- Роза, поза… глюкоза…

Гм. Блин, если вот так?

- Словно во сне я целую тебя в губы, Роза!
Гляжу в глаза, трогаю груди вновь…
Нам больше нравится такая поза…
Поза под названием – ЛЮБОВЬ.

Нет. Не то. Лучше так.

- Це′лую ночь целу′ю тебя в губы, Роза!
Жмусь к тебе страстно, вхожу глубоко.
Нам больше нравится такая поза,
Поза влюбленных дураков.

Блин, нет. «Дураков»? Только не «дураков»! Вот-вот. Действие нужно.

- Роза, ты готова? Ложись. Я рядом.
Я уже постелил нам постель из роз.
Давай с тобой распределим порядок.
Наших сексуальных поз…

Да. Чё-то не то. Не то.

- Серёжа! – позвала меня мама.
- Да, мам, - я положил авторучку на стол и вышел из комнаты.
- Ты уроки сделал?
- Нам ничего не задали.
- Я пошла на работу.
- Пока!

Фото нашего 10 «А» класса лежало на простыне. Я не видел на нём никого, кроме Розы. Ни смазливого на первый взгляд Шпуню, с которым мы пропили тьму денег, ни весельчака Димку, который вторую половину 90-х не вылезал из Чечни, ни толстозадую отличницу Риту, которая ныне занимает ответственную должность в администрации города, ни тайно влюбленную в меня Ольгу, о судьбе которой мне ничего не известно. В фокусе была лишь Роза. Она. Моя Роза. Её образ. Соорудив из подушки что-то вроде влагалища, я трахал её. Розу. Вернее подушку. Как будто бы Розу. Живчики уже готовы выпрыгнуть из меня. Выскочить огромной по количеству группой, умереть на наволочке после оргазма, превратиться в корку. Роза на фото сидела в первом ряду справа. Я глядел на её руки сложенные крест на крест на коленях. Красивые руки, красивые колени. Я закрывал глаза и представлял её голой. И трахал… О! блин! как я её трахал! Подушка жестковата, правда. А Роза хороша. Так мне тогда казалось.

Дорогой читатель, ты когда-нибудь был влюблен в татарку? Шамаханская царица - это супер! Это щастье! Это и трагедия! Когда тебе пятнадцать.

Здравствуй, кстати, дорогой читатель! Рад приветствовать Тебя, читающего эти строки!

Так вот. О чём я? Да. Я полюбил одноклассницу Розу Насибулину. Девушку стройную, высокого роста, чернобровую, черноглазую. Активистку, спортсменку, отличницу. Не помню, как уж так случилось, что я в неё влюбился. Но полюбил я её по-взрослому, по-серьёзному, до умопомрачения, до слёз. Я пару раз провожал её из школы, часто караулил возле дома, иногда напивался вдрызг, приходил к ней домой, смело стучал в двери. Открывала её мама. Я терялся.

- Здравствуйте! А можно Розу?
- Не можно, - без злости отвечала мама.

Дверь закрывалась. Я спускался на этаж ниже, садился на ступеньках, чего-то ждал, курил крутые в то время «Монте Карло» (80-е годы), которые прикупал специально, чтобы козырнуть перед Розой. Модные сигареты. Моднявые, как говорили пацаны. Курить я особо всерьез не курил. И бросил легко, сразу после армии. Сказал себе – НЕТ. И бросил, нафиг. В один день. Я не понимаю, как это: «Курить охота, аж уши заворачиваются!». Не было у меня такого. Хорошо, что не было.

Я сидел на ступеньках и ждал. Чего ждал? Конечно же, я знал, что мама сказала неправду, видимо, по просьбе дочери. Роза сто процентов дома. Всяко. Просто почему-то не хочет меня видеть, не хочет встречаться. Не желает и – баста карапузики! Не знаю, из-за чего? Может быть потому, что у меня нет таких же, как у Федьки темно-синих адидасовских кроссовок. Может быть из-за того, что я часто выпиваю. Может потому, что у меня воняет изо рта (как мне постоянно кажется). Вроде, даже потрескал полчаса назад, и всё равно кажется, - пахнет. Я даже пальцами прикрывал рот, когда с кем-то разговаривал. Этот комплекс привил мне старший брат Юрок. Надо признать, помимо этого, брат «добрая» душа, привил мне еще кучу комплексов, от которых я избавлялся на протяжении многих лет. Он смеялся над моими «лошадиными» зубами. Хотя сейчас я ими горжусь. Большими, крепкими, здоровыми. Он разбивал в пух и прах мои первые прозаические и поэтические опусы. Слава богу, что разбивал. Что нас не убивает, то делает нас сильнее.

Я сидел на ступеньках и ждал. Житель с площадки второго этажа громко материл жену. За окном дребезжал сверчок. Трудно себе представить, но тогда в 80-х в России еще не было мобильных телефонов. Ты сидишь в подъезде, думаешь о том, как сильно любишь Розу. Тебя никто не может достать, никто не соблазнит бухануть спирт «Ройял». Тебя не позовут трахать Галюху-Щель, у которой по ляжкам течет сперма. Или малолетку – Высоцкую, у которой по легенде потрясающая балетная растяжка, поэтому, типа, ни фига не рвется девственная плева. Её по-сумасшедшему имеют десять человек за вечер, а плева всё не рвется и не рвется. Я один единственный раз сходил на груповуху, и, дабы не ударить в грязь лицом, скромно просидел в комнате рядом с Галюхой, тем самым дав ей пятнадцать минут перекура. Пятнадцать минут в тишине рядом со шлюхой. Перед тем как выйти к друзьям, я расстегнул ширинку, натянул на лицо улыбку. Вышел к пацанам, демонстративно застегнул ширинку и воодушевленно сказал:

- У неё офигительная кунка!

Станиславский бы сказал - не верю. А друганам по-барабану. В этот день мы отмечали мою потерю невинности, которую я на самом деле не потерял. Ну и ладно! Буду божиться. А чего?

- Сколько у тебя было женщин? – спросил меня как-то Шпуня, крутя на своем пальце золотую печатку, которой очень гордился.

Я как будто начал считать в уме:

- Ш-ш… Шесть. Нет, семь.
- А у меня двенадцать, - наверняка, врал Шпуня.
- Ты же Геракл, - сказал я с улыбкой и пощупал мышцы на его худой руке.

Ну, двенадцать так двенадцать. Фиг с тобой! У меня ни одной. Но я тебе об этом ни хера скажу. Я соврал, что у меня семь. Соврал ловко. А хочешь, я на ходу тебе сочиню имена и фамилии моих, якобы, женщин, если спросишь? Расскажу, какие у них мохнатые кунки? Рассказать-то обо всем этом я очень даже могу. А вот трахнуться по взрослому… Пока я сочинитель, враль.

- А ты Розе не предлагал ебаться? – вдруг спросил Шпуня.

Я надул губы, немного подумал и сказал:

- Ты чё?! Она не такая.
- Ха! Не такая! Все бабы одинаковы.

Я стоял на своем:

- Она не такая.
- У всех девчонок там чешется.
- Роза не такая.
- Зря, - вздохнул Шпуня и переключился на другую тему. - Может, бурды возьмем взаймы у Ципиной тетки?
- Кто будет просить?

Шпуня с уверенностью сказал:

- Ты.
- Я не-а. Не буду.

Шпуня задумался, почесал ладонь и предложил:

- Пойдем за Цыпой. Он сам сходит.

Цыпа – это еще один наш друг. Хулиган, пьяница, крепыш, просто хороший пацан. Его убьет через шесть лет один увалень. Воткнет нож Цыпе в толстую шею и убежит. Цыпа сам напросился. Он как будто искал это перо. В постоянку лез на рожон, встревал в драки, которых нормальные пацаны избегали. Дрался, как Портос, чтобы драться.

Мы пошли к Цыпе. Цыпа сходил к тётке, взял три литра белой мутной бурды. И мы в три хари, с горла сделали трехлитровку. Захмелели и каждому из нас захотелось своего: Шпуне – к Галюхе, Цыпе – махаться. Меня потянуло к Розе. Я оставил друзей и, шатаясь, поковылял к подъезду любимой. Поднялся на третий этаж, позвонил. И вдруг открыла Роза. Боже мой! Я растерялся. Она стояла передо мной в мужской, вероятно папиной, рубашке. И – с голыми ногами. Бли-ин! Она сурово меня оглядела:

- Чего?

Я топтался на месте.

Она:
- Ну? Мне холодно.

Я набрал в легкие воздуха и выпустил:
- К тебе… пришел…
- Я вижу, - она открыла двери шире, - проходи.

Я вошел и застыл на пороге.

- Разувайся.

Я разулся.

- Заходи в комнату.

Я опять подчинился приказу, вошел в комнату. Подумал, если она сейчас скажет: раздевайся, я разденусь. Но она сказала:

- Рассказывай.

Я не знал, что рассказывать. Сидел, молчал, смотрел на большущий темно-зеленый кактус и думал, что надо было трахнуть тогда Галюху, когда ходил на груповуху. Сейчас бы не было так страшно. А то ведь – обязательно облажаюсь. Облажаюсь и обкончаюсь. У меня уже щас калдан стоит выше крыши… Топорщится из штанины.

- Чё ты молчишь? – раздраженно сказала Роза, сидя в кресле.

Блин! Когда она сидит вот так в кресле, из-под рубашки чуточку видны её белые трусики. Белоснежно белые трусики. Я, надо признаться, такие белые трусики вижу впервые.

- О чём ты думаешь? – спросила она.
- Ни о чем, - коротко отрезал я.

А сам подумал. Я вчера мерил свой член. 16 с половиной сантиметров. Рассказал об этом Цыпе. Он с гордостью сказал:

- Маленький. Вот у меня 21 сантиметр.
- 21?! Ого-го! – удивился я, и позавидовал цыпиному члену.

- Так и будем сидеть? – перебила поток моих бестолковых мыслей Роза.

- Я хочу тебе… стих сочинил, - неожиданно для себя сказал я.

Роза удивилась, поправила рубашку. Трусиков не стало видно. Блин, откуда у неё такие белоснежные трусики!? Если у неё такие трусики!.. Гм. Под ними должно быть вообще чудо чудесное. Я видел Галюхину промежность, тогда, когда сидел у неё пятнадцать минут… У Розы непременно должна быть другая кунка. Думаю, другая. Лучше. Красивее.

- Ну, читай же, – Роза смотрела на меня большими блестящими глазами.

Я стал читать:

- Роза, знаешь, я… (остановился) тобой дышу,
Бурлит в венах моих кровь…
И в ушах моих шум
Знаешь, это любовь.
Пусть нам звезды поют, Роза!
Мы с тобою щастливы вновь…
(я вздохнул, почесал голову)
Тут у меня немного рифма хромает.
…Знаешь, это любовь, любовь…

Я прочитал последнее слово и как будто не поставил точку. Повисла пауза. Я увидел, что Роза ждала продолжения.

- Всё, - сказал я.
- Всё? – переспросила Роза разочарованно.
- Всё. «Любовь», рифма, - зачем-то пояснил я.
- Понятно.

Она помолчала, опустив глаза. Я ждал еще какой-то реакции. Похвалы, наверное, ждал. А она равнодушно на меня посмотрела и спросила:

- Чай будешь?

Спросила с такой интонацией, с таким видом, что я вынужден был отказаться.

- Нет.
- Как хочешь.

И она стала гладить руками свои голые ноги. Я смотрел на её руки, на её ноги. Смуглая кожа. Я попытался представить, какой она может быть на вкус. На ум ничего не приходило. Слюна во рту стала накапливаться быстрее.

Потом Роза встала, виляя бедрами, подошла к окну, посмотрела, повернулась ко мне и сказала:

- Всё?

Я сглотнул слюну, пожал плечами и по-дурацки улыбнулся.

- Больше ничего? – добавила она.

Я чувствовал себя полным дураком.

Пауза длиною в вечность. Боже мой, как быть? Что делать? О чем говорить? Может, подойти и поцеловать её без спросу? Нет, зачем без спросу! Кто так делает?! Я же не к проститутке пришел.

Я зажмурился на секунду, начал в уме считать до десяти. Один, два, три…

- Давай… дружить, - неожиданно предложил я ей.

Роза небрежно улыбнулась, молча покрутила пальцем у виска, зевнула, эротично потянулась, до половины показала свои белоснежные трусики и… ничего не сказала. Ничего. Включила телевизор, села перед экраном и стала смотреть. С экрана говорящие головы рассказывали о загадках Тунгусского метеорита. Я не знал, что делать, не знал, куда провалиться. Тоже стал смотреть в телевизор. Роза недовольно цыкнула, выключила телевизор, встала и сказала:

- Мне нужно делать уроки.

Я вскочил.

- Да-да. Конечно. Я пойду.

Я пошел. Не помню, как я вышел из подъезда, куда брёл, зачем, почему. Я был щастлив и нещастлив. Я был в гостях у Розы. Но что из всего этого вышло? Хуйня вышла. Никому из друзей ничего не скажу: ни Шпуне, ни Длинному, ни Цыпе. Никому.

Неделю я дрочил каждый день – по три раза днем и по два раза ночью. Написал новый стих с рифмой «любовь-кровь» и пошел к Розе.

Открыла её мама, как всегда сказала, что дочери нет дома. Нифига-нифига! Я спустился во двор, посмотрел на розино окно. Свет, блин, там горел. Я распереживался, разнервничался. Я ведь уже был там! Читал стихи, смотрел телепередачу про Тунгусский метеорит. Зачем?! Зачем меня обманывать?! Я сложил руки в рупор и крикнул:

- Роза-а! Ро-оза-а!

За тюлем промелькнул её силуэт. Свет в комнате тут же погас.

- Роза, - прошептал я уже самому себе, - я люблю тебя.

Поднял с земли камень, вытер его, зачем-то поцеловал и кинул в окно. Звон разбивающегося стекла разбудил соседей. Со второго этажа на балкон выбрался мужик с волосатой грудью, с цветной наколкой на плече и громко рявкнул:

- Ща! Бля! Ноги-руки поотрываю!!!

Я уже бежал. Бежал и хотел убить этого волосатого мужика. Убить просто так. Чтобы убить.

На выходные я уехал с родителями на дачу. Вернулся, встретился со Шпуней. Мы купили в пивнушке три литра разливного пива, выпили, и он сказал мне по секрету, когда мы обоссывали очередной угол дома:

- Я вчера трахнул Розу.

Я выпустил из рук письку, струя изменила направление, забрызгала штанину сначала Шпуне, потом мне.

- Бля, аккуратней! – закричал Шпуня.

Я снова схватил письку, и переспросил:

- Кого?
- Розку.
- Какую?
- Насибулину.
- Как?!
- Как-как! Один раз на спине. Второй раз – раком. Две палки бросил.

Я схватил его за шиворот, притянул к себе и прорычал не своим голосом:
- Пиздишь!?

Шпуня вырвался.

- Пошел ты! Не пизжу. Сто пудов – не пизжу!

Я отошел от стены, сел в клумбу. В моей голове понесся поток мыслей. Блядь-убить-любовь-кровь-петля-блядь… Я с трудом остановил их и спокойно спросил:

- И как она?

Шпуня сел со мной рядом и с нескрываемым удовольствием начал рассказывать:

- Сергофан, мохнатка супер! Жопец мягонький! Титьки стоят…
- Стоят?.. – грустно переспросил я.
- Стоят, - утвердительно ответил Шпуня.
- А где это было?
- У неё дома.

На глаза стали наворачиваться слёзы. Мне не хотелось, чтобы Шпуня заметил их. Я посмотрел на небо. По голубому полю двигались одинокие курчавые облака. Щебетали ласточки. В воздухе пахло сиренью. Скоро начнутся каникулы, и я уеду из этого предательского города. А через год мы закончим одиннадцатый класс. И я исчезну отсюда навсегда, и постараюсь забыть. Забыть Розу и её белые трусики. Забыть Шпуню и его золотую печатку. Забыть всё.

- А какие на ней были трусики? – спросил я.

Шпуня пожал плечами и сказал:

- Обычные. Белые, вроде.

Я вздохнул, и мне захотелось напиться. Шпуня предложил:

- Пошли к Цыпе. Купим бурды. Догонимся. Пиво разбавляют, мудаки!

Всю следующую неделю я бухал. То со Шпуней, то с Цыпой, то с Длинным, то с Димкой, то с Лисиным, то со всеми вместе.

Уже лет пятнадцать я не видел Розу и Шпуню. Что с ними? Как они выглядят? Понятия не имею. На вечера встречи выпускников попасть мне ни разу не удалось. Так как я давно покинул этот город, который по-своему люблю.

Вот такая история.

С уважением, ваш СР.