Какую предпочесть? В обеих
Влюбиться насмерть я бы мог.
И мать еще вполне красива,
И дочь – пленительный цветок…
Г. Гейне (пер. В. Левика)

Одна – само очарованье,
Мудра другая, как змея,
К обеим полон я вниманья,
Подарок Господа ценя.

К обеим чувствую влеченье,
Нет нужды выбор совершать,
Зову на помощь вдохновенье,
Чтоб этот дар не растерять,
Чтобы увлечь и дочь, и мать,
Цветы и там, и там сорвать…

После неудачного первого брака я жил в то время, к которому относится этот рассказ, вдвоем с мамой, больной пожилой женщиной, в нашей уютной квартире. Мне было тогда чуть более тридцати лет. Работая в одном НИИ, я одновременно учился в заочной аспирантуре. Жившая долгое время вместе с нами семья моего младшего брата незадолго до этого переехала в купленную для них кооперативную, как тогда говорили, квартиру, расположенную неподалеку от нас.
Наше новое жилье мы получили лет пять тому назад, когда стали расселять общежитие института связи, где мы прожили с мамой и братом около тридцати лет в 13-метровой комнатке. Мы были более чем счастливы, хотя квартира эта, в которой я живу до сих пор, расположена на первом этаже 5-ти этажного блочного дома, имеет совмещенный с ванной санузел и крохотную кухоньку. При разводе с женой, от которой у меня был горячо любимый сын, нам с мамой удалось сохранить нашу квартиру, предложив моей бывшей жене устроившую ее компенсацию.
Нам повезло еще и в том, что недалеко от нашего домом находится Измайловский лесопарк, считающийся крупнейшим в Европе. Он стал излюбленным местом нашего отдыха.
Как-то раз в один из выходных дней середины января, принеся маме из магазина необходимые продукты, я отправился на лыжную прогулку. Был солнечный, умеренно морозный день. Один из тех, о которых написано пушкинское: Мороз и солнце, день чудесный…

Мороз и солнце, снег искрится
И яркий свет слепит глаза,
И лес от снега серебрится,
И лыжник вдоль дороги мчится,
И с горки хочется скатиться,
От удовольствия визжа.

Как разноцветные цветы,
На белом снеге детвора,
Они катаются с горы
И в снег валятся, как дрова.
Веселый смех, и шум и гам,
И крики строгих пап и мам.

А чуть подальше стайка мчится
Тех, кто постарше... Боже мой!
Прекрасно как, но как смириться
С безрадостной своей судьбой?..

Сделав традиционный 7-и километровый круг, я, прежде чем отправиться домой, решил прокатиться пару раз с лежавшего на моем пути небольшого пригорка, пестревшего разноцветными костюмами лыжников и лыжниц. Удачно съехав с горки, я вдруг заметил, что ехавшая за мной девушка упала, неловко подвернув ногу. Поспешив на помощь, я помог ей подняться. Это было очаровательное светлое создание лет двадцати, среднего роста, с большими темно-синими глазами, какие рисуют обычно у Мальвины, героини моей любимой сказки «Золотой ключик». Тем временем к нам подъехала обеспокоенная взрослая женщина, оказавшаяся мамой неудачной лыжницы. Убедившись, что с дочерью все в порядке, она, поблагодарив меня, поинтересовалась, как лучше проехать отсюда к станции метро, лежащей на краю лесопарка. Они вошли в парк с этой станции, но теперь потеряли ориентир. И мать, и ее дочь понравились мне, что называется с первого взгляда, и я взялся проводить их.
Матери было не менее сорока лет. Это была интеллигентная худощавая золотоволосая дама с живыми темными глазами. Как выяснилось впоследствии, они с дочерью жили одни в небольшой квартире в центре Москвы, и часто выходные дни приезжали отдохнуть в наши края. Непринужденно разговаривая, мы вскоре подъехали к нужной им станции. Мне следовало бы откланяться и пуститься в обратный путь, но я медлил: хотелось продолжить так удачно начавшееся знакомство. (Я был в это время, что называется, в простое: недавно расставшись с очередной подругой, еще не успел завести новую). Не спешили уходить и мои новые знакомые. Видимо, и я приглянулся им. Наконец, видя мою нерешительность, мама сказала, протянув мне красивую руку:«Давайте, однако, познакомимся. Меня зовут Елена Михайловна, а мою дочь – Ирина». С удовольствием представился и я.
– «Мы часто бываем в этом парке, – продолжала она, – и могли бы в следующий раз покататься вместе, тем более, что Вы, как видно, прекрасно знаете эти места. У Вас есть чем записать наш телефон?». Хотя карандаш и бумага у меня нашлись, я бы и так запомнил номер их телефона. Договорившись встретиться здесь же в следующую субботу, мы, наконец, расстались…
Не только всю обратную дорогу, но и весь оставшийся день я был под впечатлением нового знакомства. Удивительно, но мне понравились и мать, и дочь одновременно! В том, что мне понравилась Ирочка, не было ничего удивительного. Она была хороша собой и моложе меня, видимо, лет на десять. Но примерно настолько же была старше меня ее мать! В то время в моем донжуанском списке еще не было подруг с такой отрицательной возрастной разницей. Но тут я почувствовал, что в моей душе зарождаются два дополняющих друг друга любовных влечения: возвышенно-поэтическое, трогательное – к Ирочке, и греховное, плотское – к ее маме. Любовь и страсть не объединились в своем влечении к одной женщине, как это обычно бывает, а расщепились между двумя. Кстати, великий испанский поэт XVII в. Франсиско де Кеведо написал на эту тему специальные «Рассуждения, с помощью которых доказывается, что можно любить сразу двоих»:

Так отчего ж нельзя любовный пыл
Зажечь огнем не одного светила,
Но пламенем несхожих двух светил?
пер. И Чежеговой

Озадаченный этим новым своим состоянием, я решил не рушить, по крайней мере пока, этот так неожиданно возникший любовный треугольник…
Придя домой и, посмотрев в «Вечерней Москве» программу культурных мероприятий текущих выходных, я в тот же вечер позвонил моим новым знакомым и предложил пойти завтра в малый зал Московской консерватории на фортепьянный концерт. Судя по программе, то был рядовой концерт, и я рассчитывал, что проблемы с билетами у нас не будет. Взявшая трубку Елена Михайловна с видимым удовольствием приняла мое предложение…
В фойе консерватории, увидев своих спутниц не в лыжных костюмах, я в душе поблагодарил Всевышнего, пославшего мне таких подруг! В уютном зале я сел между ними, поминутно поворачивая голову то к одной, то к другой. Я узнал, что Ирочка не просто любит музыку, а успешно окончила среднюю музыкальную школу по классу фортепьяно, музицирует до сих пор и даже намеривалась поступать в институт им. Гнесенных, но житейские соображения взяли верх, и, по совету отца, железнодорожного начальника средней руки, она поступила в Московский институт инженеров транспорта, где в настоящее время училась на третьем курсе, активно участвуя в художественной самодеятельности. Хотя Ирин отец давно оставил их, женившись на одной из своих сотрудниц, по-видимому, более молодой, чем Ирочкина мама, но свою дочь любил и помогал ей, не только словом, но и делом.
Что касается Елены Михайловны, то снова выйти замуж она сначала не хотела, целиком посвятив себя воспитанию единственной дочери, а теперь, когда дочь сама не сегодня-завтра могла создать собственную семью, достойное вторичное замужество стало для Елены Михайловны, при ее возрасте и ее запросах, весьма проблематичным. Думаю, она вряд ли была пуританкой в чувственных отношениях, но, судя по всему, в настоящее время интимного друга у нее не было. Любя классическую музыку, она сама не играла, и была инженером по образованию. Скорее из вежливости, я спросил, какой именно вуз она окончила, и был радостно удивлен, узнав, что она окончила факультет радиосвязи моего родного МЭИСа. Когда же я сказал, что прожил в общежитии этого института 28 лет, пришла пора удивляться ей. Оказалось, что многие ее преподаватели были нашими соседями, и я до сих пор дружу с детьми некоторых из них. Тень Alma Mater сблизила нас. Незаметно для дочери, она даже как-то прижалась своим плечом к моему. В ответ, осмелев, я также, незаметно для Ирочки, взял в свою руку и долго не отпускал горячую руку ее мамы.
Когда мы вышли на улицу, был прекрасный зимний вечер, ласково светили фонари, и мы пошли пешком до их дома, благо он был недалеко. Прощаясь, Елена Михайловна, сняв перчатку, протянула мне свою руку, которую я с удовольствием поцеловал. Что касается Ирочки, то я просто по-дружески чмокнул ее в раскрасневшуюся щечку…
Начало более чем дружеским отношениям с Ирочкой и ее мамой было положено. Но трудность состояла не в том, что мне приходилось двоиться, а в том, как, ухаживая за Ирочкой, скрыть от нее надвигающиеся любовные отношения с ее мамой!
В следующую субботу мы, как было условленно, встретились в лыжных костюмах у станции метро «Измайловская». Несколько волнуясь, я сказал им, что приглашаю их после лыжной прогулки к нам домой, что это буквально в пяти минутах ходьбы от парка, и что моя мама хочет с ними познакомиться. Спросив, будет ли на пути к нам продовольственный магазин, они согласились…
И вот мы у нас. Моей маме новые мои знакомые понравились. Она вообще была очень общительной, любила гостей, особенно теперь, когда ей подолгу приходилось бывать одной. Понравилась и она моим новым подругам. Впрочем, иначе не могло и быть. Я не помнил случая, чтобы моя мама кому-нибудь не нравилась. Умная, прямая, доброжелательная, с большим жизненным опытом и неослабевающим, несмотря на возраст и слабое здоровье, интересом к жизни она, как правило, располагала к себе людей.
У нас дома было старинное фортепьяно, купленное сразу же, как только мы въехали в эту квартиру. (С грустью должен сказать, что камерный рояль, который долгие годы был у нас в общежитии полуодушевленным другом нашей семьи, пришлось продать. Умещавшийся в 13-метровой комнатке, он не проходил по своим габаритам в 45-метровой 3-х комнатной квартире, поскольку наша семья, увеличившись более чем в двое, имела явную тенденцию к дальнейшему росту: мой брат тогда только что женился …).
Моя мама страстно любила музыку, и с детских, детдомовских лет немного играла и сама. В значительной степени игра на рояле, возможность отвлечься и излить свои чувства в живых звуках, дав тем самым выход своей тоске, спасала ее, когда наш отец в суровое военное время безжалостно оставил ее и нас. Маме было тогда тридцать два года, мне восемь, а братишке шесть лет!

Звук фортепьяно обожаю,
Он душу трогает мою,
Его с волненьем принимаю,
И с детства самого люблю.

Грудные, чувственные звуки –
От них кружится голова,
Их трепетные извлекают руки,
Касаясь клавишей едва.

Как реют чайки над волнами,
Вдаль провожая корабли,
Так руки белыми крылами
Уносят нас за край земли.

Звук фортепьяно обожаю,
Всегда родной для сердца звук,
Его средь множества узнаю,
Как теплоту знакомых рук…

Совместными усилиями мы быстро накрыли стол в нашей большой комнате, зале, как называла ее мама. Я достал бутылку коньяка, и старшая гостья, Елена, предложила первый тост за здоровье моей мамы. Мама не осталась в долгу, и предложила следующий тост за моих новых очень интеллигентных, как она выразилась, друзей. После моего развода с женой прошло несколько лет, и мама мечтала, чтобы новая семья у меня появилась еще при ее жизни. Если я вечером куда-нибудь уходил, она не ложилась спать, пока я не приду, и с надеждой спрашивала, где и с кем я был. К сожалению, мне нечем было пока ее порадовать. И вдруг такие гости! Разумеется, в центре маминого внимания была Ирочка. Однако, я почувствовал, что маму несколько смущает ее молодость. То, что мне нравится не только Ирочка, но и ее мать, моей маме вряд ли приходило в голову.
Когда первый голод был утолен, я попросил Ирочку сыграть нам что-нибудь из ее репертуара. Долго уговаривать ее не пришлось, и она села за инструмент, тут же оценив его великолепные данные. Звуки Лунной сонаты Бетховена наполнили комнату…

Открыта крышка у рояля,
Взлетают женственные руки,
Ничем не скованные звуки
Звучат, звучат, не умолкая.

Они душой овладевают,
Неся ее куда-то вдаль,
Волненье звуков нарастает –
В них все: любовь, тоска, печаль,
Полупогасшие желанья,
Полузабытые мечты,
Невыразимые страданья
И гений чистой красоты!..

Моя мама была потрясена великолепной игрой Ирочки и стала смотреть на нее уже без всякого предубеждения. Потом она сама села за фортепьяно и сыграла свою любимую Баркаролу из «Времен года» Чайковского, заслужив снисходительную похвалу Ирочки.
Было уже поздно, и моя добросердечная мама предложила нашим гостям переночевать у нас, благо места было достаточно. Поблагодарив ее, они вежливо отказались, и я поехал провожать их…
Так прошло более двух месяцев. Мы еще несколько раз вместе катались на лыжах в нашем лесопарке, вместе же ходили на фортепьянные концерты и вернисажи. Но однажды Ирина мама по каким-то обстоятельствам не смогла составить нам компанию, и мы отправились в полюбившийся нам малый зал консерватории вдвоем. После концерта, проводив Ирочку до дома, я неожиданно притянул ее к себе и стал жадно целовать. Донельзя смущенная, она слабо сопротивлялась, но, наконец, наши губы слились в долгом поцелуе.
С этого вечера Ирочка искала возможности остаться со мною вдвоем, что не могла не заметить ее мама. И как-то во время нашего с ней телефонного разговора, когда Иры не было с нею рядом, она вдруг сказала мне: «Сергей, простите меня за откровенность. Я вас понимаю. Но обещайте мне не преступать известной черты в ваших отношениях с Ириной до тех пор, пока она не закончит институт, или Вы не сделаете ей официального предложения. Что касается меня, Вы нравитесь мне не только как кавалер моей дочери, но я готова на любые жертвы ради ее счастья…». В ответ я сказал, что тронут ее откровенностью, что она сама нравится мне не меньше ее дочери, и я, конечно же, не позволю себе ничего лишнего в отношении Иры. «Все будет хорошо, Леночка», – так, впервые назвав ее «на ты», закончил я этот много прояснивший в наших отношениях разговор.
Вскоре после этого разговора мою маму положили на несколько недель в больницу. Мне было тоскливо одному, особенно вечерами, и я чаще, чем раньше, стал звонить Ирочке и ее маме, подолгу разговаривая с ними обеими. Продолжались и наши встречи, но, как правило, с Ирочкой вдвоем, и долгие, изнурявшие нас, поцелуи при расставании. Неожиданно я простыл и несколько дней не выходил из дома. На третий день своей болезни, когда температура спала, я позвонил Елене на службу и, волнуясь, предложил ей после работы навестить меня и принести кое-какие продукты. К моей радости она тут же согласилась и сказала, что постарается сегодня же пораньше уйти с работы, купит все, что я попросил, и приедет ко мне. «Только не говори об этом Ире», – помолчав и, видимо, волнуясь не меньше меня, добавила она… С этого вечера наши отношения с ней перешли в разряд интимных. Так впервые на собственном опыте я познал справедливость пушкинских слов о том, что иногда Цветы последние милей/Роскошных первенцев полей…
Елена приезжала ко мне почти каждый день, пока я болел, говоря Ирочке, что навещает больную подругу, у которой нет телефона. В то время отсутствие домашнего телефона звучало правдоподобно. Ирочка и сама порывалась приехать ко мне, но я, с одной стороны, ее мама – с другой, отговаривали ее, дабы она не заразилась накануне весенней экзаменационной сессии.
В один из этих вечеров, когда наскоро поужинав, мы с Еленой уже лежали в постели, как обычно, позвонила Ирочка. Во время моей простуды мы перезванивались с ней ежедневно, и если, как в этот раз, Елена была рядом со мной, она с удовольствием слушала нашу болтовню. Но сегодня Ирочка была грустна, как никогда. Она сказала, что очень соскучилась по мне, к тому же мама почти каждый вечер пропадает у какой-то таинственной подруги, вот и сегодня уже девять вечера, а ее все нет. «Может быть, у нее завелся какой-то интимный друг, и она стесняется сказать мне об этом?», – предположила она, не ведая того, насколько близка она была к правде. «Я не могу больше ждать, – сказала она затем, – и сейчас возьму такси и приеду к тебе». Мои увещевания не помогли. Не отвечая на них, она положила трубку.
Не на шутку разволновавшись, и еще раз взяв с меня слово, что даже если Ирочка останется сегодня у меня на ночь, а был уже десятый час вечера, я, тем не менее, не перейду опасной черты, Елена быстро оделась и уехала. Опасаясь, что Ирочка что-то унюхает (в прямом смысле этого слова), я тут же открыл все форточки в нашей квартире.
Она приехала минут через двадцать, и, освободившись от моих объятий, озабоченно произнесла: «Как холодно у тебя в квартире. Ты не добавишь себе простуды?» На что я шутливо ответил, что таким образом борюсь с микробами, а ее буду согревать своими поцелуями. Вскоре позвонила Елена, спросила, как я себя чувствую, и попросила к телефону свою дочь. (Ирочка оставила ей записку, в которой сообщала, что уехала ко мне и, видимо, останется у меня ночевать). Они долго о чем-то говорили. Судя по ответам Иры: «Конечно, мама», «Не беспокойся, мама» и т.п.» – Елена наставляла свою дочь, как вести себя в этой новой для нее ситуации. Беспокойство Елены мне было понятно, и я не торопил Ирочку с окончанием их разговора.
За ужином, вторым для меня за этот вечер, мы выпили с ней красного вина, отмечая первый самостоятельный приезд Ирочки ко мне. «Не печалься, мой милый, – лукаво произнесла она после первой же рюмки, – теперь я буду приезжать к тебе часто, даже когда ты выздоровеешь, а твоя мама вернется из больницы». Она, как всегда, была недалеко от истины: мне действительно было чему радоваться (более частым, чем раньше, и с большей степенью интимности встречам с ней) и чему печалиться (уменьшающейся возможностью таких встреч с ее мамой).
От греха подальше, я постелил ей отдельно в другой комнате. Было уже за полночь. Устав от страстных поцелуев, но, проявляя твердость характера, я еще раз поцеловал ее и, потушив свет, решительно ушел в свою комнату. Но едва я улегся в своей постели, как Ирочка столь же решительно пришла ко мне и юркнула ко мне под одеяло. Сказать, что кровь ударила мне в голову, значило в этой ситуации ничего не сказать. Я стал жадно целовать ее всю-всю-всю, ничего не пропуская. Она жарко обнимала меня, трепеща всем телом. В эту бурную ночь я впервые на деле осуществил то, о чем написал много позже, вспоминая в том числе и этот случай:

Тебя давно и близко зная,
Хочу не только обнимать,
Но, страстью бешеной пылая,
Нагую видеть и ласкать.

От персей до прелестных ног
Тебя б расцеловать я мог,
От губ, что чувственно прекрасны,
До тех, что тайно сладострастны.

Но ты молчишь, ты не созрела,
Поскольку есть о чем тревожиться,
А я ласкаю в мыслях тело
И мне тебя все больше хочется...

Мы были на грани соития, но внезапно Ирочке стало дурно от моих непрерывных и жгучих ласк, и она на мгновение потеряла сознание… Этот ее обморок помог мне удержать ситуацию под контролем. Перепугавшись, я прекратил свои «истязания», и переложил ее на небольшой диванчик, стоявший около моей кровати. Попросив, чтобы я сдвинул наши постели, утомленная, она тут же заснула, как маленькая девочка, держа меня за руку.
Проснувшись, она ласково сказала мне: «Теперь ты мой, а я твоя, как сказано в «Книге Песен». Только мой», – помолчав, добавила она, как будто прозревая что-то или от чего-то защищаясь. Великая вещь – интуиция любящей женщины! Сладко потянувшись, она пожурила меня потом тоном Мальвины, выговаривающей Буратино: «В следующий раз, противный мальчишка, тебе уже не удастся увильнуть от выполнения твоих священных, – подчеркнула она, – супружеских обязанностей!». В ответ я нежно поцеловал ее…
Я понимал, что долго так продолжаться не может: раньше или позже, но я не удержусь и перейду грань, и тогда брак с ней станет неизбежным. Но я был еще не готов к такому развитию событий. Меня, как утлое суденышко на волнах, качало между Ирочкой и ее мамой. От святой наивности и девственной прелести Ирочки к опытности ее мамы, умевшей доставить мне массу сексуального удовольствия. Но, пресытившись ею, я опять начинал тосковать по чистоте и свежести Ирочки.
Но Елена цепко держала меня в своих объятиях и не спешила выпускать. Думаю, ее заявление, будто ради счастья своей дочери она согласна на любые жертвы, было не совсем искренним. В чем-чем, но в любовных отношениях соперничество матерей с их дочерьми, увы, не редкость. Вот, например, что писала Пушкину 8 марта 1826 года безнадежно влюбленная в него старшая дочь Прасковьи Александровны Осиповой-Вульф – Анна Вульф: Вчера у меня была бурная сцена с маменькой…я в самом деле думаю, как и Аннета Керн, что она хочет одна завладеть вами, и оставляет меня здесь из ревности…
Что касается судьбы Ирочки, то, как мне стало казаться, Елена, видимо, начала считать ее брак со мной не самой лучшей партией. В самом деле: лишь аспирант. Ни машины, ни дачи, ни загранкомандировок у меня не было. Состоятельных или влиятельных родственников тоже. Нищий интеллигент. К тому же намного старше ее прелестной дочери…
Осознавая все это, я постепенно приходил к мнению, что мне надо, наконец, на что-то решиться. Скорее всего, наступить на горло своим чувственным удовольствиям, порвать интимные отношения с Еленой и сделать, наконец, предложение руки и сердца Ирочке, которую я, без всякого сомнения, любил. Однако, как это часто бывает в жизни, все решил его Величество Случай!
Через несколько дней после нашей интимной встречи с Ирочкой я выздоровел, а вслед за тем из больницы вернулась и моя мама. С ее возвращением пространство для моих близких отношений с Еленой резко сузилось. Пригласить ее к себе домой я не мог – этого не поняла бы моя мама. Не могли мы с нею встречаться и у них: днем, когда Ирочка была в институте, Елена работала. Тогда, ради наших встреч она стала то задерживаться с уходом на работу, то отпрашиваться и приходить пораньше. Но, тем не менее, над нашими встречами у них дома наподобие дамоклова меча постоянно висела возможность неожиданного прихода Ирочки из института, что, в конце-концов, и случилось.
Между тем вскоре после моего выздоровления неожиданно заболела Елена, возможно, заразившись от меня. Разумеется, я стал навещать ее. И вот однажды на самом пике нашего соития в комнату внезапно вошла Ирочка. Вернувшись из института раньше обычного времени, она, чтобы не беспокоить больную маму, не стала звонить в дверь, а открыла ее своими ключами. Увидев обнаженную мать в моих объятиях, она без чувств рухнула на пол. Елена, голая, метнулась к дочери. Я набросил на нее халат и стал поспешно одеваться. Убедившись, что Ирочка приходит в себя и моя помощь не нужна, я попрощался и покинул их квартиру. Как оказалось, навсегда.
Приехав домой, я позвонил Елене. Она сухо ответила, что Ирочка в сознании, но после перенесенного нервного потрясения очень слаба. Все время дремлет. Приезжавший врач скорой помощи сделал ей укол и рекомендовал полный покой в течение нескольких суток. Затем, помолчав, она добавила: «Ты меня извини, но, пожалуйста, не приезжай больше к нам…». Пощечина, полученная мной, была вполне заслуженна…
Возможно, однако, что Елена погорячилась и потом стала жалеть о своих словах. Ведь ситуация, пусть и несколько драматически, складывалась в ее пользу. Во всяком случае, вскоре после разрыва наших отношений мне периодически вечерами стал кто-то звонить, не называя себя. Снимаю трубку, говорю: «Алло, алло…» – молчание, а через несколько минут частые гудки отбоя. А, может, это звонила Ирочка. Не знаю…
Сам я не делал никаких попыток восстановления отношений ни с Ирочкой, ни с ее мамой. Я чувствовал себя беспредельно виноватым, опустошенным нравственно и изнуренным физически…

И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
А. Пушкин

Мне есть, увы, чего стыдиться,
Что б не хотелось вспоминать,
Есть многое, за что виниться,
Просить прощенья и страдать.

Не получил я воспитанья,
Да ведь и негде было взять –
Не в том, увы, я вырос «зданье»,
Что многое могло бы дать.

Я шел окольными путями,
Не видя цели пред собой,
Терзаем тайными страстями,
Что рано овладели мной.

Перекипевши в их горниле,
Я опыт трудный получил –
Я знаю, что доверить лире
И не жалеть на что чернил.

Но я бы многое поправил,
Когда бы снова жизнь начать…
Увы, Бог прав не предоставил,
А без Него не совладать…