Осень… Просто осень, ничего больше… Ты потерял её, и, с привычной уже безжалостностью к самому себе, понимаешь – не встретишь больше, не увидишь, не заглянешь в глаза…

 


И вот ты снова сидишь в своей узкой, как башмак, холодной комнате, и пишешь, пишешь, пишешь…  И знаешь ты, что вот так вот сейчас и надо – сидеть и писать. Знаешь, что лето закончилось, что весна не для тебя, и что вот уже стучится в твоё окно осень, что ушёл и снова уйдёт ещё один год твоей жизни, что он уже никогда не повторится в том великолепии своём, которого ты за мелкой повседневной суетой не увидел, не почувствовал, не понял…

 


А потому – садись и пиши!

 


Хоть до крови, до тошноты, а напиши, чтобы, написав об этом, обмирать над былой любовью. Вдруг за успокоением своей неправды, за тонкой вязью строк ещё раз на короткий миг проглянет та жизнь, которую ты не прожил много лет назад? Вдруг как луч солнца между серых угрюмых туч промелькнёт образ того родного, любимого человека, которого ты тогда потерял, и сейчас потерял снова? Вдруг, плача и смеясь, как сумасшедший, ты своими словами, не сказанными, но написанными, попросишь у неё, да и у себя прощения за все то, что ты сделал, за что так прощения и не вымолил, и что потом терзало и мучило вас по отдельности всю вашу жизнь? Вдруг?..

 


Вот и сейчас выстукиваешь по клавишам, торопясь:

 

«Тихо и трепетно мерцает сад, широко и привольно стекает с неба вода… Снова осень перемешалась с весною, и снова подкрадывается к тебе та самая, терпкая, незнакомая, неведомая и оттого вдвойне прекрасная, жизнь»…

 


Жизнь – письмо?
Жизнь – женщина?
Жизнь – воспоминание?

 Комментарии

Комментариев нет