Самыми замечательными были сны. Сны, фантазии, мечты, надежды - призраки чужих жизней… бесплотные, невесомые, неосязаемые… Я пропускал эти фантомы сквозь пальцы, ощущал их горько-пряный привкус на губах.

Возьму бумагу. Буду тебя рисовать. А я умею? Да, кажется смогу… но, во всяком случае, можно попробовать.

Какой ты будешь? Чистой, красивой, нежной, словом, такой, какой не была никогда.
Вокруг шумно. Веселье. Пусть. В дальнем углу надрывно плачет гитара. Умело, ничего не скажешь… Сомневаюсь, что смог бы лучше.

«Я притворяюсь стеклом,
Но глубже не стоит – лучше не доиграть.
Я притворяюсь огнем
Там, где мальчик давно отучился летать.
Извечный стакан одинокого чая,
Позапрошлой надежды удел и исход.
Пусть тебе приснится, как из дальнего рая
На крыльях бумажных твой ангел придет»…

Карандаш скребёт по бумаге, твой образ огромной белкой прыгает с мысли на мысль  как с дерева на дерево, машет пушистым хвостом, прячется за кончиком карандаша. Я нетерпеливо отодвигаю его в сторону, графит оставляет след на снежности листа, но ты снова, показав шаловливо мне язык, убегаешь дальше по белой бумажной пустыне.

«Усталый дворник с картонного неба
Сметает обрывки неудавшихся жизней.
А забытый старик шепчет, словно молитву,
Про то, что мы хотели немного света,
Мы хотели всего-то немного света.
Прости, я не верю тебе больше»…

Гитара снова вскрикнула, но настроение уже другое. Безысходное, яростно-тоскливое, вопрошающее… Размашистый удар по струнам, и они ответили тревожным, бьющим в самую душу, каким-то горько-насмешливым аккордом. Единое целое, разделенное на несколько тел… Не на два, а гораздо больше.
Уж наверняка побольше, чем я и ты.

«Я притворяюсь тобой.
В поле тьма, а ты все ищешь свои зеркала.
Я притворяюсь собой,
Хотя стихи отболели и превратились в слова.
Потешь замерзшие руки вчерашним костром,
В нем облитые водкой листки псалтыря.
В дырявом кармане застряла монетка –
Спроси: орел или решка… и стоит ль ждать до утра»

Разум не воспринимал слова, потому что не было уже разума. Был лишь сгусток снов и видений, порождение страхов и желаний, тайных и темных стремлений. И постепенно, через вечность, которая была несколькими минутами, из этого вихря выкристаллизовалось нечто. Некий образ, вдруг сфокусированный и получивший жизнь. А песня текла сквозь меня, странная песня, непонятно как и откуда взявшаяся в этой дыре,  не песня даже, а просто рождающийся прямо сейчас под чьими-то пальцами набор бредовых строчек и образов, совершенно, казалось бы, не связанных с настоящим продолжал выплескиваться в установившуюся вдруг тишину, и слова били наотмашь по и без того натянутым за эту ночь нервам:

«Я притворяюсь одним
Из тех везучих, кого не сравняло стальным колесом.
Я притворяюсь чужим,
Когда изящной открыткой горит соседский дом.
Недобрый стук в посторонние двери.
Пыль рано стирать, ведь пока пронесло.
Анекдот про дурня, что все еще верит –
Немного грустно, – впрочем, уже все равно.
Твой голос в трубке, словно падают листья,
Под безглазою мглой, бестолковой и вечной.
Я понял, все мы одни, что толку жечь свечи;
Кричи – не кричи… ни ответа, ни эха.
Смотри, по небу шествует осень»…

Не знаю, почему я тогда не закричал. Откинувшись назад, я смотрел на белый лист. Высокая, по-птичьему лёгкая и  невесомая фигура, небрежно намеченная резкими, почти неряшливыми штрихами, наполовину купающаяся в отблесках света, наполовину укрытая тьмой. Гордая, надломленная осанка, застывшие черты, выглянувшее мимолетным безумием чёрно-белое сияние глаз. Тёмные волосы, рассыпанные по плечам.

Я убиваю всё, что люблю.
Значит, надо убить любовь. Так просто.

Сделай это быстро и безболезненно. Как хирургическая операция - отрезал, и все. Люди часто говорят, что отрезанные конечности продолжают болеть. Интересно, будет ли болеть вырванное сердце?

Кошусь снова на лист. Потом поворачиваю голову, уже пристальнее вглядываюсь в почти ожившие глаза. Бесконечный, отчаянный, безмолвный момент. Глаза тёмного цвета, вдруг ставшие такими беспомощными, такими растерянными. Глаза существа, с изящной медлительностью соскальзывающего в бездну. Разворачиваются невесомые крылья за спиной, трепещут, дрожат, фигура поднимается на цыпочки, тянется, и снова опускает плечи.

Вырванное сердце, оказывается, умеет болеть просто невыносимо.