- А ты будешь носить меня на руках?
Я повернулся к ней, посмотрел в тёмные глаза. Она сидела на диване, вертела в руках что-то, что на первый взгляд напоминало просто кучу тряпок.
- Что за вопрос? Конечно, буду…
Из кучи тряпок появилась что-то, напоминающее две руки.
- А пылинки с меня сдувать станешь?
- Стану. Если понадобится… - вслед за руками появилась круглая, чуть неровная голова, пока, правда без глаз и без лица. – А что, уже надо?
- Пока нет, - она покачала головой, с серьёзным лицом пришивая к «голове» маленькую пуговицу. Глаз, наверное… - Ну, я так, на будущее интересуюсь.

Я улыбнулся:

- Ну, как понадобится – обязательно скажи. – Она по-прежнему серьёзно смотрела на меня. Потом кивнула, снова опустила голову вниз и стала пришивать вторую пуговицу. – Обязательно скажу.

- Что это?

Она повернула свою работу так, чтобы я смог рассмотреть.
- Это? Кукла, – потом подумала немного, и зачем-то уточнила: - Из тряпок. Хочешь посмотреть?
- Давай, - я взял кучку тряпок, повертел в руках. Кукла как кукла. Тряпичная. Не очень ровная и совсем не симметричная. Голова с одного бока топорщится странным бугром, видимо, вата набилась неравномерно, ну, или чем там их набивают. Руки с ногами раскинуты в стороны, словно бы в нелепой попытке обнять весь мир и меня заодно, лица как такового нет – просто две пуговицы.

- Да уж… - я повертел «шедевр» в руках, потом протянул его обратно.
- Тебе не нравится?
- Ну почему? – я пожал плечами. – Почти как живая.
- А она и есть живая.
- Да? – я задрал бровь. Она серьёзно кивнула. – Да. Живая. Вот увидишь. И на меня похожа.
- Да брось. Ты лучше.

Она встала, подошла к полке, посадила на неё куклу, потом склонила голову на бок, критически осмотрела своё творение. Кукла сидеть ровно отказывалась категорически, её всё время клонило вправо. Она поправила её раз, второй – кукла падала всё равно. Тогда она подпёрла её книгой, кукла перестала падать на бок и теперь сидела более-менее ровно. Она повернулась ко мне:
- Пусть тут сидит?
- Да пусть… Чайник поставишь?
- Угу. – она повернулась и ушла на кухню. Я ещё раз посмотрел на куклу. Вроде бы сидит, не падает… Кукла таращила на меня глаза-бусинки. А ведь правда, похожа. Глаза тёмные, зрачок такой глубокий, «птичий». И взгляд выразительный. Почти.
  
Два года – это много? Как ты думаешь? За два года может многое поменяться. Твоя жизнь в том числе.

Пыль…
Везде пыль… Горло царапает, в лёгкие словно цемента насыпали, и дышать тяжело.
  
Дверь не открывалась минут десять, ключ застревал в замке. После нескольких попыток провернуть его второй раз, я, взмокший, от всей души пнул упёртую железяку, замок щёлкнул, я повернул ключ и вошёл в квартиру.
  
Пыль.
Всё в пыли. Даже мои мысли, такие опрятные всегда и чуть ли не лоснящиеся, и те недовольно сморщили острые морды, чихнули раз-другой, махнули хвостами и отчётливо фыркнув мне «хозззяин, бл@!», присели поодаль. Я прошёлся по комнате. Мысли, принюхавшись к пыли, заглядывали в двери. Вот одна перебежала через комнату, остановилась рядом, потом подалась вперёд, мягкой лапой тронула меня за ногу. Я повернулся.

Занавески. Желтенькие, она их сама сшила. Я хорошо помню. Мы вешали их вместе, она тогда чуть со стула не упала, поймал почти у пола, а она смеялась и трясла головой, сдувая со лба непослушную чёлку… Смеялась… И я смеялся. Теперь уже не смеюсь.
  
Мысль махнула хвостом, жёлтые глаза в последний раз вспыхнули ярко и погасли. Вторая подошла ко мне с другой стороны. Я присел на продавленный диван, мысль положила лапу мне на колени, заглянула мне в глаза.

Ну, вот… оранжевые, почти красные…

«А ты будешь носить меня на руках?»

Становилось жарко, я дернул воротник рубашки.
  
«А пылинки с меня сдувать станешь?» - теперь уже надо, конечно, все до единой бы сдул, но не скажешь ведь, что надо. Тебе там холодно, наверное… Очень холодно. И очень одиноко. И мне одиноко, только нельзя про это думать. Плевать, что в книгах пишут, им страшно просто, но мы же с тобой знаем, как есть на самом деле, правда ведь?
  
«Это кукла… Из тряпок» - а кстати, где она?
  
Мысль убрала с колена лапу, в сторону я посмотрел с огромным трудом. Очень сложно было оторваться от оранжевого огня, но я встал, осторожно, чтобы не наступить на пушистые тела, прошёл к книжной полке. Оранжевый – это память. Мысли скреблись за спиной. Одна ходила кругами совсем рядом. А фиолетовый – это безумие. Я кышкнул, мысль отпрыгнула в сторону, зашипела… Да иди ты… без тебя тошно. Я отодвинул в сторону книги, и увидел… Она лежала на том же месте, только на бок упала всё равно. Коричневое тряпичное тельце из-за пыли стало почти серым, кукла лежала на боку, спиной ко мне. Бесформенные ручки прикрывали круглую голову, и было что-то в этом такое что-то, словно это и не куча тряпок вовсе, а страдающая и плачущая женщина. Глупость, конечно, но…
  
«Живая. Вот увидишь. И на меня похожа»… - вижу теперь, что похожа. Потому что неживая. Я отпихнул ногой мысль, может, чуть сильнее, чем требовалось, мысль фыркнула, проехала когтями по линолеуму. Цвет глаз я не рассмотрел. Не важно. Я протянул руку, взял куклу, похлопал её об рукав, выбивая пыль, потом посадил обратно на полку, кукла, горестно взмахнув ручками, начала падать на бок, я сдвинул пару книг, чтобы не заваливалась.
  
«Пусть тут сидит? - Да пусть… Чайник поставишь?» - да отстань ты уже… мысль упорно тёрлась об ноги. Я рассеяно нагнулся, потрогал пушистое тёплое тело, машинально почесал за острым ухом, продолжая думать о своём. Хотя какое тут может быть своё? Мысль выгнулась, замурлыкала, замахала хвостом, потом села, посмотрела на меня. Зелёные… яркие, как горошек из банки… а я думал, вас сегодня не приглашали. Ну, коли так… что ж. Пир во время чумы. Удачной тебе деградации, дружок.
  
Я взял с полки куклу, посадил её на подлокотник кресла. Глазки-бусинки уставились на меня. Падать вроде не собирается. Потом прошёл на кухню, открыл холодильник. В лицо пахнуло затхлостью, но я здесь не пировать собрался. Пошарив по полкам, нашёл прямоугольную коньячную бутылку. Посмотрел на просвет, но на кухне лампочка светит «себе под нос», сквозь тёмное стекло ничего не видно, поболтал бутылкой в воздухе, судя по бульканью, где-то половина. Ну и ладно. Мне хватит. Потом прошёл в зал, нашёл пепельницу, вытряхнул её за окно. Холодный воздух наотмашь хлестнул по щекам, отрезвляя… Как же тут душно! Оставил окно открытым, вернулся в комнату, в шкафчике на стене нашёл стакан, сел на продавленный диван.

Пружины протестующее хрустнули.
Я протянул руку, нашарил около стены гриф гитары. Вполне приличная «питерка», и звук неплох… Потянул к себе, вытащил и положил рядом. Позже. Мысли скапливались рядом со мной, тянулись неслышно из глубины комнаты ко мне поближе. Некоторые, самые удачливые, распихав в стороны соседей, рассаживались по подлокотникам дивана, остальным пришлось довольствоваться местом на вытертом ковре около моих ног.
  
Я повернул пробку, тёмная жидкость плеснула об донышко, я поставил бутылку и взял стакан. Вытряс из пачки сигарету, закурил, глубоко затянулся и выдохнул первую за вечер порцию синеватого дыма в пространство пустой и мёртвой квартиры. Потом поднял левой рукой стакан.
  
- За тебя. Где бы ты не была. – Мой голос здесь был похож на карканье. Квартира вздрогнула, ощетинилась умирающей тишиной и разнесла клочки моего голоса по самым своим дальним углам. Я обвёл взглядом пустую комнату. Мысли избегали смотреть мне в глаза, прижимали уши, отворачивались. Кукла сидела на подлокотнике кресла, смотрела глазками-бусинками. – А эта жизнь может нах№%й катиться ко всем чертям. Ты ведь знаешь, что ты жива. И я знаю.
  
Алкоголь огнём обжёг горло, расплавленным свинцом потёк в голодный желудок. Я замотал головой, глубоко затянулся и ткнул сигарету в пепельницу. Не давая себе передохнуть и опомниться, снова плеснул в стакан. Вторая пошла проще. Третья ещё проще. Внутри потеплело. Мир вокруг пульсировал в странном, рваном ритме, словно чьё-то огромное, влажное сердце. А я был внутри него. Вокруг слоями плавал сигаретный дым. Кукла таращилась на меня глазами-бусинками, ручки были сложены на коленях. Ну, или на том месте, где коленям полагалось быть. Это я ей их так сложил? Не помню. Я уже мутно посмотрел на неё:
  
- Споём?
  
Дотянулся до гитары, потрогал струны. Чуть подтянул третью. Всегда звенела. Плевать. Кончики пальцев покалывало, я не обращал внимания. Музыка казалась сейчас кощунством, но я, как дорвавшийся до воды в пустыне, просто упивался возможностью хоть как-то, хотя бы сегодня, если не насовсем, так ненадолго нарушить эту гробовую тишину. Разогретое коньяком горло брало уже просто немыслимые ноты, и я хорошо помнил эту песню:
  
«Не дожившим до рассвета, дайте медную монету,
Шоколадные конфеты и полезные советы…
Оберните белой тряпкой всех, гонявшихся за солнцем,
В кабаках и переулках за сто жизней света ввысь…
До далёких звёзд,
Что снились серому коту
На одной из крыш…
Под ногами мост-чернава,
Да что ж, берег, дальний –
Ты молчишь…
Твоё имя – жизнь»…
  
Кукла смотрела на меня глазами-бусинками. Она наклонилась вперёд, словно бы вслушиваясь в слова, мысли притихли, шевелили острыми ушами, перемигивались разноцветными огоньками глаз. Я снова потянулся за стаканом, ткнул очередную сигарету в пепельницу, потом снова тронул струны. Минорные аккорды разрывали тишину, сегодня для себя я не мог сделать большего… Тишина – это смерть.
  
«Вечная метель над нами, трассами и городами,
Адресами, позапрошлыми бесхозными словами,
Что гоняет время-ветер по декабрьской планете,
По пролётам стылых лестниц…
И летит прочь моя песня…
  
До далёких звёзд,
Что снились серому коту
На одной из крыш…
Под ногами мост-чернава,
Да что ж, берег, дальний –
Ты молчишь…
Твоё имя – жизнь»…

Кукла наклонилась вперёд ещё больше, не удержалась и шлёпнулась на пол. Одна из мыслей повернулась на шум, соскочила с подлокотника и дернулась в ту сторону, но я поймал ей за хвост, потянул обратно. Мысль упиралась, но я был сильнее. Кукла поднялась на ватные мягкие ножки, ходить, по всей видимости, ей было не очень удобно, и заковыляла в угол. Я нагнулся, сгрёб её в охапку, опередив ещё три пушистые мысли, что уже собрались с ней познакомиться поближе, сел обратно на диван и поднёс её к глазам. Кукла еле слышно хныкала и закрывала круглую неровную голову руками. Угу. Здорово. Охренеть просто. С коньяка чего не бывает-то, ага.

«И на меня похожа».

Кукла перестала, наконец, хныкать, я спихнул надоедливую мысль, что тянула острую морду в мою сторону, на пол, посадил её на диван. Кукла сидела спокойно, лишь изредка вертела головой во все стороны, когда какая-нибудь из мыслей подходила слишком близко. Кажется, она их боится. И что с ней теперь делать?

Что делать, что делать... Я вздохнул.
Поеду домой.
И с собой заберу. Посажу у себя на полку тоже, пусть сидит. И книжкой подопру, как она подпирала, чтобы на бок не падала. По ночам буду смотреть на неё, вспоминать и радоваться, когда от воспоминаний будет больно становиться. Потому что это правильно, когда от воспоминаний больно. Это значит, что ты живой. И ты ещё дышишь и чувствуешь. И живёшь ещё. С тебя пылинки я сдуть не успел, так хоть с этого комка тряпок смогу, может быть.

Кукла наконец-то смогла встать на свои шаткие ватные ножки, доковыляла до меня и обняла мягкими ручками за ладонь.